Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845. 1838. (П. А. Вяземский, 1845)

25-го февраля 1838 г. [Петербург].

Какими переворотами журнализма, доктринизма, конституционализма или лежитинизма попалась мои статья в «Gasettede France»? Зачем же не напечатал ты ее особо, и что же ты мне ни слова не говоришь о том, как все это сделалось? Исправлена ли ошибка «indignes sujets» вместо «indigeus?» Сам ты indigne sujet и mauvais sujet. И зачем выкинули моего приятеля Diderot? Ведь был он же гостем Екатерины? Remerciez bien, je vous prie, monsieur de Bavante pour sa correction et pour l'intérêt qu'il m'a témoigné. J'y suis très sensible. Здесь газет мало получают et on se m'arrache: у меня у самого листок был только на полчаса в руках. Нельзя ли отпечатать особенно несколько сот экземпляров, разумеется, на мой счет, и мне прислать экземпляров сто. Здесь немногие знали о моей статье, и мои головешки упали, как снег на голову. А ты все врешь, и Жуковскому не передам того, что говоришь о его прежней статье. Он рассердится, а я только смеюсь. Ты настоящий парижский прянишник, abonné au «Constitutionnel», и как он сидишь вечером на одной мысли и не идешь ни вперед, ни назад. Политика политикою, а где нет политики там глупо педантствовать и доктринерничать. Но Бог с тобою: надобно друзей своих любить с их родимыми пятнами и бородавками. Твое шестидесятистраничное письмо перецеживается теперь сквозь решета редакции «Современника» и цензуры и, надеюсь, скоро явится на стол почтеннейшей публики. В нем много хорошего, и если выкинуть из него то, что не по нашим желудкам, то всё-таки выйдет сытый и сдобный пирог. Что дело, то дело. Ты мастер письменно – , что глотаешь на лету. Твое объядение, а уж за то не хорошо когда – : так и несет старыми, протухшими лицами, яицами еще бабушки Леды.

Все твои поручения исполнены. Да охота тебе посылать книги Нефедьевой: Жихарев их подхватит, да и попадешь в переплет. Не горюй: федосья его не умерла, а вот берегись чего: дочь их, Мещерская, так хороша, что влюбишься. Я вчера видел ее на роуте у Разумовской и удивился, как такой цветок мог посажен быть – Жихарева и взлелеян в луже Жихаревой. Она в роде Бобо Потоцкой, но более свежести и сюавности. Говорят, что они едут за границу, что он получил место, кажется, Швейцера и чуть ли будет жить не в Париже. Держись! Да впрочем слышно, что ты едешь в Симбирск. Жуковский говорит, что тебя все прет то сюда, то отсюда. Во всяком случае, надеюсь, увидимся в Киссингене. Вероятно, отправлюсь на одном из первых пароходов и прямо из Гамбурга в Ганау, посоветоваться с Коппом и поклониться тени минувшего, памяти дней тяжелых, но и сладостных, потому что тогда была еще надежда. Кнесингенские воды, которые я пил здесь нынешним летом, вероятно были мне в пользу, потому что в некотором отношении провожу зиму лучше прежних.

Весною будет здесь общий разлив или отлип. Петербург так и хлынет за море. Может-быть, и графиня Эмилия поплывет, если мужу позволят встать с якоря. В Париже ли паша римская Mortemart? Я недавно получил от неё премилое письмо, в котором объявляет, что к марту будет она там. Отчего не выкопаете вы целительных вод в Париже? Или отчего я не Тулубьев? Или отчего не фигляр, шарлатан Тургенев, который других журит, а сам понюхивает табачек de la ferme и другим табак в глаза пускает и постукивает своею табакеркою работы князя Волконского. Ты не только архи вариус, но ты и архиканалья, а нас грешных запрятываешь в «Gazette de France»! Какими коммеражами угостить тебя?

26-го.

Утро вечера мудренее. Вчера был я у Карамзиных и нашел там Ростопчину, которая велела тебя поцеловать. Она палисада очень милые и очень женские стихи императрице. В них упоминает она о лебединой походке её. Мятлев, недавно сюда возвратившийся, написал на эти стихи свои стихи от имени Варфоломея Толстого, который, критикуя уподобление с лебедем, тем кончает:

Передай племяннице, Александрине Голицыной, рассуждение дяди её. Этот Мятлев пишет уморительные стихи в подобном роде, и Жуковский им наслаждается. А коммеражей анекдотических нет на лицо. Один и есть, да и тот по части брюха: ты верно влюблялся в молодую Пушнину, фрейлину, племянницу Шевичевой и которую ты, вероятно, встречал у Карамзиных? Эта фрейлина была в Вознесенске и оттуда взята во дворец. Что же оказалось по приезде её в Петербург? Что она семимесячно брюхата – mais en tout bien, tout honneur – то есть, тайно замужем за меньшим Трубецким, который за шалость сослан был из гвардии в армию. Для большей однако же достоверности, сказывают, что еще раз их здесь перевенчали. Легко понять, какой это был удар Трубецкой-матери! Она дни три после того не плясала. На этой Пушкиной должен был жениться Владимир Соллогуб, а потом молодой Давыдов, сын Себастьянши.

Жуковский погрузился в Англию телом и духом: доучивается английскому языку, изучает исторические, статистические книги о пей и едва ли не сел на порт-вейн. Англия будет главною целью их путешествия. Получил ли ты наши крыловские штуки? Теперь готовят ему медаль, и открывается подписка для учреждения стипендии под названием Крыловской, дабы процентами с собранной суммы содержать одного или нескольких молодых людей, смотря по сумме, в одном из учебных заведений. Remerciez madame et monsieur Circourt pour leurs brochures. Je prépare un article sur son analyse de «Boris Godounoff», ou plutôt j'ajoute quelques observations aux siennes. Ne négligez pas la traduction de l'ouvrage de Koenig, traduction revue et corrigée, s'entend bien. Si je venais en Allemagne ce printemps, nous pourrions nous en occuper, mais il faudrait que la traduction fût déjà faite pour ce temps.

Наконец, зима наша, кажется, от нас отстает, а то совсем было загрызла нас. О землетрясениях наших говорить тебе нечего: на то Греч и Лаваль. Теперь настала пора роутов; блистательнейшие будут, вероятно, у графини Разумовской. На днях неожиданно явилась к ней царская фамилия. Концерты также пришли в движение. Оль-Буль, скрипач, восхищает уши, души и карманы. Теперь казенная цена за билет 25 рублей: ни на что не похоже! Бывают и утренники, но вероятно, довольно холодные, у Смирновой, Ростопчиной, Бобринской. Мы и при свечах говорить не умеем и пообедав, а тут любезничать на тощак и на чистоту дневного света. Да и красавицы наши по большей части des belles de nuit. Еще если бы подавали сладкую водку и закуску, то нашлись бы охотники, а то приглашают щелкать одним языком. За то одни дипломаты мелкого разбора и утренничают тут с дамами. Графине Долли лучше, но она еще не всем доступна. Весною едут и они. Скоро отправляется и Анна Матвеевна Голицына (Толстая) к дяде, графу Остерману в Швейцарию или Италию. Она очень мила в княжеской своей мантии и брачной прическе. Маленькому Мещерскому, сыну Катеньки, лучше: у него одна нога была как-то смята при рождении, но опасности для будущего нет. Письмо Лакордера о Риме мне очень понравилось. Кто из наших grands seigneurs, им упоминаемый, назвал Германию «l'archipel des princes»? А вот тебе каламбур великого князя: «Etiquette de cour, étiquette de pharmacie c'est toujours.de la drogue». На масленице какая-то маска к нему подходит и говорит: «Je viens de parier, monseigneur, que vous me feriez sur le champ un calembour», и при этом она закашлялась; он отвечал ей: «Vous avez gagné, vous-avez la toux» (l'atout). Нынешнею зимою было несколько публичных маскарадов, довольно живых и затейливых. Ростопчина и Смирнова тут отличались, но много было и незнакомых лиц, которые удачно интриговали. А в Москве какая-то дама паркет залы собрания кровью залила, также в маскараде: c'était la nonne sanglante. Карамзины здоровы и живут по старому, что причиною редких свиданий наших. И они но вечерам сидят дома кое с кем, и мы также. Ожидаю Козловского. Он был уже здесь, но, сказывают, нога опять разболелась. Передовым своим прислал он свой портрет, очень похожий, хотя несколько и изукрашенный. Получил ли ты мои два письма о Записках? Отвечай же скорее. Обнимаю за себя и за всех своих. Возвращаю письмо к Рейфу, которого здесь нет. Московские пакеты пошли с Денисом Давыдовым. Что делает Веймарский лев? Я чаю, лисит. Не забывай меня при экс-королеве Везувия.

При сем письма: Жуковского, княгине Голицыной, Лизе Пашковой, в редакцию «Archives du commerce», картинка и обратно твое письмо, росписка и наконец сто губоприкладств к ручке Ольги прекрасной.

1/13-го марта 1838 г. Париж.

Встретил Баранта, идущего в Камеру депутатов слушать прения à fonds secrets и узнал от него, что после-завтра едет французский курьер. С тех пор как я отправил тебе несколько волюмов писем с брошюрами и одно письмо по почте, я не принимался писать к тебе и сожалею очень, потому что много слышал и видел любопытного, и по горячим следам моего отчета хорошо бы было пробежать тебе. Теперь все остыло; я успел на другой день талейрановского ораторства послать тебе только несколько слов о речи его; теперь посылаю самую речь, остывшую также от энтузиазма, с коим слушали ее его приятели и единомышленники. С тех пор большая часть журналов осыпали пудроносную главу старца колкими насмешками и воскресили все прошедшее епископа, дипломата, обер-камергера, оратора. Но злее всех был «Le Courrier Franèais» и «Le National». И немцы напали на того, который обирал их во время Наполеона. Я не только начитался, но и наслушался о Талейране и об отношениях его к Рейнгарду. О Талейране рассказал мне многое второй том его, экс-великий рефспдарий Камеры пэров, Семонвиль; а о Рейнгарде – Беньо (Beugnot), бывший три года секретарем его. Талейран презирал Рейнгарда; Рейнгард ненавидел и боялся Талейрана, который свергнул его с министерского престола на консульство в Гамбург и в Молдавию. Кто-то сказал Талейрану речь: «C'est la vertu qui fait l'éloge du talent!» Прочитав ее на досуге, я сам удивился, как могли «Дебаты» с таким восторгом говорить о таком незначущем произведении пера или секретаря, приятеля Талейрана, ибо сам он не пишет ничего. Первый экземпляр речи своей послал он к здешнему архиепископу. Уверяют, что с некоторого времени славный проповедник Dupanloup ежедневно навещает Талейрана. Речь Талейрана сменила статья Гизо о религии в «Revue Franèaise». Он отпечатал для себя несколько экземпляров и прислал мне только один. По сию пору я не мог еще достать другого. Пошлю тебе или князю Александру Николаевичу, но передайте и в Москву. В салонах только и речи об этой статье; и меня взволновала она, ибо я, по старой привычке, уважаю Гизо и желал бы в нем видеть нечто высшее таланта, нечто лучшее науки, а принужден был избрать эпиграфом для статьи его слова Пилата-индеферентиста par excellence: «Что есть истина?» Он льстит католицизму, потому что полагает его в силе, по крайней мере во Франции; чувствуя политическое преобладание католицизма над другими гражданскими и общественными элементами, Гизо говорит католицизму: «Soyons amis, Cymia!» и сажает его на престол, с коего революции не удалось на всегда свести его. Как мог президент- оратор здешнего Библейского общества сказать католицизму: «Остапьсл тем, чем ты был доселе, не изменяйся, не уступай ни шагу; иначе ты потеряешь свое достоинство, силу свою!» Следовательно, останься с иезуитами, с духовниками Лудвига XIV, с инквизицией, с драгонадами и с куклою папы в Риме. Католики торжествуют, смеются в кулачок; но я говорю им: «Такой друг хуже всякого врага». Посмотрите, как он холоден, когда вступается за своих, за репрезентантов чистого протестантизма, за «Сеятеля», за Евангелие, «Архив» и прочее, все, что можно постигнуть одним разумом. Все, что одна паука вразумить, а один талант может выразить – все это выразил Гизо в одной превосходной странице; но любовник власти и силы холоден и бессилен, как равнодушие, для того, кто не в наружных явлениях церкви, по в духе и в любви ищет силы и вдохновения. Бее сии красноречивые страницы – пустой звон. Я заказал барону Экштейну статью против Гизо: здесь он один может обличить его; Гизо задел его, не назвав по имени, а намекнув на его манеру, на его неопределительность в сочинениях о вере. Они друг друга не любят. Присоветую ему взять эпиграфом ответа строку из Villet: «Sur l'indifférentisme religieux», на предпоследней странице: «Et si vous ne pouvez être amis, soyez du moins ennemis». Конечно, в Апокалипсисе та же мысль выражена сильнее, но и отвратительнее: «Понеже ни студен еси, ни горяч» и прочее. Я бы желал, чтобы наш московский теозоф подслушал разговоры в салонах Свечиной и других о брошюре Гизо. Он был бы под моим знаменами, или я под его. Со вчерашнего заседания в Камере заговорили о союзе, конечно не священном, Тьерса с Гизо; и о речи Талейрана, и о статье Гизо прения умолкают. «Les fonds secrets» все поглотили. Только еще в таких салонах, где не одна политика владычествует, шутят не над одними министрами, а и над авторами. Вчера провел я втроем с Шатобрианом, Баланшем и Ампером у Рекамье чась предобеденный, и Ампер представлял в лицах статью Гизо, перепрыгивая с одного места на другое и обращаясь то к католицизму, то к «Сеятелю» или олицетворенному протестантизму с похвалами и следовательно с противоречиями. Мрачпый с некоторого времени Шатобриан не мог удержаться от смеха. Два волюма его о Веронском конгрессе печатаются и скоро выйдут, и в одно время: здесь, в Англии на англинском, а в Германии на немецком. Beugnot, один из главных членов компании, купившей у Шатобриана все его сочинения и всю будущую его деятельность, рассказал мне вчера истинное положение этой компании и отношения к ней Шатобриана. Заплатив ему 150000 франков единовременно, они обещали ему 12000 ежегодно, до предъявления им четырех томов его записок о конгрессе Веронском и о Гишпании, после чего за четыре тома компания обязалась платить ему уже по 24000 ежегодно; но приятели Шатобриана, «румяные богачи», ни франком ему не пожертвовавшие, Верак, Брезе и прочие, уговорили его многое из четырех волюмов выкинуть по разным личным уважениям, то опасаясь повредить карлистам, легитимистам, то иным и прочим, и из четырех волюмов от подобных сокращений вышло только два волюма, и компания принуждена была уменьшить пенсию или возвысить ее до 18000 франков ежегодно, кои он теперь и будет получать до кончины своей, а после его кончины жена получит 24000 франков пенсии. Сверх того, за каждый представляемый Шатобрианон том компания платит ему от 12 до 15 тысяч франков, смотря по внутреннему достоинству и по толстобрюшию волюмов; так и за недавно представленные два волюма получил он 30000 франков. Но 14 волюмов записок его уже переданы им компании и хранятся в двух списках: один здесь, другой, кажется, в Лейпциге. Сверх того все, что Шатобриан ни напишет, принадлежит компании, с заплатою ему на вышесказанном основании. Сии отношения заставили Шатобриана сказать о самом себе: «Положение мое хуже римского невольника: только тело его принадлежало господину; я поработил и ум свой». Он не весел, недоволен этою сделкою; компания также в убытке покуда и недовольна, по крайней мере мнимыми приятелями Шатобриана, кои ни малейшей помощи ни ему, ни ей не оказали в сем деле. Теперь пожертвованный ими капитал не приносит им ничего, но со временем он оживится и вознаградит отчасти, а может быть и все убытки; главная надежда не на одну выручку за новые сочинения Шатобриана, но и за продажу разным издателям прежних его сочинений права перепечатать, по своему формату, проданные компании новые сочинения. Она надеется парализировать и бельгийскую перепечатню. Но Шатобриан останется рабом слову своему и следовательно компании: оттого и он грустен, и за него грустно. Жена Beugnot, англичанка, которую я знавал в Риме, сказывала мне, что сюда едет шотландский оратор-проповедник и писатель Chalmers собирать сведения о конкордатах, с папским престолом заключаемых, для будущего конкордата с Ирландией. Ему кто-то в Англии сказал, что я сведущ в делах сего рода, и он едет прямо ко -мне; везет от кого-то письмо и надеется с моею помощью собрать сведения о конкордатах польских (русских не бывало) и пр. Я рад случаю пошарлатанить и познакомиться с знаменитым проповедником, коего слыхал и в Эдинбурге, и в дальнем городке Шотландии, в Инвернесе.

14-го марта. [Париж].

Я прочел недавно две частицы истории журнала «Дебатов», написанной издателем «Моды» Нетмапом (Nettement) в духе карлизма и легитизма. Много любопытных подробностей, особливо биографических и литературных. Книга начинается вместе с журналом эпохой революции; потом, при Наполеоне, «Дебаты» обращаются в «Journal de l'Empire» и с реставрацией опять принимают старое свое имя. Вместе с измепепием политических систем (l'histoire des varia tons de l'empire Gallican) изменяются и «Дебаты». Хамелеонство оных продолжается и до наших времен, по одна примечательная черта отличает этот журнал от многих других. В числе издателей были всегда, как для политики, так и для литературного фельетона, люда с талантом: Жуффруа, редкий и остроумный критик; Гофман, сведущ как немец, блистателен как француз; Фелец, Этьен, ныне депутат и академик, прежде секретарь Морета, угаданный Наполеоном, и журналист, интригами Фуше и Талейрана сверженный с престола имперского журнала; наконец, участие в «Дебатах» Шатобриана и нашего времени редакторов: Сальванди, Marc-Girardin, Жаненя и прочих. В биографии первых издателей – вся история литературы того времени и наполеоновские набеги на оную. Я забыл одного из главных редакторов «Дебатов», Фьеве, коему Наполеон дал эту должность и после, по доносам Фуше, лишил оной. Главными участниками в издании и сначала, и теперь – братья Bertiu.

Мы были с князем Гагариным в Сорбонне, на лекции Marc-Girardin; он продолжает рассматривать «Эмиля» Руссо о связи физического воспитания с нравственным и интеллектуальным; о важности первого, особенно у древних и у диких народов, кои достигают умственного превосходства практикою, наблюдением натуры и людей. «Эмиль» привел его к «Робинсону», из коего прочел он нам несколько прекрасных страниц и разобрал красоты этого романа; точность в описаниях: la vérité vraie ощущений и размышлений Робинсона; одно из самых верных и сходных с натурою человека описаний есть кораблекрушение и минута спасения Робинсона; но это описание взято почти слово в слово из Гомера. Спасение Улисса служило образцом англипсколу ромапу. Лекция Жирарденя нам очень понравилась; ум за разум не заходил у него в этой лекции; мысли и суждения здравые, практически полезные, ясные и иногда блистательные. Еслибы Сорбопна была поближе к предместию св. Гонория, то чаще бы ходил на эту лекцию, но между мною и Сорбонною пол-Парижа.

Сегодня встретил опять m-lle Mars: бледна и бела, как привидение, по все еще поступью богиня. Кто-то сказал о Талейране в Академии: «М-r Talleyrand est comme m-lle Mars: il veut mourir sur la scène». Доктор долго уговаривал его отказаться от чтения академичного и наконец сказал ему: «Si vous allez à l'Institut, je ne réponds pas de vous!» – «Mais qui vous prie de repondre pour moi», отвечал Талейран с жаром. Семонвиль, коего называют вторым Талейраном, рассказал мне много новых о нем анекдотов, но одного словца не передал. Семонвиль слывет образцовым эгоистом, подчиняющим все действия и поступки рассчетам выгод своих. Кто-то, обращаясь к Талейрану, не кстати напомнил ему о старости Семонвиля: «Savez-vous qu'il vieillit?» – «Pas possible», отвечал Талейран: «quel intérêt peut-il avoir vieillir?»

– -

Кажется, что мы сохраним Баранта, и я этому очень рад. Вот слова Кине, за кои ему спасибо от имени тех, кои не любят народности: «Les temps ne sont plus divisés par des autels intolérants. L'unité de la civilisation est devenue un des dogmes du monde. Un seul Dieu présent dans chaque moment de l'histoire, rassemble en une même famille les peuples-frères, que des années rapides séparent seulement les uns des autres: ceci établi, n'est ce pas le temps de répéter avec plus de fois, que jamais, le mot du théâtre romain:

В этих строках переводчика Гердера виден отблеск мыслей историка человечества; чувствуешь тихое веяние немецкого гения, олицетворившагося в Гердере и в его веймарских сомыслителях и поэтах. «Прометей» Кине вышел. Я опять спросил о нем Шатобриана, а он опять хвалил в нем многое, и я решился послать тебе его. Князю А[лександру] Н[иколаевичу] посылаю «L'iudifférantisme religieux» Кине, а Арженитинову «Une maîtresse de langue»; и то и другое советую и тебе прочесть. Ламартинта прислала мне несколько речей мужа: «Sur la peine de mort», «Sur la loi de la presse», «De la jurisdiction militaire» u прочее. Но все это берегу про себя. Он будет скоро опять говорить, об уничтожении смертной казни, в Камере, и мне уже обещали на это заседание билет. Сегодня пошли туда многие слушать Гизо, Тьерса и, может быть, и министров; но я дома начитаюсь больше, нежели там услышу. Я часто вижу князя Ивана Сергеевича Гагарина: он, кажется, опять стал тем же, каким я знавал его в Минхене, где мне он очень правился. Не чуждаясь света, он заглядывает и в книги и любит салоны Свечиной и ей подобных. К. А. Нарышкин все осматривает и вчера также был в Камере. Недавно князь Михаил Голицын давал[4] молодым русским дамам: княгине Долгоруковой (Булгаковой), Голицыной (Кутайсовой), графине Завадовской; Мещерская, за тяжеловесием, не приехала. Я поболтал о тебе с ними и жалел, что тебя не было у нашего любезного Лукулла. Все просят и всем роздаю твои брошюры. Все хвалят ее и удивляются слогу. Отнес Женисону, баварскому министру, четыре экземпляра: ему, королю, Шеллингу и Севериной, а не Северину, который не вспомнил обо мне в Москве. Здесь роздал: Жомару, Moreau de-Jonnès, Лагранжу, Лёв-Веймару, коего наконец встретил у Лагранжа и болтал много; там же видел и литератора Гейне: он умнее или, по крайней мере, болтливее в книжках и в стихах, чем на словах. Посылаю несколько экземпляров в Лопдон, а может быть и сам свезу. В «Моде» все еще о тебе ничего не вышло: ей не до нас теперь, но вероятно скоро выдет. В «Revue Suisse», коей афишку посылаю, вышла умная статья Vinet: «Sur l'étude de la littérature» и критика на «Pensées d'Août», но кажется критика приятельская. St.-Beuve сам в Лозанне, где она писана. Отошли к Эмилии Пушкиной свою брошюру, но от меня: правда ли, что князь Горчаков не женится? До какого рода книг охотница Эмилия Пушкина? Вероятно, до романов? Постараюсь попасть на её вкус в поэзии или в воспитании, о коем она мне когда-то говорила, но дамская педагогия здесь не в силе. Я сбирался дослать к тебе копию с письма Georges Sand к Мицкевичу о его поэме или трагедии, которую он давал ей просматривать и поправить в языке, но она расхвалила и советовала и других чуждых поправок не принимать. Поленился списать письмо, а теперь уже и нет его здесь. Сбереги Сисмонди, ибо оригинал затерялся. Любопытное письмо читал к той же Циркур и от Декандоля, но прозябаемые тебя не интересуют; ты и без того окружен ими, и сам от них зябнешь.

Полночь.

Я объехал три вторничные мои вечеринки, то-есть, Моле, Гизо и Ансело. У первых двух едва ли число посетителей было не равное, ибо со вчерашнего дня заговорили о соединении Гизо с Тьерсом для составления нового министерства. Сегодня Монталиве, министр внутренних дел, начал ораторствовать против экс-префекта полиции Жиске о тайных фондах и, не договоря, упал в обморок: тем кончилось и заседание Камеры. Уверяют, что подагра поднялась в желудок, но опасности нет. Почувствовав себя дурно, он оборотился с трибуны к президенту, говоря: «Je me trouve mal», а Дюпеню послышалось: «Domiez-moi le journal». – «Quel journal?» спросил он его, но министр упал уже в руки товарищей. Завтра Моле будет отвечать на обвинения и на оглашения полицейских секретов экс-полицеймейстера Жиске. Курьер, вероятно, не так скоро поедет, и Рейнваль позволил мне прислать и к нему пакет, а я за это обещал ему твою брошюру, которую подарил и Гизо, и прусскому дипломату во Флоренции и Царьграде Мартенсу. У Гизо толпились депутаты и искатели фортуны. Madame Ансело мучится родами, ибо завтра дают в первый раз её третью пиесу: «Isabelle, ou les deux jours d'uue femme». Вся её надежда на Дюплесси, коей завидует и мешает устаревшая m-lle Mars. Madame Aucelot пригласила нас приехать к пей после театра распить бутылку шампанского, если пиеса удастся, и молчать о ней во весь вечер, если будет освистана. Сдержу приятельское слово, хотя и хотелось бы поумничать кой о чем у С[вечиной].

Сейчас возвратился из французского театра и от Ансело. Успех «Изабеллы» был довольно блистательный, благодаря прелестной игре и прелестному личику m-lle Duplessy, которая оживила пиесу и, сколько могла, загладила дурную игру трех актеров. Есть сцены патетические, в коих она превзошла себя и заслужила рукоплескания не одних заказных хлопальщиков. В самой пиесе, писанной хорошим слогом французского классицизма, не без невероятностей; есть вялые сцены и слишком длинные разговоры. Автора вызвали слабо (его или ее назвали), но актрису Дюплесси – оглушительным хлопаньем и криками. Из театра приятели явились к авторше: она с трепетом ожидала нас у камина. Я был вторым вестником третьего торжества её, Оркестра не было, а места оного заняты были приятелями театрального директора и авторши. В центре партера было не без Claqueurs. После первого акта, в оркестре, журналист Брифо, издатель «Temps», поссорился с директором Водевиля, Арого, братом астропома, и получил от него громкую пощечину. У Брифо (не члена Института, коего новую трагедию услышим мы после-завтра у Овечиной) уже разбита рука на дуэли: они сказали друг другу: «А demain».

15/3-го марта.

Мне удалось достать еще два экземпляра статьи Гизо о религии. Пошлю один князю Голицыну, другой для вас всех, но с тем, чтобы окончательно он переслан был в Москву, к философу и Свербеевой чрез Булгакова, а потом к сестрице, Он мне нужен будет, ибо к тому времени получу я и ответы, кои готовят здесь двоеженцу. Не зная, когда едет курьер, я принужден отправить это письмо к Баранту. Чтение журнала и вчерашних прений в Камере депутатов заняло все утро. Прусский экс-дипломат, пришедший благодарить за твою брошюру, также заболтался со мной, ибо я должен был ему скицировать всех вас, начиная от убитого П[ушкина] до всех живых и мертвых, но еще живущих. Если князь А[лександр] Н[иколаевич] сам заговорит тебе о письме моем к нему, сегодня посылаемом, о книжке Гизо, то попроси для прочтения и спиши для меня копию и отошли сестрице для хранения с книжкою. Пожалуйста, исполняй мои просьбы, да не забудь о прежних листах, у тебя оставшихся и издателям «Современника» отданных. Обнимаю вас.

Напомни мне при свидании покоммеражничать с тобою о некоторых здешних исторических лицах мужского и женского пола; например, под литерами Л. и Г. Письменно неловко, хотя это и не относится до политики. Пакет или пакеты скорее и вернее, то-есть, через Булгакова, отошли к Нефедьевой.

[9-го апреля 1838 г. Париж].

Посылаю для тебя и для других, для хранения в Москве у сестрицы, несколько экземпляров «D'un mot sur la conversion des rentes». Ты угадаешь автора, а может и нет. Это брат мой, написавший эту брошюру для того, что заметил, что о remboursement худо толкуют и желая постановить различие между justice и équité в отношении к conversion. Он послал ce mot к главным журналистам и говорунам Камеры. На другой день об équité заговорили «Дебаты». Заметно, что и депутаты, говорившие после, прочли сию брошюру. Вопрос не решен еще, но кажется, что уменьшение процентов неизбежно, и я потеряю 3400 франков ежегодного дохода. Такой грех не безделица! Ламартин говорил превосходно и увлек своим дельным финансовым красноречием партизанов и противников этой операции; но везде, даже в «Монитере», речь его, импровизированная jusqu'aux chiffres près, искажена или сокращена. Он печатает ее особо, и если до отъезда курьера выдет, то пришлю. Его слушали с величайшим вниманием, весьма редким в Камере. Ройе-Колляр бросился обнимать его. Насмешники уверяют, что он имеет в рантах 20000 дохода… Молва назначает Ламартина министром духовных дел: тогда, вероятно, увидим храм пантеизму.

Ожидаю к понедельнику Шатобриана, а во вторник едет курьер. Если возьмут, то пришлю и две толстые части Вильменя, но тебе только для прочтения, после чего отошли в Moскву, а Шатобриана возьми себе. Если же Шатобриан не выйдет к отъезду курьера, то удержи Вильменя.

М-me Рекамье переехала в Abbaye aux bois, и я реже вижу ее. Догановский опять плох, и доктора теряют надежду, а было гораздо лучше. Пашковой лучше; она гуляет, хотя и мало выезжает.

Министр финансов и без того плохой оратор, к тому же и в подагре. По выслушании его речи против уменьшения процентов, Ламартин сказал: «Лаплаз повредил делу вдвое более, нежели я помог ему».

С. П. Свечина сообщила мне о помолвке князя Евгения Гагарина с дочерью Стурдзы, семнадцатилетней, милой, благовоспитанной, приятной и на первый случай с 50000 р. дохода, а потом с стапятьюдесятью и более. Графиня Эдлинг отдает все племяннице, ибо она бездетна, а у брата одна дочь. Я читал письмо её: какая душа и какое перо! Ни одной фразы, а вся душа её!

Я получил письмо из Симбирска. Все ли ты переслал туда? От Татаринова все ни слова, Перешли ему письмо поскорее и вытребуй ответ или заставь его написать ко мне и уведомить о прошлой и о нынешней трети и об аренде. Мне нужны деньги в Москве теперь. Пусть он перешлет билеты туда, если получил или получит деньги, и уведомит, сколько перешлет. Право, досадно! Ведь у меня уже нет Тургенева! И фонды продавать здесь невыгодно теперь. Брат сам едет за своими в Лондон, потому что банкир переменился и требует присылки билетов, а пересылать их дороже, нежели самому ехать в Лондон. Здешние не требуют поездки в Лондон, но за то менее приносить будут процентов.

Какая блестящая и многочисленная толпа русских была у всенощной, нерасходно с обедней в первый день праздника, и как мы дружно и аппетитно в коморке церковной, у посла, разгавливались в два часа утра! Этот праздник, это пение, это чувство русско-православное, во всей жизни нас согревавшее, так и порывают в Москву! И у нас наносили куличей и пасхи к царским дверям, и у нас нянюшки и барышни барские христосовались с нами, но модницы жали только руку. За обедней читали Евангелие по-гречески и по-славянски, ибо с нами и греки молились. Приведет ли Бог к Власию? Удастся ли качнуть под Новинские качели? Еслиб не укачали бурку крутые горки, так бы и дунул на балкон к Анне Дмитриевне Нарышкиной. Здесь гуляли мы три дни в Longchamps в самые, великие дни Страстной недели. Кстати или на беду нашу, церковь русская – в Елисейских же Полях, где и гулянье: прямо от часов великопостных в толпу Парижа! Блестящих экипажей более прежнего; из русских отличались: княгиня Багратион, Тюфякин, который прокачивал Нарышкина и графа Западовского четверкой, с фальшивыми англинскими жокеями и верховыми. Здесь давно забыли, что в Страстную должно молиться, а не кататься, а для нас соблазн да и только. Начало или повод к гулянью была также набожность; ходили на богомолье в монастырь; привычка осталась, а на месте монастыря – трухмальные ворота.

Князь Голицын напоминал графине Липона об аутографах, но она теперь занята своею пенсиею, о коей скоро заговорят в Камере; теперь дебатируют о пей в Комитете. Надежда успеха есть. Вместо аутографов, посылаю пока записку о её деле, то-есть, о правах на вознаграждение.

Я часто видаюсь здесь с князем Иваном Гагариным. Он попал в первоклассные fashionables и имеет на то полное право: богат, умен, любезен и любопытен. Здесь он опять проветрился и освежился. И в Лондоп не тянет его; но мой совет – здесь не заживаться, а, узнав Париж от Кедра до Иссопа, возвратиться на вечно зеленеющий остров и там выдержать душу и ум в живительной атмосфере, напитаться ею и направить путь в Москву; не быть одним из орудий машиниста Кудрлиского, а русским помещиком-джентльменом, но не провинциалом; выписывать из Лондона не машины земледельческие, а книги и журналы, а отсюда – мои письма. Так ли? Я в новой квартире и очень ею доволен: для меня одного две уютные комнатки; в них виды Симбирска, благодаря Жуковскому, и Тургенева с Волги; между ними вид Шапрозе, с садиком и виноградником брата и с Сеною. Над ними портрет Сашки; полки с книгами и рукописями; камин для утреннего чтения; К двух шагах – булевар, в десяти – Тюлерийский сад; недалеко кабинет с журналами всего света и даже с «Северной Пчелой» и с «Промышленностию» – Башуцкого. Но Старая Конюшня все нам мила!

Отдал еще два экземпляра твоего «Пожара» княгине Долгоруковой. Один она пошлет от себя царствующей принцессе Баденской, другой, от меня, – Стефании. Теперь пришло мне на мысль дать экземпляр Липонше. Как скоро пенсия назначится, пошлю ей «Дворец». С Засецким послал экземпляр графу Гурьеву в Неаполь. Я еще не имел духа справиться, сколько экземпляров продано в трех книжных лавках, коим поручил продажу. «Пожаръ* все еще в окнах виден. Перед отъездом справлюсь, сколько продано.

Я получил сейчас письмецо от Щербинина, из коего вижу, что посылка ему доставлена: спасибо! Кажется, что и Татаринов часть моих поручений исполнил, но все предложи ему написать ко мне; и если поедешь в Киссинген, то перед отъездом отбери письма от него, от федорова и Сербиновича.

Графиня Шленкур сказывала мае, что графиня Шувалова в Бадене почти без надежды; в Великую субботу доктора отчаивались сохранить се, по в Светлое воскресенье воскресла. Муж сбирался сюда, но не поедет, ибо страшится за жизнь её. В мае они ожидают туда Потоцкую.

22/10-го апреля. Воскресение.

Рюмип отложил отъезд свой от льдов на море, но приедет со вторым пароходом. С ним, вероятно, и Вильмень, ибо после завтра дай Бог отправить и одного Шатобриана с брошюрами.

23/11-го апреля.

Сейчас барон д'Экгатейн прислал мне ответа свой на брошюру Гизо о религии. Я посылаю ее князю А. Н. Голицыну с тем, чтобы он доставил ее тебе, а ты, прочитав, отошли в Москву для прочтения Ч[аадаеву], а потом для хранения у сестрицы. Ради Бога, будьте аккуратны. В этом письме всякая всячина, не вошедшая в сорокастраничное. Не дашь ли «Un mot» Канкрину? Я тебе после пришлю еще: теперь нет места.

12/24-го апреля 1838 г. Париж.

По секрету. Вот тебе Шатобриан, но с условием: не развозить его, а разве показать главу об Александре князю А[лександру] Н[иколаевичу] – и вот моя просьба от имени графа Сен-При, главного приобретателя сочинений Шатобриана, и от самого Шатобриана; они только за час пред сим прислали ко мне экземпляры сей книги с сею просьбою. Я едва успел пробежать главу об А[лександре]. Только ввечеру или завтра поступит она в продажу, и следовательно курьер никому не привезет ее. Вот в чем дело: издатели напечатали in 8° и 12° (5000 экземпляров последнего); один из них ездил нарочно в Бельгию, чтобы предложить тамошним книгопродавцам не перепечатывать книги, уступая им значительные за сие прибыли отречения от беззаконной прибыли; но бельгийцы не согласились и отвечали, что немедленно перепечатают. Издатели желали бы из Лейпцига, где уже поступят завтра же экземпляры в продажу, переслать их чрез Любек в Петербург; но опасаются, что не пропустят, а рисковать издержками пересылки не хотят. St.-Priest, бывший послом при Карле X в Гишпании, и Шатобриан просят меня узнать: пропустит ли ценсура в Петербурге книгу сию и узнать о сем скорее и вернее. Я хотел писать о сем к князю А[лександру] Н[иколаевичу]; но прочитав об А[лександре], не решился, ибо ему и вступиться в такое дело невозможно; лучше узнать о сем под рукою. Скажи мне свое мнение о сем или осведомившись, пропустят ли или нет; уведомь решительно, дабы я мог объявить издателям. Я полагаю, что не пропустят явно, и так скажу издателям; но можно ли надеяться, что под рукой посылать можно? Не думаю. Прости, поговори с кем нужно и можно и поскорее меня уведомь для ответа просителям.

Вижу по газетам, что в мае, к коронации, цесаревич будет в Лондон: правда ли? Куда приезжать?

20-го сентября 1838 г. Лондон.

Я выехал отсюда в понедельник, на другой день после тебя, в Бирмингем, по железной дороге; прикатил туда к пяти часам, ночевал там; на другой день в Ливерпуль, по железной же дороге; оттуда в Честер, Бангор и Голигед, к морю Ирландскому; но вдруг погода испортилась, и в воздухе стало мрачно, как в моем сердце; я ночевал на берегу моря, по не поехал в Ирландию, опасаясь не столько качки морской, сколько своей грусти. Опять на Ливерпуль и Манчестер и железной первой дорогой в Лондон. К понедельник был уже здесь и получил письмо от брага, какое предчувствовал: Клара осуждена лежать без движения в комнате (и она в Шанрозе до декабря, а может быть и долее). Она беременна: опасно движение, а как жить зимой в холодном доме! И брат опасается всего. Я только о ней и думал во всю дорогу и не мог продолжать путь от сильной грусти и беспокойства. Уехал бы тотчас туда, но есть дело. Если опасность продолжится, уеду прежде

1-го октября; если будет лучше, то 1-го октября: здесь тошно. Справлялся о тебе, но Киселев и не отвечал на записку. Берг ничего не знает. Посылаю это письмо к Бенкгаузену. Уведомь о себе подробнее и когда ожидать. Мне здесь несносно. Закупаю книг и всего Кларе, а она осуждена на заключение. Бедный брат! И мне придется запереться на всю зиму с ними, а зимой в летнем доме плохо! И доктор далеко! Пиши ко мне: а m-r Tourguenetf, Warwick-Street Charing-Cross, № 16. Дурново хотел звать тебя в Донкастер. Я не видал его. Живу в комнатах брата.

На обороте: M-r le prince Pierre Wiazemsky, 26 Kings-Road, Brighton.

29-го сентября 1838 г. Лондон. Вечер.

Я приехал сюда почти под таким же дождем, как в Брейтон; только за два часа до Л[ондона] прояснилось. Я нашел здесь четыре письма: от брата – весьма нужное по делам. Кларе все также. От Лансдовна из Дублина: зовет в Бовуд на будущую неделю, но я буду в Париже в конце оной. От Кривцова из Рима о рукописях; из Лондона от милой miss Horner: зовет завтра на вечер. Я представлялся в тот же день принцу Ольденбургскому; обедал у него, много рассуждал о его Юридической школе и познакомился с Мальцовыми, кои о тебе много распрашивали и опасаются, не сердишься ли ты за Вординкг, если ты туда без них приехал. Он худо расчел время и должен был явиться к принцу. С ним, то-есть, принцем, я и о книгах, и о людях много шарлатанил, а он ссудил меня немецкою книгою о правах, для его училища изданною: примечательна, по об этом на словах. Сбирался на вечер к Мальцовым, но они все в театрах и пр. Был в City и в Solio-Square; искал для тебя туриста, но нет ни в одной лавке. Один хотел выписать, но успеет ли? Если ты долго в Лондоне пробудешь, то могу прислать из Парижа. Да не лучше ли уже там всем добром запастись, а здесь сапогами, калошами «India rubber», хотя первые и очень дороги, но носки и красивы. Дурново в день отъезда уехал home, домой, но куда? Граф Строгонов накануне и увез все мои пакеты.

1-го октября.

Я не успел кончить письма. Вчера был в Виндзоре с 9-ти часов до б-го. Видел королеву за шаг от меня и потом к карете, но Виндзор любопытнее всех живущих своими мертвыми и вечно живыми красотами природы. Непременно посвяти день Виндзору и осмотри все, особливо в церкви и во дворце, и «побывай в Eton-College, за У+ версты отъ'него, где воспитывался Каннинг и другие. Можешь не ездить в парк, pour voir Virginia-Waters и разные затеи Георга IV, о коих ты имеешь уже понятие по Брейтонскому китайскому кремлю, но виндзорская церковь с кавалерами подвязки, но дворец, но картины и портреты и виды из дворца и с террасы! В Waterloo Room ты увидишь портреты мужей этой эпохи: Веллингтона (и везде), Каннинга, Кастлере, Ливерпуля, Гардепберга, всех императоров и генералов их и сподвижников императора Александра: представитель казацкого варварства Платов, палач Чернышев и – Уваров, ца два министра-иностранца, Нессельроде и Каподистрия – и только из русских; нет ни Кутузова, ни Барклая и даже князя Волконского и Соломки. Едва не подслушал моего не патриотического негодования какой-то соотечественник Назимов.

Я все сбираюсь в четверг. Напиши ко мне завтра или в среду.

Mettez-moi aux pieds de m-me Léontieff. Je n'oublierai jamais son hospitalité et les moments que j'ai passé à Brighton. Удовольствие её беседы оживляется и надеждою увидеться и в Париже и быть не одному там, где так мало русских по сердцу. Не даром мое влекло меня в Брейтон, Поцелуй у ней нежно ручки и у miss Kogel, если она позволит, без замечания, как на мой счет. Напиши с ней в Париж. Вероятно, Любовь Николаевна приедет после меня. Поздравляю ее и тебя со всеми прошедшими именинницами и надеюсь, что с будущим сентябрем, мы не сентябрем будем смотреть друг на друга и на них, а лицом к лицу. Надеюсь увидеть сегодня Мальцовых. Получил ли Бенкг[аузен] письма, посланные из Брейтона и передал ли Бергу мое, не знаю. Не знаешь ли ты?

J'ai déjeûné avec le prince Oldenbourg, qui est très content de mon opinion sur son école. J'ai vu Pozzo qui m'a engagé à diner demain avec le nouvel ambassadeur Clauricarde; je n'ai pas trouvé lady Morgan, qui est allé voir son oculiste. Je ne sais, si je la reverrai. Cette lettre ne partira que ce soir, vous l'aurez demain, écrivez-moi toute suite, Benkhausen a remis uos lettres. Démain part un bâteau à vapeur pour Pétersbourg. Иду в Koвент-Гарден смотреть «Гамлета».

4 heures après midi.

J'ai été avant hier à l'élection du maire à Guild-hall; voyez cet édifice et l'intérieur de la chambre du maire.

Ecrivez à Benkhausen de vous faire inscrire avant votre arrivée au Travellers Cloub pour que vous y soyez déjà à votre arrivée à Londres; cela se fait pour tout le monde, mais seulement les mercredi, et vous pourriez venir jeudi et alors cela serait trop tard. Vous aurez une idée des cloubs de Londres, un vin fin le soir, du bon café à 6 p. la tasse et du thé excellent et tous les livres, journaux et brochures de Londres et du continent. N'oubliez pas de le faire.

Si vous vous déciderez d'aller voir, ce qui dure trop longtemps, Virginia-Water à Brighton, arrangez-vous d'avance avec le cocher pour le prix; nous avons pour deux heures 10 ¹/₂ et 2 ¹/₂ pour boire, la moitié de trop, mais la promenade dans le parc est assez insipide. Admirez les beaux arbres du voisinage et l'ensemble du haut de la tour de Windsor et laissez le lac de la pucelle à ceux qui ne savent pas qu'elle est ennuyeuse même dans les vers de Voltaire!

Je viens de passer par la Bond-Street. Un garèon de la rue m'arrête et me montre une fenêtre: la comtesse Zawadowsky était là et j'eu viens. Elle vous engage à venir la voir, quand vous serez ici; elle est plus belle que jamais: la courtoisie anglaise, comme le bonheur, embellit. Les Malzoff vous saluent, ils vont partir mercredi ou jeudi; le prince d'Oldenbourg mercredi on jeudi pour Windsor et delà pour quelques jours chez Wellington; moi je vais to lunch chez lui et delà chez lady Morgan.

Браницкая умерла.

На обороте: Le prince Wiazemsky, à Brighton, 26 Kings-Road.

3 octobre 1838, Londres. 5 часов по полудни.

Письмо получил. Завад[овской] и Мальц[овой] передам все в Париже, а может быть первой и здесь; вторая уезжает сегодня. Курьер едет в Париж и оттуда немедленно пошлется в Петербург: успеешь написать письма. Князь Гагарин уже в Париже. К нему пиши. Я обедал вчера у посла: он между старинным недругом Себаст[иани] и тур[ецким] послом. Об обеде после, на словах. И Кланрикард тут обедал, и Maкензи, отказавший Пушкину. Последний много распрашивал о тебе. Я дал и Кланрикарду, и ему твой «Пожар» и отослал лорду Лансдовну. Сейчас от леди Морган; передал твое поручение племяннице: обещала исполнить. Старушка в восхищении от нашей Любови Николаевны Леонтьевой и расспрашивала много о ней, а я рассказывал, что сердце диктовало; мы разговорились часа два, а я и заслушался. Пела, а я млел, только не у окна, а у камина. Старушка готова бы и посватать. Твою брошюру уже имеет; от тебя и от меня ожидают русских песен. еду завтра, хотя от брата и добрые вести: Кларе не хуже; виноград гниет на кустах: пора кушать. Приезжай же: укладываюсь. В субботу – там. Был в Польской Litterary Society; и здесь, и для себя они – безмозглые, хотя и раздирают христианское и русское сердце; и в их книжной лавке был: Germyn-Street, 116. Зайди! Взял первую часть нового журнала. Но книгопродавец-поляк для себя торгует.

Вчера я в непростительном рассеянии сказал Киселеву, что его сестра, Милютина, умерла. Ко мне писали или говорили – не помню. Не ты ли, или не Леонтьева ли? Если неправда, то напиши к нему. Я на себя в бешенстве, но голова моя головушка совершенно расстроилась, а Киселев отправил целые груды посылок моих. Совестно! Прости, милый! Пиши: Eue Duphet, № 16 и приезжай скорее: встречу с отверстыми объятиями и с корзинами винограда. Обнимаю тебя. Расцелуй ручки у милой твоей поднебесной и у её спутницы и поклонись и спутникам.

На обороте: А prince Wiazemsky. А Brighton, 20 Kings-Road.

17-го октября 1838 г. Париж.

Я приехал сюда вчера, до завтра, с дачи, где опять провел два тяжкие дня и ночи. Клара вчера в три часа утра снова, в третий раз в течение менее двух лет, выкинула; страдала много, но, благодаря Бога, не долго; теперь спокойнее, как пишет брат от восьми часов вечера вчерашнего. Тяжело, очень тяжело, особливо за будущее брата и Клары! Я возвращаюсь к ним завтра или после-завтра; при них я спокойнее.

Здесь получил письмо твое; передал все Леонтьевой; Мальцевым передам сегодня; Полуехтовой также, за обедом у посла. Когда ожидать тебя? О смерти Тютчевой князь Гагарин знал от других. Она уже не писала к нему. Здесь граф Закревский и с женою, Похвиснев и прочие. При свидании расскажу одно русское похождение, за которое может еще мне достаться от русских; но – fais ce que dois. Милютина точно умерла; граф Закревский видел мужа и брата после смерти её в Москве, еще в августе. Я не писал к брату в Лондон и пеняю себе по сие время, что проболтался.

M-lle Bourbier ищет товарища или лакея, и мы ищем последнего, но не находим; если найдет, то поедет чрез три дня. Справлялась о тебе и желала бы тебя довезти, Я посылаю с ней письма и чашки. Отдам это письмо князю Гагарину; не знаю, когда и куда перешлет. Живи как можно долее в Англии: раскаешься, если без необходимости сократишь пребывание. Вот тебе поручение: в Лондоне вышли четыре части, толстые, речей Брума, Broughaui, с историческими комментариями. Цена оным 48 шиллингов, но во всех лавках 4 или 5 шиллингов сбавляют ст. объявленной цены.'В книжной лавке, близ бывшей моей квартиры (в Warwick-Street, Charing-Cross), на улице, ведущей к Warwiek-Street и называемой Cockpur-Street, два книгопродавца, почти близ самой конторы, откуда отправляются кареты, и называемой the Britisch; у одного из них выставлен на окне экземпляр речей Брума; он отдавал мне его за 43 шиллинга, но я не успел и не хотел взять, потому что опасался обременят еще более курьеров и попутчиков моими пакетами. Не можешь ли ты отправить эти четыре тома in 8° с курьерами, отдав их Бергу или Киселеву, или сам привезти их? Если можешь, то сходи к сему книгопродавцу и более 43 шиллингов не давай, сказав, что он за две недели пред сим отдавал их мне за эту цену; он верно отдаст, а может быть и за 40 шиллингов; и вели увязать в два пакета, ибо слишком толстых отправить нельзя. Деньги отдай, а я заплачу тебе здесь немедленно или англинскими, или французскими, какими для тебя удобнее.

18-го октября.

Письмо пойдет завтра. Полуехтова получила наконец письмо от мужа и счастлива. Он странствовал по Малороссии; получила или получит и деньги. Твое поручение об адресе ей передал вчера у посла, где она обедала и тридесять язык русского нашествия на Париж. Посол просил меня вести Мейендорфшу. Я отговаривался, но он настоял; я согласился. За обедом она болтала много о тебе и наказывала мне сказать тебе о её дружбе, звать к себе. Я частию шутками, частию не шутя, дал ей почувствовать, что ты не хотел к ней ехать et pour cause; добивалась, я не сказал, извиняясь сам забвением. «C'est un commerage!» – «Нет», отвечал я. Начала рассказывать, как она заявляла великой княгине, тебя любящей, о своей любви к тебе; как она звала ее на тебя и прочее; просила написать к тебе об этом, о её дружбе и требовала разрешения недоумения, цитовала quatrain твой к ней и прочее. Закревская тебе кланяется. Тут же обедали: Голицыны, Гагарины, Жеребцовы, племянница Толстого и прочие. Я получил две записки от брата. Положение Клары сносно. Не страдает, а чувствует только усталость. Ожидаем молочной лихорадки. С радости я остался на сегодня обедать у Леонтьевой и с нею в «Gazza-Ladra», в Одеон. Уступил бы тебе, если бы ты здесь был.

Bourbier все еще без человека. Сбирается в воскресенье. Граф Матусевич едет сегодня в Петербург; не знаю, возьмет ли письма? Мальцовой прочел твои строки; очень по сердцу была ей похвала Ноццо. Она всем кружит здесь головы; вчера Гриша Гагарин и Jean и все от неё в восхищении. Напоминает Пушкину, вдову поэта, но свежее. Очень приветлива и любезна и хорошо себя держит в салопе.

Сюда приехал Корнелиус, минхенский Микель-Анджело в живописи. Он сказывал мне, что видел Жуковского; что цесаревичу гораздо лучше, как он ему сказывал; кажется, и государь, и цесаревич были в его рабочей. Он пишет «Страшный суд» для минхенской церкви, который нам очень нравился в Риме; но Гриша Гагарин уверяет, что дьяволы и ангелы гримасничают одинаково, и что подражание Микель-Анджело неудачно. Возвращаюсь завтра на дачу дни на три. Мещерская (Жихарева) больна, а он печатает свои сочинения на будущий смех публики.

Рекрутский набор с тысячи – шесть! Тяжко и вчуже, то- есть, на чужбине, ибо Россия никогда для сердца чужой не будет; обещали пять с половины, взяли с обеих вдруг, а теперь шесть вместо пяти с одной! Е sempre bene!

M-me Aucelot справлялась о тебе и зовет на вторники. Читаешь ли о себе статьи в английских журналах: ты заменил князя Козловского обедами у посла, да ты же и адъютант его императорского величества!

На обороте: Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazemsky, à Londres.

6-го декабря 1838 г. Паришь. Утро.

Сейчас получил письмо твое от 3-го декабря. Переговорю с Леонтьевой и отправлюсь искать для тебя квартиры, по на. долго ли? Обдумаю, как лучше и где, так как, вероятно, вы возьмете карету помесячно или на месяц, но нет нужды брать квартиру в дорогих hôtels. Посмотрю, не удастся ли взять ту, которую занимали кн. Шаховские. Я слышал, что очень дешево и в центре всего. Подумаю и об обеде. Чай лучше держать свой.

Я заходил три раза к Мортемар и в первый раз записал: «De la part du prince Wiazemsky», но надежда плоха, особливо после операции; третьего дня, увидев солому на улице, не зашел спросить.

Письма твои в Лондон отдал князю Гагарину, а к дочери отправил с курьером в воскресенье, приписав на пакете, когда и как и с кем (то-есть, с пирогом) ты уехал.

Шаховские уехали, и одной из дам подарил твой экземпляр «Boréales»; возьму другой и перешлю, если возьмут; по они, верно, давно уже и в Франкфурте. Comme forme, c'est ridicule; comme principe, c'est infâme (см. примечание о Лудвига XIV словце: «L'état c'est moi», d'un philosophe chrétien»). Если уже проситься в православные, то не мешай hostie в I love уои: c'est de l'impiété et pire que cela, c'est du mauvais goût.

Полуехтова уверяет, что едет в среду (а сегодня четверг), но уедет ли – это другое дело. Поручу и ей искать квартиру, по с тем, чтобы не пажить процесса, подобного Трубецким, кои за справку о квартире поплатились. Если приедете до 18-го декабря, то 18-го попадешь на именинный обед к послу, а 17-го увидишь открытие Камеры, или снаружи или внутри оной, но билет трудно достать.

Леонтьевой и m-lle Kugel поклон передам. Мы все по старому видаемся и тебя не забываем. M-me Récamier спрашивала, si le prince satyrique était encore à Paris, и пригласила бы тебя на воскресное чтение, где уже были Лакретель, Накье, президент, Гумбольдт, m-lle Fontanes, дочь поэта, m-me Tastu, poète, и множество иных, особливо дам. Но чтение было уже прежнее; одно я пропустил. Вчера Custine читал у ней отрывки своего романа. Здесь еще не стало одного цветка: семнадцати-летней Aldegonde, которую ты видал в Петербурге:

Умирала в памяти и беспрестанно занимаясь матерью, другими и собою в вечности; просила, чтобы похоронили в Париже, в надежде, что друзья иногда принесут цветов на могилу. В самую минуту разлуки с миром умоляла мать выйти, чтобы не видать её смерти, и скончалась тихо.

Choiseul, последний обломок XVИИИ века, умер, как жил: с Вольтером на столе и с отцветшей любовницей (а ему 80 лет). Не хотел причастия и велел поставить у входа бюст Вольтера, чтобы помешать священнику войти к нему. Лобау хоронили в воскресенье. Вот тебе черный бюллетень и за будущее.

Племянник Жубера читал мне статью его, из отрывков превосходно составленную: «Sur la pudeur». C'est un chef d'oeuvre de style, d'originalité et de profondeur métaphysique: c'est moral à force d'être beau! Peut-être imprimera-t-il cet article à la suite du volume publié, dont il est très mécontent, ou en abrégeant le volume, il y ajoutera l'article «Sur la pudeur», qui est uu développement complet d'une belle pensée.

J'ai vu «La popularité»: скучно, сухо и без всякого познания англинских обычаев, по много хороших и даже превосходных стихов: это – «Дух Журналов» (только не Яценкин) в лицах.

Справься, не вышла ли вторая часть жизни Нибура (историка-министра); кажется, «Leben von Niebuhr»; первую я купил у книгопродавца vis-à-vis твоего жилья; купи мне ее и привези, написав цепу на книге: здесь заплачу. Вот название книги: «Lebensnachrichten von Niebuhr». В Гамбурге издана первая часть, 8°.

Кирилл Александрович Нарышкин умер в Одессе. Я получил письмецо от Языкова из Ганау; хотя и рад ему, но не очень успокоен. Не повидаешься ли с ним? расспроси о нем Конна и уведомь. Мицкевичевой почти лучше, по теперь она уверяет, что муж её сошел с ума, и что она от него в опасности. Доктора советуют ему уехать на время: авось, это подействует. Он избран профессором в Лозанне; требуют программы, а он ни о чем думать не в силах и должен сам за пей ухаживать, ибо нанимать дорого. St.-Beuve писал в Лозанну, чтобы не требовали программы, а сами предложили ему отсрочить, ибо Мицкевич совестится. Я провожал Леонтьеву в Police correctionelle для процесса, а имя мое с Немцевичем и князем Чарторпжским попалось во все журналы. Чорт возьми la publicité inutile! Вчера у Ансело встретил бы ты и m-r d'Arlincourt.

Леонтьева тебе кланяется. Нишу на её столе. Идем в Hôtel Tronchet для квартиры, а я уже был и в Hôtel du Danube: почти напротив нас, но в другой и светлой улице. В третьем этаже – 300 франков, во втором – 500; но нет обеда, а только завтрак, а этого не нужно: лучше свой. Ты оставил 40 франков лишних у Леонтьевой.

Miss Kügel готовит тебе коммераж одной её тетушки. Послал справиться о Мортемар; иду к Полуехтовой. Сейчас приносят для Маши твоей bournous mérinos, châle blanc, doublé de bleu, с капишоном; c'est beau. 150 francs, garni de franges bedouiues et ouaté. Пошлем к Нолуехтовой, если едет.

На обороте: Allemagne. Monsieur le prince Wiazemsky. А Francfort sur Mein, à l'Hôtel de Russie.

13/1-го декабря 1838 г. Париж. Утро.

Сию минуту получил письмо твое от 10-го. Квартир я и твой наемник нашел много, и близко, и не дорого; то-есть, à peu près в 500 francs par mois; но не везде есть и стол, а надобно брать из трактиров в большей части. От Tronchet и я отказался; во-первых потому, что 600 francs, а 500 другая, а во-вторых и потому, что дом новый и, может быть, сырой, хотя хозяйка и уверяла меня, что сух и тепел. О столе: Полуехтова берет хороший и дешевый откуда-то; советует и вам то же делать, и я подписываю совет её. Стол носят всюду. Как скоро получу от тебя приказ: нанимай – решимся, хотя дамы в деле квартиры мне не помогают; а я один решиться опасаюсь, не зная какие другие квартирные снадобья нужны для дамских потребностей. Хорошо бы жить сестрам вкупе.

Жаль Сперанского: мы уже слышали о его опасной болезни, то-есть, Булгаков писал ко мне о нем и о Шишкове. Но что же ты ни слова о смерти дуэльной графа Самойлова? Мы не знаем, кто уходил или, лучше, уложил его, а знаем только, что за кого-то, а не за что-то. Булгаков пишет мне кучу новостей и для тебя. В Москве все родят, в Петербурге – женятся. Сестра Фофки, графиня Толстая, выходит за графа Мордвинова, и ваши Четвертинские были уже на бале. Кутайсова родила, Сафонова-косая от старого мужа брюхата. «Dites à Wiazemsky, что кузина родила дочь Зенеиду». Кто эта кузина?

Свадьба князя Касаткина с Стрекаловой все еще не устроилась, ибо начинается процесс о законности дочери князя Касаткина, не жившего с женой 20 лет, а ей 16. Графиня Гудович родила, но пишут, что опасно больна в девятый день после родин (князю Трубецкому). От Павлова получил письмо в двенадцать страниц – все о деве Орлеанской, – не девой Павловой. Он поехал в Петербург. Князь Голицын пишет ко мне, чтобы я не опасался оставаться сколько хочу в чужих краях, по моим занятиям, и старается утешить меня религией в моей грусти, о коей заключает из тона писем моих к нему и к другим.

Вчера я был на первой середе у Лёв-Веймара: много о тебе. Жаль, что в ум не пришло попросить его о билетах, а теперь поздно; по для будущих камер он тебе верный поставщик. Скучно у него, но чай хорош. И полагал найти литературную братию, а нашел мнимую знатность и следовательно скуку и карты.

О бернуфе твоем я хлопочу; вчера был два раза у женатого Гагарина: не возьмет ли? Но не застал его. Но верен ли он? О курьерах спрошу Лёв-Веймара, если увижу.

Доложи милой Мещерской, с коленопреклонением моего сердца, что причина тому что я не…[5], что я тридцатью годами старее и живу в Париже, а не на Михайловской площади.

Бельведерши еще не встречал. Милая Леонтьева мила по прежнему. В ней что-то необыкновенно доброе, и им она привлекательна столько же, сколько и глазами. Посылаю ей письмо твое и пойду на совещание, а потом к Полуехтовой потолковать о вашем общежитии. Получил приглашение от m-me Ancelot на вечер с m-lle Rachel. А тебя – нет, как нет! Рекамье опять о тебе спрашивала. Третьего дня вечер у Свечиной многолюдный; невзначай собрались: Лакордер, Баланш, Брифе, Экштейн, скучный надоедало, синофил Паровей, графиня Гих (дочь Штейна) и толпа других умниц; но всех заговорил Циркур: его монологи против всего, что не нравится в том салоне, где он держит их, – холодный кипяток: горячится, но не от сердца, а от ума и от памяти; впрочем, я люблю его ум, довольно верный с верными и строгий с строгими, хотя и на все руки.

Я отыскал в каталоге туринских рукописей отчет греческого епископа о путешествии греческого патриарха Иеремии в Россию и о поставлении им Иова на патриаршество в Москве. Весь церемониал описан и все официальные приветствия, роскошь православная и прочее, и прочее очевидцем-архиереем по- гречески и по-латыни. Переписываю оба текста.

Приписка Л. Н. Леонтьевой.

Mille remercîments de la bonne nouvelle de l'arrivée de mon frère, que j'ai eu le bonheur de revoir hier; votre lettre ne l'a devancée que de quelques heures. Nous sommes tous désolés de ce que vous nous avez quitté si tôt; vous auriez pu nous donner encore quinze jours, mais nous espérons vous voir encore une fois il Paris. Miss Georges vous salue à l'anglaise-«Shakes liands with you»– et moi aussi de toute moi. Au plaisir de vous revoir. Aimée Léontiefï.

J'espère expédier le bournous de m-me Walouieff par les Gagarines qui partent.

Продолжение письма Тургенева.

Три часа.

Полуехтова сказала мне, что готова с радостью принять вас; себя, княгиню и Надину поместит в спальне или Надину и особо, в гостиной; тебя где-то, но только не en justemilieu entre elles; фрейлину вашу – в столовой, за ширмами, а стол вместе. Если не уживетесь, то по крайней мере отыщете или аппробуете отысканную квартиру à votre aise. Но только приезжайте засветло, до обеда, чтобы ночью не петь ей:

Прости!

На обороте: Allemagne. Monsieur le prince Pierre Wiazemsky. А Francfort sur le Mein, а l'Hôtel de Russie.

22-го декабря 1838 г. Париж.

Вчера я получил письмо твое и вложенное доставил Полуехтовой. Ввечеру она сказала мне, что отыскала какую-то двойную квартиру в Rue de la paix, где два семейства могут удобно поместиться; что на вашу долю придется платить 400 франков в месяц, на её 600; что помещение удобное, и просила сегодня или завтра осмотреть ее; сегодня я вряд ли успею, ибо все утро занято Академией и визитами, а вечер у Ламартина и Свечиной; но завтра осмотрю и скажу свое мнение Полуехтовой и ничего не решу, ибо это должно решиться людьми семейными. Она ожидает опять какого-то письма от мужа и если получит, то поедет или скоро, или чрез шесть недель. Так сказано в карете на пути к английскому послу. Как будет решено после балу – неизвестно. Красавиц английских было несметное число. Жаль, что не попал к жиду-Лукуллу на обед! А мы отпраздновали в церкви и на обеде пышно и сытно. Я заслушался соседа Жомини! Охота ему визитаться в русском мундире с французскими генералами! Все отвернулись, а я слушал его во весь обед, не смотря, что на нас косились. Жаль, что зиждущие храм нашего государственного устройства не брегут о сем камне! 28-го декабри опять обедаю у посла с Леонтьевой. Передал ей твою фразу, но не давал письма, твоими фразами запачканного. Накануне получения письма твоего был у меня князь Егор Гагарин. Я показывал ему boimious и спросил, может ли верно и без затруднения доставить, что иначе я пошлю с другими; он велел прислать к жене; я послал, и она велела сказать мне, что доставит верно и в целости. Не знаю, уехали ли: сбирались в тот же день. Леонтьева отняла с бернуфа бараньи франжи. Белье твое все перемыл, сделал реестр и храню. Лёв-Веймар хотя и сказал мне, чтобы я прислал к нему на всякий случай бернуф, но такой коробки никакой курьер не примет, и она бы у него залежалась, а между тем и зима бы прошла. 26^:го у него обедаю; был и в прошлую среду. Посол спрашивал вчера о тебе: возвратишься ли? Я сказал что знаю.

Получаешь ли «Revue des deux mondes»? Каковы статьи о Фонтане? St.-Beuve нездоров; сбирается приняться за St.-Martin. Ламартин возвратился и звал меня ежедневно от 7 до 9, а на субботы по прежнему. Чтения Шатобриана у Рекамье возобновятся для двух аудиторий: одна келейная, другая многолюднее. Третьего дня мы много толковали о Ламене, Ламартине и прочих по случаю фразы аббата Жербе, издателя de «L'Université catholique», которую я передал салону Рекамье; она в предисловии к новому изданию его статьи: «Sur la chute de m-r de Lamennais» и вот она: «La chute d'un ange» de m-r de Lamartine est le pendant des «Affaires de Rome» de m-r de Lamennais. En gémissant sur ces tristes défections, il не faut pas trop s'en alarmer. La plus obscure fille de St.-Vincent de Paul qui déserterait la foi, serait quelque chose de plus sinistre, qu'un grand talent qui tombe. Cette chute de la charité serait vraiment la chute d'un ange: quant au génie, ce n'est guôres qu'un beau mortel, qui nous accoutume depuis six mille ans à ses faux pas». С этим Шатобриан, Кюстин, Рекамье не согласились: гений также имеет свое высокое назначение. Это завлекло нас в характеристику Ламартина, Ламене и их начал религиозных и двойной роли Ламартина – поэта и христианина. Шатобриан рассказал нам участие свое в мнениях Ламене и объяснил не для всех понятное в его так называемом отступничестве: он сам когда-то указал ему на демократизм в Евангелии, коим Ламене с жадностию воспользовался и упился: и кости его католицизма рассыпошася.

Недавно был я на вечеринке литературной у графа Шувалова. Эмиль Дешан читал три первые акта «Ромео и Юлии» Шекспира, им переведенные; другие два перевел Альфред Де- Виньи (ныне в Англии). Перевод хорош, если бы Шекспир был француз. Князь Мещерский глупо восхищался всем, и здесь не без надежды, что его и «Северное затмение» возбудит такой же энтузиазм в Детане; жена его, миленькая, свеженькая, отвечала улыбками на сладкие взгляды индустриального Мейендорфа, который также не в попад восхищался офранцуженным Шекспиром. Завтра читает, кажется, Лекноз у Рекамье об истории живописи. Сегодня Виншпер засиделся у меня и помешал идти в Академию нравственных и политических наук. В прошедшую субботу экс-министр Насси, избранный в вице-Дюпеня, читал нам примечательное рассуждение о формах правления, доказывая несостоятельность, почти невозможность республик для государств огромных; причину их падения в Риме, в Европе вообще и предсказывая будущую участь их в Америках; новые виды на прошедшее в разных частях света, наставительные для будущего в Европе, где, по его мнению, все клонится или и стремится к монархизму: и этот новый Монтескье принадлежит здесь теперь к либеральной оппозиции!

Не забудь справиться о книге Нибура, то-есть, второй части его писем. Первую имею. Брум опять радикальничает и дурит: написал письмо к королеве, доказывая ей, что она не только в делах государственных, но и в своем туалете не может еще иметь своего мнения. Стоит ли труда говорить такие истины семнадцатилетней конституционной королеве. Смерть Самойлова не состоялась. Здесь уморила его Мейендорфша: она же уморила недавно принцессу Виртембергскую, и с тех пор ей лучше; третьего дня убила на дуэли нового певца Mario de Candia – и сегодня он поет. Чего не собрано ныне в Опере! И все мои, домашние и троншетные, едут, а я к Ламартину. Бельведерша – Рахманова. Как же ты не узнал Аполлоновны! Она здесь и хочет быть всюду. У них служит твой Личарда. С вами ли Игнатий? Недавно был я в концерте Берио с Laroche и оттуда к Верне на чай; пили и о тебе вспоминали. Возвращусь и завтра: у дочери – субботы, у матери – воскресенья. М-me Lagrange (Caumont) приехала, и опять понедельничают; она уже знает о тебе и приглашает. Муж весь в Камере с Ламартином и в «Revue franèaise et étrangère» с Циркуром et compagnie. Приезжай к Discussion de l'adresse: будут сильные вспышки. Я поведу тихо-тлеющуюся и еще цветущую Леонтьеву, но уступлю тебе билет, если приедешь.

В «Священных гимнах» Туркети много поэзии. Мицкевичевой и лучше, и нет, но сбивается на другое; бедность усиливает, бедствие. Здесь генерал Медем, глухой, с женой, урожденной Балудж[ьянской], с переломленной ножкой, и с сестрой её, Бал[уджьянской] же. Знаешь ли ты их?

Третий час по полудни.

У Полуехтовой. Сейчас ходил смотреть предлагаемую квартиру, но нашел вашу половину взятою за минуту перед тем; и даже еще была там другая половина еще не взята, но одной половины вам мало; будем искать другой; пишу под диктант бель-серы. О m. Boildieu справлюсь, хотя и знаю; по сестра лучше устроит вам. На княгиню Zénéide трудно полагаться. Граф Самойлов убит четырьмя жидами, братьями или приятелями увезенной им жидовочки в его деревне. Il а été écartelé: они были в масках и приехали выручать жидовку в полночь. Жена Самойлова в Турине.

Далее 28-го декабря или 1-го января m-me Polyektoff не может ждать в сей квартире, а должна переехать и, следовательно, и для вас нанять вместе (со слов Полуехтовой).

На обороте: Allemagne. А monsieur monsieur le prince Winzern sky. А Francfort sur le Mein. Recommandé aux soins de la mission de Russie.