Глава 5
Очаровательная блондинка с прекрасными голубыми глазами, сеньорита Доротея Леррас была столь хороша собой, что никто бы не принял ее за мексиканку даже в Париже, несмотря на величину ее бриллиантов и длину жемчужных ожерелий. Доротея обладала не только красивым лицом, но и необыкновенно стройной фигурой, которой в античные времена позавидовала бы любая гречанка. Единственное, что могло показаться странным в ее облике, так это привычка, внезапно перестав улыбаться, пристально смотреть мужчинам прямо в глаза. Некоторые не выдерживали и секунды такого испытующего взгляда. Но высокий красавец дон Эмилиано Лопес не принадлежал к их числу и поэтому пользовался особой благосклонностью красавицы.
Дон Томас Леррас, владелец обширнейших и богатейших земель, бесчисленных голов скота и миллионов песо, не колеблясь, принимал дона Эмилиано за будущего зятя. Он всегда побаивался, что его прекрасная дочь может польститься на какой-нибудь иностранный звучный титул, тогда как ему, как любому истинному мексиканцу, доподлинно было известно, что нет такого иностранного титула, которой мог бы сравниться по знатности и благородству со старинной кастильской кровью родов, с незапамятных времен обосновавшихся в Мексике. А у Лопеса, как и у самого Лерраса, кровь была чистой и древней, истинно мексиканской.
Томас Леррас сидел у окна и смотрел на патио, где на столбе для бичеваний безжизненно обвис привязанный за подмышки пеон. Колени истязаемого касались земли, тело слегка раскачивалось из стороны в сторону.
Белый надсмотрщик, опустившись рядом с ним, приложил ухо к спине несчастного.
– Сколько еще ждать, пока его снова можно будет пороть? – спросил дон Томас.
Надсмотрщик поднялся и низко поклонился господину:
– Он больше уже не встанет, сеньор. Этот человек мертв.
– Мертв? – переспросила сеньорита Доротея. – Неужели мертв? – Подойдя поближе к окну, она широко распахнула голубые глаза и, с удивлением глядя на окровавленную спину пеона, произнесла: – Кто же мог подумать, что это произойдет так скоро?
Кровь больше не сочилась, и Доротея вспомнила, что в детективных романах пишут, будто бы после того, как человек умирает, кровь перестает течь. Теперь перед ее глазами было наглядное подтверждение прочитанному. А она еще со школы помнила, что ничто так хорошо не усваивается, как знания, подкрепленные визуальным примером. Надо же, как иногда подтверждается справедливость школьных уроков!
Дон Томас высоко вскинул голову, и острый клинышек его седой бороды выдвинулся вперед, словно серебристый наконечник копья.
– Да, старой, доброй породы уже не осталось, – с сожалением проговорил он. – В прежние времена такое количество ударов только развязало бы пеону язык. А теперь он умирает, чем вводит меня в убыток. В наши дни трудно быть экономным. Верно, Эмилиано?
Дон Эмилиано поклонился в ответ. Он гордился своим происхождением и слыл отважным молодым человеком, но, как и все остальные на белом свете, здорово побаивался главы семейства Леррасов. При всем при том он почитал дона Томаса за идеал, которому, женившись на его дочери Доротее и получив приданое, намеревался в точности следовать.
Вошел белый надсмотрщик и поклонился дону Томасу.
Отчетливо выговаривая слова, Леррас произнес:
– Отвяжите его и похороните. Он так ни в чем и не признался?
– Нет, сеньор.
– Однако был лучшим другом Хулио Меркадо и должен был знать о преступных замыслах, вынашиваемых этим негодяем. Но так ничего и не сказал?
– Он все время божился, что ему нечего сказать, – пояснил надсмотрщик.
– Ну тогда ответственность за его смерть лежит на его упрямом языке, а не на моей совести, – решил дон Томас. – Уберите труп.
Он отвернулся от надсмотрщика, который так и застыл согнувшись. Сеньорита Доротея, по-прежнему стоявшая у окна, наблюдала за тем, как убирали тело пеона. Голова его безжизненно склонилась набок, ноги были нелепо раскинуты в стороны. Она слегка улыбалась невинной улыбкой, чувствуя себя совсем юной и неискушенной оттого, что в этом мире ей еще многое предстоит узнать.
Дон Томас поглаживал худые, загорелые щеки, заканчивая каждое движение любовным прикосновением к седой эспаньолке.
– Что ты хотел сказать? – спросил он надсмотрщика. – Ты знал Хулио Меркадо?
– Боже упаси, сеньор, – ужаснулся тот. – Упаси Господь от знакомства с таким негодяем… чтобы я видел его лицо или знал его… Боже упаси от такого знакомства. – И он принялся кланяться, пятясь задом из комнаты.
– Погоди минутку, – остановил его дон Томас. – Что ты хотел?
– Да так, сеньор, ничего особенного. Только хотел сказать, что к нам пожаловал жандарм. Просит позволения переговорить с вашим превосходительством.
– Я не ваше превосходительство, дурак.
– Как будет угодно вашему превосходительству.
– В другой раз не обращайся ко мне «ваше превосходительство».
– Слушаюсь, ваше превосходительство.
Однако дон Томас не рассердился, а наоборот – улыбнулся.
– Надо же, какие дураки! – пробормотал он. – То, что усвоено за несколько веков, невозможно выбить всего лишь одним поколением нового режима… Ладно, мальчик мой, приведи сюда этого жандарма, будь добр.
На самом деле сельская жандармерия, являясь отборными полицейскими силами Мексики, имела право свободного входа куда угодно и когда угодно. И то, что они были свирепы, как псы для травли, а также то, что на них лежала вина за множество кровавых преступлений, ничуть не умаляло, а только усиливало их авторитет. Дон Томас относился к ним как к национальному институту власти, и ему, добропорядочному мексиканцу, полагалось гордиться ими.
Надсмотрщик тут же вернулся в сопровождении кривоногого, приземистого жандарма с исполосованным шрамами лицом. Кривоногий поклонился всем присутствующим, потом, сделав несколько шагов в сторону дона Томаса, отвесил ему отдельный поклон. Не все жандармы так хорошо воспитаны, и Леррас едва не расплылся в улыбке от удовольствия.
– С чем пожаловали?
– Сеньор, – сказал жандарм, – мне нужно поговорить только с вами, наедине.
– Вы и говорите только со мною, – отозвался дон Томас. А когда жандарм бросил взгляд в сторону дона Эмилиано и Доротеи, добавил: – Остальные – члены моей семьи или вскоре ими станут.
Тем временем надсмотрщик уже исчез.
Жандарм замешкался, несколько секунд не спуская глаз с дона Эмилиано и Доротеи Леррас. Наконец, собравшись, представился:
– Меня зовут Бенито Халиска, я сержант сельской жандармерии.
– Я разглядел ваши знаки различия, – дружелюбно произнес дон Томас.
– Моя задача, – начал Халиска, – заключается в том, чтобы выследить одного грабителя-гринго, наемного стрелка, убийцу и вора, известного в нашей стране под кличкой Эль-Кид.
– Слышал об этом американском отродье, – кивнул дон Томас. – Но что привело вас именно сюда?
– То, что он недавно побывал здесь, – напрямую объяснил жандарм.
– И кто же его видел?
– Дон Эмилиано. – Жандарм поклонился Лопесу.
– Ты что несешь, идиот? – разозлился дон Эмилиано.
Слегка вздернув голову, Халиска несколько недружелюбно посмотрел на него.
Доротея тоже глянула на жениха и улыбнулась. Ей нравилось, что человек, которому она собиралась доверить свое сердце, мог отпустить крепкое словцо. Ничто так не радует женщину, как сознание того, что ее возлюбленный – настоящий мужчина.
– Я говорю, – медленно начал жандарм, – о той ночи, которую дон Эмилиано наверняка не забыл. – Халиска выражался прямо, но, как истинный мексиканец, все же проявил некоторую дипломатичность. – О той самой ночи, когда были украдены лошади сеньора Лерраса, – добавил он.
И хотя дон Эмилиано не носил кинжала, его рука непроизвольно потянулась к поясу. Несмотря на то что его волосы были почти такими же светлыми, как у Доротеи, он был настоящим мексиканцем.
– На что ты намекаешь, пес? – грозно выкрикнул он.
– Успокойся, Эмилиано, – обратился к нему дон Томас.
Лопес, подавив гнев, с тревогой посмотрел на даму сердца.
Доротея повернула к нему очаровательное личико и улыбнулась. Трудно было сказать, догадалась ли она, что ее жених оказался совершенно беспомощным в руках бандитов, или сама мысль о страданиях – даже если они выпали на долю возлюбленного – доставляла ей удовольствие.
Дон Эмилиано пожал плечами, но тут же пожалел о своей забывчивости – спину еще сильно саднило.
А жандарм между тем продолжал:
– Бандит, который побывал здесь, и есть тот самый гринго по прозвищу Эль-Кид.
– Не может быть! – воскликнул дон Томас.
– Это точно был он, – настаивал жандарм.
– Откуда вам это известно?
С трудом сдерживая гнев, дон Эмилиано шагнул вперед.
– Мне это известно, сеньор, – заявил жандарм, – потому, что я уже давно охочусь за ним.
– И как давно?
– С тех самых пор, как у меня появилось вот это. – Жандарм коснулся пальцами двух белых рубцов на лице, походивших на заглавные буквы.
– Все это прекрасно, – промолвил дон Томас, – но бездоказательно.
– То, что проделал этот гринго, не под силу никому другому.
– Объясните, – потребовал Леррас.
– Сеньор, вам будет не слишком приятно это слышать.
– Тем не менее я хочу знать все.
Жандарм покосился на дона Эмилиано, потом спросил:
– Сколько стоит жизнь пеона?
– Несколько песо. А что?
– Тогда судите сами, сеньор, что это должен быть за человек, чтобы подвергать себя смертельной опасности из-за какого-то пеона – пусть даже запоротого чуть ли не до смерти?
– Это верно, – согласился дон Томас, принимаясь снова поглаживать острую седую бородку.
– После того как Хулио Меркадо высекли, но он еще был жив, этот гринго переправился через реку, нелегально проник на территорию Мексики и… – Халиска запнулся.
– Продолжай! – сквозь зубы процедил дон Эмилиано.
– Спасибо, Эмилиано, – ласково поблагодарила его Доротея.
– Ну так вот, – продолжал жандарм, – хоть вы и сами знаете всю историю, я еще раз перескажу ее. Он освободил пеона. Потом вместе с ним пробрался к охраняемому дому и спальне дона Эмилиано. Там оглушил охранника под окном – бедный парень все еще находится между жизнью и смертью. Затем похитил дона Эмилиано, чем подверг его жизнь смертельной опасности. Потом не спеша выбрал лучших лошадей вашего превосходительства, а перед тем как удрать, едва не расправился с доном Эмилиано.
– Это правда, – произнесла Доротея.
Дон Эмилиано ожег невесту взглядом, но увидел, что она ему улыбается.
– И все же, – настаивал дон Томас, – разве это доказывает, что преступником был именно Эль-Кид?
– Он из тех, кто совершает бескорыстные поступки, – пояснил жандарм.
– Ну, на это способен не только он, – улыбаясь, возразил Леррас.
– Сеньор, он смог разбудить в пеоне чувство собственного достоинства – и не просто в пеоне, а в запоротом почти до смерти!
– Что правда, то правда. Но это мог сделать и кто-нибудь другой.
– Сеньор, – продолжал гнуть свое жандарм, – но ведь под конец он, подвергая свою жизнь опасности, зная, что его разыскивает толпа вооруженных людей, и не подумал поторопиться, выбирая самого лучшего коня из ваших конюшен!
– Ах! – воскликнула Доротея.
– Успокойся! – одернул ее отец.
– Сеньор жандарм, – обратилась к Халиске девушка, – скажите, а этот человек, Эль-Кид, он действительно так хорошо разбирается в лошадях?
– Сеньорита, он отлично разбирается в двух вещах: лошадях и… – Зажав рот рукой, жандарм оборвал себя и виновато посмотрел на дона Томаса.
– Так в чем же еще? – настаивала Доротея.
– Извините, сеньорита, – произнес жандарм. – Он отлично разбирается в лошадях.
Девушка повернулась к отцу.
– А этот Халиска не лишен чувства такта, – заметила она.
– Не понимаю, о чем ты, – отозвался дон Томас.
– Ну конечно, не понимаешь, – усмехнулась дочь, – однако… – Тут она рассмеялась и посмотрела на дона Эмилиано.
– А ты знаешь, в чем еще, дорогой мой Эмилиано?
Глянув на нее, он сдавленно ответил:
– Надеюсь, что нет.
– И все же ты знаешь! – весело смеясь, заявила Доротея. Она вообще была очень веселой девушкой.
– Так вы полагаете, – вновь заговорил дон Томас, – что на белом свете существует только один человек, способный на подобную дерзость? Только один бесстрашный дьявол, который разбирается в лошадях, как в своих пяти пальцах?
– В лошадях и во многом другом, – повторил жандарм. – Готов присягнуть, что здесь побывал Эль-Кид.
Я слышал, как его описывал дон Эмилиано. Дон Эмилиано, можно вас спросить?
– Спрашивай, черт тебя побери!
– Давайте, давайте! – подбодрил жандарма Леррас.
– Когда вы увидели его, – начал Халиска, – он показался вам крупным мужчиной?
– Да, – ответил Лопес.
– С могучими плечами?
– Да.
– И тем не менее по тому, как он двигался, можно было определить, что он без труда взберется на дерево?
– Да, – снова подтвердил дон Эмилиано. – Он двигался легко, как кошка… Да, очень похоже на кошку.
– На нем была маска?
– Да.
– И поэтому вы не смогли как следует разглядеть его?
– Да.
– А цвет его волос?
– Черный.
– А цвет его глаз? Они, случайно, не были синими?
Тут Лопес впервые за все время сорвался.
– Да, синие, синие, синие! – закричал он. – Боже праведный! Этот человек прав! Это действительно был Эль-Кид!
– Ой! – воскликнула Доротея. – Как бы мне хотелось увидеть его!
– Доротея! – снова одернул ее отец.
– В цепях и с петлей на шее, – закончила девушка.
– Но что из всего этого следует? – оттягивая ворот рубашки, чтобы стало легче дышать, спросил дон Эмилиано.
– А вот что. Когда Эль-Кид уезжал, то поклялся, что, если мать Хулио тронут хотя бы пальцем, он спустится с гор и свершит возмездие…
– Да, это его слова. Но откуда вам они известны? Я говорил об этом только одному человеку, – полюбопытствовал Лопес.
– Сеньор, слухами земля полнится, – парировал жандарм.
– Ладно, не важно. Это правда, – нетерпеливо заключил дон Томас. – Но что нам это даст?
– Очень многое, сеньор, – облизал губы кончиком языка Бенито Халиска.
– Не тяните! – поторопил его Леррас.
– Ведь мать этого Меркадо так и не тронули? – поинтересовался жандарм.
– Она старая женщина, – вмешался дон Эмилиано, – и не несет ответственности за то, что ее сын спятил.
– А если ее, предположим, бросить в тюрьму? Слегка выпороть – только для вида – и посадить за решетку? – предложил Халиска.
– И что? – не понял дон Томас. – Не думаете же вы, что этот гринго Эль-Кид, каким бы дураком он ни был, будет настолько безрассуден, что примчится ей на выручку?
– Сеньор, он всегда ведет себя безрассудно, когда дело касается его слова, – объяснил жандарм. – А в данном случае Эль-Кид дал обещание.
– Он никогда этого не сделает, – покачав головой, возразил Леррас.
– А вдруг сделает? Или все же не сделает? – пробормотала девушка.
– Позвольте мне рассказать вам одну историю, – обратился к хозяину поместья Халиска.
– Ну рассказывайте! – позволил дон Томас, доставая цигарку и прикуривая от спички, с готовностью зажженной доном Эмилиано.
– Однажды, – начал жандарм, – к Эль-Киду, которого в стране гринго называют Монтана, явились двое проходимцев и поведали о богаче по имени Лэвери, чей сын много лет назад был похищен мексиканскими бандитами. У этого мальчика были черные волосы и синие глаза, а на спине – родимое пятно. Ну, в общем, они сделали на спине Монтаны татуировку, имитирующую родимое пятно, и он отправился к тому самому богачу Лэвери. Там родимое пятно на спине «случайно» заметили, и счастливый отец принял его за родного сына. Но однажды Эль-Кид вспомнил, что когда-то видел так называемого сына известного бандита Рубриса, Тонио. Этот Тонио был серьезно ранен в жестокой схватке с жандармами, в которой я тоже принимал участие. Его захватили в плен и перепроводили в городскую тюрьму. И вот, когда его вели по улицам, полуобнаженного, истекающего кровью, Эль-Кид и увидел на спине Тонио родимое пятно – настоящее родимое пятно. Теперь он понял, кто был настоящим сыном Лэвери. Недолго думая, Эль-Кид отправился на юг, в глубь Мексики, вызволил Тонио из тюрьмы и чуть ли не насильно отвез его на родину. Рубрис, как обезумевший ягуар, следовал за ними по пятам, то и дело атакуя беглецов. Вот так Эль-Кид вернул Тонио настоящее имя и причитающееся ему по праву наследство. Теперь этого парня зовут Ричард Лэвери… А рассказал я вам эту историю, сеньор, для того, чтобы показать, что в Эль-Киде сидит настоящий бес, которого нам, простым смертным, не понять. Этот бес толкает его на поступки, которые другие ни за что не стали бы совершать. И как верно то, что Монтана добровольно отказался от благородного имени, любви достойного семейства и миллионов песо, точно так же верно, что он спустится с гор, дабы выполнить свое обещание, стоит вам лишь пальцем коснуться матери Хулио Меркадо.
– Пусть же так и сделают! – воскликнула Доротея Леррас. – Пусть схватят мать пеона, высекут и бросят за решетку! Вот тогда-то мы и посмотрим, действительно ли Эль-Кид таков, как о нем говорят.
– Терпение, детка, терпение, – остановил дочь дон Томас. – Это будет сделано, и очень скоро.