Сколько воды утекло…
Морской конек над рекою
Представьте, что вы вместе с фотографом смотрите со стороны Васильевского острова на Английскую набережную. Соединяет тут два берега всем хорошо знакомый мост…
6 ноября 1842 года Николай I утвердил «Положение о сооружении в С.-Петербурге постоянного чрез реку Неву моста». Созданному для этой цели Строительному комитету, в который кроме специалистов вошли также городской голова с уездным предводителем дворянства, на работы было отпущено ровно четыре года: мост требовалось открыть к осени 1846-го.
Задача, однако, оказалась весьма трудна.
Берега Невы, которую современник Пушкина Николай Греч назвал «красой города и виной его существования», конечно, соединялись мостами. Но все они были временные, наплавные, деревянные. Теперь же предпринималась попытка впервые построить мост постоянный, из камня и металла. Такого опыта в старой столице наработано еще не было, поэтому строительство растянулось на восемь лет – мост открыли в 21 ноября 1850 года.
По случаю сего события «Северная пчела» поместила стихотворение, в котором создание нового невского моста связывалось с двумя именами – царя и графа Клейнмихеля, главноуправляющего путями сообщения. Восторженный пиит по фамилии Зотов забыл назвать истинного автора – Станислава Валериановича Кербедза, которому, надо заметить, было всего лишь тридцать два года, когда утвердили этот его проект. Зато в других столичных газетах о его творении писали как о «дивном памятнике строительного искусства», сравнивали его по значительности с Николаевской железной дорогой, строившейся в те же годы. Оценил труд молодого инженера и царь, облобызав при открытии моста и пожаловав чин генерал-майора…
Вместе с новым мостом наш город обрел Конногвардейский бульвар и Благовещенскую площадь, образованные на месте Адмиралтейского канала и части Крюкова; их сооружением ведал тот же самый Строительный комитет.
Имя свое новая площадь получила по церкви лейб-гвардии Конного полка. Благовещенским поначалу назвали и открывшийся мост. (Пока он строился, все в столице именовали его просто: «Постоянный».) В феврале 1855 года Александр II распорядился переименовать его в Николаевский в память о том, что его августейший отец «оказал благодеяние жителям столицы». К тому времени на мосту уже возвели часовню святителя Николая, она видна на снимке…
Еще раз сменил мост название, как известно, по случаю первой годовщины революции, в 1918 году: тогда он стал называться мостом Лейтенанта Шмидта. Памятник Петру Шмидту планировали установить на месте часовни, когда ее сносили весной 1930 года…
Впрочем, идея украсить этот невский мост если не памятником, то хотя бы скульптурами родилась еще в момент его возведения. Об этом поведали «Санкт-Петербургские ведомости» в одном из июньских номеров 1898 года устами известного ваятеля Марка Антокольского.
Оказывается, еще Николай I заказал скульптору Николаю Пименову «сочинить» шесть аллегорических групп для Благовещенского моста. Пименов после четырехлетнего труда заказ выполнил. Однако царь начал торговаться насчет цены. Пименов снижал ее несколько раз – со 130 000 рублей до 37 000 в конце концов; за него вступилась Академия художеств, но предложения реализовать проект так и не поступило…
И вот спустя полвека после неудачи Пименова его ученик Антокольский решил возродить план украшения моста скульптурами. И материал, как он писал, уже имелся: конные статуи, выполненные им по заказу для предполагаемого Александровского – будущего Литейного – моста через Неву. Из этих четырех статуй, изображавших князей Владимира и Ярослава Мудрого, царей Ивана III и Петра I, лучшими были, по мнению самого автора, Ярослав и Иван: они хорошо бы встали при въезде на мост с Благовещенской площади.
Но отказали и Антокольскому. А может, это и к лучшему, при всем уважении к обоим мастерам…
…А теперь еще раз посмотрите на фотографию. Мост на ней, разумеется, Николаевский, но не сегодняшний. У «нашего» и автор другой, Григорий Передерий – это по его проекту в 1937–1938 годах состоялась реконструкция самого старого невского моста. (А недавно мы и сами стали свидетелями его переустройства.)
Кстати, проекты его переустройства появились еще в начале прошлого века. В 1906 году, например, свой план предложил строитель Большеохтинского моста Григорий Кривошеин.
У Кривошеина молодой Передерий работал когда-то помощником. В своем проекте реконструкции моста Лейтенанта Шмидта он реализовал идею наставника, сделав разводную часть посредине (прежде она была у правого берега)… Та переделка вообще была капитальной. Кербедз не узнал бы свое детище. От его времен нам осталась только прелестная чугунная решетка с морскими коньками.
Победителя не судят
В 1868 году ледоход крепко повредил наплавной Дворцовый мост.
Широкая Нева в ту пору имела только один постоянный мост, Николаевский, и у столичных обывателей каждую весну и осень возникали проблемы с переправой. Поэтому катастрофа с Дворцовым мостом наконец-то подвела городские власти к мысли соорудить через Неву еще хотя бы один постоянный мост. Вопрос был только в одном – взамен какого наплавного, Троицкого или Литейного?
Дума была за Литейный, но на всякий случай решила узнать мнение царя. Но Александр II демократично отдал решение на усмотрение гласных… О планах строительства моста на Выборгскую сторону быстро прослышали даже за рубежом. К январю 1871 года Управа располагала не только двумя отечественными проектами – фирмы «Пущин и компания» и С. В. Кербедза, но и предложениями Чарлза Вильяма Ланкастера, Чарлза де Берге, Фильель-Броги и К.
Однако хозяева города не стали их рассматривать, поскольку к этому моменту пока не существовало программы сооружения нового моста. А для составления ее требовалось изучить потребности населения и еще в большей степени промышленности: мост должен был соединить Финляндскую железную дорогу, Арсенал и многочисленные предприятия Выборгской стороны с Николаевской железной дорогой и Хлебной пристанью. Благо правительство обещало пособить средствами, если по мосту будут проложены коночные рельсовые пути от Финляндского вокзала к Николаевскому…
Что касается средств, то с ними, как всегда, возникла проблема. Предлагали даже ввести дополнительный налог на лошадей, проезжающих по наплавному Литейному мосту, число же их «простиралось до 34 603». Однако против этого решительно возразила Комиссия о пользах и нуждах народных, побуждаемая многочисленными хозяевами лошадей.
Определившись все-таки с программой к началу мая 1871 года, Дума пригласила мостостроителей к конкурсу. Было получено семнадцать проектов. Что интересно, проект занявших первое место двух инженеров – Витакера и Перрета, получивших ни много ни мало 6000 рублей премии за свои труды, почему-то решительно забраковали в Министерстве путей сообщения!
Вот тогда-то и вышел на сцену инженер-полковник Аманд Егорович Струве, который не только составил подходящий, «высочайше» одобренный проект Литейного моста, но и взял подряд на его воплощение.
Кстати, Александр II присутствовал на закладке моста, состоявшейся 30 августа 1875 года, собственноручно изволив положить камень в фундамент левого берегового устоя со стороны Литейного проспекта. Наблюдал он и спуск на невское дно первого кессона…
Увы, через две недели кессон этот опрокинулся и затонул. И это было только начало неприятностей: за четыре года строительства моста произошло тут еще несколько аварий, даже с человеческими жертвами.
Литейная переправа тяжело давалась городу во всех отношениях. Денег тоже не хватало. Струве по контракту назначил «оптовую цену» в 3 650 000 рублей, обошелся же мост в 5 100 000; хорошо, что почти половину средств выдала казна… Струве объяснял такое превышение сметы «открывшимися военными действиями, изменившими положение денежного курса». Действительно, в 1877–1878 годах Россия вела очередную войну с Турцией, поддерживая национально-освободительное движение на Балканах… Однако и непредусмотренные технические проблемы, конечно, сыграли большую роль в удорожании строительства.
Но 30 сентября 1879 года обо всех этих треволнениях можно было забыть.
В тот воскресный день второй по счету постоянный мост через Неву, Литейный, торжественно открыли. Оно происходило без царя, отсутствующего в Петербурге. Впрочем, ему еще в марте «благоугодно» было перейти пешком по новому мосту на Выборгскую сторону.
Перед началом церемонии мост развели, а потом «по знаку свели в несколько минут», и толпа приглашенных двинулась от Литейного проспекта на другой берег. Там, у здания Медико-хирургической академии, в этот момент уже угощались за накрытыми столами шестьсот рабочих-строителей.
А Аманд Егорович Струве, уже в чине генерал-майора, давал вечером банкет в ресторане «Демут».
«После устройства Адмиралтейской набережной и Александровского сада, – отметил городской голова барон П.Л. Корф, – это есть самое большое сооружение, которое предпринято городским управлением».
Справедливость этих слов смогла оценить и остальная столичная публика, допущенная на мост с понедельника, 1 октября. По привычке она продолжала именовать его Литейным. Но официально он назывался мостом Александра II. Эмалированные таблички с этим названием оставались на нем еще и в начале 1920-х годов. По крайней мере, в «Петроградской правде» за 19 ноября 1922 года есть письмо некоего И. А., потребовавшего «покончить с этим отжившим свой век украшением».
Ну, а снимок, который перед вами, делался лет за десять до этого письма. Вот он, слева – мост на Выборгскую сторону. Хотя зимой для извозчиков нет дороги короче, чем по льду Невы. Едет в легковых санях господин, везет свою добычу заготовщик льда, по-тогдашнему – «ледокол»…
А обернулось – подарком к дате
Один из красивейших петербургских мостов, впрочем, некрасивых у нас и не имеется, Троицкий празднует свое рождение в один день с самим Петербургом. Вот только разница в возрасте у них двести лет.
Но это если иметь в виду мост постоянный, построенный, как известно, французской фирмой «Батиньоль» и торжественно открытый 16 мая 1903 года. Троицкая же переправа через Неву, на Петербургскую сторону, существовала в старой столице с первых лет XIX века: на плане города 1806 года она уже обозначена, а на плане 1798-го ее еще нет.
Тот ранний Троицкий или по-другому – Петербургский – мост регулярно наводился неподалеку от домика Петра и вел к Летнему саду. Позже, а именно в 1827 году, наплавной, плашкоутный Троицкий мост перевели уже на то самое место, где ему суждено было смениться металлическим.
Таковую историческую справку представили Управе и Думе члены специальной комиссии «для составления соображений» по вопросу о постройке постоянного моста на Петербургскую сторону…
За то, чтобы соорудить мост именно здесь, Дума выступила еще когда после открытия первого металлического моста через широкую и капризную Неву – Николаевского – встал вопрос о строительстве второго. Однако «согласно желанию правительства склонилась к Литейному». Был построен Литейный. Но обыватели и общественность Петербургской стороны не могли успокоиться. Они бомбардировали Думу и Управу прошениями и ходатайствами об устройстве удобной и надежной переправы.
В ноябре 1878 года подали коллективное заявление 322 местных домовладельца. В марте 1882-го обратился ректор Университета А.Н. Бекетов. В октябре 1882-го 355 домовладельцев и 22 учреждения (Университет, два Кадетских корпуса, Павловское училище, Бригада пограничной стражи и т. д.). В январе 1885-го последовало прошение от 1860 владельцев домов, земельных участков и торговых заведений…
Все они заявляли, что Петербургская сторона предстает «падчерицей города»: оторванная от него, она вынуждена быть захолустьем с огромными площадями неосвоенной земли.
При этом среди просителей не было единогласия по поводу места, где лучше установить постоянный мост. Люди университетские и некоторые обыватели выступали, к примеру, за переправу от Мытнинской набережной к Стрелке, с тем, чтобы дальше сообщение шло бы тоже по постоянному, вместо имевшегося плашкоутного, Дворцовому мосту.
А некий А. Плишен в своей «Записке» предлагал провести мост от Петропавловской крепости к Мошкову переулку, что по его мнению, полезно было бы даже на случай войны и смут – для быстрой эвакуации в крепость ценностей Эрмитажа, дворцов и банков, «а может быть, и для сбора семейств тех, против кого восстанет народ».
На обсуждение всех прошений и заявлений времени у городских властей было достаточно, поскольку все равно денег на строительство моста в столичном бюджете не имелось.
Надежда оставалась на правительство. Ведь Николаевский мост строился целиком же за счет казны! И при постройке Александровского, или Литейного, расходы поделили почти по-братски: 2 650 000 рублей дал город, а 2 000 000 – государство. Постоянный Троицкий мост, рассуждали думцы и управцы, тоже будет служить не только городским интересам, но и государственным…
«В виду скудости денежных средств города», как записано в протоколах Городской думы, последовали и предложения от заинтересованных лиц, готовых взять расходы на себя.
В феврале 1880 года представили свою идею два предпринимателя Висковатов и Старк, которые «без всякой помощи со стороны города» обязывались построить даже не один, а два моста с берегов Петербургской стороны «на средства иностранных капиталистов». Но с одним условием: «экспроприации» (слово-то какое употребили!) прилегающих земельных участков в свою пользу. Предложение это было, можно сказать, с негодованием отвергнуто.
А петербургский мещанин М.И. Наумов, занятием которого являлось устройство парового паромного перевоза на Неве, написал городскому голове, что в сооружении нового моста вообще нет надобности, так как он готов обеспечить переправу в этом месте своими паромами…
Серьезнее подошли к делу специалисты. Инженер Струве подал сразу два готовых проекта – один со сметой в 6 200 000 рублей, другой в 5 600 000. Примерно в такую же сумму определило строительство Троицкого моста по своему проекту «Французское строительное общество в Батиньоле». Фирма «Батиньоль» в результате и получила контракт на строительство.
Мост заложили в 1897 году и по договору он должен быть готов в 1901-м, но и в 1902-м работы были еще в разгаре.
Снимок, вероятно, и сделан осенью 1902 года. Доживает свой век один Троицкий мост – понтонный. Достраивается ему на смену другой – металлический…
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло – его открытие удачно приурочили как подарок к торжествам 200-летия Петербурга…
Сколько воды утекло…
Не узнать его невозможно. Вот только кое-какие детали на снимке кажутся непривычными: старинный пароходик, идущий в невские верховья, «неполный», на сегодняшний взгляд, пейзаж за мостом… Но ведь делалась фотография, когда Охтинский мост – мост императора Петра Великого – только-только открылся.
Сколько воды в Неве утекло с той поры, когда охтинцы впервые заговорили о мосте, который связал бы их с городом!
…Мост между Калашниковской набережной и Малой Охтой «был назначен» еще Николаем I при утверждении им 13 марта 1829 года плана Петербурга. Но от планов к делам дорога всегда была длинной.
В августе 1863 года «Северная пчела» сообщает о том, что купец Понамарев, почетный гражданин Михайлов, ротмистр Эльман и титулярный советник Черняков учредили компанию для постройки моста через Неву на Большую Охту. Высочайше утвержденный устав компании вошел в Полное собрание законов Российской империи. Однако уже в сентябре 1868 года в том же Полном собрании законов мы находим упоминание «о несостоявшемся Обществе Охтинского через реку Большую Неву моста». И в следующем году учреждается с той же целью новая акционерная компания, которой тоже суждено вскоре умереть.
А годы идут. Охтинские обыватели по-прежнему вынуждены довольствоваться летом переправой на яликах или пароходом, зимой – на санях или пешком по льду… Впрочем, Охта в те времена даже не окраина, а «загород». Что ее заботы столице! Но растущий Петербург неминуемо должен был вобрать в себя и заречную Охту. Вопрос о ее присоединении встал в конце XIX века. Условием было названо только наличие удобной транспортной связи.
«Новое время» в одном из февральских номеров за 1897 год сообщает, что Городская дума собирается утвердить проект плашкоутного (наплавного) моста на Охту, и «ожидается спор» – на Большую или Малую. Неизвестно, кто победил в этом споре, может быть, и Военное министерство, «грузы которого с Большой Охты на полигон пойдут по кратчайшей дороге», только и на этот раз дело не двинулось… Наконец, 1 сентября 1901 года объявили международный конкурс на проект постоянного Охтинского моста.
К назначенному сроку поступило тринадцать проектов. Комиссия судей-экспертов решила, что премии не достоин никто. Впрочем, три проекта предложила Городской думе купить «как материал для дальнейшей разработки». Кстати сказать, один из этих купленных городом проектов Охтинского моста принадлежал французскому инженеру, названному только по фамилии – Эйфель. Не был ли то создатель знаменитой парижской башни? Энциклопедии, старые и новые, представляют Александра Гюстава Эйфеля прежде всего как строителя мостов и виадуков… Впрочем, комиссия рассмотрела и приобрела еще один проект, поступивший вне конкурса. Над ним работали двое – профессор Николаевской инженерной академии, военный инженер Г.Г. Кривошеин и военный инженер В.П. Апышков. Им и предложили доработать свою идею для практического воплощения…
Но и дальше события развивались небыстро.
Закладка моста состоялась лишь в 1909 году. Для этого выбрали 26 июня, день когда праздновалось 200-летие Полтавской битвы. Потому мост и получил имя Петра Великого.
Торжество же открытия, довольно скромное по тем временам, без царя, произошло 26 октября 1911 года.
Отныне Охта, Большая и Малая, могла называться хоть и окраиной, но – городской.
…Известно, что Охтинский мост, вид его, нравится не всем. Он действительно мало похож на классически красивые, нарядные невские мосты. Его критиковали – даже еще непостроенный! За «загромождение горизонта колоссальной железной сеткой». За ассиметрично устроенные, по одну сторону, башни-маяки – в «Новом времени» их сочли проявлением декадентства…
Можно было бы, конечно, упрекнуть за «не тот» стиль не так уж известного Апышкова, которому принадлежит разработка архитектурно-художественной части проекта. Но вот имя авторитетное – Л.Н. Бенуа. Именно ему, как писал журнал «Зодчий» в 1909 году, принадлежало «главное руководство по архитектурной части». Значит, увидел и понял знаменитый зодчий своеобразную красоту нового моста на Неве!
Однако главным достоинством Охтинского моста оказалась его функциональность. Девиз проекта – «Свобода судоходства» – оказался точен: разводная часть моста пришлась на самое глубокое место реки.
От Дворцового к Дворцовому
Очень знакомая картина открывается нам на снимке, но что-то в ней не так… Чего-то глазу не достает.
Не хватает привычного каждому горожанину Дворцового моста. Хотя переправа через широкую Неву видна. Тоже называвшаяся Дворцовым мостом, она была предшественницей того металлического, что достался в наследство нам с вами.
В истории ее существования есть любопытные страницы.
Начнем с того, что этот деревянный наплавной Дворцовый мост появился сначала на другом месте Невы и под другим именем: его соорудили в 1733 году ниже по течению и назвали Исаакиевским. К Стрелке же переехал он в середине XIX века, в связи с открытием первого постоянного металлического невского моста – Николаевского.
Устроен был Исаакиевский-Дворцовый мост на барках-плашкоутах, при надобности разводился, на время ледохода и ледостава вовсе убирался к берегам. Одно слово – временный, хоть и на многие десятилетия!
Да и став уже Дворцовым, мост снова, по меньшей мере дважды, менял местоположение. Один раз это случилось в 1896 году. Тогда как раз начали устраивать сад около Зимнего дворца, который по первоначальному проекту должен непосредственно примыкать к Адмиралтейству. Кроме того, писали столичные газеты, обитателей Зимнего беспокоил шум большого движения по мосту…
Обсуждались два варианта. Вернуть мост опять к Сенатской площади или лишь чуть передвинуть вниз по течению… Чтобы не ставить его «под бок» к Николаевскому, остановились на втором.
Летом и осенью шла подготовительная работа на набережных, а 26 октября 1896 года «Новое время» сообщило: «Сегодня приступлено к перестановке Дворцового моста на новое его место, против здания Адмиралтейства». Работы растянулись до Рождества, в Управу посыпались жалобы от горожан, лишившихся удобной переправы…
Все хлопоты по передвижению, впрочем, оказались пустыми: сад у Зимнего дворца занял меньше места, чем предполагалось.
Потом, разумеется, вопрос о переносе встал при начавшемся в 1912 году строительстве постоянного Дворцового моста. Вот на этот раз наплавной мост все-таки передвинули к Сенатской площади, хотя было и предложение переместить его вообще к 26-й линии Васильевского острова.
В дальнейшем собирались поставить старую переправу на службу жителям Охты. Но тут уж ничего не вышло, потому что 11 июля 1916 года деревянный Дворцовый мост сгорел дотла – от искры из трубы проходившего парохода. Отстоять его от огня не смог даже весь состав столичных пожарных частей, прибывших по вызову.
Впрочем, город чуть было не лишился древней этой переправы еще весной 1899 года, когда давно требовавшие ремонта плашкоуты дали течь и затонули. Именно после этой катастрофы и встал со всей серьезностью вопрос о необходимости строить вместо временного и деревянного мост металлический, на каменных опорах.
В 1901 году объявили конкурс на проект, после чего началось многолетнее обсуждение поступивших предложений и выбор подрядчиков на строительство. Только в 1912 году начали сооружать постоянную Дворцовую переправу по проекту А.П. Пшеницкого.
Интересно, что пока шла эта волокита, возник и был отвергнут проект гласного Думы, инженера М.П. Фабрициуса, который предложил вместо того, чтобы строить новый Дворцовый мост, проложить под Невой тоннель. И надо заметить, что не у него первого родилась подобная смелая идея. Другой инженер, Я.К. Ганнеман, еще раньше Фабрициуса предлагал тоннелем заменить Троицкий мост. Оба несколько опередили свое время…
«Вчера состоялось открытие нового Дворцового моста», – наконец-то смогли обрадовать петербуржцев столичные газеты 24 декабря 1916 года. Торжество было необычно скромным. Как писала «Петербургская газета», из приглашенных «явились процентов десять», даже городской голова П.И. Лелянов не пришел, и ленточку разрезал его заместитель Демкин. Первым же на новый мост, обогнав всех, въехал какой-то ломовой извозчик с досками…
«Имел обыкновение трещать…»
Наш город часто называют Северной Венецией – ведь весь изрезан он Невой с ее рукавами, речками и каналами. И как Венеции итальянской, без мостов ему не обойтись.
С петербургскими мостами связано немало интересных историй, а происшествие с одним из них стало примером хрестоматийным, вошедшим, кажется, во все учебники физики как иллюстрация явления резонанса.
«Был первый час дня, – писала «Петербургская газета» в пятницу 21 января 1905 года. – Через Египетский мост взад и вперед снуют пешеходы и извозчики. На Могилевской улице… показалось два взвода III-й конно-гренадерской бригады… Ехавшие впереди офицеры уже успели проехать Египетский мост и очутились на Ново-Петергофском проспекте, два взвода конных гренадеров только въезжали на мост. Вдруг что-то затрещало. На это вначале не обратили внимания, так как Египетский мост имел обыкновение „трещать и скрипеть“ постоянно, и летом и зимой…»
Но на этот раз, в четверг 20 января, под размеренный цокот лошадиных копыт мостовые цепи лопнули. «Деревянный Египетский мост с грохотом, с треском, заглушаемым людским стоном и криком, опустился в воду». Через полтора часа в полиции стало известно, что пострадал один нижний чин из гренадеров, одна дама, вытащенная из воды «с повреждением лица», десятилетняя девочка, «раненная в ногу», и одиннадцать извозчичьих лошадей.
Может, тогда же сделан и этот снимок. Стало ли это происшествие неожиданным, по крайней мере, для городских властей? Вовсе нет. По иронии судьбы как раз накануне обвала, 19 января, в заседании Городской думы выступал член Управы В.Ф. Бруевич и именно городское управление, то есть Управу и Думу, он критиковал за плохое состояние многочисленных небольших столичных мостов. «Я не могу умолчать того обстоятельства, – говорил он думцам, – что в виду дешевизны строятся они из старых барочных кокор и таких же досок, с добавлением самой малой части новых досок».
Надо отдать должное столичным журналистам. Они-то давно били тревогу по этому поводу! «Петербургская газета» еще весной 1899 года представляла список мостов, которые уже тогда «ожидали своей очереди провалиться».
В этом перечне были мосты – Храповицкий, Кашин, Матисов, Ново-Калинкин, Банный, Молвинский и другие деревянные переправы.
«Езда шагом» – такая надпись красовалась на одних мостах. «Но и ходьба шагом часто по ним очень небезопасна», – предупреждали газеты. По другим, вроде Каменноостровского, не дозволялось возить тяжелые грузы. «Однако по нему ходят конки, которые тяжелее запрещаемых 200 пудов».
На некоторые мосты ломовые извозчики не допускались вовсе. В эту категорию однажды попал Гутуевский мост, «парализовав целую фабрику», куда месяц не доставлялись грузы с таможни, бывшей на Гутуевском острове.
Однако от этих «мер безопасности» толку было мало. Деревянные мосты и мостики то и дело преподносили сюрпризы. В 1900 году, к примеру, не выдержал тяжести ломовой телеги настил переправы через речку Таракановку и провалился. А из-под Строгановского моста упала доска прямо на проходивший под ним пароходик, полный публики…
Между прочим, на злополучном Египетском мосту тоже висело предупреждение о «езде шагом». Но ведь и конные гренадеры по нему не галопом скакали! Более того, как выяснилось потом в жарких дебатах на тему «кто виноват», мост этот даже ремонтировали. Дважды: в 1904 году и один раз, не поверите, в начале января 1905-го! Правда, как писали потом, ремонт этот производился «странным манером»: поверх прогнивших досок просто наколачивались другие. Одна из столичных газет ехидно заметила, что Управа вообще устраивает «опыты экономического строительства из древесного хлама».
Результаты таких ремонтов, как видите, не заставляли себя ждать…
Старый Египетский мост не дожил до своего 80-летия лишь одного года. После катастрофы в створе нынешнего Лермонтовского проспекта (который позже составился из Ново-Петергофского проспекта, Могилевской и Большой Мастерской улиц) очень быстро, за три месяца, к середине апреля, возвели взамен временную переправу – опять деревянную.
Тогда же решилась и судьба другого цепного моста – Пантелеймоновского, который был на три года старше Египетского и тоже «имел обыкновение трещать и скрипеть». В 1905 году его незамедлительно разобрали, а через три года выстроили на замену металлический, тот самый, по которому мы и теперь перебираемся через Фонтанку у Летнего сада. А металлический Египетский появился на Фонтанке только полвека спустя.
Засыпать нельзя очистить
Вот на старом фото – кусочек такого знакомого нам петербургского канала. Как хорошо, что он существует в нашем городе, со всеми своими прелестными мостами и мостиками…
А ведь мог бы и не дожить до нашего времени. Знали бы вы, сколько раз существование Екатерининского канала – горожанам последних поколений известного как канал Грибоедова – оказывалось под угрозой!
Но сначала вспомним, как он появился на свет.
Текла когда-то в этих местах речка по прозванию Глухая – «источник обширных болот». Отметивший сей факт генерал-фельдмаршал Миних повелел приступить к изысканиям на предмет «канализации» не украшавшей столицу реки. Так что первый проект канала появился еще в 1743 году и его выполнил капитан Зверев. Но только Екатерина II положила твердо – канал рыть. К чему и приступили в 1765 году. Она же повелела назвать его своим именем.
Строили канал чуть ли не тридцать лет. Работа оказалась трудной – надо было корчевать деревья, укреплять зыбкие места, забивать сваи, возить грунт… Зато польза вышла очевидная: осушена значительная территория, появился новый транспортный путь, а воды жителям выраставших по берегам домов хватало и для питья, и для полоскания белья на портомойных плотах, и для тушения пожаров.
Но с годами канал мелел, вода в нем застаивалась, гнила, ведь прямо сюда сливались из домов все нечистоты. Перед городскими властями встала проблема: что с ним делать? Обычно являющаяся в подобных случаях мысль – ликвидировать сам источник проблемы.
Она и явилась в проекте военного инженера Мюссарда, который в компании с архитектором Двора Николаем Бенуа, инженером Повалишиным и технологом Буровым даже учредил в 1869 году предприятие по засыпке Екатерининского канала в большей его части и устройству вместо него проспекта. Среди множества доводов Мюссард приводил и такой – проспект послужит «местом прогулок беднейшего класса населения, лишенного возможности пользоваться летом дачами».
Предполагаемый проспект выходил слишком длинным, а потому авторы разделили его на «отделы» с разными названиями. Если идти от нынешнего Спаса-на-Крови, от моста к мосту, то «отделы» такие: Императорский (или даже точнее имени Александра II), Кавказский, Туркестанский, Крестьянский, Земский, Судебный и Гласный. Несколько странный набор топонимов! Украсить проспект планировалось бюстами особ дома Романовых, фонтанами, чугунными скамейками, киосками и деревьями.
Что касается мостов на канале, то большинство их по проекту следовало уничтожить. Сохранялись лишь два – Банковский и Львиный, но… перенесенные на новые места. Так, Львиному определялось стоять на Мойке, против Фонарного переулка.
Царствовавший тогда Александр II одобрил замысел Мюссарда со товарищи. Согласилась в 1870 году на засыпку канала на протяжении от Мойки до Крюкова канала и Городская дума, подсчитав, что уйдет на это 10 лет и полмиллиона рублей… Это не помешало ей же через два года от проекта засыпки отказаться, «положив принять меры к очистке и углублению канала».
«Меры», однако, приняты не были. О канале продолжали говорить как о зловонной клоаке, никак не украшающей столичный центр.
И в 1895 году Думе предложили новое решение проблемы. Инженер Я.К. Ганнеман подал проект устройства электрической железной дороги «по ложбине, ныне занимаемой Екатерининским каналом». По Ганнеману, достаточно было канал просто осушить и поставить водонепроницаемые перемычки по обоим концам. При этом сохранялись набережные и мосты, «на которые прошлыми поколениями затрачено столько труда и капитала». Думцы и их эксперты отклонили проект Ганнемана как технически сомнительный… Канал становился все мельче и грязнее. Финляндское легкое пароходство, чьи суденышки перевозили в Северной Венеции народ и грузы, даже собиралось снять отсюда свои маршруты…
Между тем на берегу уже шло строительство храма в память убиенного Александра II. И речь о судьбе канала завели в очередной раз. В мае 1902 года Городская дума вновь дает поручение составить смету на засыпку. Ее вместе с проектом представил в начале января 1903 года инженер-полковник Н.А. Житкевич. Он вернулся к идее зарыть канал от Мойки до Крюкова канала и устроить на участке от Казанского моста до храма проспект имени Александра II с обелиском в его честь и бюстами сподвижников царя «в цветниках». Остальная засыпанная часть была бы просто улицей, с трамваем в будущем.
Тогда же Дума получила и проект Э.Ю. Лундберга – заключить канал в трубу, но и его отклонили.
А насчет засыпки продолжались вялотекущие размышления.
1903-й – думцы опять голосуют против засыпки и требуют от Управы привести канал в порядок.
1904-й – они же отказывают в финансировании работ по его очистке.
1905-й – снова постановляют зарыть канал…
«Почему городская Дума не может собраться засыпать Екатерининский канал?» – «Потому что она всегда засыпает над этим вопросом». Такая подпись сопровождала карикатуру в «Петербургском листке» 14 ноября 1907 года.
Дальнейшую хронологию я даже приводить не буду. Екатерининский канал, как видите, остался жив, и слава богу. Без него Петербург трудно и представить…
На Фонтанке-реке
«Расписание Финляндского легкого пароходства на 1896 год. ПО ФОНТАНКЕ – от Летнего сада, Прачешного моста, до Калинкина моста, с остановками у всех мостов, плата 5 копеек, за багаж 2 копейки и выдается квитанция. Начало рейсов в 7 утра и окончание в 11 часов вечера. Интервал 5–7 минут. Забытые на пароходах вещи хранятся на пристани у Прачешного моста».
…Как и другие реки, и каналы, Фонтанка была прежде, и с давних времен одним из привычных петербуржцам городских путей сообщения. Вот характерное объявление в «Ведомостях Санкт-Петербургского градоначальства и Санкт-Петербургской городской полиции»: «Санкт-Петербургская городская управа, назначив в присутствии торг 1 апреля 1880 года в 1 ч. дня на отдачу в арендное содержание перевозов с берега на берег на реке Фонтанке и Обводном канале, сроком на одну навигацию 1880 года, приглашает желающих явиться в означенный срок к изустному торгу в Управу».
Частные перевозчики даже в начале XX века все еще переправляли пассажиров через реку на яликах! А неширокая речка и без того была переполнена «плавсредствами» – баржами, плотами, рейсовыми пароходиками…
Притом служила Фонтанка еще и своеобразным рынком.
С барж здесь продавали дрова, но особенно часто приходили сюда за живой рыбой. Это было настолько привычно для столичных жителей, что, наверное, они очень удивились и рассердились, когда городские власти летом 1915 года вдруг решили лишить их такого удобства. Однако именно тогда в «Новом времени» появилось следующее суровое распоряжение: «Владельцам живорыбных садков разрешено оставить на реке Фонтанке барки, служащие для хранения свежей рыбы и жилья. Что же касается лодок и прорезей с живой рыбой, то они переносятся на Неву, туда же переносится и городской рыбный рынок… Продажа живой рыбы в водах Фонтанки запрещена».
…Самый красивый мост на Фонтанке – Аничков. Вы его узнали на фотографии по клодтовскому коню. Сделана она в самом начале 1900-х годов.
Примерно в то же время петербургские газеты стали волновать городских обывателей сообщениями о том, что состояние старого моста становится угрожающим. «В лаборатории института министерства путей сообщения недавно были произведены испытания гранитных кирпичей, взятых из сводов Аничкова моста, с целью выяснения вопроса, насколько они изменили свои первоначальные свойства… Полученные результаты испытания указывают на необходимость капитального ремонта Аничкова моста, у которого, между прочим, обнаружена и значительная осадка тротуарных плит и поверхности мостовой», – писали «Санкт-Петербургские ведомости» в июле 1900 года.
Но к ремонту приступили только в 1906 году. Работы велись сначала на одной половине моста, потом на другой, чтобы не прерывать трамвайного движения. А для пешеходов и извозчиков, по информации «Петербургского листка», должны были построить временные мосты по обе стороны Невского.
Завершились работы на Аничковом в 1908 году.
«Городскому общественному управлению придется разбираться опять в очень неприятном деле… Переустройство Аничкова моста, которого с таким нетерпением ожидал столичный обыватель, оказалось сделанным очень небрежно», – заявляло 5 октября 1908 года «Новое время». И, со слов комиссии, составленной из специалистов, перечисляла эти «небрежности» – прогиб кирпичных сводов, просачивание воды в основной шов на стыке двух половин моста, незаделанные швы кладки на нижней поверхности сводов… Но Городская управа назначила другую комиссию, в которую вошел также и автор переустройства моста, Г.Г. Кривошеин. Эта комиссия никаких прогибов уже не обнаружила, а про швы сказала, что их можно и заделать.
У Управы, отбивавшейся от критики по части качества ремонта Аничкова моста, была на тот момент другая головная боль: ее вызывали в окружной суд ответчицей по делу о провале Египетского моста…
Ах, что это движется там вдалеке!
Если б надо было вам, любезный читатель, этак лет сто назад хорошим летним днем да без спешки добраться до Летнего сада, то можно было вам присоветовать следующее. Отправиться на какую-нибудь пристань на Фонтанке, например, на эту, у Прачечного моста, что на снимке – сесть там на пароходик и за пятачок доплыть на нем к пристани у сада.
Или опять же пароходиком двинуться туда по Мойке.
Или отправиться в путь широкой Невой, например, от Сенатской пристани. Шустрые паровые суденышки сновали тогда по всем столичным рекам и каналам, делая в пути частые остановки.
«Товарищество Петергофского пароходства», «Товарищество пароходного сообщения между Кронштадтом и Ораниенбаумом», «Шлиссельбургское пароходство», «Невское пароходство»… Все это петербургские компании, что обслуживали только столичные водные пути и ближние к ним. Но, пожалуй, ведущим среди них было Акционерное общество Финляндского легкого пароходства. Именно оно осуществляло в нашем городе основные пассажирские перевозки по воде. Оно же первым и организовало это самое «продольное», как когда-то его обозначили в Управе и Думе, движение по рекам – ведь поперек, с берега на берег, яличники перевозили пассажиров всегда.
А Управа с Думой, надо заметить, долго сомневались, стоит ли давать разрешение на пароходное движение в пределах столицы, особенно на малых речках и каналах. Посчитали, что оно окажется неудобным и опасным из-за множества рыбных садков, портомойных плотов, дровяных барж и т. п. Поэтому в 1873 году первому из инициаторов дали отказ, и потом повторяли его не однажды.
Но один из просителей оказался весьма настойчив и победил – это Рафаэль фон Гартман учредитель Общества Финляндского легкого пароходства. Устав общества, принятый 16 февраля 1877 года, был опубликован на русском и финском языках, так как оно хоть и работало на просторах столицы Российской империи, но было предприятием финским. И правление его находилось в Выборге, и подсудно оно оставалось выборгскому ратгаузу. Столичные же службы общества помещались на Офицерской, 26 (ныне – улице Декабристов).
«Финляндскому обществу легкого пароходства очень и очень недурно живется в Петербурге, – писала «Петербургская газета». – Оно вне конкуренции господствует на водах столицы, обменивая русские рубли на финские марки».
Из финнов набирались и все основные служащие – от шкипера до матросов, исключая разве сторожей на пристани да кассирш. По крайней мере, именно так было в 1894 году, судя по изданной тогда инструкции «Служебные обязанности служащих Финляндского легкого пароходства».
Впрочем, той же инструкцией в обязанность им вменялось умение объясняться по-русски и в отношениях с пассажирами не отговариваться незнанием языка. Требовались от них также трезвое поведение, честность и аккуратность. И почему-то специальное указание касалось необходимости почаще ходить в баню.
А вообще перечень обязанностей у всех служащих Легкого пароходства был необычайно обширен, за исключением сторожа на пристани. Но у того их пусть имелось и мало, зато одна – очень трогательная: «при высадке с парохода пьяного пассажира осторожно проводить такового на набережную»…
Начальство было весьма строгим с подчиненными: за малейшее нарушение – штраф, при повторном замечании – увольнение. Хуже всех приходилось шкиперу, ему еще вменялось, и возмещать убытки при повреждении парохода, произошедшем по его вине и небрежности.
Но если судить по рубрике происшествий столичных газет, «небрежностью» шкиперы отличались частенько.
«Жалобы на неосторожность шкиперов Финляндского общества не прекращаются, – возмущалось «Новое время» в одном из своих июльских номеров 1897 года. – Столкновения пароходов этого общества повторяются чуть ли не ежедневно. Вчера, 24 июля, в 7 часу вечера пароход, следовавший с пассажирами по Екатерининскому каналу, наскочил на судно с песком… Судно дало течь и затонуло. Столкновение вызвало у пассажиров парохода опасение за собственную безопасность… Многие покинули его».
Негодование репортера можно было понять: только накануне этого происшествия газета сообщила о столкновении парохода № 6 Финляндского общества с «Рыбкой», принадлежавшей Шлиссельбургскому пароходству. Случилось это, по словам газеты, прямо у пристани против Летнего сада. Отваливавший от нее переполненный пароход № 6 ударился в «Рыбку» носом и проломил ей борт. «Некоторые пассажиры получили повреждения».
И все равно эти маленькие речные суденышки пользовались популярностью у столичных жителей. В 1897 году, к примеру, только по Фонтанке за пятачок проехали пароходами 3 376 566 пассажиров. Кто-то даже настолько предпочитал их летом конке или трамваю, что покупал себе «круговые билеты», дающие право всего за два с полтиною ездить по всем линиям в течение целого месяца. Правда, при этом надо было потратиться еще и на фотографию для билета…