Печать богини Нюйвы. Глава 4. На ловца и зверь бежит (Я. А. Горшкова)

«Вещи никогда не заменят людей, а живой голос всегда звучит громче, чем самая интересная запись на молчаливой бумаге. Я помню каждый свой день, каждое слово, каждую встречу, словно я – каменная скрижаль, на которой Господь высек заповеди. И я пишу этот дневник не для себя».

(Из дневника Тьян Ню)

Тайвань, Тайбэй, 2012 г.

Саша

Саша спала, и ей снился сон.

Она лежала на земле. Где-то поблизости разило кровью и гарью. Запах смерти, острый, резкий, тошнотворный, плыл по воздуху, въедался в волосы и кожу. Неподалеку выл человек – надрывно, жутко, на одной ноте. Границы миров, подрагивая, вплетались одна в другую: вот вспорол горизонт, возносясь к облакам, сверкающий шпиль тайбэйского небоскреба и сразу – будто кто-то переключил телевизионный канал – мелькнули крыши пагод и распахнул пасть, кося лиловым глазом, золотой дракон.

Она попыталась вздохнуть и едва не поперхнулась – горло сжало огненной болью, скрутило спазмом. Сквозь мутную дрожащую дымку проступили мечущиеся из стороны в сторону силуэты – цветные пятна на темном фоне.

– Пить, – прохрипела девушка и облизнула потрескавшиеся губы.

Вода, ей нужна была вода, хотя бы немного, хотя бы глоток. Перед ее внутренним взором пели водопады, журчали ручьи, плавно и неспешно несли свои волны могучие реки.

Она бы заплакала, но слез не осталось. Болели воспаленные опухшие глаза, и казалось, что все тело одновременно и плавится, и немеет. Наконец там, во сне, ей удалось, царапая пальцами пол, приподняться – и тут же, будто соткавшись из стального тумана, вокруг нее с лязганьем выпростались из земли железные прутья. Ломая дерево, пробивая стены и потолок, они сомкнулись вокруг нее, став клеткой, и иглами ушли вверх, к алому небу, истекающему огнем.

А потом из-за стены пламени на нее глянули круглые рыбьи глаза то ли беса, то ли божка, и неожиданно рядом раздались чьи-то шаги, вынырнула из пылающей хмари высокая темная фигура.

– Девушка, – произнес чей-то гулкий, до боли знакомый голос. – Девушка, вы живы?

Александра с криком очнулась и резко села в кровати, схватившись за горло. Ни разу в своей жизни она не испытывала такой чудовищной, нечеловеческой жажды. Девушка глотнула всухую и заскулила от боли. Было страшно, очень страшно.

Она спустила ноги с кровати и попыталась встать, но сил не осталось. Казалось, Саша долго бежала по пустыне, а не спала в собственной комнате, в окружении давно привычных и знакомых с детства вещей. Цепляясь рукой за спинку кровати, девушка поползла к двери. Рот горел, горло сжималось, будто вместо воздуха его заполнял мелкий песок.

Добравшись до выхода из комнаты, Александра заставила себя подняться. Ноги подламывались. Судорожно цепляясь руками за стены, она спустилась вниз, в кухню.

Там была вода. О боги и демоны, там была вода! Цветы в вазах, оранжевые, красные, золотые, будто издевались над ней, и капли из небрежно закрытого крана равномерно стучали по большой, до блеска отчищенной раковине.

Кап. Кап. Кап.

С хрипом Саша бросилась к холодильнику и дрожащими от нетерпения и жадности руками достала бутылку с водой. Холодная, мгновенно запотевшая, она показалась ей сокровищем. Когда ледяная влага коснулась ее языка, девушка приглушенно застонала и запрокинула голову. Вода лилась по ее щекам, шее, стекала по груди, оставляя мокрые пятна на ночной рубашке, но ей было все равно. Она не знала, сколько времени прошло. Опорожнив одну бутылку, она сразу же открыла вторую. Огонь, пришедший к ней из сна, медленно отступал, ужас от собственной беспомощности утихал.

– …делаешь? – донесся до нее вдруг голос, и в некотором ошеломлении и не без внезапно вспыхнувшего в груди страха Саша резко повернулась.

За спиной ее стояли родители. Волосы матушки, небрежно заплетенные в косу, были перекинуты через плечо. Отец возвышался позади нее, большой и грозный в своем халате, расшитом драконами. Увидев извивающегося на ткани змея, барышня Сян вздрогнула – пламенной стрелой мелькнул перед ней образ из сна. Постепенно приходя в себя, девушка глубоко вздохнула. Что… что это был за сон – и сон ли? И почему она чувствует себя так, будто сама только что побывала в клетке и провела несколько дней без воды и еды?

– Сян Джи! – рявкнуло вдруг рядом, и девушка снова вздрогнула.

– Папа, – растерянно сказала она, вмиг позабыв про все их разногласия и желая лишь одного – прижаться к кому-нибудь родному, тому, кто погладит по голове, успокоит, скажет, что бояться не надо, что она не одна. – Папа, я… Этот сон! Там были огонь и клетка, и кровь… Столько крови!

– Что с тобой? – неверящим тоном вдруг спросил ее родитель и подозрительно принюхался. – Ты пьяна?

Матушка, предпочитавшая, как обычно, хранить молчание, склонила голову и прижала ладонь к краешку глаза. Приглушенный свет кухонных ламп отбросил тени на ее лицо, четче очертил складки вокруг рта и меж бровей.

– Что? – удивленно переспросила Саша. – Конечно же нет! Когда бы я успела?

– Неужели ты держишь в своей комнате алкоголь, девочка моя? – Только кривящиеся губы госпожи Сян выдавали ее смятение. – О!

Девушка фыркнула против своей воли – родители ее, как и всегда, видели и слышали лишь то, что им было угодно, – и это было ошибкой. Услышав ее смех, отец будто окаменел. Желваки на его скулах заиграли, глаза полыхнули яростью, и Саше отчего-то вспомнилась темная фигура из сна, пришедшая к ней сквозь огонь.

– Сначала, – тихим, не сулящим ничего хорошего голосом проговорил хозяин дома, – ты, своевольная, несдержанная девчонка, говоришь, что желаешь выйти замуж без моего позволения. Затем развлекаешься, разъезжая в непотребном виде по улицам города в компании какого-то босяка. А теперь и вовсе ведешь себя как полоумная.

– Все не так, – подняла ладони в примиряющем жесте девушка. – Мне просто приснился странный сон, и я…

Она знала, что отец не услышит ее слов. Таков был господин Сян. Решив что-то, он уже не менял своего мнения. «Своенравие, – не к месту вспомнились Саше слова бабушки, – упрямство и прихотливый нрав – вот что делает кровь мужчин нашего рода такой густой».

«Слишком густой, – язвительно подумала девушка, удивляясь столь непочтительной – пусть даже и в мыслях! – несговорчивости. – Не мешало бы ее разбавить!»

Она оказалась права – отец не пожелал выслушать ее оправданий.

– Вон, – проскрипел он, и полный придушенного хрипа голос предупредил Александру об опасности лучше любого крика. – Убирайся в свою комнату и не смей показываться мне на глаза!

Спорить она не стала. Под тяжелым взглядом отца внучка Тьян Ню прихватила со стола бутылку с газировкой и, спиной чувствуя исходящие от родителей волны негодования, поспешила к себе в студию. Там, в темноте, в тишине и покое, она села на пол у кровати, отхлебнула воды и задумалась.

Дневник бабушки оказался головоломкой… шкатулкой с двойным дном. За одной тайной скрывалась другая, а за ней – третья. Мятежник Лю, император Эр-ши – это были имена, выжженные на страницах истории кровью и огнем. Они существовали! Когда-то давно, за тысячи лет до ее рождения, все эти люди жили, дышали, любили… и ее собственная бабушка в своих записках утверждала, что была в это время там, с ними!

– Как такое может быть? – в растерянности спросила себя Саша, подошла к комоду, на котором стоял бабушкин ларец, и взяла в руки маленькую шершавую рыбку. – Я должна разобраться.

Ответом ей была тишина. Снизу, из кухни, доносились приглушенные голоса родителей. Ровно шелестел за приоткрытым окном ветер. Не совсем отдавая себе отчет в своих действиях, девушка сняла со спинки стула кожаную куртку – единственную зацепку, напоминание о странной и удивительной встрече с Ин Юнченом – и накинула ее на плечи, будто ища поддержки у парня, которого по своей неосмотрительности потеряла, возможно, навсегда. Мысль эта неожиданно отозвалась печалью и острой тоской в сердце, и Саша на мгновение зажмурилась, а потом решительно открыла заветный дневник. Что-то подсказывало ей – ответы на все вопросы она найдет здесь, на истрепавшихся от времени страницах.

Ин Юнчен

В небольшом баре, спрятавшемся посреди шумных улиц в самом центре Тайбэя, было людно. Приглушенные голоса, смех, музыка – ночь едва-едва перевалила за середину, и веселье било ключом.

Ин Юнчен посмотрел на стакан с виски и, подперев подбородок ладонью, прищурился. Сидящая рядом с ним незнакомая девица – длинные волосы, пухлые блестящие губы, зазывная улыбка – повела круглым плечиком. Он по привычке ухмыльнулся было в ответ, легко и многообещающе, но потом, прищелкнув языком, отвернулся и сделал глоток. Крепкий ароматный алкоголь обжег горло, оставив после себя легкое дымное послевкусие. С чем-чем, а с выпивкой ему сегодня повезло… чего нельзя было сказать о женщинах. Точнее, о женщине.

– Ты же не из тех, – пробормотал он, с улыбкой передразнивая повстречавшуюся ему днем красотку, – кто думает только о том, как идти вперед без оглядки! Ха!

Вот же лисица! Такие, с характером, дерзкие и своевольные, всегда нравились ему, а в этой было вдобавок еще что-то такое… особенное. Поначалу он даже решил, что она приехала в Тайвань откуда-нибудь издалека – среди местных девушек мало кто мог похвастаться белой кожей и светлыми глазами. Потом передумал – по-китайски незнакомка говорила быстро, бегло, с легкой и привычной непринужденностью.

Ин Юнчен хмыкнул. Здесь крылась какая-то загадка, и… надо было признаться себе, что Сян Джи – так она назвалась – зацепила его. Вроде и лишним словом не перемолвились, а гляди-ка, только о ней и думается.

Ин Юнчен вспомнил, как девушка прижималась к нему, когда он вез ее домой, и, распаляясь, откинулся назад, взъерошил ладонью волосы. Давно его так не корежило при одной мысли о девчонке… да что там давно – никогда.

Сегодня, едва разглядев ее, Ин Юнчен сразу понял – этой вот гордячке самое место рядом с ним. Как и всегда, ему и в голову не пришло сомневаться в своем выборе. Все было просто – пусть станут ему свидетелями предки, эту женщину он получит, вот и весь разговор. Вопрос был лишь в том, как быстро: помчавшись утихомиривать своего чем-то явно недовольного папашу, красотка не только не оставила ему ровным счетом никакой возможности с ней связаться, но и умыкнула под шумок любимую куртку!

Парень фыркнул. Кожанки ему было не жалко – наоборот даже. В ней Сян Джи выглядела так, словно уже принадлежала ему: промокшая, злая и чертовски красивая. Чувствуя, как горячит кровь взбудораженное хорошим виски воображение, он сделал еще глоток – и едва не поперхнулся, когда чья-то ладонь со всей дури впечаталась ему в спину.

– Друг Ин Юнчен! – раздался над ухом беспечный возглас. – Пьешь один, значит? А нас с Цином что ж не зовешь? Негоже приятелей этак вот обижать, а?

Ин Юнчен, кашляя, дернул головой и поднял взгляд, уже зная, кого увидит. Чжан Фа, его закадычный товарищ, великан и добряк, силы свои рассчитывать не привык. Улыбаясь во весь рот, гигант стоял рядом с барной стойкой и совсем не замечал, какое оживление вызвало его появление среди завсегдатаев крошечного заведения. Из-за могучей спины исполина едва виднелась макушка утонченного – во всех смыслах этого слова! – Ю Цина – их общего друга, бабника и эстета, прозванного за малые размеры Пикселем.

– Ты его еще посильнее приложи, посильнее, Фа, – в этот же самый момент вкрадчиво прощебетал Цин и плавно переместился в сторону – поближе к выпивке и давешней длинноволосой девице. – Может, после этого он уже никогда и никого не обидит. Есть такая вероятность.

– Так я легонько! – возмутился Чжан Фа, одним ударом ломавший кирпичи. – Юнчен и не поморщился, верно? Он у нас молоток, не то что ты, таракан недокормленный!

– Кхе-кхе, – прохрипел «молоток» и потряс головой. – Ну привет! Только вас мне и не хватало!

Впрочем, появление друзей не вызвало у него особого удивления – в конце концов, их троица давно облюбовала для своих попоек и посиделок этот маленький уютный бар и частенько сюда наведывалась, вместе и поодиночке. Простой, но добрый Чжан Фа, и надменный зазнайка Пиксель и он дружили так давно, что понимали друг друга с полуслова. Шутка ли – пройти вместе через добрую сотню детских, а потом и взрослых проказ и проделок, бед и радостей!

Вот и сейчас Ю Цин бочком скакнул к нему и весь затрепетал, со значением косясь на стройные ножки их соседки по барной стойке.

– Мы и уйти можем, – проворковал сей ценитель дамских прелестей, похабно поведя бровями. – Если ты в этом смысле одиночеством наслаждаешься, друг Юнчен.

Ин Юнчен без особого интереса окинул взглядом весьма аппетитные формы девицы, затянутые в короткое платье. Наряд ее совсем не оставлял воображению работы. Еще с день назад он, пожалуй, и поразмыслил бы над тем, чтобы угостить такую вот штучку коктейлем-другим, но сейчас… На уме у него нынче была другая женщина, а довольствоваться подделкой при наличии, так сказать, оригинала Ин Юнчен решительно не желал. В памяти всплыло лицо Сян Джи, пряди мокрых волос, облепивших ее щеки и шею, и парень, прошипев заковыристое ругательство, в один присест опорожнил свой стакан.

Ю Цин присвистнул, всем своим видом выражая далеко не вежливый интерес.

– Я чую, – с любопытством провозгласил балагур и оседлал высокий стул, – что-то неладное. Жареным попахивает, однако. Это ж, натурально, год обезьяны и месяц лошади у нас приключился! Чтобы наш Ин Юнчен – и юбку пропустил?

Чжан Фа, услышав такое, тоже добродушно расхохотался.

– И правда, – согласился великан, подзывая бармена и усаживаясь рядом, – неладное ведь дело! Что такое стряслось-то, что ты тут виски шпаришь, как сладкую водичку, а, братец?

«Окружили, демоны», – с затаенным весельем подумал Ин Юнчен, похлопал себя по карманам, пытаясь отыскать сигареты, с наслаждением закурил – и выложил друзьям все как на духу. Много времени рассказ не занял, но в процессе приятели славно угостились веселящими душу и сердце напитками и через такое свое состояние весьма прониклись душераздирающей историей – каждый на свой лад.

– Ну и вот, значит, – подытожил наконец Юнчен, – сбежала она. Как бы ты выразился, друг Цин, ушел у меня из рук цветок, что понимает человеческий язык. Ну, это пока, конечно. Чтобы я да не отыскал, кого пожелаю? Но все-таки досадно!

Пиксель, услышав такое, вмиг слетел со своего насеста и, словно маленькая, но очень целеустремленная бабочка, запорхал вокруг друзей.

– Что я слышу?! – возопил он наконец. – Что я вижу?! Мы теряем его, Чжан Фа, теряем! Годы кутежей и загулов, настоящая мужская дружба – и ты только послушай! Объявилась, значит, юная лань, под колеса, значит, кинулась – и!..

Гигант, который слушал рассказ, затаив дыхание, и внимания не обратил на стенающего Ю Цина. Он почесал своей лапой коротко стриженный затылок, повздыхал и напрямик задал вопрос, который последние несколько часов вертелся и в голове самого Ин Юнчена.

– Так если, – прогудел он и серьезно посмотрел на своего лучшего друга, – и впрямь хороша девочка эта, чего ты, дубина, здесь сидишь, а не ищешь, как с ней связаться-то? Давай! Не в твоей ведь привычке медлить, а?

Империя Цинь, 207 г. до н. э.

Татьяна и Лю Дзы

Шитье знамен для повстанцев – рукоделие непростое. Сначала надо было сшить вместе три полотнища в локоть шириной, а затем аккуратно обметать края. И все это пришлось делать толстой иглой, сидя согнувшись на циновке. К концу третьего дня работы шея у Татьяны почти не двигалась, плечи ныли, а спина разламывалась, как у старушки. И как только стемнело, девушка рухнула спать, не дождавшись ужина и подложив под голову треклятое знамя вместо подушки.

«Пусть увидит, какая я сплю – усталая и голодная, – подумала она уже в полудреме и подразумевая, конечно, Лю Дзы. – И почувствует себя виноватым в…»

Само собой, жалобный стон желудка пробудил Татьяну задолго до рассвета. От остального лагеря мятежников ее отделяла широкая спина их предводителя и его же громкое сопение. Во сне командир Лю выглядел еще моложе, чем был на самом деле. Черные блестящие волосы разметались в беспорядке, щеку он трогательно подпер ладонью, морщинка между бровями разгладилась, и видно было, что снится будущему императору что-то хорошее. Тане вдруг ужасно захотелось погладить своего спасителя по щеке, она даже руку протянула. Но застеснялась и в очередной раз поблагодарила Бога за то, что совершенно не помнит, как там у Сыма Цяня все кончилось. Хуже нет – смотреть на такого славного веселого парня и знать, как он умрет и когда. Врагу такого не пожелаешь!

А потом, вдосталь налюбовавшись, чего уж скрывать… на красавчика Лю, девушка снова задремала. Чтобы проснуться от бешеного рева этого самого красавчика.

Предводитель Лю бушевал, точно обвал в горах, не скупясь на обещания изощренной расправы над неким Сян Ляном. Сварить живьем в желчи собственной матери была самая простая из его угроз.

Ни смешным, ни тем паче милым в гневе Лю Дзы не был даже приблизительно. Наоборот – страшным и безмерно опасным. Искрящееся обаяние его улыбки прямо на глазах переродилось в свирепую маску ярости. Никакой хваленой азиатской невозмутимости! Просто живой ураган ненависти какой-то.

И Татьяна, видавшая виды, по-настоящему испугалась. Она сжалась в комочек и больше всего хотела бы спрятаться под циновкой, на случай, если эта буря случайно налетит на нее.

– Вернулись разведчики, – подкравшись незаметно, тихонько шепнул Цзи Синь на ухо небесной деве душераздирающим голосом.

– Понятно, – кивнула Таня. – Все плохо.

– Сейчас узнаем, насколько, – задумчиво молвил братец Синь, когда предводитель сделал знак побратимам собраться на совет.

Что-что, а совещаться братец Синь очень любил, а потому рванул, что называется, с места в карьер.

– Сам виноват! – выдал он без обиняков. – Пока ты собирал урожай, Сян Лян собрал армию! И кто повинен, что людей в Фанъюе некому было защитить? – и бесстрашно ткнул пальцем в командира, чтобы уж никто не усомнился – виноват именно он.

Братец Фань пробормотал смущенно:

– Но, брат Синь… Кто ж знал-то! Ведь Сян Лян воюет с Цинь…

И тогда Лю взорвался фугасным снарядом снова:

– Этот Сян Лян и его племянничек! Хорошо же он воюет с Цинь! Все! Хватит! – проорал он, с каждым словом пунцовея лицом, словно зреющий плод граната. – Брат Синь, собирай людей! Место встречи – Фанъюй. Я покажу Сян Ляну, что у меня тоже есть войско. И я никому не позволю убивать моих людей и жечь мои города – ни солдатам Цинь, ни этому надутому князьку из Чу!

Он вскочил, одернул халат и зычно крикнул своим людям:

– Эй, собираемся! Идем в Фанъюй!

Татьяна от страха зажала уши, но ей было простительно, если даже кони от этого крика начали рваться с привязи, а рядовые бойцы так и вовсе разбежались по кустам.

Это было уже слишком, и зоркий Цзи Синь громко зашептал командиру:

– Брат! А как же небесная дева? Если ты уведешь весь отряд, кто останется здесь охранять ее?

– Она, – свирепо отрезал Лю, – поедет с нами. Рядом со мной. Найди ей смирного коня. А! Вот ты сам и присмотришь. В бою от тебя все равно толку мало, братец.

– А может… может быть, я тут подожду? – робко спросила Таня. И подала заказчику почти дошитое знамя, словно… словно какой-нибудь мандат Реввоенсовета.

Лю по-лошадиному мотнул головой, невероятным усилием меняя тон с громкого рычания на просто рычание:

– Нет! Я не могу разделить отряд. А самое безопасное место в уезде Пэй сейчас – рядом со мной, – и добавил уже мягче: – Не бойся, сестренка, Цзи Синь приглядит за тобой. Он всегда наблюдает за ходом боя с какого-нибудь высокого холма.

Татьяна растерянно оглянулась на Синя. Тот очень уверенно затрепетал веером. А что делать? Пришлось ему верить.

Затем Лю дернул ее за широкий рукав:

– Давай-ка отойдем.

Лагерь повстанцев располагался в потрясающем месте. Эти живописные скалы, хрустальные ручьи, яркую зелень и цветы только на шелке и рисовать! И уж никак не создана эта изысканная красота для того, чтобы партизанить и жечь города.

Лю Дзы постоял, помолчал, глядя вдаль на молочно-белый туман, пушистым покрывалом укрывший долину, а потом ка-а-ак саданул кулаком по камню со всего маху! Только кровь брызнула. Но боли он не чувствовал, нет.

– Прости, сестренка, но после того, как мы доберемся в Фанъюй, нам придется расстаться. Что ж я раньше не сообразил… Я отвезу тебя в храм богини Нюйвы. Практически, – и улыбнулся, – к порогу Небес. А сам найду твою сестру. Только… – и замолчал ненадолго.

– Зачем в храм? – запаниковала Татьяна. – А с тобой совсем-совсем нельзя остаться?

– Мы начинаем войну, – просто ответил Лю. – Война не место для девушки, тем паче – небесной. Но сперва мы перевернем каждый камушек в Фанъюе, и если твоя сестра там – мы ее отыщем, и я спрячу в храме вас обеих. А если нет… я все равно найду ее. Не думаю, что хулидзын так уж легко убить, а? Ну не плачь. Она жива. Ты же небесная дева. Ты должна знать такие вещи, разве нет? Даже я, смертный и земной, сразу понял, когда моя сестренка… Когда ее… Я это почувствовал. А ты… ты чувствуешь что-то такое?

Сказал не для того, чтобы солгать и тем утешить. Он и вправду сразу понял, что сестренки Чжен больше нет. Когда ее забирали, когда увозили в Санъян просто потому, что какой-то циньский прихлебатель не захотел отдавать собственную дочь в наложницы, заменив ее приглянувшейся крестьянской девчонкой, ничего не чувствовал, просто не знал об этом. Уж как чиновник провернул такое дело, про то лишь ему ведомо. Взятку дал, конечно. Свою пожалел, а Лю Чжен не помиловал. Тогда весна была, а осенью Лю как-то внезапно и сразу понял – сестры больше нет. Она сгинула в лабиринтах Внутреннего дворца в Санъяне, и, может статься, до сих пор скитается по дворцовым переходам ее неприкаянная и бесприютная душа…

Откуда ненависть к Цинь? Ха! Да, и отсюда тоже.

Татьяна как-то сразу, без лишних расспросов, догадалась, что именно случилось с сестрой мятежника Лю. Умерла она, сгинула, погибла – вот что! Когда кто-то теряет близкого человека, то в его горле навсегда появляется комок густой боли, мешающий произносить имя умершего без запинки. Даже когда рана в душе зарастает грубым рубцом и воспоминания не вызывают желания зарыдать в голос, имя все равно жжет губы, словно деревенский первач. Верно же и обратное: если связь с кем-то крепка и замешана на общей крови, то любящее сердце сразу подскажет, когда случится непоправимое. Таня прислушалась к себе и поняла, что Люся жива.

– Ты прав… – признала она. – Мою сестру не так-то просто убить.

По крайней мере, у красных из ЧОНа[18] расстрелять Людмилу Смирнову не получилось целых два раза, а от них мало кто уходил живым. «Фартовая я, – нервно смеялась потом Люся. – Ничего мне не сделается». Но первые седые волосы появились у нее после того, как на ее глазах чоновцы закопали живьем почти две сотни человек. И вспоминала внебрачная дочь питерского профессора-синолога о том случае только в непечатных выражениях. Таня тряхнула головой – прочь, прочь из памяти, страшные видения.

И тут Татьяну посетила гениальная мысль.

– Я дам тебе кое-что, – сказала она. – Небесную… диковинку.

Небесная дева сняла с шеи цепочку с медальоном и протянула Лю Дзы. Внутри обеих крышечек было по маленькой фотографии – портреты сестер, сделанные еще до переворота в Петрограде. Милые девичьи личики с округлыми щечками, глядящие на мир с восторгом в предвкушении чудес и счастья. Блаженны чистые сердцем!

– Это такие особые небесные… картины. На память, – пояснила Таня и, предвосхищая нескончаемые расспросы предводителя Лю, добавила: – Они сами собой делаются по воле Яшмового Владыки.

Мятежник Лю восхищенно, точно ребенок, повертел медальон, поцокал языком – да и повесил его себе на шею, заправив под халат.

– Да уж! Такую деву я точно не пропущу, будь уверена, сестренка! – промурлыкал он и эдак ласково погладил спрятанное на груди сокровище.

Лю Дзы

Дорога к городу Фанъюй извивалась среди холмов, как след змеи с перебитым хребтом. Не одно и не два отличных места для засады миновал отряд мятежника Лю, но внезапного нападения он не опасался. Эту местность его бойцы, многие из которых, как и командир, родились в уезде Пэй, знали назубок, за последние полгода облазив все тропки, овраги, ущелья и распадки. Кроме того, Лю Дзы не поленился, как всегда делал, пустить вперед охранение. Так что если бы впереди их ждал враг…

Но впереди ждало лишь пепелище.

Запах холодной гари, этот особенный, мертвенный запах, который возникает, лишь когда горит человечье жилье, командир Лю почуял еще за десять ли от города. А потом они как-то сразу увидели облако дыма, кривым черным деревом тянущееся над холмами куда-то к северу.

Лю осадил коня, глянул, втянул воздух сквозь сжатые зубы, чувствуя, как у него каменеют скулы. А потом привстал в стременах и коротко бросил приказ:

– Вперед!

Те, кто тоже был верхом, устремились за ним, настегивая коней, пешие побежали следом. Привычные к долгим переходам, тяжелому труду и жизни впроголодь, воины Лю – бывшие крестьяне, охотники и рыбаки, беглые преступники и рабы – выносливостью не уступали лошадям. Что им пробежать каких-то десять ли?

Навстречу попадались беженцы. Завидев отряд, они молча валились на колени в пыль, и только согнутые спины провожали крохотное «войско» Лю, мелькая по краям, как дорожные вехи.

Десять ли пролетели как два. И с невысокого пологого холма, откуда открывался отличный вид на Фанъюй, Лю Дзы увидел – сражаться тут не с кем. Разве что мародеров разогнать. Ни солдат Цинь, ни армии Сян Ляна в городе не было. И самого города не было тоже – просто черная рана посреди рисовых полей, словно кто-то прожег углем дыру в расписном зеленом шелке.

– Разбить лагерь! – приказал командир и, глянув на Тьян Ню, покачал головой: мол, не печалься прежде времени, еще ничего не ясно. И тут же забыл о девушке, раздавая приказы направо-налево: – Братец Фань, собери десяток верховых – пойдут со мной в город. Да, ты тоже идешь. Брат Синь, организуй бойцам кормежку. И пусть варят побольше – чую, народ еще подтянется. А! Тех, кто придет, сперва просто кормить. Я сам решу, кого возьму в отряд, а кого – нет. А здесь, – он с размаху воткнул в землю флаг, немного кривовато, но прочно, – будет моя ставка. Фань! За мной! Глянем, что там, в городе…

Ворота в Фанъюй были выбиты, одна обгорелая створка криво висела на уцелевшей петле, надвратная башенка сгорела полностью. Среди тел, уже обобранных чуть ли не донага, попадались острые обломки стрел и копий, торчали сломанные мечи, поэтому умные кони ступали осторожно, высоко поднимая копыта. Больше всего трупов, как это обычно и бывает, лежало у самых ворот и под стенами, но и внутри городских стен следов штурма хватало. Пожары уже догорали, огонь, пожрав все, до чего смог дотянуться, затух сам собой, и ветер разносил пепел и копоть. Лю мимоходом порадовался, что догадался повязать лицо шарфом и товарищам то же самое сделать приказал. Но все равно люди кашляли, сумрачно оглядываясь по сторонам. Лошади тревожно храпели и ржали. Небольшого, но оживленного Фанъюя, жившего за счет проходящих через него караванов, было не узнать. Конечно, не пройдет и года, как город снова отстроится, зазвенит голосами и монетами, заскрипит повозками. Черная рана покроется свежей зеленью, обгоревшие кости закроет трава, остовы домов растащат, кровь с камней смоют дожди. А через десять лет кто вообще вспомнит этот пожар и тех, кто погиб в нем?

Среди дымящихся руин копошились какие-то люди, бросавшие на всадников подозрительные и испуганные взгляды. Некоторые, заметив отряд, спешили раствориться в дыму, но большинству словно и дела не было до вооруженных мужчин на конях.

Дом магистрата Лю нашел по характерной детали – отрубленной голове, насаженной на пику у ворот. Ветер теребил длинные седые волосы из рассыпавшегося пучка, трепал пряди бородки. Несмотря на то что птицы уже потрудились над лицом казненного, Лю Дзы его узнал.

– Градоначальник Ли Бу, – махнул он на голову. – Вот уж по кому я не стану возносить погребальных молитв… Но где теперь искать хоть кого-то из чиновников?

– Так в яме они, наверное, – пожал плечами братец Фань, щурясь от солнечных лучей, косо пробивших дымный полог. – Сян Лян, как я слышал, так любит казнить: загонит старейшин в яму и велит стрелять до тех пор, пока все не помрут. А кого не добьют, тот сам задохнется.

– Да пусть он хоть живьем их варит и жрет потом вместо супа, – проворчал Лю. – Где искать сестру нашей небесной девы, вот в чем беда…

– Погоди, брат! – Фань Куай привстал в стременах, оглядываясь. – Сейчас найду кого-нибудь… Придержи пока коня, я скоро!

Командир кивнул. Братец Фань славился чутьем на информаторов. Если в Фанъюе остался хоть кто-то, знающий про небесную лису, Фань его найдет и притащит.

Пока Лю ждал, похлопывая своего вороного по нервно вздрагивающей шее, вспугнутые было падальщики снова слетелись к голове градоначальника. Лю Дзы покосился на голову Ли Бу. Птицы уже выклевали глаза, и теперь пустые глазницы укоризненно пялились на командира мятежников, а левая щека распухла так, что казалось: господин Ли то ли щурится, то ли подмигивает. Лю сплюнул и щелчком плетки отогнал воронье. Как бы там ни было, а морализаторство Цзи Синя пустило корни даже в мятежной душе Лю Дзы.

Братец Фань вернулся быстро, на скаку размахивая копьем и зычно выкликая командира.

– Нашел! Я нашел! Брат Лю! Скорей!

– Кого нашел? Деву?

– Нет! Хозяйку веселого дома! Поспеши! Ее там сейчас палками забьют!

Лю не стал спрашивать дальше, а именно поспешил. Братец Фань не отличался выдающимся умом, но, если его встревожила судьба хозяйки борделя, значит, на то есть причины. Тем паче против кабаков и веселых домов, а также их хозяек Лю Дзы ничего не имел.

– Я их пока припугнул… – пропыхтел Фань Куай. – Тут недалеко… Вот! Видишь, в переулке?

От самого борделя, да и от переулка осталось очень мало, но толпа погорельцев собралась изрядная. Оборванные, грязные и злые люди окружили невысокую растрепанную тетку, единственным признаком профессии которой было яркое, но рваное платье да размазанные слезами белила и румяна на пухлом лице. Женщина жалобно причитала, прижимаясь к обгорелым бревнам, и пыталась прикрыть голову руками. Толпа напирала молча, и уже по этому молчанию стало понятно – намерения у людей серьезные.

Погорельцы столпились так плотно, что Фань Куаю пришлось пару раз стегануть по ним плетью, чтобы расчистить путь предводителю.

– Стоять! – рявкнул Лю, для острастки вздернув коня на дыбы. – Стоять! Все назад!

Люди глухо заворчали. На миг ему показалось, что, недовольные вмешательством, они осмелятся броситься на него самого, но потом кто-то узнал мятежника Лю.

– Пэй-гун! – крикнул сперва один, потом другой, а потом этот возглас взлетел над пепелищем Фанъюя, и злобная гурьба уже готовых убивать людей вдруг разом повалилась на колени. – Пэй-гун!

– Молчать! – крикнул Фань, вновь замахиваясь плетью. – Расступитесь! Дорогу нашему господину!

Не поднимая голов, люди отползали в стороны, но вороной храпел, не желая ступать на эту узкую тропку между согбенных спин, и тогда Лю Дзы спрыгнул с коня и, легко шагая, прошел по живому коридору туда, где икала от пережитого ужаса несостоявшаяся жертва.

– Что тут происходит? – негромко спросил он. – Кто эта женщина и в чем ее вина, люди?

И тут словно прорвало плотину, и людское… нет, не море, скажем так – человечья запруда всколыхнулась криками:

– Хулидзын!

Тетка взвизгнула и ползком метнулась к Лю, норовя ухватить его за сапоги.

– Да ладно… – удивился Пэй-гун. – Хулидзын? Она?! Вот она – хулидзын?

В опухшем лице хозяйки «дома, где продают весну» при желании, конечно, можно было разглядеть что-то от животного, но на лису, тем паче небесную, она совершенно не походила. Разве что на курицу.

Братец Фань, щедро раздав пару дюжин пинков, слегка успокоил народ и за шиворот выцепил из толпы горожанина посолидней и постарше, щеголявшего растрепанной седой бородкой.

– Вот ты говори, – проворчал Фань Куай. – А вы все молчите.

Словно (хотя почему – словно? Намеренно и продуманно, да!) для контраста с грубостью братца Фаня, Лю Дзы почтительно поклонился пожилому погорельцу и вежливо спросил:

– Уважаемый дядюшка, позволите ли спросить, что это за история с хулидзын?

Старичок, внезапно произведенный в «дядюшки» самого Пэй-гуна, приосанился, пригладил выбившиеся из пучка волосы, отряхнулся и, обвиняющее тыча в хозяйку борделя пальцем, принялся довольно толково объяснять, почему владелица веселого дома вызвала такое возмущение.

Лю Дзы слушал и мрачнел. История выходила – хуже некуда.

Таня

Оставленной на холме Татьяне скучать тоже не пришлось. Едва над ее головой затрепетало на ветру красное знамя повстанцев, сюда со всех окрестностей стали сползаться местные жители. Те, которых недорезал и недожег помянутый ранее недобрым словом подлый пес Сян Лян. В основном, надо думать, они явились на запах пшенной каши, которую затеял повар мятежников. Идею покормить несчастных всячески поддержал братец Синь. И не столько из проповедуемого Конфуцием милосердия, сколько ради завоевания симпатий погорельцев.

– Где каша, там мир и любовь, – изрек он и сам с огромным удовольствием оприходовал пару чашек главного источника народной любви к любой власти.

К слову, кашу из проса ели здесь всегда и везде. А вовсе не рис! Таня и Люся попали в те благословенные времена, когда рис частенько заменял деньги и еще считался деликатесом для избранных, в число которых входили небесные девы. Когда же благородная Тьян Ню снизошла до пшенки, у Лю Дзы просто камень с плеч упал. Раз диковинное создание ест обычную пищу, меньше трат и проще содержание.

Наевшись, пострадавшие от произвола поганца Сян Ляна и его бешеного племянника вознесли хвалу благородному предводителю Лю и тут же принялись жаловаться на проклятие, насланное плененной хулидзын.

– Что они такое говорят? – моментально насторожилась Татьяна.

Братец Синь воспринял ее вопрос как приказ, требовательно взмахнул веером, и соратники приволокли местного жителя из тех, кто поприличней выглядит. Чтобы, стало быть, не оскорбить взор небесной девы. Но при виде еще одной белокожей и среброглазой посланницы самого Яшмового Владыки бедолага разучился нормально говорить. Из его бессвязного щебетания Таня сумела понять лишь то, что Люся действительно была какое-то время в Фанъюе, а теперь ее увез лютый Сян Юн, чтоб ему пусто было, психу кровожадному. Но братцу Синю, который выцедил из бормотания гораздо больше, история с хулидзын не понравилась совсем. В качестве «благодарности» погорелец получил носком сапога под зад и таким образом уверился, что мятежники Лю Дзы – исключительного милосердия люди, за такими можно и в огонь и в воду идти. Раз не зарубил на месте, значит, человек хороший.

– Что с ней сделает этот Сян Юн? – не на шутку встревожилась Татьяна. – Он ее не убьет?

– Не думаю, – уверил ее Цзи Синь. – Напротив, выходит, что он ее спас.

И очень поэтично заметил: дескать, жизнь такова, что Синий дракон восседает рядом с Белым тигром, то бишь хорошее всегда соседствует рядом с плохим, добро – со злом, а радость – с несчастьем.

– Сян Юн спас небесную лису от издевательств черни – это хорошо, но замыслы этого человека темны и ведомы лишь Яшмовому Владыке. Такая вот он непредсказуемая личность, – сказал Цзи Синь и многозначительно посмотрел на Тьян Ню.

Татьяна и рада была бы подробно расспросить Яшмового Владыку насчет планов Сян Юна, только возможности такой она не имела.

– Мне без сестрицы никак нельзя возвращаться, – уклончиво заявила она. – Иначе нас накажет этот…

– Владыка Северного Ковша?

Цзи Синь был поражен.

– Ну-у-у… что-то в этом духе.

– Неужто она так сильно набедокурила на Небесах?

«Пока нет, я надеюсь, – печально вздохнула Таня. – Но Люся у нас такая – она может».

Разговоры про древних китайских богов ее весьма смущали. Это папа придумал бы красивую историю с участием повелителей грома и молний, с тиграми и драконами во второстепенных ролях. С его-то знаниями! Татьяна же хоть и любила Китай, но так глубоко в истории и мифологии никогда не копалась. А уж Люся… Что она наболтает бешеному Сян Юну – одному богу ведомо.

– Я бы на твоем месте, сестрица Тьян Ню, испросил бы совета у богини Западного Неба Сиванму. Или даже у Матушки Нюйвы. А?

– Хорошая… мысль, – согласилась Таня. Осталось только сделать так, чтобы богини ответили.

От похвалы своим умственным способностям братец Синь тут же расцвел, словно гибискус. Оно и понятно: одно дело – советы давать побратиму и совсем другое – небесной деве.

Татьяна и Лю Дзы

Лю вернулся из Фанъюя задумчивый, но решительный, а на известие о том, что небесную лису увез Сян Юн, только головой кивнул: мол, знаю уже.

– Не знаю даже, хорошо это или плохо для твоей сестры, Тьян Ню, да и для Сян Юна – тоже, – молвил он с видом человека, у которого не получился приятный сюрприз для дорогого гостя. – Он такой, понимаешь… – и покачал головой, подбирая слова. – Человек внезапного порыва. Конечно, когда он увидел, как небесную лису держат в клетке в борделе, то не смог пройти мимо. Он такой. Город сжег, но деву спас. И убить он ее не убьет, я уверен.

– Почему ты так уверен? Ты с ним знаком? – торопливо спросила Татьяна. Ее почти похороненная надежда воскресла, точно Лазарь по слову Христову.

– Слышал о нем много, – пожал плечами Лю. – Я даже думал присоединиться к войску Сян Ляна, его дяди. Но теперь… – И он коротко глянул на сгоревший Фанъюй. – Теперь друзьями нам с ним не быть. А жаль! Сян Юн – как необъезженный конь, несется, не разбирая дороги, а дядя вместо того, чтобы укротить его, лишь нахлестывает. Взгляни на этих людей, сестренка. Да, они невежественны, грубы и убоги, но это мои люди. У Сян Юна не было никакого права их убивать. Сейчас же, – он тряхнул головой, – они винят в своих несчастьях разом и его, и хулидзын, и Небеса. А она, твоя сестра… Как думаешь, могла она и впрямь проклясть?

Какое-то почти неуловимое мгновение Татьяна колебалась между стремлением добавить красок в их с Люсей сказочную историю и желанием рассказать правду, чтобы снять грех с души. Врать всегда сложнее, ведь ложь требует неустанной заботы о своей сохранности, подпитки и поддержки. Правда живет сама по себе, на то она и правда.

И небесная дева выбрала средний вариант – ни да ни нет.

– Если бы моя Лю Си хотела проклясть, то она бы начала прямо с офицера Шао.

– Ага, – кивнул Лю Дзы и придвинулся поближе. – Я почему-то так и думал. А позволь спросить еще кое-что… – и наклонился почти к самому уху девушки, чтобы шепнуть: – А она, твоя сестра, точно хулидзын?

Губами он почти коснулся кожи, невинно, как бы невзначай, повергнув тем не менее Тьян Ню в смятение. Мятежник – он во всем мятежник! А по его глазам только полная дура не догадалась бы, что спрашивал братец Лю не только и не столько про небесную лису. Хотя ответ уже знал, почти знал.

– Я почему спрашиваю, – тут же отстранившись, совершенно обычным тоном сказал он, будто и не было только что этого интимного шепота. – Если она действительно небесная лиса, как ты говоришь, – это плохо. Даже если она понравилась Сян Юну – особенно если она ему понравилась! – Сян Лян не позволит, чтобы рядом с племянником крутилась какая-то хулидзын. Если повезет, он просто заставит Сян Юна бросить ее по дороге. А если нет… Не у всех хватает почтения к Небесам, чтобы не выпотрошить беззащитную хулидзын. То ли желчь, то ли печень таких лис очень ценится, понимаешь, она на лекарства идет определенного рода. Я точно не знаю. Никогда не было нужды в таких пилюлях.

Упоминание о лекарствах, повышающих мужскую силу, еще сильнее выбило девушку из колеи. В Шанхае лавок, торгующих подобными снадобьями, было, пожалуй, больше, чем зеленных. Из чего только китайцы их не делали – от женьшеня до морских коньков. «Зачем такое сказал? – спрашивала она себя. – Либо припугнуть решил, либо же… еще раз подчеркнуть, что силен во всех отношениях. Ну и кто здесь после этого коварный лис?»

Если бы Лю Дзы выбивал признание под пытками, то Татьяна держалась бы до конца. Но дружелюбное очарование творило с ее волей страшные вещи. Правда рвалась из груди и зудела на языке и нёбе, словно небесная дева объелась жареных баклажанов. И только памятное утверждение Сыма Цяня, что основатель династии Хань отличался редкостным коварством, удержало ее от искреннего признания.

«В любом случае правда никак не спасет Люсю сейчас», – рассудила Татьяна. Лю Дзы не вскочит на коня и не помчится вослед за Сян Юном, а значит, и рисковать не стоит.

– В тяжелую минуту боги послали ей на выручку Сян Юна, значит, спасут и от него самого, – заявила она решительно.

– Ладно, – покладисто согласился Лю. – Как скажешь, сестренка. Ну посиди там пока, – и показал на флаг, рядом с которым предусмотрительный Цзи Синь расстелил циновку. – А я народ распределю. А как закончу, не откажешь мне в любезности? Подашь знамя, когда попрошу? Такой поход начинать надо торжественно. Знамя Небес для Сына Неба, лады?

– Лады! – в тон ему ответила Тьян Ню. Уж очень ей нравилось это его жизнеутверждающее словцо.

Только сейчас Таня поняла, чем так сильно заворожил их с Люсей отца далекий Китай, раз он рвался сюда и душой, и телом. К тому же умудрился заронить в сердца двух своих совершенно разных дочерей интерес ко всему китайскому. Он просто увидел однажды эти живописные горы, озера и водопады, изогнутые крыши и яркие цветы – и не смог забыть до самой смерти. Иначе не застыла бы на устах у профессора Орловского, умершего в далеком северном, залитом кровью городе, такая счастливая, почти блаженная улыбка. В последний свой миг он видел, должно быть, сверкающие струи каскадов маленьких водопадов и радугу над уединенной горной долиной. А может быть, острые пики скал, такие высокие, что дикие гуси, отправляясь на зимовье, пролетают меж ними, словно через исполинские врата? Что и говорить, волшебная страна, где вечно царят покой и мир. По крайней мере, должны царить.

Миром тут, конечно, и не пахло, покоем – тоже, но в сравнении с первозданной красотой природы все человеческие невзгоды меркли. И пока лошади шли по тропе то вверх, то вниз, Таню незаметно покинули все мрачные мысли, беспокойство уступило место надежде. Чем черт… точнее Яшмовый Владыка не шутит, вдруг Нюйва, которая, как утверждает легенда, скромно сидит у подножия трона Владыки, возьмет да и поможет? Взрослые девушки не верят в сказки, но разве не сказка то, что с ним приключилось в Шанхае?

– Гляди-ка, сестренка! Это и есть Цветочная гора, а на вершине – храм, – сказал вдруг Лю Дзы.

– Я там жить буду?

– Ну-у-у, только если сама захочешь, – рассмеялся предводитель Лю. – Под горой деревня есть, там обычные паломники обитают.

– А еще – странствующие маги и мудрецы, – вставил свое веское слово Цзи Синь.

– Говорят, чудесный туман не пускает нежелательных гостей в ту деревню. А врагов так и вовсе морочит, заставляет блуждать по лесу и заводит в опасные места.

Братцу Фаню было откровенно боязно. Против колдовства приемов нет, его копье не берет и меч не сечет.

А меж тем тропинка пошла под уклон, желто-серые стены отвесных скал стали выше, и подозрительный туман начал медленно сочиться через мелкое сито листвы. Отважные мятежники тревожно заозирались по сторонам, не выпуская из рук оружия.

– А вдруг нас не пропустят? – забеспокоился Фань.

– Это еще почему? – фыркнул Лю Дзы. – С нами небесная дева, – и заговорщически подмигнул Тане. – Ее колдовской туман послушается как миленький, верно?

И так как Татьяна ни в какое колдовство не верила, то кивнула без тени сомнения.

– Ты, главное, сам не заблудись, братец Лю, – попросил Фань.

Цзи Синь прошипел что-то осуждающее. Мол, твое недоверие, побратим, оскорбительно и может обидеть Небеса. И тогда уже точно жди неприятностей.

Но, видимо, не так уж и сильно нахамил предводитель Лю богам и богиням. Или же они решили в последний раз проверить стойкость его намерений, послав на пути озерцо – чистое и весьма романтичное на вид.

– Надо бы сперва искупаться, – внезапно предложил Лю. Недолго думая он спешился и начал развязывать кушак.

Но тут же, заметив укоризненный взгляд брата Синя, с досадой хлопнул себя по лбу и принял виноватый вид:

– Сестренка Тьян Ню! Не желаешь совершить омовение? – и показал на манящую чистую воду: мол, иди первой. – А мы подождем!

Отчего-то эта песня, которую пел Лю на берегу озера, врезалась в мою память намертво. Я пела ее моему первенцу вместо колыбельной. Тихонько, чтобы муж не слышал».

(Из дневника Тьян Ню)