Петербурженка. 2 (Т. А. Соловьева, 2016)

2

Помимо языков, Елена Алексеевна обучала детей музыке – она сама хорошо играла на рояле. В тех кругах, к которым они принадлежали, было принято с малых лет обучать детей языкам и музыке. Каждый вечер девочки засыпали под звуки рояля. Обычно мать играла им пьесы из сборника «Времена года» Петра Ильича Чайковского. Им особенно нравился «Ноябрь». Разыгравшееся воображение рисовало снежную зиму и летящую по пушистому снегу тройку… Но бывали вечера, когда мать, разыгравшись, исполняла первый концерт Чайковского и другие серьезные мелодии.

Неосознанно, как бы предчувствуя, что сестрам придется жить без нее, мать старалась сделать так, чтобы привязать девочек друг к другу. Когда ей нужно было куда-то отлучиться, она наказывала Тамаре следить за Милой и контролировать ее поступки. Миле же говорила, чтобы та во всем слушалась свою старшую сестру.

У Тамары с детства проявился хороший голос. Поначалу родители не обращали на это внимания, но когда несколько близких друзей посоветовали им развивать этот природный дар девочки, ей наняли учителя, который приходил к ним домой и скрупулезно обучал ее пению. Одновременно он давал и уроки музыки, на которых обе сестры изучали нотную грамоту и игру на фортепьяно. Врожденное богатое меццо-сопрано старшей дочери давало повод думать о ее блестящем будущем.

Младшая дочь – по-прежнему всеобщая любимица – непоседливая, жизнерадостная Мила, своей непосредственностью, веселым нравом и какой-то неуемной изобретательностью в играх и шутках, располагала к себе окружающих. И вполне естественно, что именно она стала в семье тем «центром», вокруг которого все вращалось. Она производила впечатление волчка, который, казалось, всегда находился в движении. Помимо игры на фортепьяно Мила любила танцы. Ни одна вечеринка в домашнем кругу с приглашением друзей не обходилась без ее импровизированного танца. К ним она подходила серьезно, каждый раз создавая подходящий танцу наряд из специально подобранного материала, привлекая к своему творчества всех находившихся рядом взрослых. На нее, такую пухленькую и улыбчивую нельзя было смотреть без улыбки. Всем своим видом она говорила, что жизнь прекрасна, все хорошо и так должно быть всегда. Буквально все окружающие отмечали, с какой необычайной легкостью она придумывала танцы.

Лето 1916 года не стало исключением. Согласно сложившейся традиции, мать с дочерьми в очередной раз отдыхали и наслаждались морем и морским воздухом на берегу Средиземного моря. Но по какому-то внутреннему состоянию и непонятным причинам на душе у Елены Алексеевны не было привычного спокойствия. Время от времени у нее появлялось тревожное чувство. В такие моменты ей казалось, что должно произойти что-то очень нехорошее. Она замыкалась в себе и ждала писем из России. Когда приходили весточки от отца, на какое-то время она успокаивалась, но по прошествии некоторого времени в душе ее вновь возникала тревога. Девочки чувствовали эти перепады в настроении матери, которая время от времени говорила им, что хорошо бы пораньше вернуться на родину. Особенно тревожно было ей по ночам, когда девочки засыпали, и она оставалась одна со своими мыслями. Елена Алексеевна очень любила свой дом и привычное налаженное житье в Петербурге. Уезжать на лето на воды она начала только с появлением дочерей из желания вырастить их крепкими и здоровыми.

Это лето на водах закончилось для женской половины семьи раньше обычного. Мать не выдержала своего тревожного состояния и, проведя лишь немногим более месяца на море, уже в августе вместе с дочерьми вернулась в Петербург, который с 1914 года уже назывался другим именем – Петроград. К этому, второму имени города она так и не смогла привыкнуть, и всегда, когда ее спрашивали, где она живет, вполне осознанно отвечала: «В Санкт-Петербурге».

По приезде домой Елена Алексеевна немного успокоилась. Казалось, все наладилось и шло прежним порядком. Она сознательно не замечала тревожных симптомов на улицах города, где время от времени возникали беспорядки, с домов исчезали привычные вывески и украшения. Успокаивая себя, она отмечала, что без этих привлекавших горожан аксессуаров город стал еще гармоничнее. Явственней проступала совершенная классическая гармония улиц и набережных, становилась более заметной красота зданий.

Но наступивший 1917 год подтвердил ее худшие предположения и положил конец их спокойной и благополучной жизни. Отречение императора Николая II в пользу брата Михаила, неуверенный ответ и отказ от трона последнего, приход к власти Временного правительства, вызвали неуверенность в завтрашнем дне. Что-то зловещее витало в самой атмосфере. Город по-прежнему поражал своими гармоничными ансамблями, площадями, изысканной отделкой зданий, но на улицы выходить стало небезопасно. Появились так называемые патрули. Это были люди с красными повязками на рукавах. Они проверяли документы прохожих и, тех, кто вызывал подозрение, арестовывали и увозили в неизвестном направлении.

Елена Алексеевна стала реже выпускать девочек на прогулку даже с няней. Тамаре в тот год исполнилось 12 лет, а Миле всего шесть. Мать старалась держаться прежних устоев и устраивать свой быт таким образом, чтобы внутри дома все было как раньше. Тамара продолжала заниматься пением с преподавателем и ходила в школу, Мила, сидя дома, занималась с мамой языками, музыкой и всевозможными играми. Она уже научилась читать, и теперь вся ее энергия уходила на то, чтобы заставить окружающих ее слушать.

Но, несмотря на все старания взрослых внушить девочкам, что ничего не изменилось, обе сестры, особенно старшая, неосознанно чувствовали напряжение в поведении родителей. Всегда уверенная в себе Елена Алексеевна сильно изменилась. Она часто уходила в себя. А порой даже не слышала вопросов, задаваемых детьми, думая о чем-то своем. Первой эту перемену в маме заметила Тамара. Однажды, не вовремя появившись на кухне, она увидела, что мама плачет. Такое было впервые. Это так поразило девочку, что она в первый момент растерялась, а потом с криком «Мамочка, мама, что случилось?» бросилась к маме, но та мгновенно смахнула слезы и превратилась в привычную уверенную в себе женщину. Но тонко чувствующую Тамару трудно было провести. Она ясно осознавала, что происходит что-то непонятное, да и в школе с каждым днем ухудшалась обстановка. С недавних пор некоторые ученики стали грубо отвечать учителям, и, чего раньше никогда не было, преподаватели старались не реагировать на это. Тамара ничего не понимала, но ясно видела, что и среди школьников начало происходить что-то неладное. Как-будто все переворачивалось с ног на голову. Класс разделился на группы, в которых проявились свои лидеры. Как правило, ими становились ранее незаметные, отстающие ученики. Талантливые, блиставшие своими знаниями школьники как-то притихли и старались явно не проявлять своих способностей. И уж совсем непонятным было то, что даже самые строгие прежде преподаватели делали вид, что ничего не происходит. Но и они невольно выдавали свое беспокойство случайно вырывавшимися фразами. В душе Тамары зарождалась непонятная тревога. Казалось, и жизнерадостная Мила тоже что-то чувствует. Она стала меньше смеяться и все больше углубляться в чтение.

Независимо от стараний матери, внутренняя жизнь дома резко изменилась. Это произошло не сразу. Поначалу все еще шло по заведенному порядку. Взрослые не посвящали детей в события, происходившие в городе и стране. О нововведениях и новых порядках мать с отцом говорили после того, как дети засыпали. Но было заметно, как мать, чего с ней никогда не было прежде, стала рассеянной. И уж совсем необычным было то, что, если раньше она просто уходила в свои мысли, не замечая детей, то теперь отмахивалась от них, не отвечая на их вопросы.

Уже несколько раз Тамара видела, как мать, спрятавшись за ширмой, плакала. Все, даже жизнерадостная Мила, жили теперь с каким-то напряжением в ожидании чего-то неотвратимого и страшного, что должно непременно с ними произойти.

Напряженная обстановка прежде всего исходила от улицы, где теперь стали появляться вооруженные солдаты, толпы плохо одетых, а иногда и грязных людей, горланивших революционные песни, отпускали нелестные словечки в адрес проходивших мимо прохожих, лузгали семечки. Их некогда чистая улица теперь не подметалась. Из окон дома было видно, что повсюду валялись огрызки фруктов, изорванные в клочья бумаги, грязное тряпье…

Наступило какое-то неопределенное время, когда все их соседи, знакомые и друзья жили в тревожном ожидании каких-то непонятных событий. По городу ходили различные слухи о выселениях богатых людей из домов, изъятиях у них больших квартир и переселении их в другие места. И хотя вышел указ нового правительства о нормах на жилплощадь и уплотнении квартир, многие думали, что все обойдется, их не тронут, так как они имеют деньги, завоевали признание окружающих своей службой России, имеют награды, а потому нужны городу и родине.

Так, зная о заслугах мужа, рассуждала и Елена Алексеевна. В семье понимали, что сменилась власть, что нужно будет чем-то жертвовать, что-то отдавать, и были готовы к такому повороту событий.

Но того, что произошло в дальнейшем, они не ожидали. Их лояльность к новой власти не спасла семью от стихийно надвигавшихся страшных событий, которые случились с ними. И тем не менее, даже в те трудные для их понимания годы в семье ни разу не обсуждалось, чтобы уехать за границу и там переждать тревожное время. Впоследствии Анатолий Андреевич часто упрекал себя за то, что они не уехали из страны, когда начались эти непонятные и неуправляемые стихийные события. Вечно занятый, увлеченный своей работой, он старался не замечать назревавшего хаоса. На работе его уважали, с ним считались, и он думал, что все уляжется и жизнь войдет в привычное русло. В этом он убеждал и жену. Но, как показали дальнейшие события, он просчитался.

Новый 1918 год семья встречала с хорошим настроением. Взрослые постарались на время забыть о перипетиях сегодняшняшнего дня, и, отбросив тяжелые мысли, решили устроить детям веселый праздник с различными сладостями, подарками, шутками, переодеваниями и игрой на рояле. Каждая из дочерей исполнила на фортепьяно лучшие пьесы, выученные за этот год. Мила выучила и блестяще исполнила в новом одеянии, перешитом из старого маминого платья, задорный русский танец, который вызвал у всех улыбки. За такие заслуги дети, как всегда, получили хорошие подарки, которые им «принес Дед Мороз».

Вскоре после встречи Нового года произошло событие, оставшееся в их памяти навсегда. На улице стоял сильный мороз, какой часто бывает в февральские дни в Петербурге. Люди старались не выходить на улицу. Вся семья, кроме папы, находилась дома. Внезапно раздался резкий звонок в дверь.

По какой то необъяснимой причине всем находящимся тогда в квартире этот звонок показался зловещим. С тревожными предчувствиями Елена Алексеевна попросила горничную открыть входную дверь. В дом к ним вразвалочку вошли незнакомые вооруженные люди. Потребовав хозяйку, они, не дожидаясь ее и не вытирая ног, без всякого стеснения прошли в гостиную. Вошедшие показались Миле такими страшными, что она тотчас же спряталась за диван и оттуда стала наблюдать за происходящим. Людей было четверо: трое мужчин и худая, высокая женщина, державшая в руке портфель.

Когда Елена Алексеевна подошла к ним, женщина открыла портфель и показала матери какие-то бумаги. Мила видела, как мать растерялась и начала им что-то говорить и доказывать. Один из мужчин, не слушая того, что говорила им хозяйка, громко закричал, что они представляют новую власть и что она должна их во всем слушаться. Затем, широко размахивая руками, начал грозить хозяйке дома оружием. Их разговор и громкие резкие голоса были так непривычны для спрятавшейся маленькой девочки, что она еще более испугалась и глубже забилась в свое убежище. Прибежавшая на помощь матери старшая сестра, стоя за ее спиной, слушала их громкий разговор и пыталась понять, о чем идет речь.

Анатолий Андреевич

Видно было, что Елена Алексеевна очень волновалась. Она необычно резко отвечала непрошеным гостям, перемежая русскую речь иностранными словами. Такая манера разговора была общепринятой в их кругу. Елена Алексеевна, говоря по-русски и от волнения не контролируя свою речь, легко переходила на французский. Миле запомнилось, что мама несколько раз громко повторила слова: «не пущу!» и «не отдам!». После короткого разговора один из пришедших крикнул: «Да она сумасшедшая! Вздумала тут нас пугать, не слушать, и не подчиняться постановлению новой власти». Женщина, указывая рукой на мать, обращаясь к своим спутникам, заголосила, что та нарочно говорит непонятные слова, чтобы показать им, что они неграмотные и ничего не понимают. Вслед за этим посетители стали кричать еще громче. Затем, ни на кого не обращая внимания, оттолкнули хозяйку, и в грязных, давно нечищеных сапогах, пошли осматривать комнаты. Миле почему-то стало очень жалко белоснежный пушистый ковер, лежащий на полу в спальне сестер, за которым всегда особенно тщательно следила прислуга. Ей нестерпимо захотелось выскочить из своего укрытия и сделать взрослым замечание, что в уличной грязной обуви нельзя ступать на такой ковер, но страх перед этими людьми остановил ее. Женщина быстро записывала в блокнот то, что диктовал ей один из мужчин. По тому, что именно ему женщина передала бумаги, которые тот зачитывал матери, Мила поняла, что он был главным.

После того, как женщина закончила писать и закрыла свой блокнот, этот главный мужчина без разрешения снял телефонную трубку и начал кому-то звонить. Мила ничего не понимала из его разговора, улавливая лишь отдельные слова. Несколько раз до нее долетело непонятное слово «психушка». Тут мать заплакала. Тамара по-прежнему ничего не понимала, но всячески стараясь поддержать мать, прижималась к ней и в конце концов тоже заревела. Миле очень хотелось к ним подойти, но страх будто парализовал ее.

Очень скоро к дому подъехала машина. Посетители оторвали Тамару от матери, приказав Елене Алексеевне одеваться и следовать за ними. Испуганные девочки остались с не менее напуганной горничной. Они вцепились в женщину и громко ревели. В первые минуты горничная стояла в оцепенении, не зная, что делать, и только успокаивала рыдающих девочек, гладя их по волосам. Потом сообразила, что в такой спешке и непривычном повороте событий, они так и не дозвонились Анатолию Андреевичу, что он ничего не знает о случившемся. Людмила Алексеевна пыталась это сделать при посетителях, но незнакомый голос на другом конце провода ответил ей, что он на совещании и не может подойти. Горничная опять сняла трубку телефона и на вопрос секретарши Анатолия Андреевича, рассказала ей, что произошло. Анатолий Андреевич, прервав совещание, взял телефонную трубку, и, попросив горничную успокоить девочек, сказал, что немедленно едет домой.

Когда он появился, обе дочери с плачем бросились к отцу, наперебой сумбурно рассказывая о случившемся. Анатолий Андреевич выслушал их, потом подробно расспросил обо всем горничную. Девочки интуитивно жались к отцу, а он ласково поглаживал их и постоянно повторял, чтобы они успокоились и не волновались, и что все будет в порядке. И только после того, как сестры понемногу пришли в себя, отец объявил, что ему нужно ненадолго отлучиться, и он очень скоро приедет обратно и привезет с собой маму.

Тамара и Мила долго ждали его прихода, но он позвонил и сообщил, что задерживается, отпустил горничную и велел дочерям самостоятельно ложиться спать. После ухода горничной девочки закрыли входную дверь и пошли в спальню. Все было так непривычно, странно и страшно, что они долго не засыпали. Лежа в своих кроватках, чтобы не было так страшно, они переговаривались друг с другом. В старшей сестре подсознательно проснулось выпестованное мамой чувство ответственности за младшую сестру. Она всячески успокаивала и подбадривала Милу. Вскоре Мила уснула, но Тамара еще долго лежала с открытыми глазами, вспоминая все случившееся в подробностях.

На следующее утро раньше обычного времени их разбудил отец. Это было уже совсем непривычно. В семье было заведено, что дочерей всегда будила мать после того, как отец уходил на работу. В это утро и сам отец, обычно подтянутый и уверенный в себе, выглядел каким-то потерянным и неухоженным. Он стал как-будто меньше ростом и говорил очень тихо, будто боясь, что его услышат посторонние.

Первое, что спросили девочки проснувшись, где мама. Он ответил, что мамы несколько дней не будет, а с ними какое-то время будет находиться няня, которая, как только узнала, что произошло, вернулась в семью. (Няня ушла незадолго до описываемых событий, так как новые власти пообещали ей отдельную жилплощадь, которую она так и не получила). Затем отец велел девочкам быстрее одеваться, умываться, позавтракать и, отобрав кое-какие вещи, стал переносить их в одну комнату. Анатолий Андреевич, стараясь не волноваться, объяснил девочкам, что теперь им принадлежат лишь две комнаты из их большой квартиры, и они должны будут перенести туда все, что им будет необходимо. В одной из комнат будут жить девочки, а вторую займет он сам. Еще в одной из их прежних комнат будет жить их няня и помогать им по хозяйству. Отец добавил, что няня сама настояла на этом и сама хлопотала за комнату в этой квартире перед новой властью. На вопрос девочек, кто будет жить в остальных комнатах, отец ответил, что туда въедут незнакомые посторонние для них люди, и что лучше бы им с ними как можно меньше общаться и не задавать никаких вопросов. Ничего подобного раньше сестрам не говорилось. Наоборот, им никогда не запрещалось задавать вопросы, на которые они, как правило, получали исчерпывающие ответы.

Мила восприняла эти слова как игру, но Тамара долго ничего не могла понять и все расспрашивала отца, почему так нужно делать. Анатолий Андреевич отвечал неохотно. Он и раньше-то был немногословен, а теперь, по всему было видно, ему и вовсе не хотелось ничего говорить. Он выдавливал из себя слова, иногда отвечал невпопад, и, казалось, постоянно о чем-то думал.

Вскоре в их квартиру въехали новые люди. Как уже разъяснил сестрам отец, бывшим хозяевам были отведены две комнаты из десяти. Остальные комнаты были отданы молодым семьям и одиноким людям. Их, по прежним меркам совсем небольшая квартира, стала коммунальной. В ней теперь жило восемь семей. Детей у новых жильцов не было. Но в двух семьях намечалось пополнение – женщины были беременны. На всех жильцов, которых насчитывалось двадцать три человека, был один туалет и одна ванная комната, которая отапливалась дровами. На кухне было расставлено восемь столов, отчего довольно просторная прежде комната стала выглядеть совсем небольшой. В ванной комнате теперь все жильцы по очереди мылись по утрам, а вечерами в каждый из дней по графику, составленному на общем собрании жильцов, топили печку, и мылась одна из восьми семей, проживавших в квартире. В субботу полагалось мыться двум семьям. В этот день печку, нагревавшую бак в ванной комнате, топили с утра и до позднего вечера, так остальные жильцы в этот день еще и стирали свое белье.

Двор дома, казавшийся детям когда-то просторным и светлым, теперь превратился в сплошное место складирования дров, предназначенных для печей-буржуек, обогревавших комнаты жильцов. Для этой цели каждой семье был выделен небольшой участок двора. А так как семей в этом доме теперь значительно прибавилось, дрова так заполонили двор, что люди, жившие в верхних этажах, и вынужденные входить домой со двора, проходили по узкой дорожке, пролегавшей между распиленными и колотыми, уложенными тесными рядами поленицами дров.

Тамару и Милу стали приучать реже выходить в коридор. Миле трудно было усидеть в четырех стенах. Сказывалась природная живость характера. Любопытство девочки превозмогало запреты. При первой же возможности она выскальзывала из комнаты и затаившись в каком-нибудь углу, рассматривала новых жильцов. И только тревожный зов родных возвращал ее обратно. Но в своих комнатах она надоедала взрослым вопросами, на которые те чаще всего не находили ответа.

В квартире был заведен график уборки. Но, несмотря на это, их, некогда чистенькая ванная комната и туалет, после того, как стали общественными, постепенно становились все более неухоженными и грязными.

Частые вопросы девочек отцу о любимой маме постепенно сменились тревожным молчанием. Особенно страдала старшая сестра. А однажды Мила услышала, как папа с грустью сказал Тамаре, что мама в больнице и уже не встает с кровати. Что после того, как ее увезли, ей сделали укол, чтобы успокоить, но ей стало еще хуже. Тамара плакала и просилась к ней, но папа ответил, что к ней даже его не пускают. Вскоре он, стараясь сдержать внутреннюю боль и волнение, с трудом сдерживая слезы, сказал девочкам, что мамы больше нет, и они должны научиться жить без нее. Позднее Мила узнала, что папе даже не разрешили ее похоронить. Их любимую маму похоронили чужие люди как безымянную женщину в общей могиле. Анатолию Андреевичу даже не сообщили, когда и где. Просто на очередной его вопрос, поставили в известность, что она умерла и «похоронена как все». В те времена это значило – в общей могиле.

Няня, самоотверженно оставшаяся ухаживать за сестрами, как могла старалась скрасить сестрам жизнь. Она ходила в магазин, готовила их любимые блюда, стирала, гладила белье. Девочки всегда выглядели опрятными. Но никто им не мог заменить маму. Детям не хватало тепла и ласки, какие могла им дать только мама. Тамара переживала сильнее и часто, оставаясь одна, плакала. Старшая сестра вдруг отчетливо поняла, что это страшное трагическое событие изменит всю их прошлую жизнь, и будущее никогда теперь не будет таким лучезарным и светлым, как представлялось ей, когда она засыпала в своей кроватке под мамину колыбельную. Мила, в силу своего возраста и характера переживала меньше. Но ей тоже не хватало материнской ласки. Для Милы потерю матери скрашивало то, что у нее была старшая сестра – заступница, у которой она всегда находила понимание. Тамара сильно изменилась, она поникла, исчезла ее любознательность, она ходила погруженная в свои мысли, выглядела хмурой, озабоченной и часто невпопад отвечала на вопросы младшей сестренки. Было непонятно, куда исчезла ее прежняя милая улыбка, так украшавшая лицо Тамары.

Наступившее лето девочки впервые провели в Санкт-Петербурге. Теперь некому было ограничивать их прогулки или вовсе запретить им гулять по любимому городу. Отец целые дни проводил на работе, няня готовила, ходила по магазинам, убирала, приводила в порядок одежду девочек. Сестры помогали ей, как могли. Не приученные с детства к такому труду, они все делали невпопад и только мешали няне управляться с хозяйством. В конце концов, няня сама выпроваживала их на улицу. Теперь сестры много времени проводили вне дома, гуляя по Петербургу вдвоем. Анатолий Андреевич очень беспокоился за их прогулки – боялся, что с ними что-то случится. И когда узнавал об их намерениях, просил няню составить им компанию. Но сестрам это не нравилось. Правдой или неправдой они старались отговориться от навязываемого им общества пожилой женщины. Потеря любимой мамы сильно сблизила их. Они всегда ходили взявшись за руки, как будто боялись потерять друг друга.

Их город, со дня основания называвшийся именем святого Петра, еще в 1914 году был переименован, после чего из названия исчезли святость и поэзия. Город получил, как им казалось, сухое и какое-то «твердое» имя – Петроград, которое так не нравилось их маме. Часто они фантазировали на эту тему и в конце концов придумали такую историю, что название это связано с тем, что однажды на город обрушился сильный град и затопил мостовые. Люди испугались наводнения и переименовали город. Но однажды Тамара где-то прочитала и рассказала Миле, что переименование их любимого города было связано совсем с другими событиями – с возросшим патриотизмом горожан во время первой гражданской войны.

Тем не менее в прогулках по городу девочки находили какую-то отдушину. Целыми днями бродя по улицам, они до мельчайших подробностей, дополняя друг друга, вспоминали мамины рассказы, места, где они останавливались с ней, находясь вдали от дома. Часто говорили о том, как она любила свой город, и как сравнивая Санкт-Петербург с другими городами всегда приходила к выводу, что это самый гармоничный и прекрасный город мира. Только теперь девочки в полной мере оценили ее слова и целиком с ней соглашались.

Особенно сестры любили гулять по набережным, Они доезжали до Невы на трамвае и шли по тротуару вдоль гранитных парапетов Невы. Неспешно проходя по набережным, засматривались на прекрасные здания, стоявшие по берегам, спускаясь к воде по гранитным спускам, подолгу смотрели на воду, которая, как им тогда казалось, уносила с собой их печали. Старинные дома, стоявшие вдоль набережных, погружали их в прежний, сказочный мир, когда они гуляли по набережным Лазурного берега. Однажды во время такой прогулки Тамара, вспомнив слова Н. В. Гоголя о том, что ничего нет прекраснее Невского проспекта, и что «..в Петербурге он составляет все…», категорично заключила, что полностью не согласна с Гоголем. Что Невской проспект – для разночинной, купеческой публики, которой нужно вырядиться и показать себя. А набережные Невы – для тех, кто по-настоящему ценит и понимает гармонию города. Ведь именно из-за этой полноводной красавицы Невы и возник здесь самый прекрасный город мира – заключила она.

Обычно с таких прогулок сестры возвращались усталые, но довольные и полные впечатлений от увиденного.

Анатолий Андреевич по-прежнему работал в железнодорожном ведомстве. Но занимал теперь еще более ответственный пост, руководя проектной организацией, принадлежавшей тому же ведомству. Пытаясь забыть любимую жену и прежнюю жизнь, он всецело отдался работе и часто задерживался на производстве, испытывая новые образцы, изготовленные по его проектам. Он очень любил своих дочерей, но, понимая, что для их содержания требуются средства, а значит, нужно много работать, в силу большой занятости, мог уделять детям совсем немного времени. Иногда ему приходила мысль о женитьбе, но каждый раз перед Анатолием Андреевичем вставали образы дочерей, и он ясно осознавал, что появление другой женщины в их доме станет для них трагедией.

Иногда он не появлялся дома по нескольку дней. Няня объясняла детям, что он ночует на производстве, где у него очень много работы. На самом деле она знала, что его, как бывшего дворянина, забирали в органы внутренних дел. К счастью, каждый раз все обходилось. Анатолий Андреевич был едва ли не единственным грамотным специалистом, который мог решать постоянно возникавшие технические вопросы по работе, и именно это выручало его. Все квалифицированные инженеры либо эмигрировали, либо были расстреляны как враги народа, либо сосланы и заключены под стражу как неблагонадежные. Няня видела, что состояние здоровья отца с каждым днем становится все хуже и хуже. Она старалась быть ласковой с девочками, поскольку боялась, что они останутся круглыми сиротами и их заберут в детский дом. Она, будучи уже пожилой женщиной, не на шутку привязалась к сестрам и переживала за них так, как если бы была их мамой.

Наступал Новый 1920 год. Тамара и Мила любили этот сказочный праздник, пахнущий лесом и мандаринами. Папа всегда заботился о том, чтобы в их доме была елка. И в этомгоду он решил сделать все так, как было заведено еще при Елене Алексеевне. Вопреки тому, что в те годы встреча Нового года с елкой не поощрялась, Анатолий Андреевич с риском для своей репутации заказал заранее пушистую лесную красавицу. Когда не было сестер дома, привез ее, и, закутав в одеяло, спрятал в комнате у няни до той поры, когда придет время ее наряжать.

Дождавшись, когда накануне Нового года вечером девочки уснули, Анатолий Андреевич принес высокую зеленую красавицу к себе в комнату и укрепил ее в заранее подготовленной крестовине. Затем сам украсил елку и положил под нее подарки. Когда на следующий день Тамара с Милой увидели наряженную, сияющую золотой мишурой елку, их восторгу не было предела. Сидевший с утра за накрытым праздничным столом Анатолий Андреевич попросил тишины и минуточку внимания. Затем встал и торжественно произнес, что ночью, пока они спали, к ним приходил Дед Мороз и оставил для них под елкой подарки. Но девочки и без того уже знали, что под елкой их ждут подарки и, не дослушав до конца праздничной речи отца, побежали за ними. Первой свой нарядно упакованный сверток нашла Мила. В нем находилась большая меховая кошка, та самая, на которую она заглядывалась во время прогулок с отцом. Тамаре Дед Мороз подарил нарядное платье, которое она тут же одела. Зеленое с белыми рюшами платье очень ей шло. Тамара долго вертелась перед зеркалом и, что теперь редко бывало с ней, громко смеялась и даже казалась совершенно счастливой. Отец любовался ими и был бесконечно доволен, что угодил своим любимым девочкам.

Сестры, конечно, понимали, что подарки они получили не от существовавшего только в рассказах взрослых Деда Мороза, а от отца, и потому, счастливые, долго обнимали его и благодарили. Весь этот день Анатолий Андреевич был весел и необычно словоохотлив, очевидно оттого, что хоть в чем-то сумел заменить дочерям мать. Таким девочки давно его не видели…

На лето, пока Тамаре не исполнилось 16 лет, отец отправлял дочерей в пионерские лагеря, которые начали работать с 1922 года. Там их разлучали. Тамару по возрасту определяли в старший отряд, а Милу в младший. Но, несмотря на это, и в лагере Тамара не переставала опекать свою сестру. Мила же втайне гордилась старшей сестрой. Особенное чувство к ней возникало у Милы по праздничным и выходным дням, когда в лагере устраивались концерты для гостей. На всех концертах Тамара пела и так завораживала слушателей своим голосом и проникновенным исполнением, что ее долго не отпускали со сцены. Из уважения к таланту Тамары, ребята в лагере относились с уважением и к Миле, а некоторые испытывали даже благоговейные чувства.

Подружки Милы, когда видели ее с сестрой – «певицей» обычно завидовали ей. Девочкам хотелось иметь такую же талантливую и преданную сестру.

В лагере Милу приняли в пионеры. Это событие не оставило особых следов, так как произошло очень быстро, без особой торжественной обстановки, как само собой разумеющееся. И хотя к нему готовились заранее, оно не запомнилось. Происходило это следующим образом: на заранее оговоренном вечернем построении на линейке, стоявшая на трибуне старшая пионервожатая назвала несколько фамилий ребят из младшего отряда. Среди них была и Мила. Приказав всем, кого она выделила, выйти на два шага вперед из строя, пионервожатая подошла к ним и вместе с председателем совета дружины повязала им галстуки. После этого присутствующие зааплодировали, а старшая пионервожатая, поздравив их, пафосно сообщила всем, что теперь они стали пионерами и должны быть достойными членами этой организации. А потому они обязаны соблюдать все правила и обязанности, записанные в уставе пионерской организации, и с честью нести звание пионера. Тамара, состоявшая в старшем отряде, тоже присутствовала на линейке. После того как линейка закончилась, она с улыбкой подошла к сестре и, передразнивая пионервожатую, указывая на себя, повторила, что теперь Мила обязана слушаться старших, быть исполнительной и послушной, так она стала пионеркой. Поправив галстук новоявленного «члена пионерской организации», Тамара взяла ее за руку, и они, обнявшись, пошли гулять.

Хотя отец навещал их в лагере постоянно, Тамара почему-то особенно часто летом, на отдыхе, замыкалась в себе. Возможно потому, что появлялось свободное время на раздумья. Мила знала, что в эти минуты ее сестра вспоминала мать, их совместные, ставшие теперь из-за запрета выезда за границу по-настоящему сказочными поездки в другие страны. Младшая сестра росла полной противоположностью Тамары. Мила меньше помнила прошлое, и то состояние старшей сестры, в которое она иногда впадала, было для Милы не совсем понятным. Веселый нрав младшей сестры позволял ей быстро забывать неприятности и переключаться на другие, более интересные для нее события. А их в лагере было немало. Миле в лагере дали прозвище «арбуз на колесах», так как в отличие от сестры она была довольно упитанной девочкой. Но она никогда не обижалась на это прозвище: в лагере прозвища получали многие и далеко не столь безобидные, как у нее. В их отряде были девочки, которых называли крысой, гнидой, валенком. Прозвища в лагере были обычным делом. Их давали не только по внешности, но и по разным поводам. Так, одну девочку назвали сапогом за то, что однажды она спросонья надела разные сапоги, – один свой, а другой соседки. Болтушкой дразнили девочку, которая почти не закрывала рот. Таким обидным прозвищем как крыса прозвали девочку за торчащие вперед зубы, а гнидой девочку назвали за худобу и занудный характер.

Миле нравились веселые компании, что дети ходили строем купаться и что, стараясь чеканить шаг, они всю дорогу распевали веселые песни. Некоторые из песен напоминали считалки. Когда пионервожатая в такт шагам громко произносила: «Кто шагает дружно в ряд?», пионеры ей отвечали: «Пионерский наш отряд». На такой же громкий вопрос вожатой: «Кто шагает дружно в ногу?», ребята отвечали: «Пионерам дай дорогу». Одной из самых любимых песен в ее отряде была песенка про Уверлея, который неудачно сходил искупаться. Эта глупая песенка нравилась всем. С особым чувством, громко и выразительно ребята исполняли последний куплет:

Заложенное еще мамой стремление к порядку давало о себе знать: младшей сестре нравилось утреннее и вечернее построение на линейку, песни у костра, походы, совместные купания в озере и многие другие лагерные мероприятия, наполненные смехом, шутками и веселыми приключениями. Иногда у костра Мила сама пыталась петь про «гвоздики алые, багрянордяные», которая девушка дарила любимому парню. Ей казалось, что у нее получается, но ребята лишь смеялись над ее исполнением, невольно сравнивая ее голос с голосом сестры.

После того, как Тамара окончила школу, и ей предстояло готовиться к поступлению в консерваторию, в пионерский лагерь стала ездить одна Мила. Она, погруженная в лагерные дела, не очень страдала от одиночества, тем более что старшая сестра с отцом навещали ее каждое воскресенье.

Мила хотя и повзрослела, но не перестала любить танцы, которые вожатые устраивали по вечерам под гармошку. И тут она была на высоте. Когда она выходила в круг, девочки расступались и с любопытством и завистью наблюдали за ее нестандартными движениями. Некоторые даже пытались повторять ее па, но у них получалось совсем иначе. Частенько после ее импровизированных танцев ей аплодировали и просили станцевать еще. Мила никогда не отказывалась. Она легко откликалась на шутки, смех, от души смеялась над остроумными анекдотами. Ее интересовало буквально все. Иногда по ночам, когда вожатые и воспитатели ее отряда уже спали, Мила с подружками тайком выбиралась из дачи. Ночью все вокруг вказалось таинственным и загадочным. Девочки не без страха ловили, как им казалось, светлячков. Но наутро эти светящиеся в ночи огоньки оказывались простыми гнилушками. Днем девочки ловили бабочек, кузнечиков, стрекоз, ящериц. Иногда отпускали их, а иногда составляли коллекции и увозили домой. В один из дней Миле сказочно повезло. Она поймала двух больших кузнечиков, которых дети называли саранчой. Найдя стеклянную банку, она посадила их в нее и положила им травку и водичку. Засыпая, она мечтала, как привезет их домой и будет наблюдать за жизнью этих зеленых попрыгунчиков. Утром в банке саранчи не оказалось. Они выпрыгнули из места своего заточения и куда-то скрылись. Все девочки их искали, обшарили все углы и кровати, но насекомых так и не нашли. Кто-то высказал предположение, что больших кузнечиков ночью выбросила воспитательница…

Конец ознакомительного фрагмента.