Для отдохновения и прогулок
Три века Екатерингофа
Столичная местность Екатерингоф славилась среди горожан обычаем устраивать в парке гулянья в первомайский день. Какие-либо политические ассоциации тут неуместны – гулянья затевали сначала в честь взятия Петром I крепости Ниеншанц 1 мая 1703 года, а потом, кажется, и про победу над шведами было забыто, просто встречали весну. Вот и на нашем снимке народ отдыхает в Екатерингофском парке 1 мая 1911 года.
Задний план фотографии занимает весьма скромное строение, известное петербуржцам прежних времен как дворец Петра. Хотя сказать, что этот дворец истинно петровский, первозданный, было бы натяжкой. В 1711 году, когда стали перестраивать один из царских городских домов, то бывший на том месте деревянный дом, чтоб не пропадал, перенесли в Екатерингоф – усадьбу, устроенную Петром для Екатерины I. В середине того же XVIII века свезли сюда за ненадобностью еще один деревянный дворец – стоявший у Летнего сада. Хотели просто приставить к петровскому, но строение оказалось несоразмерно, пришлось сделать по его бокам пристройки…
А вокруг раскинулся роскошный парк, с заведенным царственными владельцами «хозяйством». При Петре работали здесь коломянковая и полотняная фабрики. Анна Иоанновна намеревалась обратить Екатерингоф в огромное охотничье угодье со зверинцем. Елизавета устроила тут молочную ферму. А при Екатерине II парк поставлял огородные и садовые «произведения», как тогда выражались.
29 марта 1826 года до сведения обер-гофмейстера барона Альбедиля было доведено высочайшее соизволение на передачу Екатерингофа в городское ведомство – «со всеми тамошними устроениями», за исключением дворца. К тому времени находившийся прежде в совершенном запустении Екатерингоф уже привел в порядок петербургский военный губернатор граф М.А. Милорадович, за что современники весьма его хвалили. Между прочим, как писал в своем «Московском альманахе для прекрасного пола» Сергей Глинка, «соединяя приятное с полезным, граф употребил на возобновление оного поселян, приходивших в голодные годы из белорусских губерний»…
После «возобновления» парк приспособили для публичных гуляний. Сначала аристократических. Для светских посетителей построили музыкальный «воксал», камеру-обскуру. А летом 1835 года для них приготовили многодневный «спектакль» – в парке расположились лагерем пейзане-косцы в красных рубахах и почему-то в фесках, в целях рекламы нанятые табачным фабрикантом В.Г. Жуковым. Позже в Екатерингоф допустили и простонародье, а в 1880-е годы он вообще отошел в ведение Городского попечительства о народной трезвости, которое устраивало тут гулянья на Рождество, масленицу, Пасху и по другим случаям.
А вот в старинном дворце еще по распоряжению Милорадовича собрали вещи и предметы, относившиеся к Петру и его времени. И стал он на недолгое время музеем, правда, не всякой публике доступным. Но в 1850 году все самое ценное увезли оттуда в императорский Эрмитаж, в Петровскую галерею. Хотя кое-что, бывшее тут со времен Петра, и осталось. Однако при подготовке празднования 200-летнего юбилея Петербурга в 1903 году, дворец лишился и последних раритетов, их забрали для исторической выставки в Летнем дворце Петра и больше уж не вернули.
С началом XX века для Екатерингофа открылась вторая фаза запустения и разрушения. Он оказался в кольце фабрично-заводских строений. Денег на его поддержание у города не находилось. «Историческая достопримечательность совершенно забыта», – писала в 1907 году газета «Новое время». И тогда же журнал «Старые годы»: «…исчезнувший уголок петровской эпохи». И в 1910-м «Зодчий»: «Екатерингоф находится в ужасающем состоянии».
…Екатерингофский парк все-таки остался жив, сохранив и в наши времена свое назначение места отдыха и гулянья. Правда, дважды ему меняли именование: в 1933 году назвали именем Первого мая, а в 1948-м – 30-летия ВЛКСМ. Зато в последние годы вернули исконное.
А вот петровского дворца в Екатерингофе давно уже нет. Он сгорел в начале 1920-х годов. О чем можно сожалеть, поскольку одним местом, помнящим основателя Петербурга, стало в нашем городе меньше.
Остров первых лиственниц
Этот снимок сделан в Петербурге в начале прошлого века. Привезенное в столицу для увеселения публики семейство «самоедов» расположилось на Петровском острове.
Насчет названия острова ломать голову не приходится, конечно же, оно связано с именем Петра I. В его «журнале», своеобразном дневнике и хронографе, есть запись от 19 мая 1708 года: «Петр ночевал на Петровском острове». Интересно, что и исконное финское название острова созвучно новому: Петсаари (в переводе – Столбовой).
До 1912 года – пока не сгорел в пожаре – существовал на острове старый деревянный дворец. Многие петербуржцы были уверены, что строился он еще при Петре. Но на самом деле у Петра имелся там маленький, «ничем не убранный» домик, дворец же выстроили при Екатерине II…
Ни при Петре, ни много позже него никакого парка на острове не было. Царила здесь дикая природа: кустов и деревьев, топкие, заросшие камышом берега. Первым еще в XVIII веке обживать его стало дворцовое ведомство, выстроив восковой завод, мундирный магазин и амбары «для складки удобо возгораемых припасов», как то: сала, масла, смолы, пеньки, «дехтю» и т. п. Если возгорится, то огонь от городских построек будет все-таки подальше…
Но в один прекрасный момент на Петровский остров обратило внимание Вольное экономическое общество, учрежденное в 1765 году «к приращению в России земледелия и домостроительства». В мае 1801 года оно направило государю ходатайство о выделении земли в «самом городе или близ него», для проведения «новых сельскохозяйственных опытов», «произращения кормовых трав», а также демонстрации образцов растений и плодов, полезных к разведению в сельском хозяйстве. И Александр I пожаловал обществу «место на Петровском острову, состоящее с садом и ветхим дворцовым строением».
«Вольные экономисты» подновили старый дворец, привели в порядок заросший сад вокруг него, вырубили кустарник на площади в 3000 кв. сажен (около 1,4 га) для «опытного огорода». И уже через два года выращивали тут более трехсот сортов «хозяйственных, красильных и кормовых растений», испытывая при этом различные виды удобрений.
Между прочим, именно членов Вольного экономического общества мы должны благодарить за то, что на улицах нашего города растут лиственницы. Первые такие деревья ими были выращены из семян на Петровском острове.
А через «Санкт-Петербургские ведомости» члены общества пригласили «почтенных господ» петербуржцев к опытам по разведению лиственницы в городе…
Однако сельское хозяйство вещь, как известно, капризная, его результаты зависят не от одних только наших стараний. Вот и члены Вольного экономического общества стали со временем терпеть убытки от своих полезных занятий.
Особенно разоряли их чуть ли не ежегодные наводнения; в знаменитом 1824 году вода вовсе разрушила все парники на острове, вырвала деревья в саду…
Волей-неволей для пополнения средств пришлось заняться коммерцией – предложением участков на Петровском под частные дачи. С появлением этих дач остров стал преображаться. Но тут последовал высочайший упрек, адресованный президенту общества графу Н.С. Мордвинову, в том, что оно превратило остров в доходное место. В результате общество этой земли лишилось.
А в июне 1837 года открылась новая страница в истории Петровского острова: по поручению дворцового ведомства генерал-инженер Готлин приступил к устройству здесь парка для публики. С той поры столичные обыватели стали отправляться на Петровский остров отдохнуть и повеселиться на гуляньях, особенно в праздничные дни. Благо разного рода незатейливых увеселений и аттракционов тут можно было найти немало.
Вот эти настоящие ненецкие нарты, запряженные настоящими северными оленями, что запечатлены на архивном снимке, как раз из разряда традиционных затей для гуляющей на острове публики. Так развлекался тут еще сам Петр I, который велел привезти из тундры на свой остров несколько семей самоедов. Он и короля им назначил – какого-то приезжего поляка…
В попечении об интересах отдыхающих Управа добилась от Думы денег на «оркестр бесплатной музыки» для Петровского парка, поскольку он посещался прежде всего жителями Петербургской стороны, которые принадлежали «преимущественно к недостаточному классу». Но и «достаточный класс» отдыхал на острове тоже. В 1857 году, например, открылся «Воксал Петровского острова» – ресторан с танцевальным залом купца Полякова… С января 1865 года обосновался тут Английский гребной клуб, который построил купальню, две пристани и сарай для шлюпок…
А в 1902 году появились на Петровском острове особенные обитатели. Стараниями Марии Гавриловны Савиной было открыто «убежище для престарелых артистов». Теперь это Дом ветеранов сцены, он и поныне находится там.
«Во удовольствие публики»
В декабре 1934 года, спустя две недели после убийства Кирова, специальным партийным постановлением было решено назвать Крестовский, Елагин и Каменный острова Кировскими, «создав на них образцовую базу культурного отдыха трудящихся». Новое название, надо заметить, прижилось у ленинградцев, хотя они при этом никогда не забывали наименований исконных. На Кировские острова они ездили отдыхать, а самым популярным среди них всегда оставался Елагин.
Как писал Павел Свиньин в своих «Отечественных записках» 1822 года, вице-канцлер Петр Шафиров – первый владелец этого острова, получивший его в дар от тезки, Петра I. Потом остров перешел к графу Павлу Ягужинскому, от него к сенатору А.П. Мельгунову, от того к Г.А. Потемкину, затем шли друг за другом директор придворных театров – Иван Елагин, его наследник Н.И. Бутурлин, А.И. Косиковский, С.П. Свечина, граф Г.В. Орлов, пока наконец остров не приобрел за 280 000 рублей Кабинет Его Императорского Величества.
Так почему же имя только одного из всех бывших владельцев навеки к нему прилепилось? Не потому ли, что общительный и хлебосольный Елагин первым приспособил его для отдыха и развлечения? Прежде всего, конечно, многочисленных своих друзей. Но и не только.
В одном из майских номеров «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1793 год попалось мне объявление о том, что «июня с 5-го числа будет на острову Его Высокопревосходительства Ивана Перфильевича Елагина по воскресеньям и праздничным дням гулянье и во удовольствие публики музыка. Тут же можно будет получать за сходную цену чай, кофей, лимонад, аршад, мороженое и всякие напитки». Можно было договориться с содержателем трактира и о горячих блюдах…
Традиция предоставлять остров для публичных гуляний сохранилась и при августейших его хозяевах. К примеру, ежегодно «народными праздниками» с фейерверками отмечались: 22 июля тезоименитство матери Александра I Марии Федоровны, 1 июля жены Николая I Александры Федоровны…
И в не «царские» дни» приезжала сюда погулять у взморья богатая публика «целыми обществами», благо простору было достаточно – частных дач на острове не имелось. Весьма весело было тут летом: по соседству, в Новой деревне стояли лагерем кавалергарды, играл оркестр. Зимою же устраивалось катание на санях…
Особенно любили петербуржцы выходящий на залив мыс Елагина острова. Называли его «мыском», «стрелкою», а то и по-французски: la pointe. Здесь любители красот природы из года в год любовались по вечерам «захождением солнца». То был своего рода ритуал, признак хорошего тона. Поэт Алексей Апухтин в 1870 году даже посвятил этому стихотворение «A la pointe»…
После октября 1917 года Елагин остров попал к новому хозяину – Петроградскому отделу коммунального хозяйства. Однако в гражданскую войну Откомхозу было не до Елагина, а петроградцам не до гуляний. Остров пустовал. А в начале 1925 года перешел он в ведение ленинградского отделения Главнауки «как исторический памятник». Вовремя вспомнили, что дворцовый ансамбль для Елагина острова создавал великий Росси!
Поначалу «исторический памятник» просто сохраняли, а потом пришла мысль его использовать, как и прежде, для отдыха и гулянья горожан. Тем более что они и без того самостийно его осваивали заново…
К концу 1920-х годов заговорили о том, что Ленинграду необходим парк культуры и отдыха. В печати разгорелась дискуссия: каким ему быть, где располагаться. Предлагались Васильевский остров у залива, Аптекарский, Каменный, Петровский, Крестовский острова, Удельнинский парк… Остановились на том, что «ПКиО» надо разместить на Елагином, Каменном и Крестовском островах. Последние два, как писал журнал «Юный пролетарий», в этом плане уже отвечали назначению – на Каменном действовали дома отдыха и санатории, Крестовский заняли спортсмены. Очередь оставалась за преображением Елагина. Для проведения работ создали специальное Управление парка культуры и отдыха.
7 августа 1932 года городские газеты сообщили о том, что Елагин остров – «часть грандиозного культурного комбината» – вступил в строй.
С той поры трудящегося горожанина ждал на Елагином отдых на любой вкус. Можно было посмотреть спектакль в летнем театре, потанцевать, зайти в звуковой кинотеатр, прыгнуть с парашютной вышки, отправиться в «зону пикников для свободного отдыха рабочей семьи» – здесь даже предлагались чайники с горячим чаем. Или подремать в шезлонге, просто поваляться на траве на отведенной поляне…
При деньгах же можно было отправиться и в ресторан «поплавок», что на нашем снимке 1937 года.
Хоть и отводилась тогда Елагину острову роль лишь «зоны пассивного отдыха», а все равно здесь всегда было многолюднее и шумнее, чем на Каменном и Крестовском.
А теперь из всех трех один, Елагин, и остался служить для отдыха горожан…
В Летний сад, за невестой
На этот пароль – Летний сад – может быть только единственный возможный отклик: Петербург. Потому что нигде в мире другого такого нет. Ровесник самого города (год разницы не в счет!), он так же известен и так же знаменит. Разве только вид его несколько менялся за истекшие столетия. Вот и эту часовню в ограде, на месте покушения на Александра II, уже мало кто теперь вспомнит, ее разобрали в 1931 году.
Сад называли «вертоградом царским», а могли, как фельетонист «Всемирной иллюстрации», посчитать «чопорным, на костылях старичком»… Но все петербуржцы единодушно считали Летний, лучшим садом столицы.
«Вертоградом царским» устроенный Петром Летний сад оставался полвека – в те времена, чтобы попасть туда на торжество или маскарад, требовалось царское приглашение.
Но «Маия 24 дня» 1756 года «петрова дщерь Елисавета» через дежурного генерал-адъютанта А.Б. Бутурлина объявила свою милость – разрешила по четвергам и воскресеньям пускать в «придворные сады избранную публику». Повелев при этом: «кои будут неопрятны, то есть волосы не убраны, платки на шеи и в сапогах, также в серых кафтанах и из купцов с бородами, а женщины в русском платье, в чепчиках и в прочих тому подобных простых платьях отнюдь не пускать»…
Избранная публика в дозволенные дни чинно прогуливалась по аллеям, любуясь садом и собою. Видно, других развлечений тут долго еще не было, если сенсацией однажды стало появление в Летнем воспитанниц Смольного института. Прежде строгих затворниц смолянок в один из майских дней 1773 года впервые за историю института вывезли за его пределы. Как писали тогда «С.-Петербургские ведомости», они привлекли все внимание «гуляльщиков», их сопровождала «толпа глазеющих», которые говорили с девицами «о разных материях» и отмечали их «благородную незастенчивость»…
Но время шло, и Летний сад становился все доступнее и привлекательнее. «Собрание публики бывает ежедневно весьма многочисленное», – сообщала «Северная пчела» в апреле 1827 года. Теперь тут можно было не только гулять пешком, но и ездить верхом и даже на кабриолетах!
А в старинном гроте оборудовали «кофейный дом, снабженный всеми лучшими припасами для завтраков и прохладительными напитками».
Однако «гуляльщикам» приходилось все чаще запасаться деньгами, чтобы провести время в саду. Тем более вечером, когда вход был платным – так сад ограждали от простонародья. Но и днем тут могли взять с посетителей плату, к примеру, «за посмотр» какого-нибудь состязания. Так, осенью 1827 года, когда соревновались в Летнем саду «скороходы» Сальман и Павловский, посетители платили не только за кресла и стулья, но и «за стояние», стоившее рубль! И в 1832 году некий чиновник, подписавший свое письмо в «Северную пчелу» псевдонимом «Le faneur de dimanche» («Прогуливающийся по воскресеньям»), жаловался, что уже третий раз лишен возможности гулять в саду «безденежно», поскольку там «бегает за деньги г. N»…
Впрочем, устраивались в Летнем и не столь принудительные развлечения и удовольствия. По аллеям ходили разносчики, торгующие фруктами и «конфектами», – покупай, если есть деньги и охота! (Но специальный приказ полиции оговаривал условие: чтобы разносчики работали не «с улицы», а по найму у содержателя кофейного домика.)
По словам «Голоса», летом 1865 года некий антрепренер устроил в саду для детей «не старее 12 лет» катание на козах за пятачок в один конец… В 1882 году арендовал Летний сад предприниматель Балашев, который по примеру садов заграничных завел тут «павильоны для определения веса тела желающих, силы, емкости легких и т. п.» За один только июнь, сообщали «Биржевые ведомости», в балашевских павильонах побывало до 6 тысяч человек: «средний вес взвешивавшихся был 150–160 фунтов». (Неужто так худы были тогда зажиточные петербуржцы, едва переваливали за 60 килограммов?)
Еще писали газеты в разные годы и о проводимых в саду лотереях-аллегри, о концертах полковой музыки, о благотворительных базарах и праздничных гуляньях. Кстати, в начале ушедшего века устроители развлечений в саду так вошли во вкус, что даже предложили было вырубить в нем часть деревьев, чтобы построить скетинг-ринк. Хорошо, вступилось за сад только организовавшееся тогда Общество охраны памятников старины…
Одно из таких гуляний традиционно устраивалось здесь в Духов день – первый понедельник после Троицы. Интересно же оно тем, что в историю Летнего сада вошло как «смотрины невест». Да, с той самой поры, как купцы по милости Елизаветы были допущены в Летний сад, стали они в Духов день приводить сюда своих дочек на показ потенциальным женихам. Здесь, «под столетними липами», те стояли «нежные, как едва распустившаяся лилия, томные, как майская ночь на Севере, стройные, как царскосельский тополь, богатые дарами природы и торговых оборотов»… (Так живописала картину «Северная пчела» в 1838 году.)
Столичные газеты утверждали, что обычай этот не вывелся даже и в начале XX века; будто девицы на выданье все так же отправлялись в Духов день в Летний сад, себя показать и жениха присмотреть…
«Сад Таврической прекрасной»
Сад Таврической прекрасной!
Как люблю в тебе я быть,
Хоть тоски моей ужасной
И не можешь истребить.
Это стихотворение, написанное теперь забытым поэтом Александром Измайловым, весьма подходящий зачин к этому рассказу.
Жаль только не спросить уже автора, сочинившего его в 1804 году: как это он тогда гулял в чужих-то владениях? Ведь для публики Таврический сад был открыт только в 1861 году.
«По Высочайшему повелению, – писала тогда «Северная пчела», – с 24-го сего июля Таврический сад, за исключением оранжереи и фруктового сада, открыт для общественного гулянья… Вход в сад назначен с Таврической улицы, чрез так называемый Государев дворик».
В разрешении «общественного гулянья» была одна тонкость. Хозяином сада было Министерство императорского двора, и потому публика тут прогуливалась немногочисленная и особая. Каждый раз, открывая с 1 мая «сезон», министерство через «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства» уведомляло: «Доступ в сад всем нижним чинам, чернорабочим и лицам, находящимся в нетрезвом виде, воспрещен». А как же иначе, если в Таврический сад, случалось, захаживали члены царской семьи! О том сообщал, к примеру, журнал «Воскресный досуг», рассказывая в 1865 году о таком истинно русском развлечении, как ледяные горы. «Красивейшие бывают всегда в Таврическом саду, где катается иногда и императорская фамилия». (И, между прочим, замечая: «В гигиеническом отношении врачи осуждают наши народные забавы гор и качелей. Замирание сердца, ощущаемое всегда при этом и считающееся особенным удовольствием, производит часто аневризмы».)
«Министерское» положение сада вызвано было тем, что изначальной его функцией являлось снабжение царского двора свежими овощами и фруктами во всякое время года. На всю столицу славился он своими теплицами и оранжереями. (Объявление, данное в «Ведомостях Санкт-Петербургского градоначальства и Санкт-Петербургской городской полиции» 13 марта 1870 года: «Строительная контора министерства Императорского Двора вызывает желающих принять на себя производство следующих работ по Таврическому саду: перестройку ананасной оранжереи – 4149 рублей, постройку односторонней оранжереи – 4973 рубля, постройку парников – 1983 рубля».)
…И все-таки с годами сад постепенно терял свою привилегированность. Его стали обживать дети, любители верховой езды, попечители о народной трезвости… Это обстоятельство однажды даже привело газету «Новое время» к мысли, что Таврическому саду пришел конец. Весной 1914 года она заявила читателям, что сад «доживает свои последние дни». «Началось с того, что значительную часть его территории заняло своими постройками попечительство о народной трезвости. Затем понадобилось зачем-то вырубить старые тенистые деревья… Общество лаунтеннисистов, не довольствуясь выстроенным несколько лет назад домом, теперь сгородило какой-то нелепый помост…
Потом явилось другое общество – садоводства, на опушке сада воздвигло огромное кирпичное здание…»
Кстати, садоводы стали, пожалуй, самыми активными обитателями Таврического. Они регулярно устраивали здесь выставки своих, как тогда выражались, произведений.
На этой фотографии 1914 года – павильон одной из таких выставок. Башня-бутыль рекламирует целительный виноградный сок Н.Н. Бекетова, из крымского «лечебного» сорта шасла. На большом щите у входа представлены для доказательства результаты анализа, произведенного в Императорском институте экспериментальной медицины. Посетитель мог и лично убедиться в отменности лечебного сока Бекетова, выпив за гривенник стаканчик…
Интересно, что тот же самый заголовок, что и в «Новом времени» – «Конец Таврического сада» – был повторен другой газетой и в другие времена. Правда, заметка в вечерней «Красной газете» за 21 мая 1932 года дышала оптимизмом: «На его месте растет фабрика культуры и отдыха». Старый сад, сообщала газета, превращается в парк культуры и отдыха имени 1-й пятилетки. Здесь будут работать цирк шапито, эстрадный театр на полторы тысячи мест, звуковое кино, клуб с затейниками… Из клуба пойдет «сплошной агитационный поток лозунгов по магистральным аллеям парка», так что пройтись можно будет по Аллее ударников или Аллее молодежи…
Но вернемся опять к стихам Александра Измайлова, когда-то объяснившегося в любви Таврическому саду.
Только лишь одной природы
Ты имеешь красоты,
Просто все в тебе: и воды,
И деревья, и цветы.
За два с лишним века существования сада человеческие руки многократно подвергали его переделкам, а все равно большей красоты, чем дана ему природой, не добиться…
Для отдохновения и прогулок
Эти двое на фотографии – молодые «боярин» с «холопом» – участники маскарада, устроенного на Рождество 1899 года членами Петербургского общества любителей бега на коньках. Такие их праздники традиционно проходили в Юсуповом саду. История же самого сада весьма интересна.
По его имени не стоит труда догадаться, что когда-то был он владением частным, принадлежавшим в свое время князьям Юсуповым. Однако 10 октября 1810 года по купчей крепости отошел сад со всеми строениями Министерству путей сообщения, которое сделало его своей резиденцией. Тем не менее обиходное название – Юсупов – сохранил.
В 1820-е годы, когда российским ведомством путей сообщения заведовал герцог Александр Вюртембергский, Юсупов сад открыли для доступа горожанам. Но потом его обнесли, как писало в 1862 году «Северное сияние», «обшитою изнутри решеткою на каменном цоколе, так что для постороннего глаза стал он непроницаем». Это обстоятельство, собственно, и послужило поводом для выступления журнала: сад, занимающий огромный участок по протяжению Садовой улицы и столь подходящий служить «местом отдохновения и прогулок», не приносит городу никакой пользы.
Общественное мнение было подготовлено. Ничего не оставалось делать, как 7 марта 1863 года «высочайше соизволить» – часть Юсупова сада для публики открыть, при условии содержания оной части «средствами города и под наблюдением полиции». О каковой милости публику известили объявлением в газете «Северная пчела».
С 17 апреля 1863 года ворота сада на Садовой улице для гуляющих петербуржцев стали ежедневно распахиваться. Почти сразу новую территорию начали осваивать и общественные организации. Уже в 1860-е годы устроил здесь зимой катки и ледяные горы Яхт-клуб. Позже развернулась деятельность Общества любителей бега на коньках: оно тоже заливало на прудах общедоступные катки, а главное, организовывало праздники и соревнования фигуристов, даже международные. «Это не лишенное гигиенической подкладки развлечение, – писало в 1882 году «Новое время» о катании на коньках, – с каждым годом прививается все более и более…»
Но уж кто чувствовал себя настоящим хозяином сада, так это Общество спасания на водах. Сначала оно имело там два помещения – для канцелярии и склада имущества. Потом, в 1894 году выпросило у царя участок в саду, из-за чего пришлось вырубить ряд деревьев и снести городской ретирадник, сиречь туалет. Через четыре года последовала новая просьба о расширении: спасатели на водах подобрались прямо к прудам, установив там подъемный кран для отработки способов спасания… Все их претензии привели к тому, что к 1900 году вообще возник спор о том, кому Юсупов сад в конце концов принадлежит и кто может распоряжаться его территорией.
Министерство путей сообщения вдруг заявило, что сад отдали городу во временное пользование, на самом деле это министерская собственность, а потому оно намерено строить здесь здание для своего архива и железнодорожного музея.
Управа с Думою доказывали, что после князей Юсуповых данная территория отошла не министерству, а городу: о купчей крепости от 10 октября 1810 года все только говорят, а самого документа не найти – а на нет и суда нет!
В заботе об ограждении городского публичного сада на Садовой улице от всяких посягательств городские власти даже готовы были судиться… Да вот только Общество спасания очередной кусок сада уже прибрало к рукам, и новое здание министерство начало строить – ему даже и номер по Садовой дали, 50-й.
А все потому, что добрый Николай II подписывал все прошения, которые ему подносили. Вот так же в очередной раз подписал он в 1903 году и ходатайство города о сохранении Юсупова сада «для общего всех столичных обывателей пользования, без дальнейшего сокращения посредством застройки». И это после того, как музей Министерства путей сообщения уже принял первых посетителей! А через несколько лет снова уступил Николай нажиму путейских руководителей и разрешил отрезать от сада еще кусочек, для устройства проезда от Садовой до Фонтанки.
Так что нам с вами от старого Юсупова сада досталась для отдохновения и прогулок совсем маленькая часть…
Сад из свода законов
«О наименовании вновь открытого в Санкт-Петербурге сада Александровским» – такой указ от 8 июля 1874 года внесен в Полное собрание законов Российской империи. Вот в какие анналы попал наш сад, знакомый каждому петербуржцу, известный и людям приезжим, всеми любимый и, кажется, вечно существующий по соседству с Адмиралтейством.
А появился он благодаря тому, что городские власти, взявшись построить новую невскую набережную, Адмиралтейскую, решили благоустроить местность и по другую сторону Адмиралтейства. Тут стали разбивать сад. Инициатором, попечителем и хозяином дела предстало Российское общество садоводства под «просвещенным руководством» генерал-адъютанта и любителя ботаники Самуила Алексеевича Грейга. Впрочем, в помощниках у него были профессионалы: главный садовник Императорского Ботанического сада Регель, служащий того же сада Бергман и садовод Гедевиг.
К работам, как водилось тогда – после молебна, приступили 3 июля 1872 года, и «ровно в два года пустынная площадь превратилась в зеленеющий и цветущий сад». Так писал 10 июля 1874 года, два дня спустя после его открытия, «Петербургский листок». Он же сообщил, что потребовалось ради сей красы снять бывшую тут мостовую, насыпать земли почти 3600 кубических сажен, затем разбить газоны, насадить деревья и кустарники числом до 4000, проложить дорожки, установить ограду – «изящную и легкую решетку из ромбоидально переплетенной проволоки». «Петербургский листок» тогда не назвал имени автора, предложившего рисунок решетки, а был им петербургский инженер-архитектор Иван Мерц. (Ту симпатичную ограду, наверное, кое-кто помнит до сих пор, ее сняли не так уж и давно.)
Открывался Александровский сад весьма торжественно. Хоть происходила церемония в дождливый понедельник, но приехал сам Александр II. У ворот со стороны Гороховой, царь вышел из коляски и «изволил пройти» до газона против портала Исаакиевского собора, где лично посадил дубок. Там же, «снисходя на ходатайство» Общества садоводства, разрешил назвать сад своим именем…
Поначалу все украшение нового сада составляли лишь деревья и кустарники. Первый памятник – Василию Андреевичу Жуковскому – появился здесь в 1887 году. Он открыл путь остальным – Пржевальскому, Гоголю, Лермонтову, Глинке.
Но еще раньше появился в саду, против Адмиралтейской башни, фонтан. Первый его проект был в некотором роде даже устрашающим. «Недавно возвратился из-за границы наш известный скульптор г. Годебский, – сообщали в декабре 1874 года «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и Санкт-Петербургской городской полиции», – и привез проект колоссального фонтана для нового сада». Замысел автора состоял в том, чтобы установить посреди гранитного бассейна с беломраморными ступенями огромную ростральную колонну, окруженную аллегорическими изображениями четырех главных рек России. (Надо ли было искать за границей эту идею?) Из верха колонны и с ее боков должны были извергаться «обильные каскады воды». Лили бы воду из рогов-раковин еще и тритоны… «Размерами своими этот фонтан едва ли не превзойдет известные фонтаны, существующие в Европе».
Слава богу, Общество садоводства и столичные власти не дали г-ну годебскому заслонить Адмиралтейство своим творением.
В 1876 году стали строить в саду более скромный фонтан, по проекту архитектора городской Управы А.Р. Гешвенда. Подряд на работу взял некий Овчинников и растянул ее на три года. Да и работал с браком, так что пришлось уже по ходу дела браться за ремонт. Несколько гласных даже потребовали привлечь к суду не самого Овчинникова, правда, а начальника технического отделения Управы… Но в общем фонтан получился красивый, мы с вами можем это подтвердить. Первыми же полюбовались им все те же требовательные гласные, специально пришедшие в сад в субботнее утро 13 октября 1879 года, чтобы произвести «окончательную пробу».
…Александровский сад быстро вошел в разряд элитных столичных садов. Публика там дышала воздухом благородная; кто не хотел гулять пешком, мог нанять кресло на колесах с катальщиком за 50 копеек в час. «Новое время» даже позволило себе однажды возмутиться: «Было бы очень желательно, чтобы лица, заведующие Летним и Александровским садами, объяснили, на каком основании запрещается вход в эти сады лицам простого звания, одетым, как выражается полиция, по-деревенски?»
Впрочем, в начале XX века, когда делался этот снимок, Александровский сад стал демократичнее. А потом он даже и зваться стал Садом трудящихся, как Невский – проспектом 25-го Октября, а арка Главного штаба – аркой Красной армии…
Сквер от штабс-капитана
Мы так привыкли к виду многих заповедных уголков нашего города, что кажется, будто были они такими, а не иными, всегда. Вот и Исаакиевскую площадь без сквера перед собором представить себе трудно. Однако было время, когда пространство между Мариинским дворцом и Исаакием являло собою замощенный пустырь…
В феврале 1860 года в «Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции» появилось объявление от правления 1-го округа путей сообщения: вызывались желающие взять подряд на устройство сквера на Мариинской площади. (Позже часть ее, от открытого в 1859 году памятника Николаю I до собора, стала зваться Исаакиевской.) Приглашение много раз повторять не потребовалось. Желающие нашлись. Штабс-капитан Ратьков взял на себя земляные работы с разбивкою дорожек и клумб, а заводчик с музыкальной фамилией Шопен вызвался изготовить для сквера чугунные ограду и скамейки… К делу приступить они готовы были незамедлительно, сразу «по стаянии снега», чтобы окончить работы уже к лету.
И вот: «Сегодня, 16-го июня, открыт для публики Исаакиевский сквер». Однако петербуржцы, прочитавшие это сообщение, были разочарованы: оказалось, оповестившая об открытии сквера «Северная пчела» полетела впереди событий. Пришлось ей давать поправку: «Предположенное вчера открытие для публики Исаакиевского сквера отложено на несколько дней». Но открыли его только 19 июля и сразу от Министерства путей сообщения передали городу. В июле же Александр II высочайше повелел именовать новый сквер Исаакиевским. Представлял тот собою правильный четырехугольник с дорожками и газонами, правда, без обещанных цветочного киоска и фонтана. Окружала его красивая решетка с пятью калитками. Снаружи шли «плитные» тротуары с торцовыми переходами к соседним домам. Уже через четыре года, по словам «Русского инвалида», сквер «потерял свой пустынный грустный характер», превратившись в «молодой зеленистый сад». Его стали считать одним из украшений столицы, там всегда было много гуляющих, дети играли в песке…
Летом 1865 года старшина петербургских личных дворян и почетных граждан Н.Д. Быков взял на себя работы по благоустройству сквера. Он докладывал Думе, сколько посадил там новых деревьев и кустов и каких пород, сколько привез песка «парголовского, так как крупный и не дает пыли, для игры детей удобен и здоров, как о том утверждают многие доктора». Эти быковские деревья и вызвали потом на свет проблему, которую по обыкновению несколько лет решали городские власти, пока, наконец, не покончили с ней.
А суть дела была в следующем. Весной 1908 года градоначальник Д.В. Драчевский писал городскому голове Н.А. Резцову: «Исаакиевский собор составляет безусловно выдающийся исторический памятник блестящей эпохи минувших царствований… К сожалению, от храма не получается цельности подобающего ему художественного впечатления, так как он закрыт от зрителей разросшимися деревьями сквера… Деревья в нем растут как в лесу».
Драчевский потребовал их вырубить, устроить в сквере цветник и даже не пожалел на то имеющиеся в его личном градоначальническом фонде деньги.
Голова сообщил об этом требовании Управе и Думе. Те возразили, что в свое время поручали Быкову посадку деревьев не просто так, а выполняя повеление Александра II, который обратил внимание на «недостаточность их числа». «Имелось в виду предоставить публике тенистое место для отдыха и прогулки». Так что, посчитали думцы с управцами, сад как нельзя лучше отвечает назначенным целям «с практической стороны». Кроме того, деревья закрывают собор всего каких-то четыре месяца в году, и при том что в городе и так «бедно с растительностью», стоит ли еще и уничтожать ее сознательно…
Но от градоначальника и в 1909–1910 годах продолжали поступать те же требовательные послания. В Думе их или игнорировали или вяло обсуждали. Сопротивление думцев поддержала общественность. В журнале «Зодчий» в 1910 году опубликовали несколько заметок в защиту существующего сквера…
Но все они были обречены на поражение.
«Вырубили Исаакиевский сквер», – печально констатировала «Русская художественная летопись» в ноябре 1912 года. Официально это называлось переустройством. Уничтожили не только деревья, но и старые чугунные шопеновские решетки, заменив их ограждением из железных труб. Зато Исаакиевский собор стал виден от самого Мариинского дворца, о чем свидетельствует снимок, сделанный в том же самом 1912-м…
Иждивением купцов
«На площади противу нового Михайловского дворца устроивается род Лондонского сквера (square). Обширное пространство окружено красивою чугунною решеткою, а в средине делаются дорожки и будут посажены деревья…»
Такую информацию напечатали в «Северной пчеле» в сентябре 1827 года. Из нее можно понять, что устраиваемый «род Лондонского сквера» был в новинку для северной столицы, недаром газета дала в скобочках, на всякий случай, пояснение по-английски.
Но спустя время скверы один за другим появляются на петербургских площадях. И что интересно, разбиваются они не только стараниями городских властей, но и иждивением, как тогда выражались, отдельных столичных обывателей.
Так, содержателю цирка на Фонтанке Гаэтано Чинизелли обязаны мы сквером на Манежной площади. Правда, то были, так сказать, труды поневоле: Чинизелли просто выполнил обязательное условие, выставленное городом при переводе его цирка с Манежной на новое место.
Но вот два случая совсем другого свойства.
Жительствовал на Васильевском острове купец Степан Федорович Соловьев, который был не только удачливым коммерсантом, но и щедрым благотворителем. Известно, например, что именно по его инициативе организовали сбор денег в помощь городам, пострадавшим от пожаров, и Соловьев стал «одним из главных и ревностных исполнителей этого дела».
А в попечении о василеостровских «недостаточных» детях, которым негде было погулять, он пожертвовал 100 000 рублей на устройство сквера по соседству с Академией художеств, на замощенной булыжником площади, единственным украшением коей являлся Румянцевский обелиск, перенесенный сюда в 1818 году.
Новый сквер был совершенно готов к 1867 году. Вокруг него установили газовые фонари; в самом сквере Степан Федорович позаботился организовать недорогой буфет для гуляющих – «с продажею чая, кофе, молока, яиц всмятку, мороженого, лимонада «газес» и обыкновенного»…
Благодарные василеостровцы между собой быстро присвоили новому скверу именование Соловьевского и даже просили о разрешении установить там бюст своего благодетеля. В 1867 году их ходатайство рассмотрели на заседании Думы, его поддержали гласные и направили по инстанции на утверждение. Решать сей вопрос должен был министр внутренних дел, но он, в свою очередь, представил его на «всемилостивейшее воззрение» царя.
Александр II обывательскую просьбу отклонил, так как счел достаточным нахождение в сквере обелиска «Румянцова победам», по которому его официально и нарекли…
А десятью годами позднее Румянцевского сквера (кстати, василеостровские старожилы и сейчас зовут его Соловьевским!) появился в столице еще один сквер, созданный на средства другого петербургского купца – Осии Михайловича Тупикова.
«По ходатайству купца Тупикова об устройстве сквера на Никольской улице собрание городской Думы постановило: устройство сквера… на его счет, с отдачею в его распоряжение снятого с площади, принадлежащего городу булыжного камня и с принятием на счет города содержания сквера в размере 600 руб. в год, допустить только с тем условием, чтобы сквер был обнесен Тупиковым на собственный счет железною решеткою».
Как видим, ни одна сторона не хотела и на добром деле упустить своей выгоды… Впрочем, к расходам наш купец привлек своего брата, имя которого, кажется, затерялось в истории. Вдвоем они успешно завершили главные работы, и «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства и полиции» оповестили петербуржцев о состоявшемся 13 октября 1874 года торжественном открытии и освящении «вновь устроенного Никольского сквера». Приглашенной на торжество публике, среди которой был даже сам градоначальник Ф.Ф. Трепов, выпала честь посадить там деревья.
«Есть теперь уголок, где детям можно порезвиться и отдохнуть под сенью дерев», – благодарил «за почин» почему-то Трепова, а не братьев Тупиковых о. Александр, священник Никольского собора. Зато осчастливил братьев «своей монаршей благодарностью и изъявлением монаршего своего удовольствия» государь, посетивший сквер в августе 1875 года. (Это я повторяю слова газеты «Новое время» – с такими вот «приседаниями» было принято тогда писать в подобных случаях.)
Между прочим, царское то благоволение подвигло к действиям владельца одного из домов по соседству с новым сквером, некоего Н.Я. Фохтса. Уже упоминавшееся «Новое время» вскоре сообщило, что вызвался он на свои средства украсить Никольский сквер двумя фонтанами: «каждый фонтан состоит из одной детской фигуры и восьми лягушек, расположенных кругом».
О том, что Фохтс свое обещание выполнил, мы могли судить по сохранившимся в сквере двум каменным фонтанным чашам. Многие годы они были пусты, а не так давно фонтаны восстановили.
Наш же снимок относится к 1908 году, когда в Никольском сквере открывали памятник морякам броненосца «Император Александр III», погибшим в Цусимском сражении.