Петербургская Коломна. Глава 3. Дома и люди Офицерской улицы (Г. И. Зуев, 2007)

Неширокая, всего лишь 15 метров, Офицерская улица начиналась от Вознесенского проспекта, одной из главных и красивейших магистралей Петербурга. Ее территория в основном была окончательно оформлена строениями середины XIX века. Жилые дома в четыре и пять этажей различаются деталями отделки и составляют в настоящее время единую панель застройки, оживленную плоскостным декором и цветной штукатуркой. Существующий ныне облик жилых зданий сложился здесь в процессе неоднократной перестройки и надстройки более ранних строений. Доходные дома Офицерской улицы нередко приспосабливались для различных учреждений.

Далеко не всяким жителям Коломны были доступны здесь отдельные квартиры. Из-за высокой квартирной платы многие студенты, мастеровые, музыканты и артисты снимали на Офицерской так называемые меблированные комнаты. Как правило, хозяйки подобных жилых помещений брали внаем у местных домовладельцев несколько дешевых квартир, обставляли их комнаты примитивной, недорогой мебелью и впускали в них жильцов за приемлемую для тех плату. Подобная деятельность являлась довольно выгодным делом и в итоге приносила им стабильный и ощутимый доход. Мебилированные комнаты на Офицерской улице располагались в домах № 7, 8, 11, 17, 19, 20.

Довольно продолжительное время, вобравшее в себя многовековую историю Петербурга, Офицерскую улицу почему-то обходили вниманием историки, краеведы и даже составители фундаментальных справочников советских времен.

А ведь здесь бывали, жили и работали знаменитые деятели России, признанные писатели, поэты, композиторы и артисты.

Дома и старинные особняки этой уникальной улицы нашего города свято хранят память об этих замечательных людях и их деяниях.

В наши тревожные дни особенно актуально звучат применительно к Офицерской улице слова убежденного сторонника наглядного показа истории, Николая Павловича Анциферова, утверждавшего в 20-х годах XX века, что «в эпоху кризисов великих культур особенно остро пробуждается сознание содержавшихся в объектах города духовных ценностей, наиболее ярко поднимается чувство любви к ним и вместе с тем желание и жажда хранить их и защищать».

Действительно, в смутное время, когда колеблется жизненность великой русской культуры, сердце невольно стремится погрузиться в нее, слиться с нею теснее и разгадать ее.

Офицерская улица уже давно пережила пик своей славы. Померкли ее былой блеск и великолепие. Однако для тех, кто остается неравнодушным к истории нашей великой культуры, прошлое внезапно оживает, оборачивается выразительными картинами и наполняется голосами наших далеких замечательных предков, имевших некогда «свое местожительство в Офицерской улице, Коломенской или Казанской частях города Санкт-Петербурга».

ОН ВСПОМНИЛ О ЛАНСКОЙ…

На углу Офицерской улицы и Вознесенского проспекта в 20-х годах XIX века находился небольшой дом № 1 – строение весьма скромного типа, занимавшее согласно архивной официальной справке участок по Офицерской улице протяженностью в 15 саженей. Особняк принадлежал генерал-лейтенанту Павлу Петровичу Ланскому. Дом не раз менял наружный облик, следуя капризам архитектурной моды и вкусам своих владельцев. К сожалению, как выглядело это здание почти два века тому назад, можно увидеть лишь на чертежах коллекции Берхгольца, хранящихся ныне в Стокгольме.

Утром 14 декабря 1825 года молодой офицер лейб-гвардии Конного полка князь Александр Иванович Одоевский, один из близких друзей А.С. Грибоедова и А.С. Пушкина, находился среди восставших на Сенатской площади. Он не входил в узкий круг организаторов восстания, но его влекли высокие идеалы дружбы, товарищества, служения Отечеству. «Его пылающая душа казалась огненным лучом, отделившимся от солнца, так она была ярка», – так сказал о нем один из его друзей. Князь со всей страстью примкнул к восставшим. 14 декабря ему поручили командовать стрелковой цепью перед мятежным каре. Одоевский оставался там до той минуты, пока не загрохотали пушки, изрыгая из своих жерл смертоносную картечь. Покинув площадь, уходил, потрясенный увиденным зрелищем, в панике и почти в невменяемом состоянии: рухнули надежды на победу и успех восстания.

Ул. Декабристов, 1. Современное фото

Впоследствии Александр Иванович так вспоминал о пережитом в этот день: «Пошел куда глаза глядят. На Канаве (канал Грибоедова. – Авт.), переходя ее, попал в прорубь, два раза едва не утонул, стал замерзать, смерть уже чувствовал; наконец высвободился, но совсем ума лишенный». «Куда идти?» – думал вконец окоченевший, в обледенелой одежде Одоевский. Повернуть домой? Нет, на это он не решился. Перебирая в памяти адреса добрых знакомых, живших вблизи Екатерининского канала, к кому бы еще хватило сил добраться, вспомнил о Ланской, приходившейся ему родной теткой и жившей неподалеку от «Канавы» – на углу Офицерской улицы и Вознесенского проспекта. Собрав последние силы, кое-как добрел до теткиного дома. Открыли дверь. Войдя в дом, он упал и потерял сознание. Придя в себя, попросил сухую одежду и возможность немного передохнуть в тепле. К своему великому удивлению, он не только не встретил ожидаемого сочувствия и помощи у родных, а, наоборот, вызвал у них приступ искреннего возмущения и негодования, особенно со стороны тетушкиного мужа – генерала Ланского, добропорядочный дом которого, оказывается, теперь опозорен появлением в нем человека, поднявшего руку на самого государя. Едва державшийся на ногах Одоевский с недоумением и непониманием смотрел на испуганные жалкие лица своих родных и близких, ставших вдруг совершенно чужими и безжалостными к нему людьми.

А.И. Одоевский.

Портерт работы И. Фридрица. 1823–1825 гг.

Он видел, как поспешно одевался Ланской, боясь, чтобы ему не вменили в вину факт сокрытия бунтовщика. Генерал силой вывел Одоевского на улицу, где их уже ждали запряженные сани. Он не сопротивлялся, шел в каком-то полузабытьи, цепенея от холода и ледяного ветра. Увидев сквозь пелену снега очертания Зимнего дворца, понял все. Ланской доставил родственника во дворец, где император Николай I вел допрос арестованных декабристов. Передав Одоевского дежурному офицеру, генерал не преминул отметить, что он незамедлительно и лично отконвоировал государственного преступника, и просил этот факт особо отразить в документах, связанных с арестом мятежника.

С глубоким удовлетворением и чувством выполненного гражданского долга Ланской вернулся на Офицерскую, в свой дом.

(Его «благородный» поступок позже был отмечен высокой монаршей благодарностью и щедрой наградой. Когда Одоевского осудили и отправили в сибирские рудники, все его личное состояние, которого его по суду лишили, перешло родной тетке и ее мужу.)

1 февраля 1827 года из Петропавловской крепости в Сибирь отправилась последняя партия осужденных декабристов, и среди них – молодой поэт, бывший блестящий офицер Конногвардейского полка, Александр Одоевский. Вереница жандармских бричек выехала на набережную Невы, повернула на Фонтанку и здесь, среди погасивших огни доходных домов, взору осужденного открылась картина ярко освещенного барского особняка и скопление карет и саней у его подъезда. Посреди спящего города гремел и сверкал очередной великосветский бал.

В воображении Одоевского возникла картина из навсегда отошедшей для него в прошлое жизни: безудержное веселье, роскошная обстановка, сонм пленительных столичных красавиц. Возможно, это ведение вдохновило поэта на строчки стихотворения «Бал»:

В конце июля 1826 года Александр Сергеевич Пушкин взволнованно попрощался с Александрой Григорьевной Муравьевой, отправлявшейся в Сибирь к мужу-декабристу. С ней он передал свое послание друзьям – «Во глубине сибирских руд.» – первый поэт России не побоялся морально поддержать ссыльных участников декабрьского восстания:

Взволнованный пушкинским посланием, ссыльный Александр Одоевский написал знаменитый «Наш ответ»:

Печальна дальнейшая судьба осужденного по четвертому разряду Александра Ивановича Одоевского. После десяти лет сибирской каторги, в 1837 году, он зачисляется рядовым Нижегородского драгунского полка, участвовавшего в боевых операциях на Кавказе. Здесь же в это время служил и М.Ю. Лермонтов, ставший близким другом опального поэта. Участвуя в боях на восточном берегу Черного моря, Александр Иванович заболел тяжелой формой малярии и от нее умер в местечке Псезуапе. Жизнь декабриста оборвалась на роковой черте, ему исполнилось только 37 лет. Лермонтов посвятил ему прекрасные стихи:

В 1870-е годы наследники генерала Ланского продали дом. Его новым хозяином стал генерал-лейтенант Александр Иванович Глуховской – член военно-ученого комитета при Главном штабе военного министерства и владелец трех доходных строений в Коломне.

В 1903 году в доме № 1 на Офицерской улице открылся первый из четырех на ней синематографов. Его хозяин, Рафаил Гиршевич Слуцкий, дал ему название «Эльдорадо». В рекламных афишах, расклеенных по городу, господин Слуцкий особо отмечал, что «в „Эльдорадо" зрители, не сходя со своих мест, могут видеть художественную и видовую заграничную фильму».

Аппаратная кинематографа. Фото начала ХХ в.

Заведение не пустовало. Публика с удовольствием смотрела необычные остросюжетные фильмы с броскими, завлекательными названиями: «Дочь павшей», «Сонька Золотая Ручка», «Раздавленная жизнью», «Кровавый полумесяц» и др.

Примеру Рафаила Гиршевича Слуцкого последовали и другие предприниматели Офицерской улицы. В пустовавших помещениях магазинов стали появляться новые синематографы, в них призывно звучали звонки, оповещавшие прохожих, что сеанс вскоре начнется. На самом же деле в кинематограф пускали в любое время и даже торжественно вручали почетные билеты, позволявшие посещать зрелищные заведения за полцены.

Засилье в репертуаре местных кинотеатров фильмов ужасов и фильмов соблазнительного содержания возмущало общественность и лидеров отечественной кинематографии. Вскоре после Февральской революции, в марте 1917 года, Александр Федорович Керенский получил телеграмму следующего содержания:

«Трудовые деятели кинематографии, объединенные в союз творца культурной ленты, борясь за чистоту знамени искусства, с сожалением констатируют, что беззастенчивые предприниматели, дурно понявшие все величие и радость завоеванной народом свободы, приступили к выпуску кинолент, созданных в два-три дня на грязные темы ушедшего царствования.

Господин министр! Союз срочно просит вашего авторитетного слова, могущего остановить готовый пролиться в народ поток грязи и порнографии».

Любопытно, что история, совершив столетний круг, повторилась. В наши перестроечные дни на экранах телевизоров вновь засилье фильмов ужасов, «поток грязи и порнографии», но нынешние «трудовые деятели кинематографии, объединенные в союз творца культурной ленты», почему-то скромно помалкивают и уже не борются «за чистоту знамени искусства» по примеру своих великих предшественников.

«…И МИЛЕЕ ВСЕХ ГЛАВА – АЛЕКСАНДР ИСЛЕНЬЕВ»

Проходя по современной улице Декабристов, обратите внимание на дом № 3. В его облике и сейчас еще различаются черты постройки XVIII века. До первой половины прошлого столетия особняк, в один «апартамент» на подвалах, в восемь окон, с нарядными воротами посередине, принадлежал статской советнице Анне Семеновне Сольской и ее брату, статскому советнику Лихонину Григорию Семеновичу. Протяженность фасада дома по Офицерской улице составляла 25 саженей.

Ул. Декабристов, 3.

Современное фото

После смерти владельцев наследники продали дом действительному статскому советнику, профессору и доктору химии Феликсу Александровичу фон Пелю. Владелец шести доходных домов в Коломне, аптеки и химического завода, знаменитый фармацевт, Феликс Александрович был наследником старинной фармацевтической фирмы «Доктор Пель и сыновья», действующей на принципах триединства, заложенных в основание фирмы ее главой, профессором Александром Васильевичем Пелем: наука плюс фармацевтическое производство и аптечное дело.

К началу XX века его аптечное дело превратилось в мощный научно-производственный комплекс, в составе которого находились органотерапевтический институт, исследовательские лаборатории, фармацевтические фабрики, научные библиотеки, товарные склады и конторы по сбыту лекарственных препаратов. Только в центральной аптеке Пеля и его сыновей на 7-й линии Васильевского острова, в доме № 16, работали 73 опытных фармацевта. На фасаде всех зданий, принадлежавших фирме «Пель и сыновья», входивших в состав научно-производственного комплекса, висела табличка с надписью: «Поставщик Его Императорского Высочества».

Лекарства Пеля широко рекламировались в столице Российской империи и ее губерниях. Стены петербургских зданий, крыши конок пестрели разноцветием рекламных вывесок, призывавших жителей Санкт-Петербурга покупать эффективные препараты доктора Пеля. Знаменитый же фирменный «Спермин-Пель» бойко и завлекательно рекламировался почти в каждом журнале дореволюционной России. Все верили, что «Спермин-Пель» действительно является чудо-средством от старческой дряхлости, полового бессилия, последствий алкоголизма и худосочия с истощением. По официальной версии, этот чудодейственный препарат доктор Пель изготовлял из семенной жидкости поросят и кашалотов. Некоторые современные фармакологи и сегодня еще считают, что «Спермин-Пель» мог бы стать русским прототипом виагры. Однако этот чудо-препарат не прижился в России, зато многие другие лекарственные средства, разработанные фирмой «Пель и сыновья» до сих пор эффективно используются при лечении целого ряда заболеваний.

В первые годы XX века сын главы фирмы Александр Пель удостоился научного титула магистра фармацеи и возглавил отцовское дело. Кстати, именно он первый в мире числится автором оригинального изобретения по хранению медицинских препаратов в стеклянных запаянных ампулах. Александр Пель состоял в тесной дружбе с академиком Д.И. Менделеевым, частым гостем его дома и прекрасным собеседником в разговорах о перспективах развития фармакологии и новинках тех или иных лечебных лекарственных средств.

В одном из домов Александра Пеля до революции 1917 года располагался органотерапевтический институт, там же находилась редакция журнала, посвященного вопросам научной и прикладной фармакологии.

В 1855–1859 годах доходный дом по просьбе его нового владельца надстроили на один этаж и частично перестроили по проекту академика архитектуры Александра Христиановича Пеля, работавшего с самим О. Монферраном.

Дома архитектора А.Х. Пеля наглядно демонстрируют, как новые объективные практические потребности (доходность) вызывали в то время появление иных конструктивных и композиционных приемов, не соответствующих архитектурным закономерностям классицизма. Здания по своей общей объемно-пространственной композиции и компоновке лицевого фасада уже были не классицистическими по своему характеру. Дух классицизма, в некоторой степени, сохранился лишь в элементах лепного декора фасадов. После перестройки дом приобрел более нарядный и даже какой-то щеголеватый вид.

В 1908–1913 годах доходный дом № 3 был вновь перестроен, но уже сыном и наследником домовладельца – городским архитектором Андреем Феликсовичем Пелем.

6 марта 1878 года судьба вновь привела писателя Л.Н. Толстого в Петербург. У него возник замысел создать исторический труд о временах Николая I и трагических судьбах декабристов. В первый же день своего приезда в столицу Толстой направился с визитом к другу юности Владимиру Александровичу Иславину, который жил на хорошо знакомой Льву Николаевичу Офицерской улице, в доме № 3. В этот свой приезд писатель увидел старую Коломну значительно изменившейся. На Офицерской улице, где он жил несколько лет тому назад в доме № 5, на некоторых домах громоздились строительные леса, вокруг них устанавливались временные заборы – здания надстраивались, их фасады отделывались, следуя архитектурной моде. Обрадованный неожиданной встречей, Владимир Александрович радушно принял старого приятеля и охотно согласился активно помогать ему в поисках материалов о декабристах.

Лев Николаевич нежно любил этого человека. Их связывали светлые воспоминания об ушедших в прошлое годах веселого детства и романтической юности, встречи и игры в имениях Толстых и Исленьевых. В 1852 году Толстой опишет своего друга в повестях «Детство» и «Отрочество» в лице Николеньки Иртеньева. Фамилию Иславин Владимир Александрович, как, впрочем, и его родные братья и сестры, вынужденно носил как незаконнорожденный. Теперь Владимир Александрович стал солидным господином, членом Совета министров государственных имуществ, действительным статским советником. Он был женат на Юлии Михайловне Кириковой, белолицей красавице с бархатными черными глазами, опушенными длинными ресницами.

Кстати, в то время у Иславина, на Офицерской улице, жил его отец, Александр Михайлович Исленьев – дед (по матери) Софьи Андреевны Толстой. Лев Николаевич искренне уважал этого человека, он подробно описал его в повести «Детство» и «Отрочество» в образе отца Николеньки Иртеньева.

Толстого обрадовала встреча с кумиром своего детства, увы, теперь уже дряхлым 84-летним стариком, доживающим свой век у старшего сына, в доме на Офицерской улице.

Вернувшись к себе, Лев Николаевич напишет письмо Афанасию Афанасьевичу Фету, поведает ему о встрече с этим замечательным человеком и даже приложит шутливое четверостишие:

Капитан в отставке, помещик Тульской губернии Александр Михайлович Исленьев – личность легендарная. Отец Льва Николаевича и Исленьев состояли в дружбе и были добрыми соседями по имениям. Семьи их постоянно встречались. Исленьев – участник Отечественной войны 1812 года, в рядах лейб-гвардии Московского полка участвовал в сражении при Смоленске, Вязьме, отличился в битве при Бородине. После войны он – адъютант генерала Михаила Федоровича Орлова.

Дочь графа Завадовского, семнадцатилетнюю фрейлину Софью Петровну, выдали замуж за князя Козловского, имевшего репутацию горького пьяницы. Естественно, брак оказался несчастливым для молодой красивой женщины.

Через несколько лет после замужества она встретилась на балу в Петербурге с блестящим гвардейским офицером Александром Михайловичем Исленьевым. Молодые люди страстно полюбили друг друга. Решительный гвардеец увез княгиню Козловскую в свое родовое имение Красное в Тульской губернии, где они тайно обвенчались.

Романтичнеская история наделала много шума в светском обществе и даже при дворе. По жалобе князя Козловского брак этот признали незаконным, развод же в те времена не существовал.

После венчания Александр Михайлович вышел в отставку и вместе с женой уехал в Малороссию в имение графа Завадовского – Ляличи, подаренное прадеду Софьи Петровны, Петру Васильевичу, самой императрицей Екатериной. Граф-отец уже ушел из жизни, а мать простила непутевых молодых и ласково приняла их в своем доме.

Однако в 1820 году Александр Михайлович был вынужден вернуться с семьей в Тульскую губернию, где находились его родовые имения, требовавшие постоянного хозяйского глаза и надзора.

Исленьев – человек широкой натуры, страстный игрок, охотник, любитель цыганского пения. Во всем уезде славилась его псовая охота. Он, по словам его внучки Т.А. Кузминской, «имел характер рыцаря. Был предприимчив, самоуверен, любезен и слыл гулякой. Имел две главные страсти в своей жизни – карты и женщины. Он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связь с бесконечным числом женщин всех сословий. Александр Михайлович умел нравиться всем, особенно же тем, которым хотел нравиться. Имел хорошее состояние, но, к сожалению, одно имение за другим уходило в уплату карточных долгов. Лишь одно Красное, казалось, было неприкосновенно. Страсть к игре была так сильна, что даже жена его, имевшая на него большое влияние, не могла удержать мужа от игры. Всякий раз, как он уезжал в город, Софья Петровна знала, что будет играть, и проигрыши, которые постепенно вели их к разорению, вносили в их семейную жизнь тревогу и горечь».

Пришел и черный день для родового имения Красное. Из города прискакал верховой с письмом от Александра Михайловича, в котором он сообщал любимой жене, что Красное проиграно. Можно представить себе слезы и муки бедной женщины в ту далекую тревожную ночь. Однако судьба сжалилась над нею – утром прискакал другой гонец с радостным известием о том, что Красное отыграно. Знакомая и друг лихого гвардейца, Софья Ивановна Писарева, ссудила 4 тысячи рублей, и ему удалось отыграть родовую усадьбу. Так бывало неоднократно. Случалось, что Исленьев за вечер проигрывал целое состояние, а затем ставил в банк родовые бриллианты, крепостных, борзых собак, чистокровных лошадей и все отыгрывал.

Павел Александрович Офросимов, крупный тульский помещик и близкий друг Александра Михайловича, рассказывал о его сказочных выигрышах. «На простынях золото и серебро выносили», – часто говаривал он.

Исленьев водил близкое знакомство со многими декабристами, подозревался даже в заговоре, подвергся аресту и с 18 по 25 января 1826 года просидел в Петропавловской крепости, освободили его из-за отсутствия улик.

Правда, в апреле того же года Александра Михайловича все-таки препроводили на поселение в Холмогоры, но не за «политику», а за то, что вместе с графом Ф.И. Толстым («американцем», прозвище графа. – Авт.) лихо обыграл в карты на 75 тысяч рублей С.Д. Полторацкого. Однако и в ссылке он пробыл сравнительно недолго.

После смерти жены, с которой он прожил 15 лет, Александр Михайлович впал в отчаянье. Ему казалось, что с уходом Софьи Петровны потеряно все. Он замкнулся в своем тульском имении и посвятил себя воспитанию детей, усыновить которых, несмотря на все его хлопоты, так и не удалось. Установленный факт незаконности брака распространялся на его сыновей и дочерей, по обычаю того времени они считались незаконнорожденными и поэтому носили фамилию Иславиных, что ставило их порой в двусмысленное и неловкое положение в обществе и в свете.

Шли годы, Александр Михайлович старел. И вот встреча Льва Николаевича Толстого с героем его детства и юности, лихим гвардейским капитаном Исленьевым, теперь 84-летним стариком, тихо доживающим свой век в доме № 3 по Офицерской улице в Санкт-Петербурге.

Архитектор А.Ф. Пель был не только талантливым градостроителем, но и весьма рачительным домовладельцем, заботившимся о повышении доходности доставшихся ему в наследство жилых домов. Поэтому кроме квартир в доме № 3 по Офицерской улице регулярно сдавались в аренду вместительные дворовые флигели. В одном из них в самом начале XX века находились контора и склад известной фортепьянной фабрики Ф. Мюльбаха. В иллюстрированном прейскуранте 1903 года можно было прочитать объявление, в котором указывалось, что инструменты старейшей фортепьянной фабрики, основанной в 1856 году, имеют высокие награды международных выставок (16 золотых медалей «Гранд при») и лестные отзывы знаменитых музыкантов (А. Есиповой, И. Гофмана, И. Подеревского и др.). Фабрика предлагала покупателям «широкий выбор превосходного тона роялей от 550 до 1100 рублей и пианино от 450 до 550 рублей». Фирма также сообщала, что продажу музыкальных инструментов «по условию можно рассрочивать помесячно». В объявлениях, помещенных в ежегоднике Императорских театров в 1892 году, регулярно публиковалась реклама широкого проката у фирмы Мюльбаха музыкальных инструментов: «Большой выбор роялей, пианино и американских органов».

И еще одна небезынтересная подробность: в этом же доме существовало знаменитое в то время Санкт-Петербургское атлетическое общество, воспитавшее известных спортсменов и борцов России, чемпионов мира по классической борьбе. Считают, что датой официального основания спортивного общества является 27 сентября 1896 года. Начиная с 15 мая 1897 года Атлетическое общество состояло под Августейшим покровительством Его Императорского Высочества великого князя Владимира Александровича. Уставом общества четко определялась его основная цель: «Способствовать в России стремлению ко всякого рода физическим упражнениям для телесного развития и укрепления здоровья». В 1905 году Атлетическое общество насчитывало 180 членов (10 почетных и 170 действительных). Однако укрепить в этом замечательном обществе свое здоровье могли далеко не все, ибо вступительный взнос в него был по тому времени достаточно высоким – 10 рублей, а годовая сезонная плата, позволявшая регулярно заниматься в нем, – 15 рублей. Президентом Санкт-Петербургского атлетического общества был отставной гвардии полковник, шталмейстер Высочайшего двора и богатый домовладелец, граф Георгий Иванович Рибоньер.

Театральный сезон 1901/02 года оказался чрезвычайно плодотворным и удачным для Леонида Витальевича Собинова. Он регулярно выступает на Императорской и частных сценах. Среди тех, кто должным образом оценил талант молодого артиста, был Модест Ильич Чайковский – брат и биограф великого композитора.

Л.В. Собинов в роли Ленского

Сам драматург, известный переводчик, либретист и член правления Русского музыкального общества, всегда подходил к оценке молодых талантов с учетом требований, предъявляемых к исполнителям своих опер его братом. На всю жизнь запомнил Леонид Витальевич отзыв Модеста Ильича о трактовке созданного им образа Ленского: «Как жаль, что брат не дожил до такого Ленского. Это как раз то, о чем он в разговорах со мной не раз мечтал, но в возможность чего не верил». Получилось так, что М.И. Чайковский в лице певца Собинова подтвердил преемственную связь замыслов Петра Ильича с их идеальным сценическим воплощением.

Между Модестом Ильичом и Леонидом Витальевичем завязалось тесное знакомство. Приезжая из Клина, М.И. Чайковский всегда встречался с молодым певцом на петербургской квартире другого брата композитора, близнеца Модеста – Анатолия Ильича, тот, также как и Собинов, был юристом по образованию.

Увесистый том адресной книги «Весь Петербург» за 19021904 годы содержал следующие сведения: «Чайковский Анатолий Ильич, чиновник особых поручений 4 класса при Министерстве внутренних дел». Здесь же указан и его адрес: Офицерская, 3.

Главный хранитель Государственного дома-музея П.И. Чайковского в Клину, музыкально-общественный деятель, племянник композитора Юрий Львович Давыдов, вспоминал о встрече с Собиновым в доме на Офицерской улице: «Познакомился я с ним в Петербурге на первых шагах его деятельности у дядюшки Анатолия Ильича Чайковского. По просьбе тетушки Прасковьи Владимировны он спел у них ряд романсов и арию Ленского. Тембр его голоса, его бесконечно экспрессивная фраза произвели на меня потрясающее впечатление. Я плакал от счастья. Трудно было передать свои впечатления от его пения. Это было пение сверхчеловеческой красоты. Кажется, никто за всю мою жизнь меня так не захватывал, как этот поистине гениальный певец.».

В ДОМЕ «ИНОСТРАНЦА ЯКОБСА»

На участке современного жилого дома № 5 по улице Декабристов, в середине XVIII столетия находился добротный каменный одноэтажный особняк подрядчика-строителя купца Ильи Митрофановича Костревского. В 1850 году участок и дом у наследников купца купил иностранец Самуил Якобс, для того чтобы построить на этом месте большое жилое строение. Дом «иностранца С. Якобса» (так он числился во всех официальных документах) стал своеобразной архитектурной новинкой того времени. Проект его постройки, созданный академиком архитектуры и техником городской управы Г.М. Барчем совместно с академиком архитектуры М.В. Вебелем, официально утверждается 25 октября 1852 года. Большой каменный дом, с каменными же флигелями во дворе вознесся в третьем квартале второй Адмиралтейской части. Экономная планировка нового доходного строения наглядно демонстрировала его сугубо практическое назначение – все четыре этажа здания содержали типовые и совершенно одинаковые, небольшие по своему размеру двухкомнатные квартиры. Даже подвальный этаж архитекторы приспособили «под жильцов».

Ул. Декабристов, 5. Современное фото

Внешний вид дома «иностранца С. Якобса» сохранился без изменений до настоящего времени. Правда, в 1899 году наследники купца провели капитальную внутреннюю переделку здания, уничтожив жилые помещения в подвалах дома и превратив в жилое строение дворовый флигель.

В первых числах января 1856 года Лев Николаевич Толстой срочно выехал в Орел, где умирал его брат Дмитрий. Вернувшись 29 января того же года в Петербург, он снял квартиру в первом этаже нового жилого дома «иностранца Якобса», на Офицерской улице, 5. В те годы Офицерская на границе Казанской и Коломенской частей считалась одной из лучших в столице. Она граничила с оживленным и красивым Вознесенским проспектом, а своей средней частью вливалась в прекрасный ансамбль Театральной площади с изящными контурами Никольского Морского собора – уникального памятника барокко середины XVIII века, с громадой Большого театра, на сцене которого блистали известные певцы и прославленные балерины.

Дмитрий Васильевич Григорович, известный русский писатель, вернувшись в это время в Петербург из поездки в Гдовский уезд, где он гостил у писателя и литературного критика Александра Васильевича Дружинина, навестил Льва Николаевича в его небольшой квартирке. После этого визита он запишет в дневнике: «Он жил. в нижнем этаже дома № 5 в небольшой квартире, как раз окно в окно (дома № 6. – Авт.) литератора М.Л. Михайлова. С ним, кажется, он не был знаком». Григорович ошибается: с русским писателем-революционером, сотрудником «Современника» и прекрасным переводчиком Михаилом Ларионовичем Михайловым Лев Николаевич был хорошо знаком. Их встреча и знакомство произошли 31 января 1856 года на квартире Н.А. Некрасова, где они оба присутствовали на чтении шекспировского «Короля Лира» в переводе А.В. Дружинина. Кроме того, Лев Николаевич еще в период службы на

Кавказе с удовольствием прочел повесть М.Л. Михайлова «Кружевница», опубликованную в журнале «Современник». Повесть ему понравилась: «Очень хороша, особенно по чистоте русского языка».

В упоминаемый приезд Толстой неоднократно встречался с Михайловым в редакции журнала «Современник», поэтому вряд ли он мог не знать о ближайшем соседстве с ним на Офицерской улице.

Л.Н. Толстой.

Фото С.Л. Левицкого. 1856 г.

Адрес Л.Н. Толстого на тот период времени уточняет и И.С. Тургенев. В письме Г.П. Данилевскому в апреле 1856 года он отмечал, что «граф Толстой живет на Офицерской, возле Вознесенской (в третьем доме от Синего моста) – в доме Якобса, на квартире № 13».

Льву Николаевичу хорошо работалось в этой квартире. Здесь он закончил рассказ «Метель» и написал повесть «Два гусара». Рассказ «Метель» писатель читал 25 февраля 1856 года у друга А.С. Пушкина – П.А. Вяземского, который тогда служил товарищем министра народного просвещения и ведал делами печати.

Район Петербурга, где поселился Толстой, давал ему пищу для интересных наблюдений и любопытных записей. Вот одна из них, сделанная Львом Николаевичем 5 февраля 1856 года, озаглавленная «Сцена пьяного»: «Выходя на Вознесенский проспект, я заметил толпу. Два господина в чуйках выводили пьяного, маленького старичка без шапки, в нанковом сюртуке, и сажали на извозчика, который, главное, требовал, чтобы его подрядили, и закрывал полость. Господа в чуйках были в азарте. Сверху проспекта показался городовой в замшевых перчатках; он шел и поправлял их ладонями. Старичок весь сморщился. Господа в чуйках отошли от извозчика, и повели старичка на тротуар. Городовой: „Что? Буянит, – и длинная история, которую городовой не слушает. – Веди!“ Его повели. Городовой, поправляя перчатки, пошел за ним, как будто гуляя по тротуару, но, подойдя к старичку, он огромным кулаком ударил его в спину и снова стал поправлять перчатки, раз, другой, и опять перчатки. Публика стала расходиться. „Вишь публику собрали!“».

Ведь всего небольшая дневниковая запись, а на самом деле готовая жанровая сцена, проникнутая глубокой жалостью и состраданием к маленькому, забитому жизнью и невзгодами, человеку. Город и дома не интересовали писателя. Его привлекают характер толпы на Офицерской улице, наблюдение ярких уличных сцен.

В начале 50-х годов XIX века особняк Имзена на углу Екатерининского канала и Невского проспекта (№ 21/28) привлек к себе пристальное внимание издателей газет и журналов, восторгавшихся работами первого русского фотографа С.Л. Левицкого. Именно здесь в те годы работало его «Дагерротипное и фотографическое ателье».

Столичный фотограф в буквальном смысле творил чудеса, создавая изумительные портреты известных государственных деятелей, знаменитых литераторов и художников. Он виртуозно освоил первоначальный способ фотографирования, предложенный французом А.Ж. Дагерром в 30-е годы XIX столетия. Фотографирование в ателье Левицкого производилось мастером «светописи» на металлическую пластинку, покрытую слоем йодистого серебра, чувствительного к световым лучам.

С.Л. Левицкий

Сергей Львович Левицкий являлся сыном дяди А.И. Герцена, Льва Алексеевича Яковлева, прозванного «Сенатором». Левицкий поступил на первый курс юридического факультета Московского университета, не чувствуя, по его признанию, «ни малейшего влечения к юридическим наукам». По окончании учебного заведения Сергей Львович в 1839 году определился в канцелярию министра внутренних дел. Он и Герцен служили вместе, в одной канцелярии, под начальством фон Поля.

В то же время Левицкий страстно увлекался дагерротипией и довольно быстро достиг в этом деле высокого мастерства.

М.К. Перкаль в книге «Герцен в Петербурге» приводит интересные сведения о достижениях первого российского фотографа: «В 1843 году два дагерротипа Левицкого с видами Кавказа каким-то образом попали в руки французского оптика Шевалье, получившего за них золотую медаль на парижской выставке. Это была первая в истории фотографии медаль за художественные снимки».

Сергей Львович ввел в обиход слово «светопись». Новый термин вызвал град насмешек. «Я тогда на беду жил и почти ежедневно виделся с литераторами, в том числе с Белинским, Панаевым, Краевским, Языковым, графом Соллогубом. Искренне жалею, что не могу передать всех острот, которые лились на это несчастное, хотя и удачное название „светопись"», – писал знаменитый фотограф.

Левицкий и его «Дагерротипное и фотографическое ателье» в доме Имзена на углу Екатерининского канала и Невского проспекта пользовались в те годы огромной популярностью. Он по праву приобрел известность первоклассного художника-фотографа.

Фирменный знак фотографа Левицкого

Русский фотограф является автором уникальных исторических снимков многих художников, писателей, музыкантов и композиторов. М.К. Перкаль в своей книге о Герцене пишет: «В октябре 1845 года в Риме Левицким был сделан уникальный дагерротип, запечатлевший Н.В. Гоголя в кругу русских художников – Ф.А. Моллера, Н.А. Рамазанова, П.А. Ставассера, А.Н. Мокрицкого и других.

Долгое время об этом дагерротипе ничего не было известно. Лишь в конце 1870-х годов его обнаружил выдающийся русский художественный и музыкальный критик В.В. Стасов. В 1879 году ему удалось опубликовать фотографию с этого дагерротипа в журнале «Древняя и новая Россия». В сопроводительной статье Стасов рассказал о возникновении снимка, дал краткие, но выразительные характеристики изображенных на нем художников. Но Владимир Васильевич ошибочно полагал, что автором данного дагерротипа являлся французский фотограф Перро!

В воспоминаниях Левицкого имеется интереснейшая запись: «Мне пришлось снять группу, в которой участвовал и Гоголь. Экземпляров этой группы очень мало, так как она была снята на дегерротипной пластине в 1/4, с которой трудно тогда было сделать копию. Один из экземпляров попал к многоуважаемому Михаилу Ивановичу Семевскому, который воспроизвел ее фототипией, если не ошибаюсь в „Русской старине“ восьмидесятых годов.

В этой группе участвовали 16 или 17 человек; позировка была на открытой террасе в мастерской Перро; пластина выдержана 40 секунд, но несмотря на долгую позу, центр группы вышел превосходно, края не совсем отчетливо».

Безусловно, рассказанная фотографом история относилась к изображению, которое обнаружил и опубликовал Стасов, да и сам дагерротип подтверждает слова Левицкого, так как на нем изображен автор исторической фотографии рядом с великим русским писателем Н.В. Гоголем.

15 февраля 1856 года по предложению Л.Н. Толстого шестеро писателей, цвет русской литературы, авторы журнала «Современник», направились к дому Имзена, в ателье Левицкого с тем, чтобы сняться вместе.

Групповой портрет авторов «Современника».

Слева направо: И.А. Гончаров, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, Д.В. Григорович, А.В. Дружинин, А.Н. Островский. Фото С.Л. Левицкого. 1856 г.

А.И. Дружинин по этому поводу напишет в своем дневнике: «Утром, по плану Толстого, сошлись у Левицкого. Я, Тургенев, Григорович, Толстой, Гончаров… Сняли фотографиями наши лица… Общая группа долго не давалась». На исторической фотографии в центре – по старшинству – Тургенев, сзади него стоит Толстой, еще в военной форме. Некрасов отсутствовал по причине болезни. Спустя четверть века журнал «Русская старина» опубликует этот групповой портрет с пространными комментариями. Автор этой журнальной статьи с восторгом отмечал: «Даровитейший фотограф С.Л. Левицкий, двоюродный брат одного из талантливых отечественных писателей и добрый приятель едва ли не всего Олимпа русской литературы, радушно предлагал свое искусство для воспроизведения портретов собравшихся в Петербурге писателей».

25 февраля того же года Лев Николаевич устроил новоселье. К нему, в дом № 5 на Офицерской улице, пришли друзья-литераторы и его однополчанин – кавказский герой, кавалер офицерского Георгиевского креста Ф.Ф. Кутлер. Позже именно его Толстой изобразит в повести «Хаджи-Мурат» под именем Бутлера. А 19 апреля писатель впервые, в доме на Офицерской, прочел узкому кругу друзей свою новую повесть «Два гусара», выстраданную и написанную в этой небольшой квартирке. Более многочисленная аудитория слушателей присутствовала на чтении этого произведения в доме графа Д.Н. Блудова – президента Академии наук, человека, сочувствовавшего всякому прогрессивному движению. По этому поводу Н.А. Некрасов сообщал В.И. Боткину: «Толстой написал превосходную повесть „Два гусара", она у меня будет в номере пятом „Современника“».

16 мая Лев Николаевич записал в дневнике: «Дома укладывался… Завтра встаю рано и устраиваю с квартирой. Еду!» Покинув Петербург 17 мая, Толстой 28 мая был уже в Ясной Поляне. Все хлопоты по ликвидации квартиры на Офицерской улице он оставляет на своего друга – И.Ф. Горбунова, писателя, рассказчика и актера Александринского театра, популярного человека в литературной среде столицы.

Артист И.Ф. Горбунов

Горбунов Иван Федорович, писатель и актер, снискал огромную популярность у публики как мастер устных рассказов из жизни крестьян, мещан и мастеровых. Впоследствии на основе этих рассказов он создавал свои замечательные театральные «сцены из народного быта», юмористические рассказы и очерки.

После его смерти в 1896 году вышло полное собрание сочинений этого неординарного писателя. Дела со сдачей квартиры остались незавершенными, и Льва Николаевича это обстоятельство беспокоило. 12 июня он написал приятелю из Тулы: «Ужасно Вам благодарен, и совестно мне перед Вами, любезный Горбунчик, за хлопоты, которые… навалил я на Вас. Сделайте вот как: ежели Иславин не явится, сдайте квартиру, заплатите за то время, которое она была за мной, и мебель перевезите куда-нибудь, хоть в залог на это время или куда-нибудь к знакомому…» – и обещает выслать незамедлительно деньги со «следующей почтой».

Больше на Офицерской улице Лев Николаевич не жил, хотя часто наведывался сюда, приезжая в Петербург.

Знаменательно, что в начале нового столетия, в 1915 году, в доме № 5 по Офицерской улице, где жил и творил великий русский писатель, открылся книжный магазин «Общественная жизнь», специализировавшийся на продаже книг по русской литературе, науке и искусству.

«НАРУЖНОСТЬ ЕГО БЫЛА ОЧЕНЬ ОРИГИНАЛЬНА…»

На участке современного жилого дома № 6, протяженностью по Офицерской улице в 20 саженей, до 1850 года находился одноэтажный особняк с мезонином, принадлежавший наследникам каретного мастера Ивана Христофоровича Шуберта.

Впоследствии одна из его наследниц, дочь почетного потомственного гражданина, Елизавета Петровна Торшилова, в 1862 году распорядилась воздвигнуть на этом участке большой доходный дом и поручила разработку его проекта талантливому архитектору-строителю А.И. Ланге. Однако по стечению обстоятельств Ланге вынужден был прервать работу над проектом и передал выгодный подряд своему коллеге, архитектору В.Е. Стуккею. По проекту последнего в 1864 году возводится новый четырехэтажный жилой дом. Кстати, в это же время его первый проектировщик архитектор А.И. Ланге, строил по соседству на Офицерской улице дом № 8.

Ул. Декабристов, 6. Современное фото

В 1906 году строение приобрел богатый петербургский промышленник и домовладелец, обрусевший швед Константин Исаевич Розенштейн. Инженер по образованию, владелец завода цементных труб компании «Андре Эллерс», Розенштейн в этот период скупал земельные участки в городе и строил на них доходные дома. В частности, в 1912 году он не без выгоды приобрел два прекрасных больших участка на Петербургской стороне. На одном из них, включенном в проект площади (ныне она носит имя Льва Толстого) на пересечении двух основных транспортных магистралей столицы – Большого и Каменноостровского проспектов, Розенштейн построил красивый многоэтажный жилой дом, привлекающий внимание своеобразием архитектурного решения. Фасад, обращенный на площадь, обработан двумя симметричными шестигранными башнями, поднимающимися выше основного массива дома. Следует отметить, что постройку этого здания начал по собственному проекту будущий его владелец – К.И. Розенштейн, а завершил сооружение архитектор А.Е. Белогруд, использовавший в проекте дома классические образцы, в частности мотивы башен средневековых английских замков.

В 60-е годы XIX столетия в доме № 6 по Офицерской улице снимал квартиру литератор Михаил Ларионович Михайлов. Внук крепостного крестьянина, сын чиновника, он был человеком разносторонне образованным, свободно владеющим несколькими иностранными языками.

М.Л. Михайлов.

Фото 1861 г.

В 1854 году в петербургских журналах публикуются его первые стихи и рассказы. Учась в университете, Михайлов познакомился с Чернышевским, который сразу заметил и высоко оценил выдающиеся способности и душевные качества молодого человека.

В своих воспоминаниях А.Я. Панаева свидетельствует: «Наружность его была очень оригинальна; маленький, худенький, с остренькими чертами лица и с замечательно черными густыми бровями. Веки глаз у него были полузакрыты, в детстве ему делали операцию, но все-таки веки лишены были способности подниматься, вследствие чего глаз почти не было видно. Михайлов носил большие очки; губы у него были до того яркого цвета, что издали бросались в глаза… Михайлов был очень веселого и живого характера».

Делясь своими впечатлениями о М.Л. Михайлове, шестидесятник, публицист и сотрудник «Современника» Николай Васильевич Шелгунов писал: «Как человек Михайлов отличался задушевностью и какой-то женской нервностью; его легко было расстроить и вызвать на глазах слезы. Но это было легко тем, кого он любил. С посторонними или далекими людьми он держал себя с приветливостью, не допускающей особенно близко и даже с оттенком авторитетного достоинства. Точно у него в кармане всегда были колючки, которые он держал наготове…

Михайлов отличался щеголеватостью и обладал особенным талантом, что все на нем выходило как-то хорошо, изящно и опрятно. Этому помогала его тонкая, стройная прямая фигура. Михайлов не был красив, скорее даже некрасив, но он привлекал к себе симпатичностью и сердечностью…».

В конце 1850-х годов М.Л. Михайлов сблизился с Н.А. Добролюбовым и вошел в состав редакции «Современника», где возглавил отдел иностранной литературы, которую прекрасно знал. Статьи о русской и иностранной литературе заняли важное место в его творчестве. Большую известность приобрели его выступления в печати об эмансипации женщин.

Поэт некрасовской школы, Михайлов развивал поэтические традиции декабристов и М.Ю. Лермонтова, а также русское народное творчество. В его наследии – сатира, лирика, песенные интонации. Некоторые его стихи, отмеченные агитационными призывами, гражданской патетикой, действительно стали революционными песнями.

Была еще одна область поэтического творчества, в которой трудно переоценить заслуги Михайлова – это его многочисленные переводы. Простой перечень имен занял бы много места, поэтому назовем лишь самых крупных поэтов: Анакреон, Сафо, Саади, Эсхил, Байрон, Марло, Гете, Шиллер, Шевченко, Петефи, Т. Мур, А. Тениссон, Мицкевич, Бернс, Гартман. Он переводил греческие, австрийские и славянские песни. Задолго до И.А. Бунина Михайлов перевел Лонгфелло. Однако особую славу ему принесли переводы произведений Г. Гейне и П. Беранже. Его переводы «Песен Гейне» А.А. Блок считал «настоящими перлами поэзии». Как у Лермонтова и Тютчева, его переводы становились вполне оригинальными произведениями. Он писал и прозу в духе натуральной школы. Михаил Ларионович был человеком кипучей энергии и широких интересов. В начале 1860-х годов он стал участником революционного подполья. Им написаны две прокламации-воззвания: «Русским солдатам» и «К молодому поколению». Прокламацию «К молодому поколению» отпечатали в «Вольной русской типографии» в Лондоне.

Соратник и друг Михайлова, Н.В. Шелгунов вспоминал: «Михайлов с рукописью прокламации уехал раньше меня – и прямо в Лондон; у меня были другие дела за границей, и я приехал в Лондон, когда прокламация была уже напечатана! Ее было напечатано всего шестьсот экземпляров, и по размеру она была похожа скорее на очень смелую и резкую статью. Теперь вопрос заключался в том, как ее провезти. Хотя таможни в это время были еще не особенно строги, но открыто везти пук прокламаций было все-таки очень доверчиво. Я отклеил в нижней части чемодана Михайлова подкладку, уложил ровно все листы, которые затем накрыл картоном, и тщательно наклеил подкладку. Михайлов благополучно прошел таможенный контроль и в сентябре 1861 года доставил прокламацию в Петербург».

Распространенная в столице и в городах империи, она оказала огромное влияние на умы и чувства молодежи. В листовке утверждалась необходимость самобытного экономического развития России, выборов властей, введения общественного землепользования. В конце сентября 1861 года М.Л. Михайлова по доносу провокатора арестовали. Несмотря на протесты и ходатайства известных русских писателей и поэтов, его предали суду Сената, который приговорил обвиняемого поэта к шести годам каторги и пожизненному поселению в Сибири.

Арест и осуждение Михайлова стали одним из первых репрессивных актов царского правительства по отношению к литераторам.

Н.В. Шелгунов писал: «…Михайлов, сосланный на каторгу, стал святым даже для тех, кто не прочел ни одной его строчки… В воздухе чувствовалось политическое электричество, все были возбуждены, никто не чувствовал даже земли под собою, все чего-то хотели, куда-то готовились идти, ждали чего-то, точно не сегодня, а завтра явится неведомый мессия. Явись такой вождь, наэлектризованная молодежь повторила бы с ним крестовый поход. И вдруг среди этого всеобщего возбуждения неожиданный удар грома и внезапно вырванная жертва. Каждый точно чувствовал в Михайлове частичку себя, и процесс его стал личным делом всякого. Карточки его раскупались нарасхват, у Сената толпились массы, чтобы встретить и проводить его и, если можно, так и взглянуть на него…».

Приговоренного к каторжным работам, Михайлова после унизительного и мрачного обряда гражданской казни, состоявшейся 14 декабря 1861 года на Сытнинской площади Петербурга, отправили на Нерчинскую каторгу, в Забайкалье. Через 4 года каторжных работ, в августе 1865 года, писатель скончался. Ему было всего 36 лет. Потрясенный трагической смертью талантливого писателя и поэта, А.И. Герцен откликнулся в «Колоколе» статьей под заголовком «Убили».

В 70-х годах XIX века в петербургских газетах можно было увидеть рекламное объявление об отличной продукции фабрики и магазина всевозможных ламп. Ламповое заведение предпринимателя Гринберга располагалось на Офицерской улице, в доме № 6, и было основано в 1868 году. Покупателю предлагался широкий ассортимент осветительных приборов: «Лучшие лампы, богатейшие бронзы – люстры, канделябры и прочие осветительные снаряды». Среди прочих «осветительных снарядов» господин Гринберг предлагал также очень дорогие лампы: канделябры золоченой бронзы – за пару до 1400 рублей, люстры с лампами или свечами – до 600 рублей, бра – до 350 рублей, серебряные подсвечники.

В 80-х годах XIX столетия в доме № 6 на Офицерской улице, в квартире 34, поселился известный музыкант и профессор столичной консерватории Сергей Павлович Коргуев. Его имя среди меломанов Петербурга было синонимом блистательного сочетания талантов концертирующего скрипача, утонченного ансамблиста, вдумчивого педагога, передающего свой опыт многочисленным ученикам в области высшей школы скрипичного мастерства. Двенадцать лет он состоял солистом-концертмейстером Придворного оркестра Александра III, около пятнадцати лет возглавлял квартет Императорского Русского музыкального общества, более известный под названием «Ауэровского квартета». Двадцать пять лет профессор вел класс скрипки в Петербургской-Петроградской консерватории.

Лучший ученик профессора Л. Ауэра, С.П. Коргуев по праву занял место концертмейстера симфонического оркестра, впервые созданного из музыкантов, получивших образование в России – выпускников Петербургской и Московской консерваторий. Впоследствии, когда оркестр распутили, Сергей Павлович стал концертмейстером Придворного оркестра Александра III.

Перу профессора Коргуева принадлежат труды научнометодических пособий по скрипичному исполнительству, теории и истории скрипичного искусства.

Его педагогическая работа была активной и успешной, способствовала созданию практической и теоретической основы столичной скрипичной школы. За усердную работу музыкант в 1911 году «всемилостиво жалуется кавалером ордена св. Станислава третьей степени». До 1917 года его класс окончили более пятидесяти скрипачей.

Выпускники класса профессора Коргуева впоследствии сами возглавили кафедры скрипки Московской и Ленинградской консерваторий. Учеником Сергея Павловича являлся заслуженный деятель искусств, профессор, заведующий кафедрой Московской консерватории А. Ямпольский – лауреат конкурса музыкантов 1912 года, награжденный большой серебряной медалью.

В 1917 году по классу профессора Коргуева окончил Петроградскую консерваторию будущий знаменитый музыкант и профессор Ленинградской консерватории Ю.И. Эйдлин, воспитавший целую плеяду известных музыкантов скрипичного мастерства: Б.Сергеева, М. Ваймана, Б. Гутникова, А. Казаринову и многих других.

Класс высшего скрипичного мастерства под руководством профессора Коргуева успел окончить (до отъезда учителя за границу) и Вениамин Шер – талантливый скрипач, выдающийся педагог и композитор.

По своей сути деятельность Сергея Павловича Коргуева в консерватории соответствовала объему работы декана оркестрового факультета. Любопытно, что в списке должностных лиц сотрудников Петроградской консерватории его фамилия, председателя Совета оркестрового отдела, стоит после фамилии ректора учебного заведения, известнейшего композитора, дирижера и профессора А.К. Глазунова. Условия жизни, критическая ситуация тех лет и разрушение ранее существовавших традиций после Октябрьского переворота 1917 года вынудили профессора Коргуева уехать за границу.

В 1922 году художественный совет Петроградской консерватории принял постановление и направил в Москву письмо-ходатайство, в котором ректор учебного заведения, профессор А.К. Глазунов писал: «При сем считаю необходимым добавить, что профессора А.А. Винклер и С.П. Коргуев не пользовались отпуском в течение двадцатилетней службы и в настоящее время нуждаются в продолжительном отпуске и лечении для исправления совершенно расстроенного их здоровья». В июне 1925 года профессор Коргуев с семьей уезжает на лечение в Германию.

Больше он в Россию не вернулся и так же, как ректор консерватории профессор А.К. Глазунов, остался работать за границей. Газета русских эмигрантов «Новое русское слово», издававшаяся в Нью-Йорке, в 1929 году приветствовала приезд знаменитого скрипача и педагога в Америку.

Имя выдающегося русского музыканта и профессора Петербургской консерватории С.П. Коргуева в Советской России было забыто на долгие годы. Его даже вычеркнули из всех справочников и музыкальных энциклопедий.

Своеобразной памятью об одном из выдающихся отечественных музыкантов сегодня служит архивная справка-удостоверение профессора С.П. Коргуева, подписанная ректором консерватории профессором Глазуновым и проректором Оссовским 28 июня 1924 года: «Правление Ленинградской государственной консерватории настоящим удостоверяет, что свободный художник Сергей Павлович Коргуев – человек совершенно безупречных и твердых нравственных правил, в течение всей своей службы ни разу не давал ни малейшего повода усомниться в его моральной устойчивости, неизменно пользуется общим уважением и авторитетом как среди профессуры, так и студенчества и отдает все свои силы и время на работу в консерватории».

Позднее, в 1901 году, в доме № 6 на Офицерской улице жил издатель военной и юридической литературы Н.В. Васильев, а также редактор и издатель популярного журнала «Самокат и мотор» Н.А. Орловский. Во флигеле дома № 6 располагалась типография, директором которой был тот же Николай Васильевич Васильев, а в первом этаже здания был открыт магазин военной книги. Братья Орловские, Николай Александрович и Петр Александрович, арендовали здесь помещение для конторы редакции еженедельного журнала «Самокат и мотор», в котором регулярно публиковались интересные сведения и материалы о первых отечественных автомобилях и самокатах (велосипедах). Годовая подписка на этот журнал составляла тогда 4 рубля.

В предреволюционные годы в доме поселился с семьей известный дирижер Мариинского театра Николай Андреевич Малько. В 1925 году он занимал место за дирижерским пультом Ленинградской филармонии и одновременно в качестве профессора преподавал в консерватории.

В 1928 году музыкант покидает Родину и живет за границей. Он организовал в Сиднее симфонический оркестр и стал его бессменным руководителем. Сиднейский симфонический оркестр получил широкую популярность и известность не только в Австралии, но и далеко за ее пределами. В 1956 году гастроли этого знаменитого коллектива под руководством Н.А. Малько с большим успехом прошли на родине музыканта – в Ленинграде.

НА УГЛУ ОФИЦЕРСКОЙ И ФОНАРНОГО ПЕРЕУЛКА

Современный угловой дом № 7 выходит своими фасадами на бывшую Офицерскую улицу и Фонарный переулок. По мнению историка П.Н Столпянского, название, данное Фонарному переулку, связано с некогда находившимся здесь одноименным питейным заведением. По другой версии, полагают, что наименование переулка, как, впрочем, и известного всей округе питейного дома, произошло от многочисленных фонарных мастерских, организованных здесь еще в петровские времена.

Однако при строительстве новой столицы переулок первоначально звался Материальным – на нем выгружали строительные материалы, доставляемые сюда по реке Мье (Мойке).

Ул. Декабристов, 7. Современное фото

В начале XIX века на участке современного жилого дома № 7 находился двухэтажный особняк купца Федора Васильевича Кулебякина. Принадлежавший ему участок по Офицерской улице составлял в то время 22 сажени. Во второй половине XIX столетия каменный особняк купца Кулебякина приобрел потомственный почетный гражданин, купец первой гильдии А.В. Зверков. В 1857 году он снес это строение и на его месте воздвигнул большой четырехэтажный доходный дом, где кроме квартир предусмотрел размещение меблированных комнат.

Автором проекта нового дома и его строителем был известный столичный архитектор Николай Павлович Гребенка, брат украинского писателя Е.П. Гребенки. В то время строительство доходных домов велось в городе очень высокими темпами. Архитектор Гребенка поставил своеобразный рекорд при возведении жилого здания купцу и фабриканту В.Г. Жукову на углу Садовой и Гороховой улиц. Четырехэтажный дом, спроектированный им, ооружен там под руководством архитектора всего за 50 дней. Рассказывая об этом, корреспондент журнала «Иллюстрация» восторженно писал: «9 августа на углу Садовой и Гороховой начали ломать старый каменный дом, а около половины октября на этом месте уже красовался под крышей новый каменный дом, в четыре этажа, с подвалом, изящной благородной архитектуры, словно волшебством созданный капиталом, стараниями Жукова и талантом молодого архитектора Н.П. Гребенки!»

Архитектор, имевший в избытке крупные подряды, построил и перестроил в Петербурге десятки жилых зданий. Все доходные дома этого самого популярного архитектора-строителя XIX века, как и возведенный им дом № 7 на Офицерской улице, строились не только быстро, но и очень экономично. Специализируясь на «скоростном строительстве» недорогих и экономичных доходных домов, архитектор Н.П. Гребенка дал интересные образцы предельно упрощенной трактовки неоренессансных мотивов в виде системы плоских поэтажных лопаток. Первые этажи его домов, как правило, обрабатывались несложным рустом.

В 70-х годах XIX века в доме № 7 на Офицерской улице размещалась частная женская гимназия господина Кнорре. При учебном заведении существовал пансионат для гимназисток. Годовая стоимость обучения с полным пансионом составляла тогда 150 рублей, с полупансионом – 84 рубля и для приходящих учащихся – 36 рублей.

В этом же доме на Офицерской улице находилась приемная медицинского попечителя о бедных доктора Отрошкевича, состоявшего в штате медико-филантропического комитета Императорского человеколюбивого общества. Врач принимал больных с 8 до 10 часов ежедневно.

Больным, предъявлявшим доктору свидетельство попечительства бедных о праве на бесплатное получение лекарств, прописывались медикаменты за счет комитета Императорского человеколюбивого общества. Врач для бедных был обязан по первой просьбе навещать в квартирах больных, не способных явиться к нему на прием.

Доктор Отрошкевич также содействовал в помещении больных в одну из городских больниц и помогал бедным пациентам получать пособия, улучшавшие их содержание в медицинских учреждениях в процессе лечения. В обязанности врача для бедных входило выполнение обязательных профилактических прививок своим пациентам, подбор и выдача им бесплатных протезов, бандажей и очков.

В начале XX века в этом доме на четвертом этаже занимал угловую квартиру № 19, выходившую окнами на Офицерскую улицу и Фонарный переулок, Виктор Павлович Коломийцев, известный столичный музыкальный критик. Юрист по образованию, он окончил не только Петербургский университет, но и музыкальные курсы Е.П. Рапгофа. По настоятельной рекомендации А.Г. Рубинштейна Виктор Павлович продолжил свое творческое образование в Петербургской консерватории по классу фортепьяно у К.К. Фан-Арка. В 1903 году А.А. Суворин, владелец газеты «Русь», пригласил его на работу в качестве музыкального обозревателя и критика. В своих статьях Коломийцев активно выступал за широкое развитие русского национального искусства, за реализм на оперной сцене. Всесторонне образованный музыкант и литератор, признанный знаток отечественного и западного искусства, Виктор Павлович был еще и прекрасным переводчиком.

Мастерство Коломийцева высоко оценивали известные музыкальные издательства России. Ведущие театры постоянно пользовались его услугами, а к советам этого музыкального критика прислушивались выдающиеся певцы того времени (Шаляпин, Собинов, Ершов, Нежданова и другие деятели отечественного искусства и Императорской оперной сцены). Виктор Павлович особенно близко дружил с Леонидом Собиновым, тогда еще начинающим молодым певцом. Нередко после спектаклей и торжественных юбилеев к Коломийцевым, на четвертый этаж дома № 7 по Офицерской улице, приходили знаменитые артисты, певцы и музыканты – Л.В. Собинов, Ф.И. Шаляпин, Н.Н. Фигнер, И.В. Ершов, М.Н. Кузнецова-Бенуа, И.В. Тартаков, А.И. Зилоти, С.А. Кусевицкий, В.Э. Мейерхольд, П.З. Андреев, Л.А. Андреева-Дельмас и др. В кабинете Виктора Павловича допоздна засиживались гости. Здесь разгорались бурные споры и возникали интересные дебаты.

Особенно частым гостем в этом доме был Леонид Витальевич Собинов, он считался в семье музыкального критика своим человеком. Дети Коломийцевых очень привязались к певцу. Его любимцами были Дмитрий, которого Леонид Витальевич ласково прозвал Капустиком, и пятилетняя Елена с длинными золотистыми волосами. Увлеченный в то время «Лоэнгрином», певец, увидев девочку, невольно воскликнул: «Это настоящая Эльза Брабантская!» Девочка обиделась и сердито ответила на реплику Собинова: «Я – не барабан». С тех пор это прозвище прочно закрепилось за дочерью музыкального критика.

Л.В. Собинов

Леонид Витальевич всегда приходил к друзьям с необычными и оригинальными подарками для детей. Елена Викторовна («Эльза Брабантская») вспоминала, как великий певец у них в детской превращался в веселого озорника, принимающего активное участие в играх и шалостях, бегая наперегонки с ними по всей квартире. Дети искренне привязались к Собинову и всегда горько плакали, когда певец уходил домой или их отправляли спать.

Многочисленные магазины и мастерские, до революции размещавшиеся почти в каждом жилом строении на Офицерской, придавали своеобразное оживление этой сравнительно тихой и чопорной улице. Не был исключением и дом № 7, в его первом этаже находились два магазина: молочных продуктов «Братья Сумаковы» и мясная лавка купца Николая Михайловича Коростелева. Эти торговые заведения славились на всю округу широким ассортиментом свежей и доброкачественной продукции. Во флигеле дома, начиная с 1870 года, размещалась типография Н.А. Неклюдова.

«ШАХМАТНАЯ ШИФРОВКА»

Доходный дом № 10 по Офицерской улице расположен на участке старого одноэтажного каменного жилого строения купца Андрея Христиановича Вилька с братьями, возведенного на рубеже XVIII–XIX веков.

С середины XIX века домом владели бароны Стандершельды, сановные богатые домовладельцы. По их распоряжению в 1860 году архитектор М.Ф. Петерсон, сотрудник архитектора Николая Леонтьевича Бенуа, разработал проект и соорудил на месте особняка купца Вилька большой четырехэтажный жилой дом под жильцов. Здание выделялось оригинальной композицией, изысканным рисунком деталей и сдержанным благородством.

Ул. Декабристов, 10. Здесь жил шахматист М.И. Чигорин. Современное фото

Начиная с 1870 года в доме снимал квартиру известный русский шахматист Михаил Иванович Чигорин, организатор шахматного движения в России. В 80-90-х годах XIX века Чигорин по всеобщему признанию – главный претендент на шахматную мировую корону. Однако в матчах 1889 и 1892 года с чемпионом мира В. Стейницем Чигорин потерпел поражение. В 1898–1903 годах Михаил Иванович – победитель трех Всероссийских шахматных турниров. Одержал победы в международном турнире в Нью-Йорке (1889), Будапеште (1896), Вене (1903). Выиграл матчи из двух партий по телефону: «Петербург-Лон-дон» (1886–1887) и со Стейницем (1890–1891); а также матч у Ласкера (1903). Чигорин – инициатор создания шахматных организаций во многих городах России. Он редактор-издатель петербургских журналов «Шахматный листок» и «Шахматы». Михаил Иванович вел все шахматные разделы в еженедельнике «Всемирная иллюстрация» и газете «Новое время», он – признанный автор многочисленных теоретических разработок в началах и концовках шахматных партий.

Русский шахматист М.И. Чигорин. Фото 1890 г.

В первых числах ноября 1878 года кружок петербургских любителей шахмат, проводивших борьбу на двух досках по переписке с московским любительским кружком, охватило волнение. По условию матча ответные ходы сообщались по почте не позже чем через 3 дня, но прошло уже два предусмотренных регламентом срока, а москвичи молчали. Сдаться они не могли: положение на досках складывалось в их пользу. Наконец в ответ на неоднократные запросы, поступило долгожданное сообщение с очередными шахматными ходами. Что же вызвало эту непонятную для Чигорина и петербургских шахматистов задержку?

Чтобы понять причину сбоя в матче двух столиц, следует коротко напомнить об обстановке в стране осенью 1878 года. В России нарастали волнения рабочих и крестьян. Листовки партии «Земля и воля» призывали народ к открытому неповиновению правительству. В августе народник Сергей Кравчинский убил шефа жандармов III отделения Н.В. Мезенцева. В дни матча (1 ноября) вышел первый номер подпольно-революционной газеты «Земля и воля» с открытыми призывами к восстанию. И надо же случиться такому совпадению! Бдительные чиновники почтамта перехватили «подозрительную» открытку из Москвы с загадочным буквенно-цифровым шифром.

Шахматисты Э. Ласкер, М.И. Чигорин, В. Стейниц за разбором шахматной партии.

Фото. Санкт-Петербург, 1891 г.

Вот ее текст: «Санкт-Петербург. Офицерская улица, д. № 10, кв. 15. Михаилу Ивановичу Чигорину. 29 октября 1878 г.

В конце этого зашифрованного послания шел открытый текст:

«Вполне согласен с Вашими вариантами при ходе d5. Наш клуб помаленьку растет. Игроки-то все плохие – не выдается ни одной хорошей партии.

Ф. Бовыкин».

Перехваченную «шифровку» немедленно доставили в III отделение, ведавшее расследованием контрреволюционных заговоров. Было сделано предположение, что это зашифрованный приказ народников о всеобщем восстании. Над текстом безрезультатно работали лучшие дешифровальщики столицы. Ситуация особенно осложнилась после того, как через несколько дней чиновники почтамта принесли вторую «шифровку» из Москвы, полностью повторяющую «закодированный» текст первой, но уже с иной припиской открытым текстом: «Крайне удивлен неисправностью почты. Письма Вам и г. Ш. были лично мною опущены в почтовый ящик после совещаний у Шмидта».

Обе открытки жандармы доставили самому председателю Совета Министров, графу П.А. Валуеву, с надеждой получения благодарности и наград за оперативную работу по ликвидации государственного заговора. Высоких чинов жандармского управления удивила и разочаровала спокойная реакция главы российского правительства на их экстренное сообщение. Их поразил текст скорой и лаконичной резолюции, начертанной на представленных «секретных» документах четким каллиграфическим почерком его сиятельства. В углу документа было написано всего одно слово «Шахматы!!!»

Говорят, что Петр Александрович, возвращая открытки чиновнику III отделения устно прибавил еще несколько крепких и весьма нелицеприятных выражений в адрес бдительных, но совершенно не сведущих в шахматной игре жандармов. Дело прекратили, однако открытки жандармы арестовали и упрятали на хранение в архив III отделения. Их содержание так и осталось неизвестным Михаилу Ивановичу Чигорину, который как редактор «Шахматного листка» являлся посредником в матче. Игра дальше продолжалась без каких-либо осложнений, но шахматисты до конца своей жизни пребывали в неведении о причинах перебоя в историческом матче двух столиц. В 1958 году историк С. Волк, работая в Центральном государственном историческом архиве в Москве, обнаружил среди секретных документов III отделения эти две злополучные открытки, на которых соответствующими символами были записаны ответные шахматные ходы московских партнеров по матчу.

Позднее, в начале века в доме № 10 по Офицерской улице размещались Итальянское генеральное консульство и Петербургское филармоническое общество. Его почетным директором был композитор и дирижер Мариинского театра Э.Ф. Направник, автор оперы «Дубровский», живший неподалеку, на Офицерской улице, в огромном жилом доме № 27 (квартира музыканта выходила окнами на Крюков канал).

Филармоническое общество занимало квартиру № 5, в которой проходили регулярные заседания его правления и принимались посетители. Высочайше утвержденное Санкт-Петербургское филармоническое общество «имело целью возбуждать в публике интерес к древней и новейшей классической музыке». Кроме того, оно оказывало «воспомоществование вдовам и сиротам артистов, бывших действительными членами сего общества». В действительные члены принимались только оркестранты Императорских санкт-петербургских коллективов и театров. Лица, принятые членами общества, вносили в его кассу вступительный взнос (50 рублей) и ежегодный – в размере 24 рублей.

По материалам отчета правления Музыкального филармонического общества за 1905 год, пенсией пользовались на тот период 25 вдов и сирот артистов оркестров Императорских театров.

Приказчик домовладельца, выполняя распоряжение барона Стандершельда о повышении доходности строения и участка, регулярно сдавал в аренду не только квартиры в жилом доме, но и его дворовый флигель. В конце XIX – начале XX века в последнем размещался склад резиновых изделий Роберта Квернера. Журнал «Нива» в 1891 году сообщал: «На Офицерской улице № 10 имеется большой выбор накидок от дождя из серой резиновой материи, 30 вершков длины, по 5 рублей; пальто, крылатки, дамские ротонды из материала Товарищества Российско-Американской резиновой мануфактуры».

ЗДЕСЬ ЖИЛ А.С. ГРИН?

Современный жилой дом № 11 на улице Декабристов возведен на участке бывшей усадьбы богатого петербургского купца Христиана Егоровича Зиберта, построившего здесь в конце XVIII века особняк для своей семьи. Впоследствии здание дважды перестраивалось новым владельцем, генерал-майором Николаем Михайловичем Евреиновым, и его наследниками.

Ул. Декабристов, 11. Считают, что здесь жил А. Грин.

Современное фото

В 1839-1840-х годах академик архитектуры Вильгельм Яковлевич Лангваген разработал оригинальный проект расширения старой застройки, а в 1863–1864 годах архитектор Алексей Федорович Заручевский произвел дополнительные работы по превращению здания в современный, по тем временам, доходный дом. Четырехэтажное жилое здание середины XIX столетия сохранило свой внешний вид до наших дней.

Мемориальная доска на доме № 11 по ул. Декабристов

Памятная доска на фасаде здания напоминает: «В этом доме в 1921-22 годах жил и работал известный советский писатель Александр Грин». Вероятно, здесь, на территории загадочной Коломны, работал над своими романтическими фантазиями сумрачный Александр Степанович Гриневский, автор повестей, вызывающих веру в высокие нравственные качества человека. На Офицерской улице, в промерзшем и голодном Петрограде, куда приходили тревожные сводки с фронтов Гражданской войны, рождалась книга «Алые паруса» – произведение, дарящее не одному поколению наших соотечественников чувство уверенности и надежды на удачу.

Факт действительного проживания известного писателя-романтика в доме № 11 по бывшей Офицерской улице подтверждается не только официальным памятным знаком, укрепленным на стене здания, но и целым рядом исторических публикаций на эту тему (А.М. Блинов, В.Г. Исаченко и др.). О том, что А.С. Грин в 1921-22 годах в самом деле здесь жил и работал, свидетельствуют также и материалы коллекции известного краеведа и историка Петербурга С.М. Вяземского, хранящиеся ныне в Центральном государственном архиве литературы и искусства.

Аргументы достаточно веские и авторитетные. Однако, несмотря на это, должен признаться, что меня не оставляли сомнения в справедливости подобных утверждений.

Пытаясь разыскать более обстоятельную информацию о периоде жизни голодного и больного писателя на улице Декабристов в годы режима военного коммунизма, я ознакомился с несчетным числом достаточно подробных биографических справок, воспоминаний очевидцев и знакомых Грина. Ни в одном из документов не приводились сведения о том, что он действительно жил в этот период времени на бывшей Офицерской улице. Официальные отечественные справочники о городских мемориальных досках деятелям культуры вообще не упоминают о том, что в Ленинграде когда-то была установлена памятная доска писателю А.С. Грину.

Александр Грин.

Портрет работы А. Васина

В своих сомнениях я оказался не одинок. Сотрудник музея А. Блока, искусствовед и знаток Коломны, Ю.Е. Галанина полностью разделила со мной подобные сомнения. Сделав несколько лет тому назад запрос в официальное городское ведомство, она, к своему удивлению, не получила вразумительного ответа о мотивах и основаниях, позволивших муниципальным властям принять решение об установлении на доме № 11 по улице Декабристов мемориальной доски писателю А.С. Грину.

В 1991 году петербургское издательство «Свеча» выпустило в свет историческоие исследование Е.З. Куферштейн, К.М. Борисова и О.Е. Рубинчик под названием «Улица Пестеля (Пантелеймоновская)», в котором между прочим сообщалось: «.недавно на доме № 11 (По улице Пестеля. – Авт.) появилась мемориальная доска, посвященная М.П. Мусоргскому, Н.А. Римскому-Корсакову и П.И. Чайковскому. С ней мог бы соседствовать еще один памятный знак, отмечающий, что здесь в 1921-22 годах жил и работал писатель-романтик А.С. Грин». Далее авторы исторической монографии довольно уверенно утверждают: «.по недоразумению этот период жизни Грина в Петрограде увековечен мемориальной доской на доме 11… по улице Декабристов, где он никогда не жил!»

В своих воспоминаниях жена писателя Н.Н. Грин также свидетельствует: «В 1921 году в мае, в первый год нашей женитьбы, мы сняли комнату на Пантелеймоновской улице, в доме № 11, что недалеко от церкви Пантелеймона и Соляного городка». Авторы книги на этом основании справедливо утверждают: «Здесь Александр Грин после долгих лет неприкаянной жизни пытался наладить нормальный семейный быт. Он снял у вдовы чиновника большую, но нелепо обставленную комнату, где стояли рояль, трельяж, будуарный атласный диванчик и висел огромный портрет хозяев квартиры в золоченой раме, но не на чем было спать. Переезд оказался несложен, так как весь багаж писателя состоял из связки рукописей, портрета и нескольких фотографий первой жены.».

Каким же образом могло возникнуть мнение, что к жизни писателя имел отношение дом № 11 на Офицерской улице? Если в этом случае произошла ошибка, то, безусловно, адрес для мемориальной доски А. Грина, вероятно, определяли без достаточного исследования исторических документов, положась на свидетельства недостаточно компетентных лиц.

Так кто же прав? Действительно ли Александр Грин никогда не проживал в доме № 11 по бывшей Офицерской улице? Ответить на этот вопрос, наверное, может только Управление культуры мэрии Санкт-Петербурга, ведь это его чиновники обычно готовят проекты официальных актов об установлении мемориальных досок на стенах зданий города.

Долго, вплоть до 1918 года, здание, не выделяясь из ровного ряда многоэтажной застройки Офицерской улицы, честно тянуло лямку рядового доходного дома с квартирами, сдаваемыми внаем. Часто жильцы, желая компенсировать хотя бы часть вносимой ими квартирной платы, в свою очередь нередко сдавали отдельные комнаты. А некоторые, наиболее предприимчивые, арендовали у хозяина дома целые этажи, обставляли их мебелью и даже приглашали жильцов на «полный пансион», с ежедневными обедами от хозяев и услугами. Подобные меблированные комнаты в доме № 11 постоянно держали две деловые женщины – Анна Тихоновна Иванова и Мария Степановна Шунина.

В петербургских газетах и журналах часто появлялись яркие рекламные объявления известной химической фирмы «Патим де Ботте», снабжавшей столичных дам «радикальными и эффективными» косметическими средствами. Иллюстрированный журнал литературы, политики и современной жизни «Нива» регулярно публиковал рекламные сведения «о живительном и всемирно известном креме» этой фирмы. Рекламу почему-то всегда украшала голая фигурка красивого малыша, на своих слабеньких ручонках поднимавшего огромную упаковку с чудодейственным фирменным снадобьем. Ну как не купить этот крем, если реклама авторитетно заявляла: «Это единственно признанный женщинами всего мира препарат, бесспорно, удаляет веснушки, угри, пятна, загар, морщины и другие дефекты лица». Склад для хранения готовой продукции и химического сырья фирма постоянно арендовала у владельца доходного дома № 11, а в квартире 22 располагалась достаточно представительная официальная контора этого предприятия.

Здесь же в начале ХХ века жил известный петербургский ювелир – золотых дел мастер – Юлиус Нюман. Его мастерская находилась в первом этаже здания.

В 1914 году, в полном соответствии с волей покойного домовладельца, наследники генерала открыли в здании приют имени Н.М. Евреинова для вдов и сирот офицеров Гвардейского корпуса.

В ДОМЕ КУПЦА ПОНОМАРЕВА

На месте жилого дома № 12 на Офицерской улице в начале XIX века располагалось небольшое каменное строение купца Ивана Софроновича Исаева.

В 1875 году дом купил у наследников купца состоятельный подрядчик-строитель Иван Иванович Бодин, он не только частично перестроил старое здание, но и выделил в нем несколько меблированных комнат, препоручив это хозяйство обрусевшему немцу Иоганну Карловичу Брунсу. В конце XIX века дом перешел к потомственному почетному гражданину, купцу первой гильдии Михаилу Яковлевичу Пономареву, трудами и капиталами которого в 1900 году здание было надстроено на один этаж. Проектные работы и строительство осуществлял архитектор К.К. Маслов.

Ул. Декабристов, 12. Здесь жил полярник Г. Я. Седов. Фото 1930-х гг.

Дом купца Пономарева, выходящий на угол Офицерской улицы и Фонарного переулка, связан с именем знаменитого исследователя Северного полюса Георгия Яковлевича Седова, снимавшего в начале XX века здесь квартиру.

С 1902 года Седов участвовал в гидрографических экспедициях в Северном Ледовитом океане. Во время русско-японской войны он командовал миноносцем. Мечта достигнуть полюса была Седову дороже всего на свете. В 1912 году Георгий Яковлевич выступил с проектом санной экспедиции к Северному полюсу. Согласие он получил, но с какими трудностями она готовилась! Не на средства государства – на скудные частные пожертвования. Только человек потрясающего мужества мог не пасть духом и не отступиться от намеченной цели.

Экспедиция Седова отправлялась из Архангельска. Готовый к отплытию в неведомое двухмачтовый «Святой Фока» принимал родственников и друзей команды. Дул резкий северный ветер. Его сильные порывы пробирали участников экспедиции и провожающих «до костей». И это в августе! Свирепым, холодным дыханием Арктика давала знать о себе. Провожающие покинули корабль, и «Святой Фока» медленно отчалил от стенки Соломбальской пристани, увозя первую русскую экспедицию на Северный полюс.

Путешествие проходило в крайне тяжелых условиях. Затертый льдами корабль лег в дрейф. На зимовке не хватало самого необходимого. Люди бедствовали и несли потери. Седов тяжело заболел цингой, но выход первой русской экспедиции к полюсу не отменил. Его пытались отговорить. Безуспешно. «Пришло время. Сейчас мы начнем первую попытку русских достичь Северного полюса, – сказал Седов при прощании. – Я не сомневаюсь в том, что, изучив полюс и районы, прилегающие к нему, мы разгадаем величайшую загадку природы. Среди северных льдов, где рождаются циклоны, где властвуют неизученные морские течения, мы сумеем найти разгадку климата, а следовательно, найти путь к покорению засухи, заморозков и других стихийных бедствий. И я верю, что так оно и будет, может быть не теперь… Но разве мы не должны думать о будущем». Больной Георгий Яковлевич вместе с двумя матросами отправился в смертельно опасный путь. Три собачьих упряжки исчезли за торосами бухты Тихой.

Г.Я. Седов.

Фото 1912 г.

Седов шел вперед, слабея с каждым днем, с каждым часом, превозмогая мучительные боли в ногах. Три человека упрямо продвигались на север, к полюсу. Наступил момент, когда он уже не мог сам идти – матросы тащили нарты, на которые уложили ослабевшего начальника экспедиции. Седов с трудом сам сделал последнюю запись в путевом дневнике. Почерк умирающего, ослабленного, больного человека: «16 февраля (1 марта) 1914 года. Увидели выше гор впервые милое, родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! При виде его в нас весь мир перевернулся. Привет тебе, чудеснейшее чудо природы! Посвети нашим близким на Родине.».

Сколько ни уговаривали матросы вконец ослабевшего Седова вернуться обратно, ничего не помогло. Он приказал двигаться на север. Через четыре дня (20 февраля) Георгий Яковлевич умер на руках своих спутников – матросов Г.В. Линника и А.М. Пустошного. Они похоронили его в ледовой могиле и с большими трудностями, потеряв шесть собак, сумели вернуться в бухту Тихую, где дрейфовал «Святой Фока».

В доме № 12 на Офицерской героя-полярника осталась ждать его молодая жена – Вера Валерьяновна Седова, чья жизнь была полна мечтами и делами любимого человека. Вначале для нее приходили от Георгия Яковлевича письма с Новой Земли. А затем мучительное напрасное ожидание. Неизмеримо долго тянулось время – без писем, полное неизвестности и тревоги за судьбу экспедиции и любимого супруга… Почти два года. И вдруг сообщение – «Фока» возвратился. Но без начальника экспедиции. Еще долго, очень долго Вера Валерьяновна не могла поверить и свыкнуться с мыслью о гибели мужа.

Но вот наконец пришло печальное письмо, положившее конец сомнениям. Писал любимый матрос Седова – Иосиф Кизино, спутник Георгия Яковлевича в его предыдущих плаваниях:

«Многоуважаемая Вера Валерьяновна!

В день выхода к Северному полюсу дорогого моего начальника Георгий Яковлевич на случай смерти завещал мне и господину Кушакову, кто останется из нас в живых, доставить в целости Вам следующее <…> письмо закрытое, дневник, веденный им до последнего дня перед выходом к полюсу, отчет о колымской работе и все деловые бумаги. Все было зашито в белый холст за сургучовой печатью Георгия Яковлевича и адресовано Вам.». Вскоре ей доставили этот пакет, в нем были ценнейшие документы – посмертный дар Отечеству от Седова, погибшего во льдах Арктики, на 82-м градусе северной широты, вблизи от острова Рудольфа.

ШАХМАТНЫЙ КЛУБ

История участка дома № 14, расположенного на Офицерской улице, известна со второй половины XVIII века. Здесь тогда находилось небольшое двухэтажное каменное строение, принадлежавшее вдове купца Зибина. В 1878 году жилое здание перестроил архитектор Александр Иванович Вальберг по просьбе новой владелицы дома, графини

Марии Ивановны Остен-Сакен, являвшейся хозяйкой еще четырех доходных домов в Петербурге. Строительные работы не повредили первоначальный архитектурный облик старинного особняка, сохранивший до наших дней характерные черты постройки 1830-х годов.

Начиная с 1915 года вплоть до великих трагических потрясений 1917 года домом владела княгиня Ольга Владимировна Урусова, фрейлина императрицы Александры Федоровны и дочь действительного статского советника князя В.П. Урусова – последнего отпрыска старинной знатной дворянской фамилии.

В 1869 году дом получил широкую известность в городе – в нем разместился шахматный клуб. Об этом много писали, сюда приезжали корреспонденты столичных газет.

29 мая 1869 года утверждается «Устав Общества любителей шахматной игры в Санкт-Петербурге». 4 июля того же года в кафе ресторатора Вольфа состоялось первое собрание учредителей общества, в котором участвовали 12 шахматистов: И.С. Шумов, Н.Д. Ахшарумов, М.С. Бескровный, Ф.Э. Брандт, Н.А. Михайлов, О.И. Старынкевич, Ласло Шандер, В.И. Тимофеев, Э. Фридрих, М.В. Кемер, М.А. Пономарев и Ф.И. Мизе. Избрали комитет общества во главе с его председателем – И.С. Шумовым.

12 октября 1869 года газета «Голос» опубликовала статью, в ней сообщалось: «Любителей и любительниц шахматной игры ожидает приятная новость. С разрешения Правительства в Петербурге учреждается шахматный клуб. Квартира для клуба уже нанята в Офицерской улице, 14, клуб будет открыт в первых числах будущего месяца. За право быть членом нового клуба мужчины и дамы платят в первый год 18 рублей, следующие годы – по 12 рублей». И действительно, 30 ноября 1869 года в доме № 14 по Офицерской улице состоялось торжественное открытие первого шахматного клуба в нашем городе.

ОСОБНЯК С КАРИАТИДАМИ

Угловой участок (угол Офицерской улицы и Прачечного переулка), где сейчас находится современный дом № 17, ранее принадлежал купцу первой гильдии Хилькевичу. В середине XIX века он купил у наследников купца Карла Гейприха старый двухэтажный особняк, на месте которого в 1860 году академик архитектуры Яков Иванович Реймерс возвел красивый четырехэтажный дом, богато украсив его парадный фасад. В его компоновке архитектор отошел от традиций классики и использовал прием поэтажной обработки ордером. Первый этаж, отделанный рустовкой, выполнен из штукатурки, удачно имитирующей каменную кладку. Второй этаж жилого здания украшен таинственными фигурами кариатид. Парадный фасад особняка привлекал внимание своим необыкновенным, величественным видом и резко выделялся в окружающей его плоскостной застройке Офицерской улицы.

Ул. Декабристов, 17. Особняк с кариатидами. Фото 1939 г.

Судьба дома сложилась сравнительно благополучно.

Внешне по сию пору он мало изменился. Таким его видели наши предки, таким он сохранился в памяти замечательных русских музыкантов.

Фрагмент фасада дома

№ 17. Современное фото

Летом 1861 года 25-летний композитор, блестящий пианист и признанный глава группы музыкантов, с легкой руки В.В. Стасова названной «Могучей кучкой», Милий Алексеевич Балакирев переехал в дом Хилькевича на углу Офицерской улицы и Прачечного переулка (ныне ул. Декабристов, 17/9). По-прежнему у него в доме собирались друзья-музыканты – теперь по средам. Кроме них посетителями балакиревских «сред» стали многие известные литераторы, художники и просто любители музыки. Особенно часто у Балакирева бывал известный хоровой дирижер Гавриил Якимович Ломакин. Друзей объединяла идея создания бесплатной музыкальной школы, она по их замыслу должна была способствовать демократизации музыкального образования в России и могла бы на равных конкурировать с Петербургской консерваторией, представлявшейся им воплощением казенщины и рутины, очагом пропаганды немецкой музыки, мешавшей развитию национального русского искусства.

М.А. Балакирев.

Фото 1858 г.

Хронологически Консерватория и бесплатная музыкальная школа Балакирева открылись почти одновременно – в 1862 году, и оба учебных заведения, по существу, служили общей цели – несли музыкальную культуру в широкие народные массы. Петербургская консерватория стала детищем Русского музыкального общества, учрежденного в 1859 году по инициативе А.Г. Рубинштейна, выступившего на церемонии ее открытия и четко определившего тогда ее задачу: «Развитие музыкального образования, вкуса к музыке в России, а также поощрение отечественных талантов».

В комитет Русского музыкального общества входили прогрессивные деятели и известные музыканты. В число членов комитета включили и В.В. Стасова. Помимо устройства симфонических и камерных концертов Музыкальное общество открыло сначала в Петербурге, а затем и в Москве музыкальные классы, ставшие впоследствии основой двух замечательных отечественных консерваторий. Вероятно, возмущение у членов балакиревского кружка вызвали некоторые досадные недостатки и огрехи, возникшие на первых организационных этапах создания консерватории. Именно их они трактовали как существенные и даже преднамеренные пороки.

Конец ознакомительного фрагмента.