Песни / Танцы. Песни Одинокого Героя, Танцы Заблудших Душ. Возвращение – Песнь 1. Куплет 3 (А. В. Ручий, 2015)

Я приехал на Ленинградский вокзал в начале одиннадцатого вечера. Паша, наверное, уже трясся в поезде. Я мысленно пожелал ему счастливого пути. До моего поезда оставалось еще больше двух часов.

Немного побродив по площади трех вокзалов, среди карманников, торгашей и вонючих бездомных, я решил отправиться в зал ожидания и скоротать время там. На вокзале встретил патруль, но на этот раз все окончилось благополучно. Скользнув глазами по моему военному билету, капитан – начальник патруля – отдал честь и пожелал хорошей дороги. Я поблагодарил его и поспешил скорее с глаз долой. Патруль пошел дальше.

Зал ожидания находился на втором этаже, я поднялся по лестнице и прошел в просторное помещение, заставленное скамейками, на которых сидели или лежали люди. Кто-то разговаривал, кто-то спал. Проходы были заставлены сумками и тележками.

Странное место вокзалы – почему-то они напоминают мне всю мою страну: такие же неустроенные, неуютные, словно всем своим существом призванные символизировать дорогу, сидение на сумках, нервы и тягостное ожидание. В России все мы непрерывно находимся в пути – от одной точки до другой, всюду мы чужие, будто провинциалы, заброшенные нелегкой в суматошную столицу.

Я вспомнил, как за полгода до армии ездил с товарищем в Белгород на электричках. Та дорога мне навсегда запомнилась. Это было похоже на падение в бездну: чем дальше мы удалялись от столицы, тем темнее вокруг становилось. Словно солнце меркло в небе. Или так казалось, не знаю.

Хотя сам Белгород оказался достаточно чистым и уютным городом с отзывчивыми и добрыми людьми. В мегаполисах таких людей не осталось, там место человечности в людях заменили корысть и себялюбие. Однако Белгород был скорее исключением, потому что на всем остальном нашем пути мы видели лишь провинцию, глухую провинцию: с разрухой, бытовым пьянством и сопутствующей им безысходностью.

Я сел на скамейку в дальнем конце зала. Справа находилось что-то вроде закусочной, там тянули пиво несколько одиноких пассажиров, ждущих поезда, и играла музыка.

Я закрыл глаза, от выпитого пива клонило в сон. Но спать было нельзя, потому что тогда я рисковал проспать поезд. Поэтому я просто отключился по армейской привычке, расслабился, бодрствуя, словно компьютер, переведенный в ждущий режим.

В армии я служил радистом, поэтому мне часто приходилось сидеть на одном месте вот так: отключившись, одев наушники и слушая белый шум эфира, до очередного выхода на связь. Армия вообще хорошо учит правильно расходовать энергию: забирая всю ее без остатка, она заставляет тебя использовать любое время отдыха по максимуму, при этом в любой ситуации оставаясь готовым сорваться и выполнять поставленную задачу.

Так я просидел с полчаса. В сознании мелькали разноцветные картинки, наполненные несвязными образами – из прошлого и будущего, сумбурно смешавшимися в моей голове; зал вокруг меня переговаривался, гудел десятками голосов, изредка оглашался сообщениями диктора, объявлявшего прибытие или отправление поездов.

Наконец я открыл глаза. Часы на дальней стене мерцали красными цифрами, показывая без двух минут одиннадцать вечера. Все равно еще много времени до поезда. Я решил спуститься на перрон и перекурить.

Подходы к перронам были забиты людьми, на путях стояли поезда, глядя грустными глазами в стеклянные витрины вокзала. Мимо гремели тележками и тащили сумки. Кто-то с кем-то прощался, кто-то кого-то приветствовал; все это вихрем кружилось вокруг меня, пока я втягивал клубы сизого сигаретного дыма. Молодые, старики, военные, гражданские… весь мир, сжатый до размеров одного вокзала, словно квинтэссенция бытия, в котором всегда есть точка отправления и точка прибытия… и никаких шансов на возврат.

Докурив, я вернулся в зал ожидания. Народу прибавилось. Недалеко от скамейки, на которой до этого сидел я, расположилась группа дембелей – в беретах, новых «комках», расшитых аксельбантами, звенящих металлом разноцветных значков, сверкающих золотом эмблем на петлицах. Эти, судя по эмблемам, были инженерами, ну или строителями, потому как легендарный стройбат в нашей армии тоже относится к инженерным войскам. Я сел на свою скамейку – ее за время моего отсутствия так никто и не занял.

Дембеля пили пиво и о чем-то оживленно переговаривались. Я не стал прислушиваться и снова попытался отключиться. Закрыл глаза и откинулся на спинку скамейки, вслушиваясь в окружающие меня звуки. Монотонно гудел вокзал, сновали и переговаривались люди, шуршали сумками и чемоданами – обычная какофония многолюдных мест. Медленно тянулось время…

…Заснуть не получилось, я открыл глаза. Ко мне приближался один из дембелей. Чего ему еще?

– Здорово, брат, – с ходу начал дембель, приблизившись ко мне, – домой?

Я потянулся и посмотрел на часы: около двенадцати. Потом перевел взгляд на своего нежданного собеседника:

– Да, домой.

– Дембель?

– А как же!

– Тогда давай к нам! – он показал на свою компанию, – Мы тоже на дембель.

Общаться особо не хотелось, но тут уже и остальные дембеля потянулись к моей скамейке. Отговориться не получалось.

– Здорово, – с ходу начали подтянувшиеся бойцы, – на дембель?

– На дембель, на дембель, – ответил за меня их товарищ, который подошел первым, – наш человек! Он повернулся ко мне, – кстати, меня Вовчиком зовут.

Я представился и пожал протянутую ладонь.

Потом процедура повторилась в отношении остальных дембелей. Саня, Киря, Миха, Артем…

– А мы смотрим – один сидишь, все гадали: дембель – не дембель, потом решили подойти. Ты куда едешь?

– В Питер.

– А мы в Мурманск. У нас поезд через сорок минут. Выпьешь с нами?

От предложенной выпивки я не отказался, да парни мне и не дали бы. Дембель – святое. Я выпил пива. Разговорились.

– А нас, прикинь, всех в один день призвали и в одну часть отправили, под Нижний, в стройбат. В один день и дембельнулись.

– Везет вам…

– А ты чего один? У вас что, питерских не служило?

– Служили. Но они либо раньше уехали, либо еще в части, ждут своего часа.

– Ага, понятно. А у нас все – лафа, гуляем!..

Потом мы ходили курить и взяли еще пива. Время ускорилось, я больше не скучал – мурманские дембеля оказались веселыми и, в общем-то, хорошими ребятами.

– А ты где служил?

– Радистом в саперном батальоне танковой дивизии.

– Чего-то у тебя сложно все…

– Как уж определили.

– А нас всех – прямиком в стройбат. Всю службу генералам дачи строили.

– Бывает…

– Главное, что проходит.

– Это точно!

За разговорами и выпивкой сорок минут пролетели незаметно. Парни начали собираться. Я спустился с ними на перрон, перекурить.

– Ну, давай, брат, удачно тебе доехать, – прощались со мной новые знакомые.

– И вам, пацаны. Много не пейте.

– Много не будем! Мало тоже! Дембель!

– Ага.

Мы распрощались. Мурманские сели на поезд, и через пять минут он отошел. Я посмотрел на часы: до моего поезда оставалось чуть больше получаса. Возвращаться в зал ожидания я не стал, остался на перроне. Взял себе еще пива.

Один за другим от перрона отчаливали поезда, оглашая вокзал прощальными гудками. Мимо по-прежнему сновали люди, тени, их чемоданы и сумки. Я выкурил сигарету. Выпил пива. Купил себе журнал кроссвордов – на тот случай, если в поезде будет не уснуть. Потом выкурил еще сигарету.

Полчаса пролетели незаметно. Мой поезд подали к перрону. Я купил себе еще одну бутылку пива и пошел искать свой вагон. Позади остался страдающий бессонницей вокзал.

Вагон нашел достаточно быстро – он был в хвосте поезда, то есть близко к началу перрона. Показал билет проводнику и прошествовал в полутемный плацкарт. Впереди меня шевелились мои невольные попутчики, медленно ползущие по проходу к своим местам; те из них, у кого места оказались ближе к входу, уже раскладывали вещи. Я отыскал свое место – нижняя полка сбоку в середине вагона. Закинул сумку на самый верх и сел. Перевел дух.

Полумрак вагона, шевеление движущихся людей, свет фонарей, разлившийся по перрону за окном, другой поезд, замерший на путях по ту сторону платформы. Я снял китель и повесил его на вешалку, фуражку убрал на верхнюю полку, к сумке. Поставил на столик бутылку пива. Посмотрел на нее. Вздохнул. И вышел курить на перрон, время еще оставалось.

Пахло особым вокзальным духом: углем, резиной, еще чем-то. Мимо продолжали сновать люди. Я ронял пепел в небольшую лужицу под ногами. В голове было немного тяжеловато после бурного дня: сказывалась усталость, да и прошлая ночь с проводами в части и, как следствие, коротким сном. Выпью пиво и буду спать – решил я.

Докурил и вернулся в вагон. До отправления оставалось минут пять. Пока меня не было, соседнее место заняла молодая девушка, лет восемнадцати-девятнадцати. Милая на вид. Сидела и смотрела в окно. Моя бутылка пива роняла блики от фонарного света, заползавшего сквозь стекло, на поверхность стола. Мне стало как-то неловко за нее, за бутылку пива.

– Здравствуйте, – сказал я девушке, усаживаясь на свое место.

– Здравствуйте, – тихо ответила она и продолжила смотреть в окно.

Я поймал себя на мысли, что как-то неестественно напрягся. С чего бы вдруг? Мне стало еще более неловко. Отвык в армии от женского общества, отвык. Я поспешил придвинуть бутылку с середины стола к себе и тут же открыть. Девушка бросила на меня короткий взгляд и сразу отвернулась к окну. Я сделал большой глоток.

Поезд тронулся. Вагон нервно рванулся с места, качнулся, и перрон в окне пополз прочь. До свиданья, Москва, до свиданья! Я еду домой!

Минут через пять по вагону пошла проводница – проверять билеты. Я достал свой из кармана кителя и положил на край стола. Проводница подошла, быстро взглянула в мой билет, в билет моей соседки и пошла дальше. Я глотнул пива. За окном неслись заборы, депо, промышленные площадки с угрюмыми зданиями спящих цехов, скрюченными силуэтами башенных кранов и дымящими сигарами труб. Вдалеке мелькали высотки спящих микрорайонов. Где-то в сумраке проплыла подсвеченная снизу прожекторами Останкинская башня.

Я взглянул на соседку: она убрала свой билет в сумку и достала оттуда книжку, название я не разглядел. Видимо, пока спать не собиралась. Я решил сходить в тамбур перекурить.

В тамбуре стоял худой мужик и дымил папиросой «Беломора». Молча протянул мне зажигалку, увидев, что я достал сигарету. Я прикурил и кивнул ему в знак благодарности.

– На побывку? – спросил мужик.

– Насовсем. Дембель.

– Ну, поздравляю тогда, молодец!

– Спасибо.

Мужик докурил, потушил окурок в пепельнице, прилаженной к стене, и ушел в вагон. Я встал лицом к наружной двери вагона и попытался разглядеть, что творится за маленьким замызганным стеклом. Но, к сожалению, ничего толком не увидел: снаружи царила полная тьма, лишь изредка разрываемая светом фонарей. Поезд выехал из столицы и разрезал пространство спящих пригородов.

Я выкурил сигарету, постоял минут пять, допивая пиво, потом выкурил еще одну сигарету. За окном промелькнули Химки, Москва-река, отражающая блеклые ночные огни, и мы понеслись дальше к северу. Домой.

Возвращаясь из тамбура, я выкинул пустую бутылку в мусоросборник и посетил туалет – его, наконец, открыли. Потом вернулся на свое место.

Моя соседка все так же читала книгу, как и десять минут назад. Увидев меня, она оторвалась от книги и спросила:

– Вы спать еще не собираетесь ложиться?

Спать вообще хотелось, но я еще не собрался. Да и просьба девушки мне была понятна: ее место было на верхней полке – если бы я собрался спать, ей бы тоже пришлось ложиться. Поэтому я ответил:

– Пока нет.

– Я тогда посижу, почитаю? – спросила она.

– Да, конечно. Вообще если хотите, я могу уступить вам нижнюю полку, мне все равно, где спать.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Ой, спасибо большое! – Она улыбнулась.

– Пожалуйста.

Мимо пронеслась какая-то маленькая пустынная станция, освещенная несколькими фонарями. В их смутных отблесках, светомузыкой проскакавших по нашему вагону, я смог разглядеть свою соседку лучше.

Симпатичное, немного детское лицо. Рыжие волосы и зеленоватые глаза. Небольшой носик и пухлые губки. Она мне понравилась.

– Интересная книга? – спросил я ее.

– Да, интересная.

– А о чем?

– Ну как вам сказать… – она улыбнулась, – обо всем.

– Понятно, – улыбнулся и я.

Свет в вагоне притушили до минимума, большинство уже легло спать. Кругом царил полумрак, лишь изредка прорезаемый сполохами пролетающих мимо окон фонарей. Интересно, в такой темноте действительно можно читать?

– А вы военный? – спросила меня соседка спустя некоторое время.

– Теперь уже нет, я домой еду – на дембель.

– В Петербург?

– Да. А вы?

– Я тоже в Петербург. Кстати, давайте на «ты».

– Давайте. Точнее, давай.

Она негромко рассмеялась.

– Меня Женей зовут. – И она протянула через стол ко мне свою небольшую ручку.

Представившись, я легонько пожал ее влажные теплые пальцы.

Мимо прошла проводница. Стукнула дверь в конце вагона.

– А ты тоже домой едешь? – спросил я свою новую знакомую.

– Нет, в гости. К знакомым. Я в Москве учусь.

– Понятно. И на кого учишься?

– На журналиста.

– Интересная, должно быть, профессия.

Она легонько улыбнулась.

– По-разному. Но мне пока нравится.

На сей раз улыбнулся я:

– Почему пока?

– Ну, кто же знает, что будет через год или два, я пока только на втором курсе учусь.

– Думаешь, что разочаруешься?

– Не знаю, все может быть. А ты кто по специальности?

– Свободный художник.

– В смысле?

– Ну, как-то так. Учился на юридическом, но понял, что не мое. Разочаровался, как ты говоришь. Зато в армии пригодился. Теперь вот думаю: кем дальше быть. Может, на философский пойду.

Проводница снова прошествовала мимо нас – на сей раз в обратном направлении, к себе в купе.

– Чего не спите? – походя, спросила она.

– Не хочется, – ответил я за нас обоих.

Она не произнесла больше ни слова и молча удалилась.

– А почему на философский? – спросила Женя.

– Не знаю, хочется.

– И кем будешь?

– Философом, – улыбнулся я.

Мы помолчали. Я решил сходить перекурить.

– Я пойду покурю, хорошо? Если хочешь, можешь ложиться спать.

– Я не хочу.

– Ладно, как знаешь.

Я стоял и курил в тамбуре, сквозь мутное стекло на двери вагона проносились блеклые пятна фонарей, один раз проскочил встречные поезд. Мелькали километровые столбики, ведя свой нескончаемый счет, ползли минуты, часы… я приближался к дому.

Вышел заспанный мужик и тоже закурил.

– Не спится? – спросил он.

– Нет, – ответил я, потушил окурок в пепельнице и вернулся в вагон.

Женя смотрела в окно. Вокруг сопели и ворочались люди. В вагоне было душно.

– Странно, – сказала Женя.

– Что странно?

– Что ты хочешь быть философом.

– Почему?

– Не знаю. В наше практичное время люди хотят быть политиками, экономистами, юристами в конце концов… А ты – философом.

– Наверное, я странный.

– Наверное. Странный сосед по вагону, уступивший свое место…

– … Который вдобавок еще и лишает тебя сна.

– Скорее уж я тебя тогда лишаю.

Мы засмеялись.

– Тише вы, – цыкнула проводница из открытой двери своего купе.

– Хорошо-хорошо, – поспешил успокоить ее я. – У вас кофе есть?..

Потом мы пили кофе и болтали. Улыбались друг другу. Придумывали названия безвестным поселкам, внезапно возникавшим из ночной мглы в окне и так же внезапно исчезавшим.

– Я хочу изучать жизнь, потому что интереснее нее в этом мире ничего нет. Деньги, политика, законы и рынки – это все производные, – говорил я, – в основе же лежат неколебимые глыбы бытия, его первостепенные принципы. Человеческие взаимоотношения, отношения человека с внешним и собственным внутренним миром. Только отсюда все и строится.

– Но кто-то ведь должен делать обыкновенные практичные вещи, – улыбалась Женя, – не всем же заниматься осмыслением глобальных проблем.

– Не всем, а только таким странным попутчикам, как я…

И мы снова болтали, болтали, болтали. Ночь сходила на нет, уступая блеклому чухонскому утру. Мы приближались к Петербургу.

За окном мелькали поймы рек в утреннем тумане, зеленые перелески, поля, медленно просыпающиеся русские деревеньки. Покосившиеся дома, силосные башни, пустующие фермы. На проносившихся мимо платформах появлялись первые люди, ждущие утреннюю электричку.

– Скоро будем дома, – сказал я.

– Кто-то дома, а кто-то в гостях, – поправила меня Женя.

– Ну да. Ты права. Никогда не думала перебраться в Питер?

– Не знаю. Вообще мне нравится ваш город: он куда более уютный и душевный, чем Москва. Живой какой-то что ли… Архитектура эта старинная, атмосфера всех этих набережных бесконечных, дворов-колодцев… И люди – совсем другие люди, приветливые и отзывчивые…

– Ну и?..

– Для начала надо институт закончить, – она улыбнулась, – а потом можно будет думать и о переезде.

Я сходил еще раз на перекур. Потом зашел в туалет и умылся, пока не образовалась очередь из начинавших просыпаться пассажиров вагона. Вернулся на свое место. Женя пила кофе.

– Я сдала белье, – сказала она, – ничего? Ты спать не собираешься?

– Нет, – я посмотрел на часы, – через два часа уже приедем.

– Я так и подумала.

Следуя примеру моей попутчицы, я сходил и взял у проводницы кофе. Наполнил стакан из бачка напротив ее купе.

– Только закипел, – сказала мне проводница.

– Ага. Хорошо.

Проводница пошла по вагону будить пассажиров. Я двинулся следом за ней к своему месту, где оставил Женю.

– А в армии вообще как было? – спросила меня Женя.

– По-разному там было, трудно сказать.

– Не жалеешь, что пошел?

– Я вообще никогда ни о чем не жалею. Наша жизнь – это захватывающий спектакль, где нам отведено такое количество ролей, которое никогда не сможет сыграть ни один профессиональный актер. Если специально играть, конечно. А так – в процессе взаимодействия с окружающей реальностью – каждый из нас, по сути, – непостижимый артистический талант, так пусть этот спектакль длится и дальше, предлагая нам все новые и новые пути развития сюжета, нам не о чем жалеть, потому что в конце нас ждет непременная овация! Я не жалею о прошлом, я предпочитаю настоящее.

– Понятно. Ты действительно философ! Но это все-таки время…

– Никогда не жалей о времени, время ведь нас все равно не пожалеет. И потом – я приобрел колоссальный жизненный опыт. Я ведь не в восемнадцать лет пошел, как большинство, когда вообще ничего не понимаешь, и все кажется таким простым и понятным. Я увидел людей, совсем других людей, не тех, которых знал. Люди в экстремальных условиях выглядят иначе, чем в обычной жизни. Они становятся теми, кто есть на самом деле. Подлецы – подлецами, честные – честными. Вот поэтому все это не зря…

– Философски.

– А как же.

Я глотнул кофе.

– Мы во сколько прибываем? – спросила Женя.

– В начале десятого.

– Знаешь, странно как-то. Я ведь вообще могла в Питер не поехать, билет взяла за час до поезда – и то сомневалась, хочу ли ехать. А вот взяла – и с тобой познакомилась.

– Видишь, я ж говорю: никогда ни о чем не жалей.

– Наверное, ты прав.

– Давай я тебе экспромт прочитаю. Стихотворение.

– Ты стихи пишешь?

– Немного. На самом деле это я сочинил, когда в последний раз ходил курить в тамбур. Там, знаешь ли, особая атмосфера, поэтическая.

– Читай тогда скорее!

– Итак:

– Ты сейчас это сочинил, правда?

– Правда.

– Классно!

– Ну, как умею уж…

– Нет, правда, замечательно. И так в тему. Даже про билет.

– Я не волшебник, я только учусь.

Мы посмеялись. Потом Женя пошла умываться. А я пошел курить. Мы приближались к конечной точке нашего маршрута. Последний бросок до дома…

…‒ Действительно, жаль, что так мало длилась эта ночь в поезде, – грустно улыбнулась Женя, когда вернулась, – только познакомились и уже надо расставаться.

– Что поделаешь. Это спектакль – жизнь, и такие у нас в нем роли. Но, раз случилось так неожиданно познакомиться, можно это знакомство и продолжить. Ты как считаешь?

– Я только за!

– Тогда нам необходимо обменяться номерами телефонов и при первой же возможности встретиться!

– Так и поступим.

Мы обменялись контактами и договорились обязательно встретиться. Если я буду в Москве – звоню ей, если она в Питере – звонит мне.

– Ну, вот и замечательно.

– Да!

А наш поезд, между тем, въезжал в Петербург. Потянулись угрюмые пакгаузы Ижорских заводов, мрачные заборы Металлостроя, поезд убавил ход. Пассажиры на соседних местах собирали вещи. Кто-то ругался на непослушного ребенка в конце вагона.

– Тебя будут встречать? – спросил я Женю.

– Вряд ли. Не люблю, когда меня встречают, сама до места доберусь.

– А меня, наверное, будут.

– Друзья?

– Да.

– Понятно, – в ее голосе скользнула едва заметная грусть.

По вагону прошла проводница:

– Через десять минут прибываем!

Мы стали собираться. Я достал свою сумку и одел китель, фуражку оставил в руках. Люди потихоньку тянулись к тамбуру.

– Ну что, пойдем?

– Пойдем.

Мы стали двигаться по проходу к выходу из вагона.

– Не торопитесь, – кричала проводница, – все успеют выйти.

Поезд въезжал на Московский вокзал, маневрируя по путям. Мимо поплыл перрон, на котором толпились встречающие.

– Вот и приехали, – сказал я вслух.

– Да. А ты совсем не поспал.

– Я-то что… Вот тебе не дал…

– Я еще успею, – улыбнулась Женя.

Наконец поезд остановился. Проводница открыла дверь из вагона. Пассажиры потянулись из вагона. Мы следом протолкались к выходу. Я вышел первым и подал Жене руку. Она легонько прыгнула на платформу.

– Давай теперь прощаться, – улыбнулась она.

– Давай.

– Ну пока!

– Пока. Я тебе позвоню.

– Хорошо. Обязательно позвони.

И она пошла прочь. Я остался стоять.

Сквозь толпу увидел приближающихся друзей: они меня узнали и двигались ко мне, широко улыбаясь и приветственно махая руками. Я же провожал взглядом свою новую знакомую, она лавировала в толпе, постепенно удаляясь. Внезапно остановилась, обернулась и, найдя меня глазами, улыбнулась. Потом пошла прочь, уже не оборачиваясь. Улыбнулся и я.

Я почти закончил родившееся где-то внутри стихотворение. Строки, запечатлевшие еще один виток сюжета в этом спектакле под названием «Жизнь». В спектакле, где нам уготованы подчас совершенно неожиданные роли. Пусть все так и будет. Эта песнь спета, но сколько их еще впереди?

Я пошел навстречу друзьям.

Танец Одинокого певца

Так бывает. И даже часто. Тебе просто становится противно – и все. Быть статистом легко, но неинтересно. Дорога героя – другая. Это прыжок в пропасть без парашюта. Ты знаешь, что разобьешься, знаешь, что назад дороги уже не будет. Ты будешь терзаться, плакать ночами, кусать локти, но дороги назад не будет, ее уже нет. И тогда тебе становится противно.

Это гадкое чувство – когда что-то ноет внутри. Словно какая-то деталь сложного механизма под названием Ты, какая-то совершенно мелкая шестеренка разболталась и начинает дребезжать, задевая сотни других. В такие минуты, часы, дни и месяцы трудно писать. По крайней мере, стихи. Стихи выходят сырые и серые, словно похмельная блевотина. Их совершенно невозможно читать.

Эти стихи необходимо сжечь. Как, впрочем, и все другие. Стихи… Не много ли надежд мы вкладываем в покойника? Этому парню каюк. И он в отличие от нас это хорошо понимает.

Хотя две или даже три женщины в моей жизни отдались мне за мои стихи. Пожалуй, так можно сказать. Они были безумны. Стихи и безумие – это разные грани одного целого. Даже, правильнее, – это и есть одно целое. Безумие обреченного на смерть героя, вакхическая пляска сумасбродного сатира.

Реальность и сны переплетаются. Ты видишь город убийц – город, устроенный по принципу храма, город, по сути, и являющийся храмом, храмом Смерти – и вот он здесь, в твоем померкшем существовании, в истошном настоящем, на бумаге, в этих наползающих друг на друга строках.

Большинство людей не пишут стихи. Большинство людей не пьют и не употребляют наркотики. Большинство людей рожают детей, берут кредиты, покупают автомобили и квартиры. Для них это – единственно возможный способ существования и образ действительности. Для них это естественно. Одинокие герои должны нести свои песни сами. Нести в себе.

Ты не выбираешь это. Это само выбирает тебя. Ищи новую дорогу в поисках новой судьбы. Но все дороги ведут туда – в город вероломных убийц. На судилище собственных иллюзий. Маленький принц, ты отвергнут ими, но нужны ли они тебе?

Большинство людей не пишут стихи. Большинство людей живут там, в городе-храме. И ты бродишь меж них чумной тенью, гангреной пятизвездочного существования.

Возьми себя в руки – вот и все, что они могут тебе сказать. То есть стань таким, как мы. Смирись. И тебе больше не будет противно. Ты не будешь ковыряться в себе ланцетами страха, боли и пустоты. Только стань.

Но Рубикон уже перейден. Ты идешь дальше, ты движешься в царство теней. Один. Кристаллический. Чистый. Как соль на рубахе флибустьера. И ты обречен проживать все это. Снова и снова. Приближаться к черте и бежать от нее. Смотреть в глаза собственному леденящему душу ужасу. Понимать, что, хотя ты и мертв, но – как это не парадоксально – ты жив. Просто ты с другой стороны зеркала. Смотришь и ухмыляешься. Изучаешь язык птиц.

Харакири цветных стекляшек-дней. Убаюкивающая песня бессмысленности. И твое личное Знание. Там, среди терновника и всеми забытых античных статуй, ты находишь свой запретный плод. И тогда, пересилив себя, собрав всю волю в кулак, ты шепчешь:

– Приди, облаченная в пурпур, приди…

И слышишь свое дыхание.