Глава 2. В дороге
Тихое журчание ручья навевало сон. Джаркын смотрел на чистые струи и как зачарованный погружался в иной мир – грез ли, своих мыслей или призрачного сна, в котором он пытался думать, не позволяя духам увести себя туда, где все возможно. Но глаза закрылись. Ласковое тепло пригрело веки. Джаркын обмяк, отдавшись неге, и только музыка ручья еще звучала в его ушах. Расслабленный слух различал переливы воды, то текущей плавно, то попавшей под камень, то струящейся между корнями куста, капризом природы выросшего на кромке речного ложа. Наконец, духи победили, и Джаркын провалился в беспамятство, дарующее отдых телу и уму.
Картины пережитого за все его нелегкое путешествие вновь пронеслись перед внутренним взором, пугая холодом снежных перевалов, прощальным воем старого пса, потерявшегося в снегах, страшного гула лавины, едва не поглотившей его самого хищным снежным оскалом.
Впервые за всю свою жизнь Джаркын почувствовал горечь потери собаки. Разве что в детстве он любил собак, которые росли вместе с ним. Он делился с ними куском хлеба на выпасе отары, грелся у теплого бока, засыпая в ложбинке. Но прошли детские годы и, став взрослым, Джаркын забыл о нежных чувствах и, как и все, был строг с собаками, кормил редко, оставляя им право самим добывать себе еду, прогонял грубым словом, а то и пинком, когда преданная животина кидалась под ноги пришлому человеку. Но пес, с радостью отправившийся с ним в дальние дали, стал самым близким другом, единственным живым существом, которое напоминало о прошлой жизни. Джаркын разговаривал с ним, вспоминал свою старуху. Слыша ее имя, пес вставал и, навострив уши, прислушивался, вглядывался вдаль, ища хозяйку. Джаркын вздыхал, теребя пса по холке, и погружался в свои думы. В них он пребывал всегда, но пес умел вытаскивать его из прошлого лаем, прикосновением мокрого носа, скулежом.
Теперь Джаркын был предоставлен сам себе, совершенно одинок. Никому не нужен. Жалость к себе порой сжимала сердце. Не может человек быть никому не нужен! Не может… Всю жизнь он был кому-то нужен: отцу с матерью, жене, детям, соседям, собаке. А теперь нет никого рядом. Он один. Только каменная лягушка сидит за пазухой и греет грудь своим зеленым брюхом. Зачем она ему?.. Нет! Лучше не думать так! Сколько раз Джаркын ловил себя на этой мысли и сколько раз после ее появления с ним происходили чудеса, о которых и при воспоминании – мурашки по коже. То сокол откуда ни возьмись срывался с вышины и пикировал прямо на него, как на дичь. То ползучие гады преследовали, словно загоняя на единственно верную тропу, которая ведет… Куда? О том не было ему ни снов, ни видений, но то, что он шел, ведомый куда-то некой силой – злой ли, доброй ли? – он понял давно!
В настороженный сон ворвались странные звуки. Ручей потерялся в них. Вместо его баюкающей музыки издалека летел оглушительный вой, напомнивший бывшему пастуху топот несущегося табуна. Джаркын вскочил. Глаза, еще затуманенные сном, ухватили только край потемневшего неба. Гул шел с гор. Ручей из добродушного тихони вдруг превратился в рычащего монстра! Вздыбившись, поменяв цвет с серо-голубого на ржавый, он несся вниз, пучась, расширяясь, сметая на ходу все, что было ему под силу.
Джаркын, недолго думая, подхватил полупустой хурджун и помчался вверх по склону. Ни крутизна, ни сыпучие камни под ногами не могли остановить страх, подгонявший человека, так задиравшего колени, что они одно за другим маячили перед его носом. А ревущий поток, в который в одно мгновение превратился ручей, лизал пятки, кусал зад, кидался на спину густым месивом грязи, несущей в своей страшной массе камни, сваленные деревья, выдранные с корнями кусты.
Темной тучей повис над ущельем поток воды, обрушившийся с небес. Халат старика цеплялся за колючки, тянул вниз отяжелевшим от воды подолом. Джаркын подхватил его на ходу, приподнял, но гнавшийся за ним сель ударил сбоку, выбил из рук хурджун, а самого отбросил на высокий валун, некогда скатившийся с горы, да так и застрявший на века в нелепой позе. Джаркын распахнул руки, обнял камень, вцепился в него намертво. Ноги заскользили по грязному каменному боку, но, попав в углубление левой ногой, Джаркын уперся ею и закинул правую так высоко, как вряд ли смог бы сделать это в обычной жизни. Сель потрепал его спину, влепил грязную пощечину, ткнул в мошонку подвернувшимся камнем и отстал, рыча и негодуя.
Немыслимыми усилиями Джаркын заполз на камень. Сель гудел прямо под ним. Но так и не дотянулся, умчался вниз и вскоре стал худеть, таять, оседать, оставляя за собой безобразный грязевой след. Старик наблюдал за ним, дрожа и стуча зубами. Барабанную дробь отбивали страх и промозглость, вместе решившие добить человека вслед за безумным потоком, от которого тот чудом уцелел.
Джаркын сидел, обхватив колени. Полы халата опали по бокам, через дыры в штанах гулял ветер. Что делать? Как жить? «Э-эх», – простонал он. Горячие капли упали на щеки. Джаркын забыл о том, что мужчины не плачут, и ощущение безысходности выплеснулось скупыми старческими слезами. Но все когда-то кончается! Кончился дождь, убежала беда, высохли слезы. На смену отчаянию пришла жажда жизни. Она появилась с мыслями о голоде, о холоде, которые принуждали встать и идти. Куда? Все равно! Но только идти и искать пищу, тепло, убежище.
День убежал вслед за селем, и ночь опустилась в ущелье, закрыв его тьмой. Но вскоре волей Тенгри над головой засияли звезды и взошла яркая луна. Джаркын встал. Грязь на халате еще сочилась влагой, отягощая его полы, но идти было можно. И Джаркын пополз вверх, цепляясь за кустики травы, впечатывая каждый шаг так, словно хотел вбуриться в само тело земли.
Вскоре склон начал выполаживаться. Редкие камни торчали на нем, освещенные луной. Джаркын приглядывался к каждому, ища место для ночлега, но в этом царстве одиночества думы не руководили его действиями. Ноги сами вели наверх, как он ни стремился прилечь в какой-нибудь ложбинке под камнем. Только выбравшись на гребень, Джаркын остановился и перевел дух.
Ветер охладил разогревшееся тело, ударил в лицо. Джаркын сощурился и осмотрелся. Он стоял на одном из гребней, нисходящих с длинного хребта: ни его начала, ни конца не различить в ночи. Но можно выбраться на сам хребет, дождаться рассвета и тогда увидеть, что находится за ним, по другую сторону. Надежда найти человеческое жилье крепла в сердце одинокого странника. И даже боязнь худого люда не пугала его в этот час. Джаркын пошел наверх.
На гребне лихой ветер едва не скинул чужого здесь человека. Старик пригнулся и спустился ниже – туда, где природа была доброжелательней, и, выбрав камень покрупней, сел за ним и тут же уснул.
Перед рассветом в природе наступает равновесие. Бодрствующие ночью оставляют мир и уходят в свои норы, тогда как живущие днем еще только просыпаются. Небо светлеет, меняя окраску с серого на розовое, и в эти мгновения стоит абсолютная тишина. Даже ветра льнут к земле, смиряя свой непоседливый нрав. Но гаснет последняя ночная звезда, птицы взлетают в небо, шумом крыльев и песнями приветствуя одну-единственную дневную звезду, имя которой по-разному звучит у отдельных народов, но у всех вызывает поклонение. Солнце, Ра, Митра, Кун, Куеш! Да здравствует звезда, дарующая миру свет – столько света, что ворчливые тени уползают от его обличительного откровения, цветы поднимают влажные головы, люди улыбаются его ласке, шепча молитвы!
Джаркын очнулся от сна и с глубоким вдохом втянул в себя жизнь нового дня. Терпкий воздух пощекотал нос, любопытные лучи скользнули по векам.
Снизу доносился шум реки, и Джаркын почувствовал жажду. Чистое небо обещало спокойный день, а вчерашнее ненастье осталось в памяти страхом. Джаркын долго всматривался в ущелье, еще укрытое тенями хребтов и поблескивающее на гребнях тонкой коркой подмерзшего за ночь фирна. Наметив путь, он обогнул старые сыпучие скалы, торчащие над гребнем сломанными зубьями, и пошел вниз, намереваясь спуститься к ручью, вытекающему из ущелья в широкую долину. Она зеленела вдали, окаймленная хребтами, склоны которых перемежались частоколом елей с проплешинами цветущих лугов.
Перейдя говорливый сай вброд, Джаркын пошел вниз по течению бурной реки, молочные воды которой тащили по дну камни. Задубевшие от грязи ичиги едва сгибались и давили на ноги, но, впитав влагу, они размягчились, и Джаркын почувствовал облегчение. Пусть в сырости, зато без мозолей! Настрадались его ноги за время путешествия, дать бы им отдых, снять бы кожаные сапоги, сунуть ступни в мягкие войлочные тапки, которые ему сваляла Айтулин и которые унес сель…
В думы старика ворвался встречный ветер. Он принес запах дыма… Джаркын сглотнул. Дым означал одно – человеческое жилье! А с ним и еду, и тепло очага, и – да будет славна богиня семьи и домашнего уюта Умай! – гостеприимство хозяев!
Подгоняемый голодом, Джаркын прибавил шаг и вскоре за очередным поворотом реки он увидел широкую поляну и юрту посреди нее. Из-за юрты поднимался в небо дымный хвост. Очаг! Сердце странника возликовало. Лихо перебежав еще один сай по перекинутому через него бревну, Джаркын подошел к юрте и остановился, приветствуемый громким собачьим лаем.
– Кет! Кет! – зычный голос остановил собак и они, как ни в чем не бывало, потрусили назад, подхалимски склонив лохматые шеи.
Джаркын пошел за ними. Около юрты, приглядываясь к незнакомцу, стояла молодая женщина. В отороченной мехом безрукавке она казалась полноватой. На груди безрукавка не сходилась; из-за ворса поблескивали медные пластинки, лежащие на расшитом узорами темном платье.
Еще издали Джаркын поклонился, прижав правую ладонь к сердцу, а, подойдя ближе, остановился и поздоровался:
– Мир вам!
Женщина кивнула в ответ. Но, то ли от страха, то ли от неожиданности, она и слова не промолвила. «Видать, не часто сюда люди заходят», – подумал Джаркын и попытался успокоить:
– Я – странник, давно иду по горам. Вчера едва не погиб. Сель сошел. Я убежал. Потерял все вещи. Позвольте погреться у вас, просушить одежду.
С лица женщины сошло напряжение, но в глазах осталась настороженность. Женщина кивком пригласила гостя в юрту. Джаркын облегченно вздохнул. Не ошибся он! Гостеприимная хозяйка оказалась!
Он переступил порог, откинув полог, постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку. Стянул с себя уже подсохшие ичиги и сел сбоку на кошму. В юрте, защищенной от ветров плотной войлочной накидкой, было тепло. В центре, в земляном углублении, уютно мерцали уголья прогоревшего дерева. Несмотря на открытый тундук7, в жилище еще стоял дух его обитателей пополам с сыростью, пропитавшей войлок за дождливую ночь. Но Джаркын наслаждался запахами человеческого жилья. Комок подступил к горлу. Он закрыл глаза, зажмурился и как наяву услышал покрякивание своей Айтулин, ее возню у печи, уловил запах горячего молока, аромат надломленного свежего хлеба.
– Эй, – чужой голос прогнал видение.
Джаркын сглотнул горе, открыл глаза. Круглое лицо женщины оказалось прямо перед ним. В ее прищуренных глазах, подпираемых алыми щеками, сквозило любопытство. Джаркын хотел было сравнить ее лицо с луной, но загорелая кожа никак не вязалась с бледным ликом луны. Только тени от плоского носа и пухлых губ отдаленно напоминали пятна на ней. Отороченная мехом шапочка возвышалась на голове женщины. Черные косы выглядывали из-под нее. Украшенные звонкими подвесками, они змеями вились по груди.
Хозяйка подала гостю чашку молока. Разломила хлеб. Шарики сухого кислого сыра лежали горкой на чистой полотняной ткани. Джаркын припал к чаше и, обжигаясь, пил и пил тягучее, маслянистое кобылье молоко. С каждым глотком в него входили силы, предназначенные природой для жеребят, но с давних пор используемые людьми. Осушив чашу до дна, старик поставил ее и благодарно посмотрел на хозяйку юрты. Она смутилась, поспешно встала, стряхнув невидимые крошки с тяжелой юбки, и вышла.
Оставшись один, Джаркын поел и, разморенный теплом и едой, сам не заметил, как уснул, завалившись на бок и положив голову на край стопки одеял, сложенных у стены юрты.
Очнулся он глубокой ночью. Странную штуку сыграло с ним его же собственное сознание! Едва только сонный морок растаял, собственные мысли нарисовали ему картину его старой юрты. Джаркын прислушивался к звукам ночи, думая, что он там, где его уже давно нет. Снаружи слышался плеск воды, возня овец в стойле, храп коня, а внутри – посапывание его старухи. Только не рядом, а в глубине юрты, да и еще чье-то беспокойное дыхание… Джаркын открыл глаза. Ничего не увидел, но сразу понял, что не дома он. И не озеро плещется вдали, а гудит река, взбивая воду в пену. Мысли побежали назад, одна за другой и события последних дней восстановились в памяти, и так стало горько, что хоть вой! Джаркын вспомнил чужую юрту, молодую женщину, приютившую его, и понял, что уснул, да так крепко, что не услышал приготовления хозяев ко сну. А то, что в юрте было несколько человек, он теперь точно знал. Слышал он мужской храп и вздохи молодухи, и старческое покрякивание.
Захотелось выйти наружу. Хорошо, что уснул, не раздеваясь, а то ищи свою одежду в темноте!
Приоткрыв низкий полог, старик выбрался из юрты. Колючий ветер сразу дохнул в лицо. В горах и летом ночи холодны! Хорошо, хоть дождя нет. Джаркын поднял голову: сколько небесных созданий бродит по небу!.. А Тенгри спит – не видать его светлого ока.
Справив нужду, старик задумался. Холод пробирает, а возвращаться в чужую юрту не хочется. Что делать? Но быстро решил – вернусь! Пережду до рассвета, недолго осталось…
Хлебнув холодного воздуха, снова примостившись под тяжелым теплым одеялом, Джаркын уснул и проснулся, когда хозяева уже хлопотали снаружи. Только кто-то ворочался на другой стороне юрты. Джаркын не стал выяснять кто, а вышел поздороваться с хозяином.
– А, проснулся! – немолодой, дородный мужик готовил коня к поездке. По голосу чувствовалось, что он рад гостю. – Бермет! – крикнул за плечо. – Подай молока! Только подоила кобылицу, горячее еще! – эти слова хозяин уже обратил к гостю, успевая и подпругу затянуть и его разглядеть.
– Спасибо за приют! – не зная, что еще сказать, Джаркын потоптался на месте, краем глаза заметив, что та самая женщина, которая вчера приняла его, идет к ним с кувшином. – Если что помочь надо, так я…
– Хорошо! Помощь всегда нужна. Я вечером вернусь, поговорим. А пока ей помоги, – он кивнул на женщину. – Тебя как звать-то?
– Джаркын я.
– А я – Кутлук!
Он не без труда поднялся на коня. Поерзал, усаживаясь удобней, пнул коня в бока и, одарив женщину прощальным взглядом, потрусил вверх по тропе вдоль реки. Матерый черный пес выбежал из-за юрты и привычно побежал рядом.
Джаркын выпил молока, отдал кувшин хозяйке.
– Муж? – спросил ее.
Она опустила глаза.
– Нет, свекор. Муж умер в прошлом году.
Джаркын выпятил губы, сочувствуя. То-то странным ему показалось: женщина молодая совсем, а хозяин разве что чуть его моложе. А кто ж ночью возился в юрте? Слышал он, подумал муж с женой.
Женщина позвала за собой.
– Дров принесешь?
– Принесу.
Она достала топор и веревку.
– Туда иди, – махнула на гору, от самого низа укрытую сплошными кустами и ельником, да так, что и крутизны не видать, – обойди по тропе, потом поднимайся. Сил-то хватит? Смотрю я, ты никак бодрый, а лицом – так старик, не пойму.
Джаркын приосанился.
– Был старик. А как сюда пришел – помолодел, – ответил заносчиво.
Бермет незло ухмыльнулась.
– Раз так, поторопись, мне скоро огонь разводить.
По совету хозяйки Джаркын пошел по течению реки и свернул в ложбину между двумя горами. Говорливый ручей бежал между ними, веселя сердце журчащей музыкой. Склон дальней горы ярко освещался солнцем, а тот, куда вела тропинка, оставался в тени. Сырым духом веяло из-под кустов и густых трав. «Это как мое настроение вчера, – подумал Джаркын, – а солнечный – как сегодня».
– Хе-хе, – сам себе удивился.
Не хотелось мерзнуть в тени и, перепрыгнув ручей по камням, старик пошел к свету. Травяной ковер еще держал утреннюю влагу, росинки поблескивали на солнце жемчужными боками. Аромат цветов, вытягивающих яркие головки из густой зелени, размягчал сердце, пробуждал детскую радость.
Джаркын забрался на середину склона, встал, переводя дух, приглядел сухое деревце, зачахшее под высокими елями от недостатка света или жизненных сил, и взялся за топор.
Возвращаться оказалось труднее. Ноги скользили по мокрой земле. Пришлось одной рукой держать на своем загривке охапку хвороста, а другой цепляться за ветки, чтобы не улететь камнем вниз.
У ручья Джаркын решил отдохнуть. Присел на валун, подставил лицо солнцу. Радужные круги заплясали перед внутренним взором и, в одно мгновение собравшись вместе, предстали красно-желтой лягушкой.
– Напоминаешь о себе, – пробурчал старик под нос, засунул руку за пазуху, нащупал гладкий камень и достал свою неизменную спутницу. – Погрейся тоже или окунуть тебя?
Лягушка молчала, впитывая солнечные лучи в разноцветное тело. Они проходили многослойный агат насквозь, и он сиял изнутри, создавая иллюзию жизни. Полюбовавшись на свою драгоценность, Джаркын смочил лягушку водой из ручья, вытер о полу халата и снова спрятал. Новые мысли осенили старую голову, пока он возвращался к стойбищу. А что, если он пришел туда, куда звала его дорога? А что, если здесь он обретет дом, станет нужным людям и никуда больше идти не надо? Джаркын думал и прислушивался к себе: нет ли какого знака, что это так? Молчит лягушка. Молчит его разум, только сердце жаждет тепла и домашнего уюта – пусть пока чужого, от которого ночью хотелось уйти, а теперь нет – не хочется. «Будь как будет!» – решил Джаркын, поднял свою ношу и поспешил к юрте.
За ней вился дымок. «Ох, попадет мне, замешкался! Хозяйка, небось, сама дров набрала, пока я по горам карабкался». Так и вышло. Молодуха встретила недовольно, только головой кивнула, куда дрова сложить. Джаркын увидел облизанные водой толстые ветки и разломанные бревна, какие река выкидывает, наигравшись. Сложил свою охапку и обошел юрту, решив пока не мозолить глаза рассерженной женщине.
У входа, на одеялах, разложенных по кошме, полулежала другая женщина – старая и немощная. Она едва повернула голову, услышав подходящего. Джаркын подумал, что ей так тяжело от громоздкого головного убора, что белоснежной шапкой венчал ее голову. Но женщины ее возраста привычно носили элечек. Без него ни одна не выйдет из юрты, тем более, когда гость в стойбище. Мутные глаза женщины смотрели сквозь, будто не видя. Но она похлопала ладонью по кошме, приглашая присесть, и Джаркын понял, что видит она его, и знает, что пришел он вчера.
– Здравствуй, мать, – поздоровался он и присел, скрестив ноги перед собой.
Женщина молча кивнула. Сзади прошла Бермет, на ходу предупредив, что больна свекровь, не разговаривает, не ходит, как второго сына потеряла.
Джаркын увидел, как при этих словах лицо матери потускнело. И было оно отмечено страданием, а теперь горе совсем опустило уголки бесцветных губ, потушило оживший было взгляд. Белая ткань элечека еще больше подчеркивала темноту лица женщины. Казалось, нет в нем ни кровиночки, даже щеки опустились, иссохнув от горя. Джаркын вспомнил свою Айтулин. Хоть и страшна стала она в старости – вся в морщинах, но живость в лице ее была. А у этой не лицо – маска! И не расспросишь, как так случилось, что двух сыновей лишилась.
Все больше загадок появлялось в этой семье! И живут отшельниками, да и странно как-то живут. «Не мое дело», – подумал Джаркын, а чтобы не молчать, стал рассказывать, откуда он пришел, не сказал только о дарах озера, боясь поделиться тем, какое сокровище носит с собой.
– Наше озеро называют Теплым. Оно священное! Боги запретили людям пить его воду, скот поить, тревожить его светлые воды своими житейскими делами. Кто ослушается, будет наказан… – помолчал, вспоминая, как нарушил запрет, соблазнившись сокровищами, и что случилось с ним за это.
– А озеро какое? Большое? – спросила молодая хозяйка, которая, не прекращая своих дел, прислушивалась к рассказу странника.
Джаркын приосанился, возвысил голос:
– Огромное! С нашего берега только верхушки снежных гор видны и то, когда облака разойдутся или еще не приплывут из-за хребтов. А с другого берега и вовсе края воде не видно. Я, когда уходил, все смотрел, так и не увидел.
– А вода и правда теплая?
Джаркына аж передернуло от воспоминаний пронизывающего до костей холода, который сковал его, пока он добирался до берега.
– Нет, вода его холодная, такая, что тело ломотой сводит, если в него окунуться.
– Ты же сказал, что нельзя?
– Что нельзя? Купаться нельзя! Пить нельзя! Я на плоту плыл, потом перевернулся…
От вопросов Бермет стало не по себе. Джаркын недовольно заерзал, но тут увидел, как внимательно смотрит на него старуха. И тут ему пришло в голову: а не положить ли ей на грудь его лягушку? Ведь она спасла его самого от верной гибели! И ей поможет! Но женщина вдруг закачала головой, будто поняла его мысли, но не понравились они ей. А Бермет, не заметив молчаливого разговора стариков, продолжала расспрашивать:
– А что ж его теплым зовут, раз вода холодная? У нас вон есть горячий источник. Вода в нем – точно молоко парное! В скале дыра, как чаша круглая, в нее ручейки стекают. Ата камнями обложил край, чтобы поглубже было. А у вас? Может быть, тоже где-то горячая течет, а в озере остывает? Раз большое оно, то и холодной становится.
Джаркын оторвался от глаз старой женщины, пожал плечами в ответ.
– Не знаю. Все может быть. Только Тенгри известно, какая вода и откуда втекает в озеро. Мы не знаем. Но люди рассказывают, что наше озеро наполнилось слезами несчастной девушки, которую забрал в свою юрту богатый старый хозяин. Она не хотела стать его женой и просила помощи у божественной Умай. И так она плакала, так горевала по своему дому, по родителям, что ее слезы заполнили озеро, и вода стала горячей и соленой.
– А с девушкой что стало? – не унималась Бермет.
– Девушка превратилась в лягушку!
– Как так?
– А вот так! В народе рассказывают, что Тенгри забрал ее на небо и подарил Умай. А богиня превратила ее в лягушку и приказала взбивать элексир бессмертия.
– И что потом?
– Потом… Тенгри стало жалко бывшую красавицу, приласкал он ее. Умай увидела, как супруг гладит лягушку по зеленой спинке, и, разозлившись, превратила ее в камень и сбросила вниз.
Глаза Бермет расширись от страха.
– И Тенгри не спас ее?
– Может и спас! То нам не ведомо.
Каменная лягушка… Вдруг Джаркына осенило! И как он раньше не догадался! У него на груди сидит та лягушка! Как она попала в сундук с сокровищами? Не подарок Тенгри был тот сундук, а приманка! Вот ведь какая штука случилась! Тенгри угодно было спасти девушку-лягушку, он и послал ее в том сундуке ему в искушение!
– Вай, вай, какой осел, какой глупый осел…
Бермет удивилась.
– Кто осел?
Джаркын только отмахнулся. Встал и пошел к бурной реке, чтобы без лишних глаз и ушей выплеснуть свое раздражение и подумать, как дальше жить.
Река неслась с гор, рыча и скалясь пенной пастью, разбрызгивая мутную слюну, как бешеная собака. Гул воды, влекущей за собой камни, оглушал, и мир казался заключенным в этом неистовстве природы, порожденном всеми стихиями: жаром солнца, растапливающим льды; напором ветра, создающим хаос; метаморфозой воды, умеющей быть и твердой, и жидкой; и терпением земли, отдающей свою плоть под ложе безумной.
Оглушенный рокотом воды, Джаркын стоял на берегу, поросшем травой и усыпанном камнями. Он качался в такт движению воды, одновременно боясь ее и желая, как в страсти. Не выдержав внутренней борьбы, он сел на камень и закрыл уши. Кровь пульсировала в висках, и Джаркын слышал ее голос на фоне приглушенного воя реки. Прямо перед глазами вода уходила под валун и тут же выплескивалась из-под него с пенным гребнем. «Сучит лягушка лапками, взбивает эликсир бессмертия! Вдыхай его! Пей его! Омойся им! Обнови свое тело снаружи и внутри! Очисти свою душу от страданий, накопленных за жизнь! Забудь все, что было! Живи новой жизнью!» – не его слова звучали в голове. Джаркын убрал руки – и неистовый гул заглушил их; прижал уши ладонями – и они снова зазвучали. «Сучит лапками, сучит…»
– Будь ты проклята! – закричал старик.
Трясущимися руками он достал каменную тварь и замахнулся… «Сучит… сучит… взбивает… бессмертие… живи…» Не в силах исполнить свой мгновенный порыв, Джаркын опустил руку.
Чужая рука легла на плечо. Она была горяча. Она была тяжела.
– Ата, эне зовет…
Тихий голос Бермет заглушил и вой реки, и монолог лягушки. Джаркын обернулся. Девушка отшатнулась. Так страшно блестели глаза странника, до того казавшимся робким ягненком.
– Эне…
Джаркын всхлипнул, перевел дух, засунул лягушку за пазуху.
– Пойдем, дочка, пойдем, – с жаром ответил он, успокаиваясь.
Старая женщина полулежала, облокотившись на подушки. Пока Джаркын с девушкой подходил к юрте, она не спускала с них глаз. Разволновал ее этот нежданный гость, увидела она в его глазах тайну, которая тяготит его не менее чем ее саму смерть сыновей. Захотелось ей поговорить с ним, послушать его историю и рассказать о своей боли.
Когда они подошли, старая хозяйка отослала невестку, а старика пригласила присесть рядом.
– Кто ты, человек? С какой бедой пришел?
Джаркын едва разобрал слова, произнесенные тихим голосом. Видать, нелегко ей было открыть рот после долгого молчания. Невестка, вставшая поодаль и услышавшая речь свекрови, прижала руки к груди и забыла куда шла и зачем, но быстро спохватилась и вернулась к своим делам.
Джаркын все рассказал! Облегчил душу – и дышать стало легче. Вынул свою лягушку и положил на колени женщине. Она подняла ее слабыми руками, повертела, рассматривая; вернула на колени, но рук не убрала – так и держала ими агатовую красавицу, словно грела ладони о ее красные бока.
– Бог тебе чудо послал – оберег, который дарует здоровье и долголетие!
Женщина сомкнула уста, а в глазах отразилось озарение. Джаркын обрадовался: и она догадалась, не все в легендах сказки! Вот она – девушка-лягушка! Упала в Теплое озеро, наполненное ее же слезами. По воле Тенгри и Умай вернулась к людям. И надо же было так случиться, что попала она в руки к нему – старому пастуху!
Снова зазвучали в ушах чужие слова: «Сучит лягушка лапками, взбивает эликсир бессмертия! Вдыхай его! Пей его! Омойся им! Обнови свое тело снаружи и внутри! Очисти свою душу от страданий, накопленных за жизнь! Забудь все, что было! Живи новой жизнью!..»
Женщина погладила камень, мудрыми глазами посмотрела на гостя.
– Забудь беды, иди туда, куда сердце ведет, куда она зовет, – кивнула на сокровище. – Ты – счастливый человек! Вырастил дочерей, замуж их отдал, где-то растут твои внуки и правнуки – род твой, хоть и по женской линии, а продолжается. Жена твоя тоже не зря жизнь прожила, а что умерла так – значит, суждено, значит, время пришло. На себя взяла она и твой грех, и свой. Теперь ты свободен, можешь новую жизнь начать. Мужчине это легче. – Она помолчала, собираясь с силами. – А мне что делать, скажи? Детей нет, внуков нет, невестка одинокая, молодая, телом ласки жаждет, силы мужской, детей рожать хочет…
– Ты ее сосватай, мать, – неожиданно для себя, Джаркын перебил женщину.
– Как это сосватай? За кого? Кому она нужна вдовая?!
– А ты встань на ноги, походи по стойбищам, людей поспрашивай, может, где такой же вдовый мужчина есть, хозяйка ему нужна, мать его детям. А твоя Бермет – кровь с молоком! Каждому приглянется!
Помолчали. Каждый о своем подумал. Да Джаркын не стал скрывать своих мыслей.
– Не дело это, невестке со свекром шашни водить. Баловство и все тут! Да и семени у него уже нет, знаю, что говорю! А так и незачем женщине голову морочить. Отдай ее хорошему мужчине – в силе – пусть детей рожает.
– А кто ж за нами ухаживать будет? Я с хозяйством не справлюсь, да и мужу помощник нужен. В этом году у кобылиц хороший приплод случился. Кулук все с табуном возится, не всегда на ночь возвращается.
Джаркын пожал плечами.
– Не знаю, мать, но у всякой загадки есть отгадка. Думать надо. Приютите какого мальчишку бездомного – сколько их по дорогам ходит, да умирает без еды, без материнского ухода. Вот и будет вам и помощник, и наследник.
Женщина вскинула глаза на гостя. Не ожидала такого. И не думала никогда о бродягах. Жили они отдаленно от караванных троп. Даже зимнюю стужу переживали вдали от людей. Надо мужа спросить, он по осени ходит на большую дорогу, обменивает кое-что на посуду, ткани.
– Вот и поговорили, – ласково закончила разговор хозяйка. – Возьми свою лягушку. Она и правда волшебная – мне сил придала.
– Оставь пока у себя до моего ухода. Если позволишь, я еще одну ночь у вас побуду.
– Побудь.
– А где горячий источник, о котором Бермет говорила?
– Она проводит. Бермет! – окликнула невестку. – Там хорошая вода, горячая, и вещи чистые возьми – мой сын был такой же щупленький, подойдут…
Бермет притушила огонь в очаге, только уголья перемигивались красными всполохами, но сил разгореться не хватало, так и светились в ожидании новой порции дров, чтобы накинуться на сухую древесину, разойтись по ней, заалеть высоким пламенем!
– Идем, – позвала коротко старика, а молодой пес сам увязался за хозяйкой.
Пошли они берегом реки, поднялись на лысый холм, обошли его по проторенной тропе и снова спустились к реке. Бермет села на поваленное дерево, а гостю кивнула на скалу, которая каменными ногами спускалась прямо в бурлящий поток.
– Лезь туда. Вещи здесь оставь, я посижу тут, пока ты купаться будешь.
Джаркын отошел, насколько тропа позволила, и оглянулся: девушка сидит боком, соломинку прикусила, смотрит на воду. Он скинул вещи, чистые положил рядом и, как есть нагой, пополз наверх. А там пар виден – висит прям над гротом. Как ближе подобрался Джаркын, так и дух захватило. Большая чаша в скале, и доверху наполнена водой, от нее и пар поднимается. Перелез Джаркын через край и опустился на дно по самые уши.
– Уф! Хорошо-то как!
Вода оказалась в меру горячей. И места много. Джаркын вытянулся, расслабился, закрыл глаза. Снизу по телу струятся ручейки, пузырьки воздуха облепили иссохшую кожу, ласкают ее, как девичьи пальчики. Джаркын перевернулся на живот, подгреб ближе к краю, оперся на руки и будто птенец смотрит из гнезда, любуется елками, которые на другом берегу растут, синими цветами, облепившими край скалы, парящим ручейком, стекающим в реку из чаши, где он лежит. Так и лежал бы здесь!
– Эй! – Бермет снизу машет. – Хватит, пошли уже, скоро ата вернется, мне хозяйничать надо.
Как ни сладко было в воде, а все когда-то заканчивается! Вылез Джаркын, и сразу холод пробрал до мурашек. Это в воде жарко было, а снаружи ветер – дело-то к вечеру! Джаркын спустился быстрее, чем залез наверх, облачился в чистое, собрал свои пожитки и, запахнув халат потуже, чтобы принятое тепло не так скоро растратить, обновленный пошел за женщиной.