Таллин
Теплая, влажная от дождя ночь, разрывала сердце непонятной грустью – «тоской веселою» (по словам Есенина). Весна, ликующая буйным вишневым цветом, эгоистично радовалась новой жизне.
– Там в лесу со стонами плачут глухари – тихонько пел под гитару Костик, сидя на узкой скамеечке возле соседского дома.
Это там… в Есенинской России. А – здесь – «узбекские соловьи» – лягушки – курлыкали, заливаясь тоненькими трелями на разные голоса и объединялись в один непрерывный хор.
Костик поставил гитару на землю, облокотив ее грифом о забор.
Жадные, нежные губы непрерывным поцелуем пожирали Сашку. – «Вот так бы всю жизнь… и никого… и ничего больше…» – Сашка открыла глаза – мокрая белая кисея, прозрачная и многослойно-пушистая окружала их надежным куполом. Капельки недавнего дождя, как росинки блестели на бесчисленных лепестках, которые иногда невзначай касались лба, шеи, щек и оставляли на них теплые слезинки…
Сашка вдруг и правда заплакала – тихо, беззвучно. Соленые ручейки непрерывным потоком покатились из глаз и испортили своей горечью сладость поцелуя.
– Ты что? Саш? Я тебя обидел? – Костик попытался заглянуть в ее лицо, держа за плечи обеими руками.
– Да он – ИДИОТ! Тупой! Скотина! Он ничего не понимает! Неужели вот так – просто, покорно – ОТПУСТИТ?! На целых 2 месяца! Ну, скажи ты, как мужик: – «Никуда не поедешь! Я не разрешаю, запрещаю!» – и я останусь! – Вспыхнувшая злость моментально высушила сентиментальный поток:
– Все! Поздно уже! Мне домой пора. – Сухо рявкнула Сашка (если сам не понимает, я ничего объяснять не собираюсь. Таллин? – так – Таллин! Ты согласен? Я – тоже!), но вслух только повторила:
– Пусти, мне пора.
Костик обиженно опустил руки —
– Ну, пошли.
– Опять эта его «коровья» покорность! – Сашка готова была разорвать его! – Каблуки застучали по асфальту быстро, четко, безопеляционно.
– Са-аш! Да подожди ты! Все же хорошо было! – обескураженный такой переменой, Костик обиженно остановился: – «Ну чего этим бабам нужно? С ни с того – ни с сего – разревелась! А потом – вообще взбесилась! Дура! Ну и хрен с ней!» – захотелось развернуться и тоже уйти. Но НАДО было проводить ее до калитки. Не напрашиваясь больше на любовь, он плелся за ней на «пионерском» расстоянии.
Подойдя к своему дому, Сашка звякнула ключами, открыла замок и буркнула:
– До завтра.
– До послезавтра! – ощетинился Костик (ничего, пусть завтра поскучает, подумает…)
– Ну – хорошо! Можно и до после – послезавтра! – оторопела Сашка.
– А лучше – вообще! До субботы! – Костика тоже «понесло».
– Договорились! До субботы! – Сашка хлопнула калиткой.
Не зажигая света, чтоб не разбудить родителей, она на ощупь дошла до своей комнаты, разделась и легла на спину в свою постель – белую, пушистую…, как та вишня, под которой только что целовалась, только – уютно-сухую…
Перед глазами возник Костик со своей дурацкой, тупой рожей. Сашка еще злилась, но уже скучала по нему… Захотелось догнать его, снова прижаться грудью, животом, всем телом к миленькому, родненькому балде, ощутить непроизвольный комок между ног и от этого, чуть ли не теряя сознания – «улететь», раствориться в горячем поцелуе.
Сашка опять заплакала, но уже обиженно.
Перед глазами, как фильм, поплыл сегодняшний вечер…
Вот она собирается на свидание. Достает «глухое» платье без рукавов, со стоечкой, как на водолазке, но сзади на молнии, чтоб голова пролазила, маленькое черное «мини». Мстительная улыбка скользнула по губам, представив вытянутую физиономию Костика: «Все… вечер потерян». Ей и самой хотелось ощутить его горячие ладони на своей груди. Рядом на кушетку полетел черный костюм, перешитый из старого мужского пальто, найденного в сарае прошлым летом. Когда Сашка его распарывала, вся терраса покрылась сантиметровым слоем пыли. Потом она выстирала отдельные кусочки драпа и, отутюжив их, сшила двубортный короткий жакет на шелковой подкладке и короткую юбку без пояса – чуть ниже талии, прикрепила шлевки, вставила широкий кожаный ремень – КЛАСС! Выворотные петли пиджака отделала темно-серым баллонием, им же обтянула 4 пуговицы.
Померила Костикину белую нейлоновую рубашку… ушила ее, порылась в платьях, выбрала одно «100-летней давности» – трикотажное в яркую бело-сине-красную полоску. Из этой пестроты вышла отличная жилетка и короткий мужской галстук. Когда она первый раз пришла к Костику на свидание в таком «оперении», он вдруг заорал на нее:
– Что ты так вырядилась?! Что б все мужики на тебя глазели?!
Улыбающаяся Сашка на полном ходу резко, почти по-армейски развернулась на высоких каблуках и с такой же скоростью понеслась назад.
Тогда он догнал ее, они помирились, а вечером, когда стемнело, он впервые расстегнул пуговицы импровизированного батника.
С тех пор он полюбил этот костюмчик – ярко-наглый и возненавидел скромное платьице с глухой стоечкой…
Сашка все же выбрала «балдежный» костюм, отложив мелкое коварство с пуританским нарядом – «на потом».
Увидев Сашку, Костик разулыбался, засиял счастливым ожиданием темноты.
Они долго бродили по парку, выпили пива с «косточками» (узбеки продавали возле пивнушек узкие, длинные кулечки с абрикосовыми косточками, сваренными в соленой воде и обжаренных, затем, в горячей золе). Потом покурили «родопи» (рад-до-попи – шутил Костик) в дальнем углу парка, сидя на бревне спиленного дерева. И вот тогда, крутя в руках болгарскую сигарету, глядя в пустоту, Сашка безразлично произнесла:
– А, знаешь, нас этим летом на практику отправляют…
– Куда? От-прав-ля-ют… – испугался Костик.
– Кого – куда… в Москву, в Ленинград, в Прибалтику… – Сашка прищурилась и выпустила длинную струйку дыма.
– А ты? – выдохнул Костик
– Я, наверное, в Таллин запишусь.
– А кто никуда не запишется?
– Здесь останутся. Будут свой факультет ремонтировать.
Костику захотелось схватить Сашку в охапку и заорать диким голосом: – «Не-ет!! Никуда не поедешь!! Два месяца!! Это же – вечность!!». Но представив ее в 40-ка градусной жаре, таскающую ведра с раствором, штукатурящую стены 8 часов в день, вместо того, что бы гулять по западному городу и плавать в Балтийском море, Костик отчаянно понял – придется потерпеть, подождать, но не лишать ее возможности вырваться почти за границу! Когда еще такая возможность предоставится? Ведь она еще нигде не бывала, даже в Ташкенте. А я буду ждать эти ужасные 60 дней…
Он грустно, обреченно прижал ее к себе
А Сашка ждала от него совсем другой реакции: – «До него еще не дошло. Сейчас он меня поцелует и поймет, что разлука невозможна! Нет, не может быть, что бы он вот так, спокойно, отпустил меня!»
Сашка выбросила окурок, встала, с напускной веселостью взяла его за руки, потянула на себя, поднимая с бревна:
– А я кручу, напропалую, с самой ветреной из женщин… – запела с истерической веселостью, заглушая разочарование (нет уж! Ни за что не покажу ему, как я в него влюблена! Пусть думает, что предстоящая поездка мне дороже его однообразных поцелуйчиков!) и закружила, как в детстве, упираясь ногами в одну точку, откинувшись всем телом назад, удерживая равновесие на вытянутых руках, крепко сцепленных с Костикиными.
Он с облегчением поддался ее детскому игривому порыву – «сегодня все будет, как всегда, а непонятная серая пустота наступит еще не скоро – через
2 недели. Не надо думать о ней, будем радоваться жизни еще 14 дней».
Костик подхватил Сашку на руки и завальсировал с ней, подпевая: – «Я давно искал такую, и не больше, и не меньше…»
Потом они гуляли по сельхозинституту – новые корпуса с длинными высокими открытыми террасами, были только что отстроены. Круглые металлические столбы, поддерживающие козырьки второго этажа были выкрашены в черный цвет и подчеркивали ритм фасадов.
Вдруг грянул гром и теплый весенний ливень обрушился на город. Они засмеялись – как вовремя оказались под навесом! Потом – долгий поцелуй под шум дождя, барабанившего по шиферу, который кончился так же неожиданно, как и начался.
Безветренная, благоухающая ночь. В апреле все цветет сразу: сирень, яблони, сливы и вишни. Последних особенно много в Самарканде. Все улицы частных секторов усажены ими. Вот идешь по тротуару – и белая пышная сплошная стена отгораживает тебя от проезжей части. Густые кроны опускаются чуть ли не до земли. В них можно спокойно спрятаться от внешнего мира за густой вуалью бурного цветения…
– Так и не сказал главного! Ну и пусть! Ну и хрен с ним! И – уеду!
Стук колес ритмично отсчитывал километры, убаюкивал, успокаивал, предвещая тревожное и в то же время радостное ожидание новизны. За окном унылая, знойная, совершенно плоская Казахстанская степь. Вот уже сутки один и тот же пейзаж. Иногда попадались одинокие юрты с голыми загорелыми детишками и женщинами в национальных платьях. Они подметали голую, потрескавшуюся от жары, землю или склонялись над тандырами.
– Верблюд! Верблюд!
– Где?!
– А – вон! Вон! Вижу!
– Вот – еще! Да их – трое!
– Орут, как дети, словно верблюдов никогда не видели – равнодушно глядя в открытую фрамугу со второй полки, шепотом проворчала Сашка.
Тук-тук, та-та-та-а, тук-тук, та-та-та-а…
Знойный воздух горячей струйкой бил в лицо, трепал волосы… Ску-у-учно-о…
– Когда же, наконец, приедем? Вот опять юрта… та-та-та… та-ак, тук, тук. – «Остановка, что ли?»
Сразу стало нестерпимо душно. Раскаленный вагон, словно духовка, заживо пек своих пассажиров. Вот открылись двери тамбуров, потянуло сквознячком.
Студенты «горохом» высыпали на землю. В тени вагона было намного прохладней. Казашки продавали горячие лепешки, чакку (густое кислое молоко) и кумыс в банках. Сашка тоже нехотя вышла на воздух. Какая-то молоденькая «апайка» настойчиво прилипла к ней со своей 3-хлитровой банкой. У Сашки не было никакого желания отведать этого верблюжьего кефира, но девушка так заискивающе улыбалась, твердя: – «Бир сумм, бир сумм!» (один рубль), что Сашка не выдержала натиска, сунула ей рубль и полезла назад с никчемной покупкой. Только поставила банку на откидной столик, как поезд дернулся. Ребята с шумом и толкотней вернулись на свои места. Практиканты занимали три плацкартных вагона. Ответственный за группу, Олег Ефимович, по 2 раза в день делал перекличку, боясь потерять кого-то из студентов. Сашка только собралась лезть на свою вторую полку, когда к ним в купе вошел препод со своей «амбарной» книгой.
– Хотите кумыс, Олег Ефимович? – предложила Сашка
– Кумыс? М-м, можно стаканчик – поправив очки на переносице, неуверенно ответил преподаватель.
Сашка налила в тонкий стакан в металлическом подстаканнике пенящийся напиток. Олег залпом выпил угощение и как-то со смаком крякнул, облизывая тонкие белые «усики»:
– Спасибо, Туманова. В такую жару только это и надо пить. Кстати, а ты сама-то пробовала?
– Нет еще.
– Ну, во-о-от. А ну-ка, давай, пей!
Сашка настороженно пригубила и вдруг жадно, залпом начала поглощать прохладный, чуть солоноватый, остренький, будто газированный напиток.
Прищурив глаза, она непроизвольно причмокнула и выдохнула с удовольствием:
– Э-э- ах!
Кумыс оказался к тому же еще и чуть пьянящим, словно пиво. И странное дело! Он оставался прохладным в горячем купе весь день, пока его не допили.
Сашка проснулась от холода. Было темно, за окном – сплошная чернота. В открытую форточку врывался прямо-таки ледяной ветер. Сашка зажгла над головой тусклый светильник, тихонько встала на края нижних полок, широко расставив ноги, и с трудом закрыла фрамугу.
Все! Россия! Значит – проехали, наконец, Казахстан.
Захотелось скорее посмотреть на эту книжную березовую русскую природу, летний дождь, дождь, дождь…
Согревшись под одеялом, убаюканная качающимся вагоном, она, кажется, задремала.
Проснувшись от возбужденного гомона голосов, Сашка сразу прилипла к стеклу.
Первое, что она увидела – был мальчик, в телогрейке и кирзовых сапогах! Летом!! (Ведь середина мая в Самарканде – это уже настоящее лето!) Подросток погонял веткой коров и грустно шел по грязи проселочной дороги, которая черной лентой извивалась по темно-зеленым холмам.
Темные бревенчатые избы, словно из 18-го века, утопали в густых кронах берез, рябин и еще каких-то непривычных деревьев. Пасмурное небо навевало тоску…
Как-то стало обидно за Россию – холодную, грязную, бедную…
Деревушка скрылась и за окном пошли сосны, высоченные, сильные, мощные. Они сплошной стеной тянулись вдоль железно дорожного полотна и, казалось, им не будет конца! Вот! Вот она – настоящая, могучая, бесконечная Русь!
А ближе к вечеру открылись поля, окаймленные деревьями густых лесозащитных полос. Нивы были кругло-холмистые, освещенные ярким солнцем на неправдоподобно-синем небе с белыми кудряшками «мультяшных» облаков!
– Господи! Какая красота!
Колеса застучали громче.
– Волга! Волга!! – послышались восторженные голоса.
Замелькали металлические конструкции моста и неожиданно открылся бескрайний водный простор.
– Да ей конца нет! Какая силища!
Глубокая темная вода неуемно бурлила, как море… – «Как море, полноводная, широка, глубока, сильна!» – внутри вдруг все запело, запенилось, закипело! Восторг, переполняя Сашкино нутро, навернулся на глаза влажной пеленой…
Вот уже 2 дня, как ее нет. Как долго они тянулись! Все вокруг стало бесцветным, безвкусным, скучным…
Костик подошел к почтовому ящику, зачем-то заглянул в него… Ей ехать еще сутки, потом, может через день – два, напишет, потом письмо будет идти дней 6—7 и, только числа 20-го, 22-го, может появиться долгожданный конверт.
Жара лениво наполнила тяжестью ноги, руки, голову. – «Это только начало. Такая пытка будет продолжаться еще 58 дней. Интересно, что она сейчас делает? Скучает, как я? Или поет под гитару в переполненном купе…, или – бухает со студентами? Или – курит в тамбуре? С кем? С девченками? А вдруг – с мужиками?! Они рассказывают анекдоты, а она – смеется… Кто-то наклоняется над ее лицом, что-то шепчет в ухо… Она хлопает глазищами, но не уходит, слушает…»
Костику вдруг стало нечем дышать. – «Так можно чокнуться! А, ну! Не раскисать!» – приказал сам себе.
– Над чем-то заняться. Но чем?
Костик машинально взял лист бумаги, повертел…
– Надо самому написать письмо!!!
– Счастливая ты, Сашка! Не успела приехать, как тебе – письмо!
– Ничего себе «не успела»! Да мы уже здесь почти неделю живем!
– Ну? Чего не читаешь?
– Я берегу «кайф». Вот сейчас усядемся на пляже, я закурю и буду читать-читать и перечитывать…
– Но мы же хотели Старый Таллин посмотреть!
– Ну и посмотрим.
– А письмо?
– Письмо – «на заедочку»! Как десерт! Ничего, еще успею наизусть выучить.
– Ну, у тебя и выдержка!
– Пошли, пошли, на трамвайчик!
«Слетев» с высокого крыльца главпочты, Сашка впервые почувствовала «крылья на ногах», у щиколоток. (Позже они непроизвольно станут появляться всю жизнь). Порхая на них по узким улочкам, выложенным брусчаткой, Сашка совершенно не чувствовала усталости. Все было прекрасно! Аккуратные, одно-двух-этажные домики с острыми крышами, с необыкновенными витринами в старинных изогнутых деревянных переплетах – не окрашенных, а просто покрытых лаком, кованые вывески на черных цепях, подвешенные перпендикулярно к фасадам, изображавшие старинный сапог, или пивную кружку, или батон хлеба – создавали беззаботное ощущение праздника. Люди, одетые по «заграничному-модно» спокойно вышагивали в шертах и ультро-мини юбках! (Да, у нас в Узбекистане так не походишь)
Конец ознакомительного фрагмента.