Вы здесь

Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны. Предисловие (С. В. Яров, 2013)

Предисловие

В последние сто лет Россия пережила столько катаклизмов, что иному государству хватило бы на несколько столетий. Не составлял исключения и главный город России – сначала императорский Петербург, затем военный и революционный Петроград. Естественно, что огромная историография и имперской столицы, и Петрограда, и большевистской цитадели революции отличалась прежде всего характеристикой, описанием и оценкой достижений правящих верхов в связи с 300-летием дома Романовых, а затем большевистской диктатуры. Не меньшее внимание в ней уделялось геополитическим проблемам внешней политики и тем войнам, которые отражали геополитические интересы держав, участвовавших в войне, и в том числе России; проблемам внутренней политики самодержавного строя, опорой которого было поместное дворянство; постепенно стали затрагивать и крепостническую систему отсталой крестьянской страны. Социальные сдвиги в Петербурге, рост рабочего класса и рабочее движение в целом, появление и деятельность различных революционных кружков – от декабристов до РСДРП (большевиков), также со временем оставались важными проблемами, которые выдвигались авторами, сознававшими назревание перемены в организации политического строя; появились работы о Государственной думе и Государственном совете, министерствах и Кабинете министров.

Вместе с тем народные массы, являвшиеся основными творцами истории и вынесшие на своих плечах Русско-японскую, Первую мировую, наконец, Гражданскую войны, по-прежнему оставались как бы объектами важнейших исторических событий. Лишь некоторые историки стремились проникнуть в психологию петербуржцев, особенно в переломные годы первой русской революции, русских революций 1917 г. (Февральской и Октябрьской), Гражданской войны, когда главной фигурой исторического процесса вдруг стал простой солдат (вчерашний крестьянин), фронтовик, уставший от войны и ставший сторонником большевиков, которые обещали с ней покончить и установить всеобщий мир без аннексий и контрибуций. Еще меньше исследователей вникали в психологию новых носителей революции, их быт, обусловленность их политического сознания и поведения; мало кто пытался уяснить традиции самодержавной России, воспринятые партией и Советами, вдруг воплотившиеся в росте бюрократизма, авторитаризма правящих групп; избирательные системы, характеризовавшиеся как неведомое советское достижение, хотя выборы были несправедливы; преступность, проституция долгое время оставались вне рамок исторических сочинений; новый человек «социалистического общества» выглядел в значительной мере ходульно, являя собой некую схему, а не живое творение природы и общества; распределительная сеть и торговля оценивались лишь с классовых позиций.

Историки, взявшиеся за эти темы, увидели массу «белых пятен», нерешенных проблем и необходимость переосмысления прошлого, по крайней мере, применительно к истории Петрограда времен Гражданской войны. Их ждал непочатый край работы и серьезное изучение многих сторон жизни города и его обитателей. Поэтому и была предпринята попытка нового освещения истории Петрограда на переломе эпох, оценки поведения, жизни, быта горожанина, ранее появлявшегося на страницах книг в образе «химически чистого» жителя, который был готов стать стержнем города новой «социалистической цивилизации», отношения к религии и т. д.

Всякие переломные исторические события неизбежно находят свое отражение как в научной литературе, так и в художественной. При этом чем с более резкими катаклизмами, порою значительно меняющими социальный строй в той или иной стране, ее городах, они сопряжены (а наиболее крупные из них – приводящие к глобальным переменам в развитии человечества и общего процесса мировых изменений), тем большее внимание современников и потомков этих крутых поворотов истории они привлекают. Можно отметить и определенную закономерность в проявлении ими интереса к различным сторонам этих трагических и порою сметающих на своем пути многие устои, социальные институты, политические структуры, наконец, обычаи, традиции и оценки событий прошлого. Следует также заметить, что художественная литература, отражающая эти крутые переломы истории со значительно большим запозданием, чем откровенно политическая или социально-ориентированная на чисто классовые оценки недавнего прошлого публицистика или конъюнктурная подчас историография, гораздо полнее и с большей глубиной разрабатывает жизнь, быт, психологию, нравы, особенности жизни и поведения самых различных слоев общества, застигнутого всякими потрясениями того или иного времени.

Вряд ли случайно, что Лев Толстой лишь в 1863–1869 гг. показал с огромной силой жизнь, нравы, громадный патриотический подъем русского общества, проявленный во время Отечественной войны 1812 г. («Война и мир»), то есть спустя более чем пятьдесят лет после самой этой войны, перевернувшей судьбы многих поколений населения России. Причиной этого был и довольно сложный процесс ознакомления с источниками, их истолкование непосредственно во время грозных военных столкновений, когда сами события еще только развивались и на первый план выступала сама война как главный фактор политической истории. Все человеческое – быт, нравы, психология людей, их взаимоотношения, отношение к власти и различным явлениям – требовало гораздо большего времени и знания такого материала, который выходил за рамки боевых действий. С другой стороны, отечественная историография Октябрьского переворота и последовавшей за ним Гражданской войны упорно, на протяжении пяти-семи десятилетий ограничивала свое внимание и понимание грандиозных последствий 1917 г. главным образом действиями красноармейских отрядов, попытками реализовать «красногвардейскую атаку на капитал», доблестными рейдами красной кавалерии и пехоты на различных дорогах борьбы с армиями Колчака, Деникина, Юденича, Миллера, Врангеля, белополяками и т. д. Историков этого времени интересовала прежде всего героическая эпопея большевиков, стремившихся построить пусть и во многом иллюзорное, но по их представлениям справедливое социальное общество, где рабочий, крестьянин, солдат, хотя и несли основное бремя Гражданской войны, голода, разрухи, тем не менее были «возвышены» над бывшими «эксплуататорами» – дворянами, чиновничеством, представителями правоохранительных органов, интеллигенцией, офицерским корпусом старой армии, помещиками и капиталистами, выходцами из состоятельных слоев, членами многих правых, либеральных или «недостаточно революционных» партий меньшевиков, эсеров, анархистов и т. д.

Вот почему советская историческая литература, посвященная красному Петрограду, уделила основное внимание прежде всего военным действиям на разных участках Северо-Западного региона, особенно весенним и осенним наступлениям корпуса Родзянко – Юденича на Петроград, организации борьбы с ними, помощи со стороны относительно немногочисленных сил интервентов (американцев и англичан), героической борьбе рабочих, красноармейцев и солдат, комсомольцев, мобилизованных на борьбу с силами контрреволюции, кайзеровской, а затем британской помощи становлению противосоветских самостоятельных республик, уточнению боевых операций, оценкам боевых действий флотов и флотилий и т. д. Это, впрочем, не помешало появлению больших фундаментальных работ Н.А. Корнатовского, А.С. Пухова,

А.А. Геронимуса и других, где немалое место уделялось подлинным воспоминаниям красноармейцев и белогвардейцев, дезертирству, противостоянию различных политических сил на северо-западе России – Финляндии, Латвии, Литвы, Эстонии и т. д.[1]

Однако вне поля зрения даже лучших советских исторических книг, посвященных истории экономического и политического развития Петрограда в 1918–1920 гг., его военно-политическим и классово-партийным столкновениям, «красному» и «белому» террору, оставались многие темы, проблемы и события, выпадавшие из быстро сложившегося стереотипа – «борьбы с белыми прихвостнями буржуазии», поддерживающими их интервентами и шпионами.

Речь идет о многих обойденных классово ангажированной направленностью этих работ «подробностях жизни». А таких «подробностей» в истории послереволюционного Петрограда было немало. Партийно-советская печать и литература не давали себе труда оценить новый слой правящей бюрократии, ее образ жизни, степень близости или, напротив, оторванности от простого люда, ее моральный облик, особенно неприглядный на фоне десятков и сотен тысяч голодающих рабочих и крестьян. Г.Е. Зиновьев, З.И. Лилина, С.С. Зорин успевали не только оторваться от основной массы с каждым годом убывающего из города простого народа, но и отгородиться от него системой спецпайков, столовых, дорогостоящей одеждой, автомобилями как неизбежными атрибутами новых властителей. И если всеобщая трудовая повинность, введенная ими для утративших лоск бывших представителей имущих классов, означала изнурительную работу на валке леса и его погрузке, заготовке угля, дров, продовольствия, то новая советская бюрократия немало времени проводила в театрах, участвовала в новых зрелищных мероприятиях, помпезных праздниках «монументальной скульптуры», в склоках и адюльтерах.

Разумеется, необходимость опоры на класс-гегемон требовала и организации работы по продовольственному обеспечению части этой категории народа. Описание роли Советов, их перевыборов занимало много места и создавало видимость подлинно демократической власти, пришедшей на смену старому строю. Однако упор делался на тысячи избранных депутатов, на преобладание в Советах коммунистов и вытеснение из них представителей всех других демократических групп. Одновременно затушевывались такие первостепенные вопросы, как отсутствие тайного голосования, непрямые выборы, пятикратное преимущество рабочих перед крестьянами среди участников выборов. Кроме того, громоздкие по численности Советы реально не участвовали в организации власти и в управлении разнообразными сторонами городской жизни. На первый план вышли сначала узкие по составу руководящие органы управления Советами (исполкомы), а затем партийные комитеты всех уровней. Еще больше пробелов оставалось в историографии относительно жизни, быта, настроений горожан, их подлинной оценки советской власти. Многие слои населения города воспринимали советскую власть как реальную политическую силу, но далеко не все с симпатией относились к отдельным ее звеньям (ЧК, продотряды, заградотряды), наконец, к отдельным ее представителям и руководителям. Конечно, необходимость приспособиться к новой обстановке ради выживания порождала поверхностное политическое клише, поддерживаемое обывателями, но многие из этих клише скорее отражали стремление к самосохранению, формальному восприятию новой риторики, позволявшему выглядеть «как все». Развиваемый во многих исторических работах 1920–1970 гг. тезис, будто интеллигенция, поколебавшись, с готовностью пошла на службу советской власти, отчасти отражал настроение этой группы городского населения. Лишь с введением нэпа часть интеллигенции уверовала в возможность какой-то пользы от коммунистов для возрождения разрушенной и покалеченной России. В гораздо же большей степени получение работы, пайка, улучшение продовольственного положения побуждали многих представителей интеллигенции по крайней мере формально поддерживать новые лозунги власти, обещавшие скорое изобилие, социальную справедливость, подъем сельского хозяйства и промышленности. Горожанин как политик находился вне серьезного изучения многих авторов, которые на первый план вывели не подлинные настроения рабочих (и нередкое в ту пору рабочее забастовочное движение).[2] Историков интересовали крестьяне с их спонтанными разрозненными выступлениями в Петроградской губернии, часто вызванными не столько серьезным отражением политической программы большевиков, сколько переживаемыми трудностями, недовольством произволом и своеволием местных властей; интеллигенции, которая поначалу, не доверяя советской власти, активно участвовала в так называемом саботаже, а позже пополнила ряды белого офицерства, бежавшего на юг и организовавшего несколько крупных очагов сопротивления. Еще позже жизнь заставила ее служить за паек или за кратковременную веру в возможность возродить страну.

Еще меньше интересовались послереволюционные историки жалким бытом различных слоев населения города, проявлениями всех видов преступности и правонарушений (массовые грабежи, квартирные и карманные кражи, взлом продовольственных хранилищ, убийства с целью похищения одежды и ценностей, быстрое развитие организованной преступности, создание воровских шаек и притонов, взяточничество, казнокрадство, влияние многолетней войны на общую нравственность горожанина). Особо следует отметить шарахания в религиозной политике, позднее приведшие к варварскому уничтожению православных и иных конфессиональных культовых зданий, замене традиционной религиозности бойкими агитками и разоблачениями, часто в форме, оскорбляющей чувства верующих.

Были оставлены без внимания такие социальные болезни послевоенного времени, как массовые эпидемии, проституция, переместившаяся из бывших роскошных публичных домов в грязные и обшарпанные особняки и притоны. Выдвинутая новыми властями проблема воспитания нового человека будущего социалистического общества во многом свелась к пионерской и иной риторике, комсомольским обрядам, утрате привычных и широко распространенных религиозных и народных празднеств, развитию футуристических шествий, оформлению улиц и площадей нередко низшего качества гипсовыми статуями вождей мирового пролетариата и т. д.

Провозглашенная советской властью ликвидация частной торговли отчасти компенсировалась системой пайков, столовых, доступных для части рабочих и в особенности руководящих деятелей нового режима. Однако «запереть» свободную торговлю не удалось. В городе процветала «сухаревка», рынки держаных вещей и продовольствия, массовым стало мешочничество отчаявшихся добиться пропитания своим семьям, спекуляция, обнищание бывших состоятельных людей.

Одним словом, картина Петрограда на переломе эпох писалась в послереволюционные годы почти исключительно красным, бравурным и будоражащим цветом. Город же и его жители, число которых с нескольких миллионов человек в 1914 г. понизилось до 700 тыс. к концу лета 1920 г., истерзанные голодом, болезнями, реквизициями, произволом властей всех уровней, жили тяжелой и временами беспросветной жизнью. Лишь с переходом к нэпу в середине 1921 г. положение стало улучшаться.

Настоящая книга очерков истории Петрограда в годы Гражданской войны ставит перед собой задачу, не сгущая краски, показать многие трудности и теневые стороны жизни, не пренебрегая тем положительным, что уже отражено в исторической литературе, но и не избегая тяжелых и мрачных явлений быта и повседневных тягот горожан, которым довелось прожить несколько лет на переломе эпох. Старый дореволюционный порядок с его уже ставшими привычными устоями жизни сменился резким скачком к неизведанному будущему, ставшему тяжелым испытанием для бывшей столицы Российской империи.

Таким образом, изучение истории Петрограда эпохи Гражданской войны вплоть до настоящего времени все еще остается весьма далеким от своего завершения. Данная работа не претендует на то, что ее авторы смогли дать исчерпывающие ответы на затронутые вопросы. Однако они постарались привлечь максимально возможный на данном этапе круг источников.

Работа подготовлена коллективом научных сотрудников отдела современной истории России Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН под редакцией члена-корреспондента РАН В.А. Шишкина в составе: Е.М. Балашов, В.И. Мусаев, А.И. Рупасов, А.Н. Чистиков, С.В. Яров.

В.А. Шишкин, декабрь 1999 г.

* * *

Это предисловие к первому изданию мы решили оставить без изменений, за исключением незначительной редакторской правки в память о нашем наставнике и коллеге – Валерии Александровиче Шишкине.

Вниманию читателя предлагается второе издание книги, исправленное и дополненное, с учетом исследований историков и публикаций документов, вышедших за последние 12 лет.

Осталась прежней структура книги, отражающая главный замысел авторов – рассказать о жизни города и его жителей в годы революции и Гражданской войны в форме исторических очерков.

Авторы, январь 2013 г.