Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845. 1839. (П. А. Вяземский, 1845)

14/2-го января 1839 г. Париж.

Поздравляю с прошествием старого. С новым поздравлю также по прошествии. Я получил по утру письмо твое от 11-го и немедленно отправился в Веймар, по уже не застал льва, а львица еще покоилась в объятиях Орфея, avec un М., как говаривала наша глупая…[6] От него прошел к Моле, но и там его не было; дал звать Полуехтовой о твоей отсрочке, не сказав причины, согласно твоему предписанию. Веймару оставил записку с прописанием тебя и твоего семейства, с домочадцами и прося, если можно, замолвить слово Моле и дать мне знать о резолюции до трех часов. Если получу – сообщу. Впрочем, я не вижу нужды в visa franc. Как же проехали Мещерские, Рахмановы и весь здешний ангельский собор и человеческий сброд? С Богом поезжайте и без Кипарисной аллеи прямо в Елисейские поля, где русский посол примет вас под кров свой, из коего скоро переезжает в Hôtel Montebello. Мы ожидаем ежедневно курьера и после комнатной или камерной суматохи отправим и своего, вероятно не прежде десяти дней. Квартира уже нанята; по крайней мере Полуехтова уже переехала; не знаю, начала ли уже и за вас платить, à saison de 400 francs par mois; следовательно, спеши, чтобы не платить за две. Я бы сказал о твоих затруднениях и послу, но ты запретил, а другим болтать не для чего. Здесь теперь все кипит, по крайней мере политическою жизнию; бальная прекратилась на время трауром, но ораторы шумят, и чуть до рукопашного не дошло у Ламартина с Тьером. Первый не пускал крошку экс-президента на трибуну, вспомнив, что года за два он уже раз поддел его, или не раз, а три раза в одно заседание:

умолив также au nom de la loyauté пустить его в огород; да и не вышел оттуда прежде, нежели не высказал часа в три всего, что было на сердце и тем парализировал речь Ламартина, который тогда же посмеялся, что вперед он его не проведет или, лучше, не сведет с трибуны. Я слышал эти прения я этот шум и звон президентского колокола в Камере; Ламартин накануне еще говорил мне, что вряд ли в силах будет ораторствовать; у него идет кровь горлом; но Моле умолил его заступиться за потрясенное министерство, и Ламартин вышел в бой на две крошки – Гизо и Тьера, но слонов по таланту, но не по великодушию и не по характеру.

Во все это время я был в большом горе за Клару: она потеряла сестру-друга, 19-ти лет, и беспокоится за другую и за бедного отца; с тех пор прошла она сквозь rage des dents, так что по ночам едва держать ее можно было. Теперь лучше, но грустит по милой сестре. Леонтьева мила по прежнему. От княгини Шаховской получил письмо из Берлина. Сбираюсь сделать ее твоей наместницей в получении моих «огромных», как сказал бы А. Н. Ол[енин], писем; но как-то не пишется, а было бы о чем; например, отчет в экзамене на докторство философии, где кандидат Ozauam загонял своих учителей. В полном собрании их Вильмень, Имузень, Фориэль, Лакретель, Жуффруа, St.-Marc-Girardin, Patin и множество других принуждены были признать его достойным войти в светлое их сонмище, а тема – «Essay sur la philosophie de Dante». Сочинение превосходное, ответы экзаменаторам превосходные! Я заслушался и объявил новому доктору, что ни в одном из полусотни университетов германских, англинских, шотландских, итальянских, русских и французских не слыхал я подобного прения. Сорбонна ожила бы с такими талантами и таким духом, ибо Ozanam истый христианин, хотя и католик. Дам прочесть его тему. Из Москвы, от Павловых, получил еще кипу стихов Павловой, условился печатать «Анну Арковну» с гравюрой статуйки de la princesse Marie, а мелкие стихи особо и великолепно. Здешние литераторы очень хвалят их. «Северное затмение» не слишком хвалят, хотя и обещали многие сказать за друга словцо, другое. St.-Beuve советовался со мной; я указал ему на «I love you», на «L'état c'est moi» и на русский вонючий тулуп, коим прикрыто все грешное тело автора: будь справедлив, а он хочет только быть благодарным за уважение к французскому языку. «Revue franèaise» и «La France» хвалили, по первая с ограничениями, а вторая по заказу и в кабинете Я. Толстого. St.-Beuve хочет включить все в одну статью с Туркети и пр. Но Туркети – истинный поэт de bonne foi, католик и прелестно переложил в стихи всю литургию и всю службу церковную. Три тома его посылаю к московским набожным приятельницам. Сбираюсь позвать St.-Beuve, Marinier на прощальный обед для последнего, коему король дал крест, а министр кафедру в Реймсе за его скандинавские похождения.

Два часа по полудни.

Вот что пишет ко мне Полуехтова: «Que voulez-vous que je vous dise si non que je regrette beaucoup d'avoir un plus grand logement, mais ce n'est pas ma faute. S'ils n'arrivent pas, je payerai un mois de loyer et puis je me donnerai encore le plaisir de changer de nouveau de logement». Для твоего оправдания я хочу объяснить ей причину отсрочки.

Так как уже три часа, а Лёве-Веймара нет еще, то я решился послать письмо, а завтра напишу другое, если будет что сказать вам. Жаль, что не все исписал. Нашел ли ты для меня вторую часть писем Нибура?

На обороте: Allemagne. А monsieur le prince l'ierre Wiazerosky. A Francfort sur le Mein. Recommandé aux soins de la mission do Russie.

15/3-го января 1839 г. Париж,

Вот копия с записки, полученной много вчера от Лёве-Неймара: «Je me suis hâté en rentrant de demander les passeports pour le prince Wiazemsky; le ministre était à la Chambre et on ne peut les expédier sans lui; mais je le verrai ce soir, et demain (то-есть, сегодня) j'aurai l'houneur de vous dire qui sera saus doute un passeport». Ожидаю его по-утру и для того нейду сам в Камеру, а отдал билет брату. Получив, отправлю сегодня же. Вчера видел я Полуехтову. Квартира нанята с 12-го января, но она берет на себя, если не приедете. Впрочем, уладите сами это дело. Если получу паспорт от Моле, то ввечеру поблагодарю его и скажу ему о тебе. Из журналов узнаешь о результате вчерашнего заседания Камеры, по вот, кажется, намерения министерства: во всяком случае, даже и при малой majorité, подать в отставку; король пророжирует Камеру и поручит тому же Моле составить новое министерство, по из других лиц, хотя из тех же элементов. Я слышал это от министериальных. Вчера ввечеру приехал наш курьер и сегодня ожидают другого, нужного для отправлений. Отсюда не скоро еще отправится и, вероятно, после твоего приезда.

Я сказал Полуехтовой о причине вашего промедления, но просил не говорить другим. Впрочем, ты бы мог, кажется, взять паспорт французский и отдать свой, который бы здесь возвратил; или вытребовать от министра французского из Бадена, который никому не отказывает. Я очень доволен и обедами, и услужливостью Лёве-Веймара, и кипами старых журналов, кои он насылает мне; за то старался отплатить ему и жене балом князя Тюфякина, но подагра отлагает его, и вы, вероятно, приедете во-время.

З-й час но полудни.

Получил четыре номера «Журнала Просвещения». Оба курьера приехали и ни от кого ни строки. Но газетам вижу, что издание Пушкина уже вышло, и что начнут печатать другое; а я не получил моего экземпляра ни сочинений его, ни одной книжки «Современника», хотя заплатил за оба и давно писал к Прянишникову и к Татаринову снова заплатить за меня, если нужно, и прислать все. Пожалуйста, напиши к издателям сочинений «Современника», чтобы прислали мои экземпляры. Если нужно, то я еще велю заплатить в Петербурге. Но как же не совестно «Современнику» печатать меня и не высылать экземпляры! Лёве-Веймар еще не был; если до трех часов не будет, то письмо пойдет завтра.

Филарет рассказывал наследнику, при посещении храмов, что святитель Иона был обретен с подъятою, как бы грозящею рукою (в нашествие французов), и это страшное видение ужаснуло святотатцев у целебной раки. Не за то ли они всех других повыбрасали из рак? Журнал «просвещения», находя в этой книжке историко-политическое достоинство, с умилением хвалит ее.

16-го января. Утро.

Вчера ввечеру Лёве-Веймар заезжал ко мне и оставил записку, что Моле не успел подписать письма: «N'a pu encore signer la lettre pour notre ministre à Francfort qui lui ordonnera de signier la visa du prince Wiazemsky, mais vous l'aurez demain». Я оставлю это письмо брату, и он отправит его с бумагой или с пакетом, который принесут от Лёве-Веймара или от Моле, ибо сам должен ехать к художнику Рикети, который выливал врата для Магдалины вчетверо более флорентинских. За мной заедет Ламартинша, и оттого отказаться трудно было; но и брат устроит это дело. Вчера был я у Моле, но не благодарил, ибо дело еще не было кончено.

Три часа по полудни; Лёве-Веймар еще ничего не присылал. Я возвратился нарочно к отправлению на почту письма. Подожду еще до 3¾ и пошлю это письмо особо. Может быть, отправят предписание Моле к министру во Франкфурт прямо? Я был в литейной. Двери и отделка, и успех литья – превосходный и чудесный, и дешевый, а правительство не додает 30000 франков, и все остановилось; оттуда, с Ламартиншей, Цирку- ром и прочими, проехали мы к Дагеру, автору панорамы, и видели новый способ снятия видов: чудесный! Следствия для искусств и особенно для наук, например, энтомологии, или пауки о насекомых и о физиологии оных – неисчислимы. Насмотрелся, наслушался, нагулялся. Вечер у Свечиной, Леонтьевой и Ансело. Пора бы и тебе сюда.

На обороте: Allemagne. Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazemsky. А Francfort sur Mein, Recommandé aux soins de la mission russe.

6/18-го января 1839 г. Париж. Утро.

Сейчас был у меня Лёве-Веймар. Он сказал мне, что уже третий день, как лежит на столе Моле письмо в Кипарису о виза, но что Моле не подпишет его прежде воскресенья, то-есть, после завтра; что он тогда немедленно принесет его ко мне для отправления; но Лёве-Веймар полагает, что ты мог бы с русским паспортом доехать до границы, там взять французский паспорт, а свой оставить и потом приехать сюда; что, впрочем, Кипарис не должен был отказывать тебе в visa. Итак, до после завтра. Но не умудришься ли ты выехать и прежде? Иду к Полуехтовой и еще припишу. Я сейчас от водосвятия: молитвы паши в этот день прекрасные, и Иоанн Креститель не хуже Берье иногда: «Како освещу светильник света! Како положу руку на Владыку мира!» А propos Веитуег: легитимисты печатают 50000 экземпляров его речи в его пользу, с предисловием, в коем скажут, что они разделяют его мнения, следовательно мнение и о конвенции. C'est un grand progrès, qu'il leur fera faire et voilà la lumière et l'utilité qui jaillissent de ces tristes et beaux débats! M-r S. a dit hier de Berryer qu'on pouvait lui appliquer le mot de Duclos: «II est droit et adroit». Quant à la première définition je ne suis pas tout-à-fait de son avis. Давно бы пора генрикенквистам образумиться et accepter la liberté avec l'ordre, le progrès avec la stabilité du gouvernement. Но по сию пору Ноццо был прав, говоря о положении Генриха V: «Ah, s'il n'avait que des ennemis en France!» Прости! Я еще весь растроган и обрызгал крещенской водой и воспоминаниями о Тургеневе, где этот праздник храмовый.

1 час.

Осмотрел ваши комнаты. Полуехтова просит уведомить, когда начать топить их? Теперь они не топлены. Очень хороши, и для тебя потаенная лестница в спальню княгини. Сегодня опять прения о религии. Ламартин вчера амбарасировал Моле советами держаться России и Австрии и нападками на Англию. Моле также мог бы пожелать одних врагов для себя. Я был вчера у Сальванди: приемная еще не опустела. Дебаты могут кончиться завтра или в понедельник. Моле останется, если перевес, хотя малый, по во всяком [случае] изменится состав министерства. Сальванди, Лаплас, Martin du Nord отыдут ad patres conscriptos.

Завтра от Ламартина проеду к Marinier, в пятый этаж, опять пить пунш в беседе молодых авторов и старых моряков, с коими плавал он по льдистому морю. После завтра он едет в Реймс на кафедру, но в марте сюда возвратится и снабдит меня наставлениями и письмами в Данию и Швецию, чрез кои я полагаю ехать в Россию. Я вчера видел посла. Курьер прежде десяти дней отсюда не поедет.

На обороте: Allemagne. Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazemsky. А Francfort sur Mein. Recommandé aux soins de la mission russe.

21-го января 1839 г. Париж. 2-й час.

Я встретил за час пред сим Лёве-Веймара, который уверил меня, что едет к Моле за письмом и сегодня же мне его доставит. Ожидаю. Он же сказал мне, что сегодня министерство en masse подает просьбу об отставке. Король примет ее и поручит коалиции составить другое по началам её: но так как сомневаются, чтобы это ей удалось, то вероятно, после опять Моле же поручит образовать новое по началам старого. Сегодня же видел пэра Франции, который сам слышал от того, кому вчера объявил Сульт, что не войдет в министерство, и вот à peu près слова Сульта: «J'ai fini ma carrière; la Providence a permis qu'elle soit couronnée par un succès d'un autre genre: par un ambassade et une réception en Angleterre, telle que je la voulais…. Et vous voulez que j'expose mes cheveux blancs aux sottises, que viendront me dire tous ces mauvais drôles de la Chambre! Non, jamais, jamais, jamais! Vous voulez que je prenne une loupe pour me placer sur le baliveau des Tailleries et voir venir les hollandais et les prussiens en Belgique! Non, jamais, jamais, jamais!»

В «Дебатах» – письмо Шатобриана к дочери, девице Фонтана. Рекамье опять нездорова. Клара опять мучилась d'une dent de sagesse. Завтра St.-Beuve должен был обедать у нас, но если не лучше будет Кларе – отложим. Курьер в Петербург прежде недели не уедет.

Уверяют, что в Петербурге два офицера посажены в крепость за то, что болтали против Лейхтенбергского, говоря, что не будут служить, если он будет шефом полка их. Relata referro.

22-го января.

Не получил ли чего вчера? Если пришлют, то брат отправит письма.

24-го января.

Я ожидал Лёве-Веймара, не дождался; вчера ввечеру был его вечер; я поехал: не принимал никого, вероятно от падения министерского. Ожидаю сегодня. Если ничего не пришлет, то пошлю письмо это. Полуехтова пишет ко мне, что в Страсбурге верно бы выдали тебе паспорт, из Бадена также. От тебя все ни слова. Поезжай: пропустят, а в первом городе возьмешь паспорт. О министерстве знаешь: поручили Сульту, по и он не хочет, ни Моле, ни Монталиве; Тьерс, у коего я был третьего дня, говорят, согласится принять Министерство иностранных дел и без президентства; но всякое иное не иначе, как с президентством. Уверяют, что он кому-то сказал о короле: «Nous le muselerons». Дипломаты и все противники левой повторяют: «Тьерс и война – одно и то же». Я бы желал жить в мире с женой его: прехорошенькая, в роде, по росту и талии, нашей Смирнушки. Князь Ливен умер в Риме

12-го января/31-го декабря.

На обороте: Allemagne. Le prince Pierre Wiazemsky. А Francfort sur Mein. Recommandé aux soins de la mission de Russie.

Почтовый штемпель: 21-го апреля 1839 г. Париж.

Воскресенье. 9 часов утра.

Сию минуту получил письмо твое от четверга, прочел его Леонтьевой и простился с нею. Она едет через полчаса и, вероятно, застанет тебя еще во Франкфурте; остановится в Hôtel de Russie, но уедет недели на две в Висбаден. Грустно, очень грустно! Я совсем осиротел без вас. Но с кем отвести душу и усладить иссохшую гортань русским чаем! Нежно, очень нежно поцелуй у ней руку, если Провидение сведет еще вас на европейской почве; меня – вряд ли: еду недели через две или три в Россию. Куда, зачем – право, не знаю: везде буду один и собою, и другими недоволен. Жуковский и не отвечал на письмо. Опять и здесь, и в Лондоне заговорили о приезде туда цесаревича. Полуехтова послала княгине два платья, хотя я был и противного мнения.

Чтение было превосходное, но с мелким интересом. Письма сестры Шатобриана к нему печальны, хотя душа в ней была уныло-ангельская; последнее письмо огорчило Шатобриана, ибо она почитала себя ему в тягость; он прискакал с дачи к ней à l'abbaye de St.-Miehel, но ее уже похоронили – с бедными! Не знают даже, где положен прах её, кем, как? Он не мог отыскать его. И много записал из сего чтения и сообщу тебе; вот девиз сестры его: «Une lune dans le nuage» с надписью: «Souvent obscurcie, jamais ternie». Вот одна из фраз Шатобриана: «II eu est des douleurs comme des patries: chacun à la sienne». Сегодня опять чтение для многих о дюке d'Enghien.

R[écamier] дала почувствовать Сент-Беву, чтобы не приходил, ибо Ламартины будут. Вероятно, и я не пойду, хотя и не по той причине. Я сам был в аббатской церкви, говорил о бокале и цветах с служкою: нельзя и негде там поставить, но лучше в церкви, где похоронена она, в её деревне, миль за 15 отсюда. Пойду в дом, где она жила и отдам для доставлении бокал и цветы, сказав от кого.

Книжки Рашель и Мюссе доставлю сам. Я думал и хлопотал об отдаче на театр, но не удалось. Еще похлопочу à la Renaissance и посоветуюсь с Рашель.

Вообрази себе, что первый номер отданных мною пакетов в посольство не послан, а в нем были все письма. Просил переслать прусского министра; не знаю, удастся ли? Пожалуйста, отправь отданный тебе при случае или свези. Третьего дня получил письмо от 21-го марта старого стиля от Булгакова и от Норова. Первый пишет к тебе, что твой князь Трубецкой, почтамтный, наследует после какой-то княгини Черкасской. Я ее знавал в детстве моем.

Князь Дмитрий Григорьевич Голицын женится на графине Платовой; какой-то Глебов на моей Мероне Баринг. Описывает завтрак à 3500 personues Зимнего дворца. Он получил все мои пакеты от Прянишникова и твой к какой-то даме, и Прянишников спрашивает его, не знает ли чего он обо мне. С этими письмами в третий раз серьозно жаловался я Прянишникову на него самого о неполучении уведомления о письмах; и от сестрицы ни слова. На это писал я вчера к Булгакову но почте, прося его списаться с Прянишниковым и спросить его: что значит сей вопрос обо мне, когда письма мои получены в письме к нему, на которое нет ответа; просил его побывать и у сестрицы и отобрать от неё словесно, получила ли она все. Авось, добьюсь толку. Ответ пришлется уже в Киссинген. И от Плетнева письмо нежное ко мне от ноября прошедшего года с уведомлением, что послали продолжение того, что отдал тебе; а я просил опять прислать первый номер. Где же все это?

Одно письмо от апреля 1838 г. из Петербурга и Дрездена чрез Петербург! Один князь Александр Николаевич аккуратен. Он давал читать Жубера государю и послал уже экземпляр в Москву. Уведомь, куда писать к тебе и когда? Где будешь? Album твой у Циркура, но он не надеется добиться руки Nodier, ибо он всем отказывает, а надоедалам-дамам пишет des choses scabreuses, чтобы отучить их от просьбы. Может, он даст одно из своих писем. От Ламартина постараюсь добиться, по и его жена часто за него пишет; впрочем, это как – мощи: была бы вера. Сент-Ббв часто у нас. Передам поклон твой Réc[amier]. Шатобриан о тебе всегда справляется и жалел, что не был в воскресенье.

Жаль Языкова! Долго ли он в Ганау пробудет? Я бы заехал, если бы знал наверное. Моя Клара – страдалица: le tic douloureux мучит ее; кричит, валяется на полу, почти в беспамятстве от боли. Теперь лучше, но тяжело расставаться с больными. Сейчас получаю подарок от Давида: статуйку сидячего Тика. Удивительное сходство! Жаль, что ты не навестил его рабочей: вся знаменитая современность в лицах! Базилевский здесь; получил письмо от графа Велгурского: сыну лучше. Ожидают сюда отца, а мать к сыну. Жуковский 'не был в Неаполе, ибо влюбился в Рим и под конец жил у Кривцова.

Не худо бы ему после Рима и Ганновера освежиться в Англии. Нельзя не радоваться, что он, поэт, пожил и насладился в Италии; но и нельзя не огорчаться за него и за истинные обязанности, кои лежат на нем, что он не исполнил святой, не отклонимой от него обязанности, для коей приставили его к наследнику; не его вина была бы, если бы он и надоел напоминаниями; не рисовать, а читать, учиться надлежало. Я сужу строго, по я все еще люблю его, как брага, а вы, как поэта-друга и баловня вашего. У него должна была быть одна мысль: заронить искры, пробуждать чувство, обращать, отвращать от балов и парадов и устремлять на лучшее устройство; заговаривать о важном, хотя бы и не слушали его, не отвечали ему. Россия, друзья истинные его и отечества не заглянут в его альбумы, а спросят, что узнал он и его воспитанник; чем прельщался он и что вывез из Германии и Англии для России. Ему надлежало так надоесть великому князю и прочим приставникам, чтобы быть отослану или с дороги, или по возвращении, и тогда бы он дорисовал свой album спокойною кистию и со спокойною совестию на досуге и сохранил бы otium cum dignitate. Вообрази себе, что Плетнев, учитель языка и литературы и корреспондент пишет письмо ко мне, хотя с чувством о старых наших сношениях, которое меня тронуло, но с грамотностью замоскворецкой дамы. И он – наследник журналиста Пушкина и биограф его!

Б[улгаков] прислал мне «Современную песню» Д. Давыдова. Какая подлость в слоге! Но вот и порядочная строфа:

Впрочем, тут и бородавки, мошки да букашки, червяк голодный, почешет и прочее, и прочее, и прочее.

На обороте: Allemagne. Sou excellence monsieur d'Oubril, ministre plénipotentiaire de s. m. i. do Russie. А Francfort sur Mein, а вас покорнейше прошу доставить его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.

8-го июля 1839 г. Франкфурт.

Жуковский здесь уже третьего дня, а вчера приехал и великий князь. Я провел с первым весь день у Козловского с графом Велгурским, где вчера и обедали; ввечеру у Убри с великим князем, где и танцы. Я нашел великого князя здорового, подобревшего, а граф Орлов рассказал мне его успехи в Англии. Они пробудут здесь еще с неделю, разъезжая по окрестностям. Твои будут дня через четыре; не знаю, дождусь ли, ибо зажился в ожидании Жуковского. Марч[енко] получила от княгини письмо. Пора в Киссинген, ибо желаю объехать скандинавский север; Дашков начертал мне маршрут. Жуковский здоровее прежнего. Князь Козловский – краснобай по прежнему. Здесь и все его семейство, а сын и с невестой: он благословил их по своему. Вчера танцовали у Убри, а по утру Жуковский прочел у них твой «Самовар» и находит, что это лучшая пиеса твоя, и что ты как-то созрел душою и следовательно поэзиею. М[арченко] обещала мне les impressions de voyage твои, но сдержит ли слово? Орлов рассказал кое-что об Англии, где великий князь очень понравился. Он был и у Брума. Графиня Велгурская получает письма от мужа; но мы знаем, что ему не лучше, скрываем от неё и не знаем, поедет ли она к ним на встречу в Марсель или будет ожидать писем еще из Рима. Брат графини Пушкиной и Демидовой приехал сюда из Рима, где их видел, по прежде писем отца. Сердце раздирает смотреть на мать и сестер, а надежда плоха. С Марч[енко] много и часто о тебе: ты любим в семействе. Они надеются дать еще бал великому князю, по вероятно я не дождусь его. Приемом великого князя я доволен. Вся его свита здесь. Перешли это письмо и к Булгакову: нет времени писать другого. Жаль Д. Давыдова! Он хлопотал о перевозке князя Багратиона, а его и самого свезли. Я не любил его самохвальства и того, чем он хвастался, но иногда мне он очень нравился, и в нем была оригинальность, хотя не совсем без искусства. Он, кажется, готовил, какую-то книгу о Польской войне.

Простите! Кланяйтесь всем, кто вспомнит на Неве и в Москве. Я видел панораму пожара 1812 г. в Париже. Так и обдало душу воспоминаниями детства и университетской жизни, особливо на Моховой, которая, и с Пашковским домом, очень верно представлена.

Я писал к вам отсюда с князем Юрием Трубецким, но это получите вы, вероятно, прежде. Здесь Мещерские. Демидовы будут опять в Киссингене. Брат графини Пушкиной ни чего не знает о ней.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

17/5-го июня 1839 г. Киссинген.

Завтра неделя как я здесь. Я оставил во Франкфурте графиню Велгурскую с дочерьми; она не знала еще о своем несчастий. Здесь графиня Эльмит получила письмо от княгини Репниной, которая известила ее о кончине бедного страдальца. Я написал к Жуковскому или к Убри, чтобы приняли меры помешать графине Велгурской ехать в Италию или во Францию на встречу сына, коего она уже не встретит в этом мире. Еще не имею ответа оттуда. Ожидаю сегодня княгиню Вяземскую или письма от ней. Она уже писала ко мне сюда и просила заготовить квартиру, но не брать еще, ибо хотела прежде еще советоваться с Коппом. Я отыскал две квартиры, из четырех комнат, а 30 florins (60 р.) par semaine, по удержу ли, еще не знаю. Гости наезжают толпами и сильнее прошлогоднего. Великая княгиня Марья Павловна с супругом и с милой восемнадцатилетней фрейлиной уже здесь. Мы обедаем иногда или проводим вечера у ней. И Северин вчера ночью приехал встретить великого князя, коего сегодня ожидаем. Ми провели с ним, в приятельском болтанье, почти весь день; обедали у великой княгини с польским генералом, графом Красинским, коего рассказ об Италии напоминает Чаплица. Многие о тебе здесь вспоминают. Я живу по прежнему и знаюсь с подобными прежним; следовательно, вероятно, и опять прослыву шпионом. Занимаю прежния комнаты. С Жуковским провел я несколько приятных, задушевных минут, но только минут; они повеяли на меня прежним сердечным счастием, прежнею сердечною дружбою. Этому способствовал и это новый перевод Греевой элегии гекзаметрами, которую он продиктовал мне и подарил оригинал руки его, на англинском оригинале написанный. Я почти прослезился, когда он сказал мне, что так как первый посвящен был брату Андрею, то второй, чрез сорок лет, хочет он посвятить мне. Мы пережили многое и многих, но не дружбу: она неприкосновенна, по крайней мере в моей душе и, выше мнений и отношений враждебных света, недоступна никакому постороннему влиянию. Соприкосновения Жуковского с чуждыми мне и часто враждебными элементами не повредили верному и постоянному чувству. Пусть другие осуждают его за то, что он жмет окровавленную руку Блудова: я вижу в этом одну лень ума или сон души, а не равнодушие; и в отсутствии я сердился на него за многое; встреча примиряет с ним, ибо многое объясняет. Я люблю его и за великого князя, в коем вижу что-то доброе, сердечное, человеческое, и меня что-то влечет к нему. Я должен удерживать это влечение и буду стараться реже с ним встречаться, ибо это несовместно с моим положением, с достоинством оскорбленного во всех отношениях: гражданских и семейственных. Перевод Жуковского гекзаметрами сначала как-то мне не очень нравился, ибо мешал воспоминанию прежних стихов, кои казались мне почти совершенством перевода; но Жуковский сам указал мне на разницу в двух переводах, и я должен признать в последнем более простоты, возвышенности, натуральности и, следовательно, верности. Les vers à retenir также удачнее переведены, и как-то этого рода чувства лучше ложатся в гекзаметры, чем в прежний размер, коего назвать не умею. Он скоро будет с вами. Если ты намерен издавать твой страннический keepsake, то выпроси у него элегию. Первый перевод прежде всего был напечатан в «Вестнике» Карамзина. Я дал ему «Последний день» Ребуля, по не мог дать мелких стихотворений его, ибо нашел экземпляр после в портфеле, да и тот не мой. В Париже их отыскать нельзя. Нет ли у вас? А лежитимист-поэт и булочник должен ему понравиться.

Мы узнали о несчастий Царскосельской железной дороги и потужили искренно. Может быть, я не поеду на Берлин, а прямо чрез Ганновер и Гёттинген на Гамбург и оттуда в Данию и Швецию.

Бог знает, где придется получать письма от своих дальних и от своих ближних! Пора бы и тебе откликнуться; княгиня писала, что ты уже приехал; поздравляю с новым потомством.

Читал ли четверостишие Жуковского на Сардамскую хижину Петра I? Прекрасно! Северян запомнил его. Он писал к тебе письмо когда-то страниц на десять, но думает, что ты не получал его: справлюсь здесь Здесь есть красоточки, но немецкия. Веймарская фрейлина милее всех и одушевленнее, и свежее. Прежния веймарочки также хороши и умны были, но теперь с мужьями,

18-го июня.

Сегодня ожидаем сюда великого князя к обеду. Бот пятистишие Жуковского на Сардамский домик, где плотничал Петр Великий:

19-го июня.

Вчера, в девятом часу вечера, приехал великий князь; с ним граф Орлов, Кавелин, Ливен, Енохин. Жуковский уехал далее, к Берлину, и дождется великого князя на дороге. Они привезли мне письмо от княгини, которая будет здесь чрез четыре или пять дней. Готовлю ей квартиру, но трудно найти не на солнце и у вод и дешево. Постараюсь. Сегодня отвечаю ей.

Графиня Велгурская уехала на встречу к сыну. Жуковский писал к ней, чтобы остановить ее на дороге, но О[рлов] уверяет, что письмо его не найдет её. Каково же одной, с детьми и в неизвестности, ибо ей намекают, но всего не говорят в письме! Вчера встретили мы на крыльце великого князя. Орлов тотчас сказал мне, чтобы я не объявлял ему о кончине графа Гелгурского, ибо он только намекнул ему об опасности. Не знаю, скажет ли и сегодня. Вчера же осветили плошками и наши аллеи, и, провожаемые зажжеными и курящимися светильниками, в розовом и багровом зареве, великий князь с великой княгиней вошли на полчаса в залу, где все были им представлены, и начались вальсы. С их уходом и танцы кончились. Сегодня все русские обедают у великой княгини, которая уговорила племянника остаться с нею до завтра, а он прежде предполагал обедать сегодня уж в Эрфурте. Сюда приехал и Фарнгаген и привез мне и о тебе известие. Я рад ему, и теперь еще менее причин ехать на Берлин; условлюсь о Сен-Мартене и прочем.

Письмо к сестрице перешли чрез Булгакова, а к Арженитинову можешь переслать и чрез Татаринова или прямо чрез Булгакова же.

6 часов вечера.

Обедал у великой княгини: пили за её и за приезжого и отъезжающего здоровье. Я сидел напротив die hoben Herrschaften, между Севериным и восемнадцатилетней chanoinesse, demoiselle d'honneur, qui parlait de poésie et citait Byron par coeur, en captivant le mien. Je lui ai envoyé les préludes. Дай знать Павловой, что великая княгиня восхищалась её стихами. Великий князь еще не знает о кончине графа Велгурского. У меня сидит Фарнгаген, и мы разбираем рукописи Сен-Мартеня и новые книги, им и мною привезенные, а предо мною, на балконе, великий князь с дядюшкой, и я слышу разговор их.

Великий князь в жилете шотландского клана: жаль, что туда не доехал! И принц Вильгельм сюда приехал и завтра уезжает к Эмс. Его болезнь важная, и он мучится меланхолическими предчувствиями. Прости! Несу письмо к Енохину.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге.

22-го июня 1830 г. Киссинген.

Третьего дня послал я к тебе письмо с Блохиным, доктором великого князя, в пакете на имя князя Голицына. С тех пор много к нам наехало, и я не успеваю любезничать с немочками и русскими и шарлатанить по прежнему с учеными и пасторами; бываю у Семеновой, пью чай у графини Эльмит, беседую с Фарнгагеном, генералом Шарнгорстом, сыном знаменитого, с Теремином, французско-немецким проповедником в Берлине, с Германом, лейпцигским археологом, с графинею Монжелас, дочерью знаменитого Талейрана Баварии; слушаю Пушкина и Жуковского, мило произносимых девицею Wimpfey, племянницею Северина, и Фарнгагеном, который познакомил меня с новыми для меня стихами Пушкина Время летит. Иногда обедаю, ежедневно гуляю в аллеях с великой княгиней и, часто забываясь, мыслю вслух с лею; а более всего читаю теперь переписку или письма Гонца к Иоанну Мюллеру. Какая прелесть! Какая жизнь в этом худо оцененном австрийско-европейском либерале! Как я виноват перед ним! Как он выше многих, нами уважаемых! Какая сила, какой огонь, какой слог от души, мысли и патриотизм его оживляющий! Вчера узнали мы и о том, что могло случиться по дороге из Царского Села в Павловск. Я первый из русских прочел весть в немецком журнале; встретил великую княгиню, по смолчал и передал Северину, а он Фицтуму, который осторожно объявил ей о приключении. Не зная еще, о чем он хотел известить ее, первая мысль в ней – было материнское чувство, спрашивая о вести: «Est-се de Londres?» (где сыпь её). Ее успокоили. Сегодня она два раза подзывала меня к себе говорить о спасении, коим обязаны спасенные молодым офицерам, различных европейских и азиатских поколений.

Я решительно еду отсюда на Гёттинген, Ганновер и Гамбург и оттуда в Данию и Швецию. Ожидаю княгиню после завтра, ищу ей квартиры, но еще не нашел. Приезжих гораздо более прошлогоднего, и много-квартир уже заказано.

И Рюмина, княгиня Шаховская здесь. Она приняла меня за князя Козловского и первые пять минут удивлялась, что я так поздоровел. За то и я не узнал ее, но теперь опять разглядели друг друга. Фарнгаген тебе кланяется; мы не расстаемся, спорим и рассуждаем, а он еще и читает мне наизусть Пушкина. Прости! Генерал Анреп отдаст тебе эти строки. Где-то получать мне письма от тебя? Не напишешь ли в Гамбург, чрез нашего консула? Поспеши: через две недели отсюда выеду.

Три часа.

Сейчас получил письмо от княгини: она завтра в Ганау, а после завтра здесь.

23-го июля. Воскресенье.

Опоздал отдать письмо Анрепу. Жена его посылает его с своим в Франкфурт. Вчера одна Didona abbandonata играла на клавесинах у великой княгини: прелестно! Редкий талант! Я иду отыскивать квартиру, ибо сегодня, а не завтра, ожидаю княгиню; и если приедет до трех часов, то припишет в этом письме. История мчавших государя лошадей оказалась баснею. И спутник твой, Кочубей, явился вчера, но беспутниц ваших нет. Вчера прочел я половину твоего «Самовара» Фарнгагену, другую дочту сегодня и вес дам m-lle Wimpfey для прочтения с дядей.

Полдень.

Обегал весь город, а квартиры не нашел. Есть, да неприличные или неудобные. Заказал на первый въезд комнаты в квартире. Авось, отыщу порядочную ввечеру.

Северин получил от Мальтица Жуковского ответ голландскому поэту: «Gegengruss des russicheu Saugers an batavisclie Sauger». Вот un vers а retenir:

Оригинала не читал. Скажи Жуковскому, чтобы собрал кое- как мне неизвестное.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербург, в Департамент внешней торговли.

25/13-го июля 1839 г. Киссинген.

Маркиз de Custine, автор «Писем об Испании», «Этеля», «Швейцарского пустынника», в коем он отчасти описал свою любовь к герцогине Дюрас тогда, когда его хотели женить на её дочери, и прочего привезет тебе отсюда это письмо и другое, от княгини, с безделками богемского хрусталя. Он приятель и Шатобриана, и Рекамье, и ты его видел у ней. Рекомепдуй его и князю Одоевскому и от моего имени, и по желанию Фарнгагена, который с ним большой приятель. Он знавал жену его, Рахель, и был с ней в переписке и написал о ней статью в «Revue de deux mondes», Фарнгагеном перепечатанную. Он пишет свои путешествия. Если поедет в Москву, то передай его Булгакову и Чаадаеву моим именем, и Свербеевой для чести русской красоты.

Мне здесь теперь веселее, нежели бывало. Пасторов и красавиц прибавилось; болтать и любезничать есть с кем: Теремин, пастор из Берлина, графиня Mongelas из Мюнхена. Вчера праздновали мы день рождения сына великой княгини; выписали из Вюрцбурга цветов для неё и сделали подписку для, разбитого камнем плотника «в честь сыну, но сердцу матери.» Это ей очень понравилось и тронуло. Я получил извлечение из письма из Симбирска. Ивашев, дядя мой, любимый адъютант

Суворова, отец сосланного, умер; молодой Татаринов женится. Перешлите письмо.

Квартира невзрачная, по, право, другой, и теперь, не найдешь, но удобная и чистая; хозяйка – лучшая здесь прачка. Твои здоровы и веселы. Nadine ne кушала почти ничего вчера у Больцано. Княгиня велела тебе сказать, что Наденька начала пить Рагоци и выпила сегодня три стакана, а она сама четыре; что я похудел и похорошел и очень авантажен; что сегодня мы едем с графиней Эльмитой в колясках куда-то гулять и прочее. Надина возьмет сегодня и первую ванну.

Отдай Прянишникову приложенное. Вот для твоей внучки от бабушки перчатки. Отошли теперь же к Булгакову. Познакомь его и с Михаилом Орловым.

19-го июля 1839 г. Гамбург.

Вчера приехал я сюда чрез Гёттинген, где проучился пять дней у старых и новых учителей; чрез Браупшвейг, откуда, по железной дороге, ездил три дня сряду в Вольфенбюттель, где в библиотеке Лейбница и Лессинга нашел кучу сокровищей, даже и о России, и какие! Но какой-то Иванченков и Строев уже предупредили меня, хотя не во всем. Я отыскал рукописи, до царствования императрицы Анны относящиеся и весьма важные, хотя отчасти известные: ответы её. Я выписывал там два после обеда и одно утро и, благодаря ученому библиотекарю Шенеману, сыну бывшего гёгтингенского профессора, многое узнал, заметил, но когда все сие привести в порядок? Здесь нашел письмо от брата и успокоился, хотя Клара опять страдала.

Сегодня едет почта; не знаю еще, что сделаю и куда поеду. Сбираюсь в Данию и Швецию, но коляска и глупо-неопытный камердинер многому помеха. Вчера обегал Юнгферштих, где все гуляет, пьет и повидимому благоденствует. Прекрасного пола не оберешься. Видел Штруве и Бахерахта: авось, удастся что-либо послать, Ожидал здесь от тебя грамотки, по нет ни на одной почте, а у каждого государства здесь своя. Не знаю, куда просить вас адресовать письма, ибо сам не знаю, куда поеду и куда доеду. Если путешествие скоро надоест по незнакомому и для меня безъязычному северу Скандинавии, то и скорее увидимся, чем ожидал. Твоих оставил в Киссингене здоровых, веселых и любезных. Уговаривали остаться, но письмо от брата ожидало меня в Гамбурге, да и Гёттинген манил меня. Вольфенбюттель всего интереснее. Досадую, что так много рыская по Германии, в первый раз, был в духовной отчизне Реймаруса, Лейбница и Лессинга, который, по моему мнению, был умнее Гёте и многих других, и по сию пору его умом живущих; мыслил вслух и писал превосходно и опередил век свой почти целым веком.

Пожалуйста, постарайся, чтобы меня не очень обирали на таможне. Дай знать куда-нибудь, что делать с некоторыми вещицами. Обнимаю тебя и еще кого заблагоразсудить.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербург.

28/16-го июля 1830 г. Воскресенье. Копенгаген.

Я добрался сюда морем и сухим путем из Гамбурга чрез Киль, где прослушал профессоров и просидел в библиотеке за актами управления Гольштейном Петра III и Павла Петровича, то-есть, Екатерины, Папина и Сальдерна и в беседе с Далеманом, одним из семи прогнанных гёттингенских профессоров. Киль – колыбель нашего царского дома: везде следы русского правления; Екатерипа и здесь была Екатериною и Панин – Напилим; но, не в упрек будь им сказано, напрасно они сперва обменяли, а потом уступили эту прекрасную, единственную гавань, по водам коей я катался и любовался прелестным взморьем. Мы бы стояли одной ножкой в Германии, то-есть, в Европе, и какая бы выгода для торговли и нашей образованности! Непостижимо, как Екатерина могла согласиться на уступку законно папе принадлежавшего, будучи, впрочем, везде и всегда царства прибавительницею. И Папин оплошал! Лучше бы оставить Польшу в покое и сберечь наследственное княжество с гаванью и с трудолюбивыми добрыми немцами, кои еще в 1814 году желали быть русскими. Я нашел и купил много книг и брошюр с разными scandale-зными анекдотцами; приехал сюда до Вординборга морем и потом сухим путем; осмотрел уже библиотеку с руническими памятниками и рукописями и с загами, в коих первое мерцание нашего исторического света. Был у графа Сен-При; жена его, которую мы встретили на пути к Ашафенбергу, накупила для меня датских перчаток, кои с Кудрявским посылаю в Париж и везу с собою в Петербург. Обедаю у St.-Priest и отказал для того барону Николаи, ибо он на даче, а я ушиб ногу и боюсь долго просидеть у моря. Обираюсь в Штокгольм, но еще не знаю как. Плохо без языка! Но сию пору он довел меня до Копенгагена, но доведет ли и до Штокгодьма? Досадую, что избрал сей путь в коляске и с безъязычным камердинером. Я думал, что Штокгольм ближе к Копенгагену: вперед выучусь прежде географии. Прочти мое [письмо] к князю, если он позволит. Иду завтра к Пестору-королю: он заводил школы, отпускал на волю крестьян, жил с метресой, не пил вина, ненавидел англичан за разрушение Копенгагена и всей датской земли (чрез финансы); принимает всех, от босоногого нищего до министра и теперь еще навещает свою подругу подтишком ежедневно, а сына своего и её определил секретарем в Париж. Торвальдсена статуи Иисуса Христа и двенадцати апостолов прелесть! Но ни его, ни поэта Эленшлегера, ни епископа Мюнстера нет в городе. Досадно!

Что бедная Свербеева? От Кошелевых узнал я о её болезни и с тех пор о ней думаю. Видел Северный музей, единственный в своем роде. Сколько драгоценностей! Видел и барона, Николаи и завтра у него обедаю, а после завтра опять к Сен-При.

29/17-го.

Иду к королю на общую аудиенцию и перескажу о пей, когда выеду из белокурого царства. Напиши ко мне в Штокгольм или в Або: везде справлюсь. Сестру Авроры ожидают сюда с португальским мужем.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому.