II. Образы хозяев леса в карельской мифологической прозе
Лес в жизни и мировоззрении карелов
Две огромные стихии, водная и лесная, окружали любую карельскую деревню. Жизнь карела непосредственно была связана и во многом зависела именно от них. Поэтому необходимо было установить контакт с этими стихиями и даже по возможности подчинить их себе.
Человек на ранних стадиях развития, чувствуя свое бессилие перед природными явлениями, обожествлял непосредственно воду и лес, а позже, по мере освоения этих пространств, заселил их богами и духами-покровителями. Система поклонения духам-хозяевам этих двух природных стихий в чем-то схожа, но в ней гораздо больше различий.
В Ветхом Завете сказано, что Земля изначально была вся покрыта водой: «Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:2). И лишь после того, как было организовано временное пространство (тьма отделена от света, ночь ото дня), Бог занялся организацией пространственного локуса, сначала вертикального: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью… И назвал Бог твердь небом» (Быт. 1:6–8). Затем организуется горизонтальное пространство: «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями» (Быт. 1:9-10). И лишь потом земля засеивалась зеленью и деревьями. Именно такая трактовка древних событий отражена в мифах всех финно-угров, в том числе и карельских рунах: герой-демиург (чаще это Вяйнямейнен) плавает по водам, затем из яйца (чаще утки) создает небо, землю, небесные светила, а затем произрастает зелень[217].
Изучая строение Вселенной в фольклорных текстах, исследователи приходят к выводу, что «горизонтальные и вертикальные оси в мифологических представлениях отождествлялись или сопоставлялись. Вертикальная ось (верх-середина-низ) доминировала над горизонтальной»[218]. При этом трехчленная (вертикальная модель) считается более древней, а двухчленная (горизонтальная), в которой человеческий мир отделяется от иного каким-либо пространством, более поздней.
Мифологические рассказы повествуют нам уже о бытовом освоении этих пространств человеком, о том, как он вписывался в этот мир и уживался с хозяевами параллельных миров.
Водное пространство человек осваивал очень осторожно, стараясь лишний раз не тревожить его духов. И это было возможно, потому что передвигался по воде карел на лодке, только днем и без лишнего шума. Брал воду, полоскал белье, лишь попросив сначала прощения за беспокойство, и только с прибрежных камней или мостков, которые были одновременно и связующим звеном между чуждым водным пространством и родной землей, и в то же время – границей, переступать которую было запрещено обеим сторонам. Самым серьезным вмешательством в дела водных хозяев было забрасывание сетей, именно в такие моменты случались курьезы, и в снасти попадались дети духов воды, такие же беспечные во время купания, как и человеческие.
С лесом все обстояло гораздо сложнее. С одной стороны, на самом «лесном царстве», на его хозяевах однозначно лежала печать иного, чуждого, опасного для людей мира. Именно mecän izändy (хозяин леса) как никакой другой дух близок к нечистой силе, к образу karu (черта), очень часто карел ставил между ними знак равенства и в названиях, и во внешности, и в функциях.
Между тем человек вынужден был внедряться в это чуждое и опасное пространство. Для строительства любой деревушки приходилось вырубать деревья, захватывая у леса и его хозяев землю и делая ее своей. Через лес проходили все дороги и тропы из селения в селение. В лесу вырубались пожоги для сеяния репы и зерновых, собирались ягоды и грибы. Там были все покосы и пастбища для животных. Наконец, охотник за пропитанием должен был идти именно туда. Таким образом, человек, сам того не желая, постоянно покушался на владения и богатства хозяев леса, которым, соответственно, было за что обижаться на людей.
Границей между родным, освоенным пространством и чуждым, полным опасностей, лесным считался конец вспаханной земли. Эту черту не имели права переступать хозяева леса, а человек в неподвластные ему владения шел, только испросив разрешения у лесных духов, и с молитвой, т. е. заручившись поддержкой высших сил.
Культовое почитание карелами леса и отдельных деревьев
Изначально древний человек обожествлял саму стихию леса; лес воспринимался как некое одушевленное существо, требующее поклонения. Отголоски этого почитания сохранились и во многих фольклорных жанрах, и в языке.
В карельском языке лес олицетворен. В словарях в качестве одного из значений слова «metsä» (лес) приводится такая трактовка: «metsä henkilöitynä, metsän haltija» (лес одушевленный, дух леса)[219]. Карел видит лес поющим: «Mettsy laulau ku äijal tuulou» (Лес поет, когда сильный ветер дует). Лес умеет говорить: «Metts andau iänen vastah kirgujez» (Лес подает голос в ответ, если крикнешь). У него развито зрение и слух: «Elä vie mettsäh salattavua: metsä nägöö dai kuuloo» (He относи в лес тайного: лес видит и слышит)[220]. Лес любит тишину, покой и порядок – так считал карел, и с этим связано много запретов. В Кестеньге говорят: «Ei pie vihelteä, metsä kuulou» (Не надо свистеть, лес слышит). Суоярвцы считают, что лес не любит споров; если сделаешь что-то на спор, добра не жди, добычи не будет, можно и заблудиться: «Mettsä ei suvaitce kiistoa, kiistah vai loadined, ei puutu toittsi». В д. Суйстамо верили: «Mettsä ei suvaitse nagramista, sillä pidää olla tod’ine» (Лес не любит смеха, там надо вести себя серьезно); «Mettsä puhtahan suvaitt-soo» (Лес чистоту любит). На юге Карелии известны приметы, в которых лес предстает как нечто, способное навлечь беду: «Jos lumen aikaan jurisee ukkonen, niin mettsä vahinguo luadii seuraavana kesänä» (Если пока лежит снег, гремит гром, то лес бед наделает следующим летом). Более древний, мифологизированный портрет сохранился и в карельском варианте русской пословицы «Как аукнется, так и откликнется». Карелы говорят: «Midä metsäh kirguat, sen metsy vastua» (Что в лес крикнешь, тем лес и ответит) – придешь в лес с добрым словом, приношением, он тоже поможет и ягоду найти, и зверя добыть.
В русском языке о человеке, наделенном каким-либо талантом, говорят: «Его Бог поцеловал». У карелов есть сходная пословица, подчеркивающая степень обожествления леса: «Kudamas roih mettsyniekku, sen santah, kondii tiedeä, sidä mettsy koski» (Из кого будет охотник, того, говорят, медведь знает, того лес тронул). Карелы считали, что медведь (в данном случае, это не просто дикий зверь, а тотемное животное, покровитель рода, олицетворение духа – хозяина леса) никогда не тронет в лесу женщину, беременную девочкой, иное дело, когда в животе – мальчик; медведь может погнаться за такой женщиной, и тогда именно из этого ребенка вырастает хороший охотник. Иногда медведь убивал беременную мальчиком[221], тем самым как бы видя в будущем новом члене родового коллектива своего соперника.
Уже говорилось, что в сознании карела образ хозяина леса близок к образу черта, нечистой силы. Это также отразилось в древнем пласте языка. Именно со словом metsä (лес) связано огромное число ругательств, в которых оно переводится именно как черт. Во-первых, это распространенное проклятие: «Мессу sinuu ottas» (Лес бы тебя побрал). Считалось, что если такое ругательство направлено на ребенка или на домашнее животное – лес обязательно спрячет его, возьмет в свое укрытие («meccy peittäy», «mecän peitos on»), В д. Импилахти говорят: «Tsortu silmät vei, mettsy otti, ku en eniä kylän rahvahii tunne» (Черт глаз унес, лес взял, раз уже не узнаю односельчан). Или: «Tulgua, meccähizet, iäre, heittiät pajatandu!» (Идите, лешие, вон, перестаньте петь). Существует выражение, аналогичное русскому «Какого черта (лешего) ты пришел? Midä meccähisty sinä tulit?» Русский фразеологизм «пропади пропадом» (сгори в адском котле) сопоставим с карельским «mene mecän kattilah» или «mene helvetin kattilah» (иди к лешему в котел / иди в адский котел)[222].
Вера в силу и покровительство почитаемых деревьев нашла широкое отражение и в образных пластах карельского языка, особенно в различных фразеологизмах[223]. Про недотепу говорили olet lepän töhlö (ты ольховая растяпа); про легкомысленного человека – huabamieli (осиновый ум); про упрямого – oled gu koivuine curku (как березовая чурка); про вековуху – kassu kadajine, perze pedäjine (коса можжевеловая, задница сосновая); про бедняка – kodi on korves, perti pedäjäs, elot ok-sal (дом в глухом бору, изба на сосне, пожитки на суку); про здорового и крепкого человека – on ku honkan runko (как ствол сухостойной сосны); про горько плачущую – itköy ku koivu koaduu (плачет как береза клонится). Во многих устойчивых выражениях сохранились отголоски не только архаичного поклонения деревьям, но и признания родственных отношений с ними. Внебрачного ребенка называли kataikon alta löyvetty (под можжевельниками найденный); про человека, который не был родственником – viärän koivun kautti on heimolaini (родственник через кривую березу). Аналогом русской пословицы «Яблоко от яблони недалеко падает» является карельская «Kandoh i vezat kazvetah» (По пню и побеги). Когда человек умирал, карелы говорили männä mättähäh (уйти под кочку) – в данном случае кочка (как и пень) обозначает вход в потусторонний мир, в подземное царство; а похоронить означало panna kahen pedäjän välih (положить между двух сосен). Выражение d’oga haabu hammastaa (каждая осина кусает) означало «все обижают». Когда с человеком надоедало возиться и уже было все равно, что он будет делать, говорили: mengäh hot’ huobazeh kandoh ocin (пусть уходит хоть в осиновый пень лбом), mengäh hot huabazeh kuuzeh (пусть уходит хоть в осиновую ель), hos kuivah kuuzeh kohokkah (хоть на сухую ель пусть залезет), männä hot’ honkah ocin (идти хоть в сухостой лбом). Полное безразличие к происходящему означало выражение: vaikka honkie taivahasta satakkah (пусть хоть сосны с неба падают).
У карелов, как и у всех народов, в древности широко был распространен культ отдельных деревьев. Особенно почитались береза, ольха, сосна; одним из самых священных деревьев считался можжевельник. Хотя с осторожностью и почтением надо было относиться к любому дереву, ибо «Et tiija eläes, mis puus piru istuu» (Не знаешь, живя, в каком дереве черт сидит).
Отголоски этих верований сохранились до наших дней. В Ведлозере в 1997 г. был записан рассказ о том, как заболела одна женщина. Причиной послужило то, что она ходила растрепанная, с неубранными волосами и несколько волосинок унес ветер (tuulen selgäh peästih). В данном случае и ветер воспринимается как живое существо, могущее целенаправленно схватить волосинки, неслучайно по-карельски дословно говорится, что они попали «ветру на спину». «Волос как попадет на ветер, поди знай, на какое дерево попадет. Попадет там два дерева каких-то стоят так рядышком. И вот их ветром так качает, скрипят, тогда так и жить будешь, скрипеть. Раньше умрешь». Волос в фольклоре всегда воспринимается как средоточие жизненных сил, плодовитости, счастья, удачи, здоровья[224]. В южнокарельских эпических песнях посредством проглатывания волосинки героиня может даже забеременеть. Далее в быличке рассказывается, что пришлось женщине идти в лес и срубить одно из деревьев. А после этого: «И скрип раздался: „Ты моей жене голову отрубила“. Одно дерево осталось стоять, а другое она срубила. Вот… И деревья, видимо, живые… Раньше так было» (110).
Большое внимание происхождению деревьев уделяют лечебные заговоры, причем в них тесно переплетены языческие и христианские верования.
Медведь бежал по полям,
Шерсть с задницы слетела,
Отсюда дерево получило начало.
Дерево чистое, Божье созданье…
ФА 2610/10
Человек согласно анимистическому мировоззрению боялся бесцельно «обижать» деревья, считая их живыми. В то, что у растений и деревьев есть душа, верило большинство народов. Так, древние германские племена считали, что раненое топором дерево уходит из леса. Туземцы на реке Конго ставили сосуд с пальмовым вином у корней деревьев, чтобы они могли утолить жажду[225]. Особенно широко действовал этот запрет в летнее время, когда люди наиболее часто бывали в лесу. Согласно карельским верованиям, пастухам, заключившим договор с лесом или его духами, было запрещено есть ягоды и грибы, ломать ветки у деревьев.
Еще А. Афанасьев подметил, что в русском языке одним словом обозначается то, из чего произрастает и дерево, и человек – «семя»; в результате созревания и растения, и люди производят на свет «плод»[226]. Все это является средоточением жизни, неслучайно в карельских эпических песнях девушка беременеет, съев ягодку (чаще всего брусничку)[227].
Л. Я. Штернберг указывал, что «самое главное свойство растительности и культа деревьев…это – необычайная сила их плодовитости. Никакое животное не может сравниться по плодовитости с деревом, на котором тысячи плодов, рассматриваемых как дети этого дерева»[228].
Армянские сказки сообщают о временах, когда деревья могли ходить, говорить, есть и пить. В легендах самых разных народов люди превращаются в деревья – тополь, яблоню, рябину, клен, березу, осину и т. д.: когда такое дерево рубят, из него сочится кровь, слышится стон и голос. Русские на Алтае считали грехом даже пить березовый сок: это «все равно, что блуд творить»; верили, что если сок березы прольется из дерева на снег, то он окрасится в кровавый цвет[229]. У саамов есть рассказ о парне, который пошел в лес за дровами. Только собрался он рубить сухую сосну, как та взмолилась, чтобы он не срубил ей ноги. Парень сумел справиться с этой задачей. И тут сосна попросила, чтобы он был осторожен и с ее верхушкой – не срубил бы голову. Лесоруб и тут оказался на высоте – и вдруг из дерева вышел человек, оказавшийся заколдованным лешим. За сноровку парень получил хорошую награду, да только она не принесла счастья, ибо досталась от нечистой силы[230]. Здесь мы видим процесс трансформации древних представлений: с одной стороны, олицетворена и является объектом поклонения старая сосна, а с другой – это уже просто место обитания лешего.
Особенно почтительное отношение карел к хвойным деревьям отразилось не только в фольклоре, но и в прикладном искусстве. В карельской вышивке широко распространены изображения елей, которые порой «больше похожи на проросшие хвойными элементами антропоморфные фигуры»[231]. Главки старинных деревянных церквей напоминают шишки и тем самым «словно воссоздают обобщенный образ священной рощи»[232]. В похоронных плачах еловые леса являются метафорой смерти, «иного мира», а в свадебных причитаниях служат индикаторами «чужого мира» мужа[233].
Особым почитанием у карелов, как и повсеместно, пользовались самые большие деревья. Их ни в коем случае нельзя было рубить. Считалось, что именно в них живет дух леса. К ним приносили угощение, их старались задобрить различными приношениями. Под ними чаще останавливались и на ночлег, предварительно испросив разрешения, а утром не забывали поблагодарить за спокойную ночь. Такие договорные отношения с деревьями хорошо сохранились и у марийцев. По свидетельству У. Холмберга, «охотник приветствует лес, беседует с деревьями – спрашивает у них дорогу, просит покоя ночью: „Большое дерево, разреши мне проспать ночь в твоей тени!“ и сам же отвечает: „Иди и ночуй!“ Утром благодарит за ночлег»[234].
Лапландцы считали, что существует «puun hengi» (дух, душа дерева). Дерево – это живое существо, с ним необходимо познакомиться, сначала поздороваться, постукивая по стволу топором, а только потом попросить разрешения для рубки. Черемисы спрашивали разрешения у «духа дерева» даже при сборе меда. У мордвы есть рассказы о боге, или матери, дерева, которые качаются на верхушке дерева и зимней метелью, и летним ветром, их моет дождь[235].
Интересный обычай культового почитания деревьев, а вместе с этим и хозяев леса существовал у карелов: они выбирали старое могучее дерево, снимали с него кору и сажей или ножом рисовали или вырезали изображение хозяина леса. Чаще всего это делалось в местах удачной охоты[236]. Этот обычай ярко показывает синкретизм верований: еще почитается дерево, но уже приоритет отдается духу – хозяину всего леса. При этом используются сакральные предметы-обереги – сажа и нож.
Мифологические рассказы ярко демонстрируют, что карелы порой до сих пор далеки от христианства. С XVI века на месте древних священных рощ возводились часовни и церкви. После революции они разрушались, а росшие рядом с ними деревья снова становились объектом поклонения. Об этом рассказывали паданские карелы в 2006 году: на острове в д. Сельга часовня была возведена на некогда сакральном месте, теперь она разрушена, а на ее месте растет сосна, под которую приносят деньги и подарки.
Даяки, веря, что у деревьев есть душа, избегали срубать старые деревья; если же его повалит ветер, они поднимали его и мазали кровью, «чтобы успокоить дух дерева»[237].
С особыми мерами предосторожности карелами рубились деревья для строительства дома. Это делалось чаще в новолуние, в первые дни недели. Выбирали чаще сосну и березу, деревья, которые несли позитивную энергию, давали человеку силы и жизнеспособность, а не отбирали все это, как, к примеру, осина и ель. Ни в коем случае нельзя было брать сваленные, т. е. погибшие деревья. Запрещалось рубить искривленные, так называемые «буйные деревья», которые могли запрограммировать такую же нелегкую жизнь в новом доме. То есть считалось, что душа дерева могла переселиться и в бревно, из которого будет строиться жилище. Об этом свидетельствуют и многочисленные карельские пословицы, типа: «Metsäz ei pie pahoi pajista: puud kuulou. Pertiz ei pie pahoi pajista: seinää kuulou» (В лесу не надо плохо говорить: деревья слышат. В доме не надо плохо говорить: стены слышат)[238]. «Mettsiä on vie lawan särvis» (Лес даже в краях досок)[239]. Сямозерские карелы после того, как выбрали место для строительства дома, к изготовлению сруба не приступали, пока не проходило сорок дней с момента рубки деревьев. Запрет объясняли поверьем: «Сосны о своей смерти сорок дней смолою плачут». Таким образом, смерть дерева на магическом уровне приравнивалась к смерти человека[240].
Чехи в Святки, «обращаясь к деревьям, просят у них предвещаний будущего и помощи в болезнях»[241].
Союз с тотемным деревом могли заключать разными способами. Это и кормление дерева, под которым оставляли разные съестные припасы и ели сами. Этот обряд у карел связан с «Tapion pöytä» (столом Тапио), когда сначала кормили сам лес, дерево, а только потом из этого ритуала развился культ самого Тапио, все это будет рассмотрено позже.
Во-вторых, дерево украшали лентами, платками, полотенцами. Этот обряд сохранился до сих пор и во многих местах можно встретить огромное дерево (чаще это сосна), полностью завешенное завязанными тряпицами. Участники этого действа просят у духа дерева и здоровья, и удачи, и продолжения рода.
Конец ознакомительного фрагмента.