I
Пи́ковая да́ма означа́ет та́йную недоброжела́тельность.
Одна́жды игра́ли в ка́рты у офиц́ера Нару́мова. До́лгая зи́мняя ночь прошла́ незаме́тно; се́ли у́жинать в пя́том часу́ утра́. Те, кото́рые оста́лись в вы́игрыше, е́ли с больши́м аппети́том; остальны́е, в рассе́янности, сиде́ли перед свои́ми пусты́ми таре́лками. Но принесли́ шампа́нское, разгово́р оживи́лся, и все при́няли в нём уча́стие.
– Как дела́, Су́рин? – спроси́л хозя́ин.
– Проигра́л, как обы́чно. На́до сказа́ть, что я несча́стлив: игра́ю, не риску́я, никогда́ не горячу́сь, ниче́м меня́ с то́лку не собьёшь,[2] а всё вре́мя прои́грываю!
– И ты ни ра́зу не рискова́л в игре́?.. Твоя́ твёрдость мне ка́жется удиви́тельной.
– А како́в Ге́рманн![3] – сказа́л оди́н из госте́й, пока́зывая на молодо́го инжене́ра, – никогда́ в жи́зни не брал он ка́рты в ру́ки, а до пяти́ часо́в сиди́т с на́ми и смо́трит на на́шу игру́!
– Игра́ увлека́ет меня́ си́льно, – сказа́л Ге́рманн, – но я не могу́ же́ртвовать необходи́мым в наде́жде получи́ть изли́шнее.
– Ге́рманн не́мец: он расчётлив,[4] вот и всё! – заме́тил То́мский. – А е́сли кто для меня́ непоня́тен, так э́то моя́ ба́бушка, графи́ня А́нна Федо́товна.
– Как? что? – закрича́ли го́сти.
– Не могу́ поня́ть, – продолжа́л То́мский, – почему́ ба́бушка моя́ не игра́ет в ка́рты!
– Да что ж тут удиви́тельного, – сказа́л Нару́мов, – е́сли восьмидесятиле́тняя стару́ха не игра́ет в ка́рты?
– Так вы ничего́ про неё не зна́ете?
– Нет! коне́чно, ничего́!
– О, так послу́шайте.
На́до знать, что ба́бушка моя́, лет шестьдеся́т тому́ наза́д, е́здила в Пари́ж и была́ там в большо́й мо́де. Наро́д бе́гал за не́ю, чтоб уви́деть la Vе́nus moscovite;[5] Ришелье́[6] за ней уха́живал, и ба́бушка говори́т, что он чуть бы́ло не поко́нчил с собо́й[7] и́зза её жесто́кости.
В то вре́мя да́мы увлека́лись ка́рточной игро́й. Одна́жды при дворе́ она́ проигра́ла ге́рцогу Орлеа́нскому о́чень мно́го де́нег. Прие́хав домо́й, ба́бушка, раздева́ясь, объяви́ла де́душке о своём про́игрыше и приказа́ла заплати́ть.
Поко́йный де́душка, наско́лько я по́мню, во всём слу́шался ба́бушку. Он её боя́лся, как огня́; одна́ко, услы́шав о тако́м ужа́сном про́игрыше, он вы́шел из себя́,[8] принёс счета́, доказа́л ей, что за полго́да они́ потра́тили полмиллио́на, что под Пари́жем нет у них ни подмоско́вной, ни сара́товской дере́вни, и совсе́м отказа́лся плати́ть. Ба́бушка рассерди́лась и легла́ спать одна́.
На друго́й день она́ потре́бовала позва́ть му́жа, наде́ясь, что дома́шнее наказа́ние поде́йствовало, но он не измени́л своего́ реше́ния. В пе́рвый раз в жи́зни она́ дошла́ с ним до объясне́ний; ду́мала доказа́ть ему́, что долги́ быва́ют ра́зными и что есть ра́зница ме́жду ге́рцогом и обы́чным челове́ком. – Нет! Де́душку нельзя́ бы́ло убеди́ть. Нет, да и то́лько![9] Ба́бушка не зна́ла, что де́лать.
С ней был хорошо́ знако́м оди́н о́чень изве́стный челове́к. Вы слыша́ли о гра́фе СенЖерме́не,[10] о кото́ром расска́зывают так мно́го чуде́сного. Вы зна́ете, что он изобража́л из себя́ изобрета́теля филосо́фского ка́мня. Над ним смея́лись, а Казано́ва в свои́х Запи́сках говори́т, что он был шпио́ном; одна́ко СенЖерме́н, несмотря́ на свою́ таи́нственность, был в о́бществе челове́ком о́чень ве́жливым. Ба́бушка до сих пор лю́бит его́ без па́мяти[11] и се́рдится, е́сли говоря́т о нём с неуваже́нием. Ба́бушка зна́ла, что у СенЖерме́на могло́ быть мно́го де́нег. Она́ реши́ла обрати́ться к нему́ за по́мощью. Написа́ла ему́ запи́ску и проси́ла неме́дленно к ней прие́хать.
Конец ознакомительного фрагмента.