Предисловие
Наследие старого разведчика
Средоточием нравственности является долг.
Еще не притупилась боль от потери Советской Родины, и автор не смог вывести свою растревоженную душу из лабиринтов заблуждений разливающейся мутным потоком псевдодемократии. Судьба оказалась в это щемящее безысходностью время снова добра к автору – удалось увлечься историей отечественной разведки на фоне исторических событий Государства Российского за тысячу лет. И только с годами, когда мутная волна разорения нашего Отечества под лозунгом «приобщения к западным демократиям» замедлилась, стал понятен тот факт, что для автора углубление в историю его профессии разведчика явилось спасительной миссией.
На этом пути длиной в полтора десятка лет работа над историей разведки не раз приносила личные открытия, которые согревали душу своей полезностью в оценке особенностей событий из разных периодов существования Государства Российского. На этом фоне значимым явлением стала попытка проникновения в глубины жизни разведки в годы Великой Отечественной войны, в один из наиболее трагических периодов нашей истории.
Когда готовилась рукопись по тысячелетней истории российской разведки, не так-то легко было решиться выйти в свет с новой трактовкой истории русской, российской и советской разведки. И все же, почему нужно высказаться и обосновать новое видение жизни отечественной разведки под углом зрения: история разведки госбезопасности в свете становления ее мастерства в Х – ХХ веках?
Как это случается, активная профессиональная работа заканчивается, и тогда встает вопрос о месте приложения накопившегося опыта сотрудником спецслужбы в новых условиях. Довольно часто профессионала в чем-либо судьба приводит на преподавательское поприще. Цепочка занятостей «профи – преподаватель – занятие историей» выглядит естественной связью поколений на службе Отечеству. На определенном этапе трудовой жизни профессионал становится частью истории службы – крохотной каплей либо искрой?! В чем связь? Во времени – через людей. А в разведке – через разведчиков, агентов, операции. А это – факты, эпизоды, события…
Судьба преподавателя привела автора к работе с историей разведки далеко не случайно. Он пришел на службу во флот в начале пятидесятых и позднее в органы госбезопасности. В начале тревожных девяностых произошла встреча двух поколений, которая определила окунание автора не только в атмосферу истории разведки, но в тысячелетнюю историю Государства Российского. В конечном счете появились рукописи, последняя из которых – о разведке на войне.
Именно – «через людей»… На стыке двух столетий – ХIХ и ХХ – русский историк Дмитрий Харитонович так оценил роль людей в истории:
«В реальности существуют люди… Нет политической истории, есть история людей. Нет экономической истории, есть история людей, что-то производящих и обменивающих. Нет истории городов, есть история горожан…».
И в рукописи о разведке на войне затронуты судьбы более шестидесяти разведчиков в свете их профессиональной полезности интересам Отечества. И кто-то из них оказался доверенным первого лица в государстве – Сталина – в его тайном контакте с германской стороной… в переломный момент после успешной Битвы за Москву?!
Благодаря встрече в это время с неординарной личностью Старого Чекиста-Разведчика, автор встал на тропу поиска нетрадиционных взглядов на мастерство разведки советской госбезопасности. А углубление в историю страны военного периода подвигло автора взглянуть на ее работу в рамках «война как фон работы разведки в тесном контакте с усилиями дипломатии в помощь военным действиям».
Во-первых, автор исходит из положения, что Советский Союз – это один из периодов существования Государства Российского с его убедительной историей становления в Великую Державу: от Руси и России до Российской империи и Советской России.
Во-вторых, истоки Второй мировой войны зародились после окончания Первой мировой, и советская сторона отслеживала, вскрывала и противостояла ее подготовке и участию в ней Запада на всем предвоенном пространстве, в канун германской агрессии и в ходе ее отражения.
В-третьих, предлагается рассматривать деятельность советской стороны и ее разведки в военные годы через призму нескольких общих, но устойчивых признаков, характерных для оценки степени помощи в организации военных действий на советско-германском фронте и отношений с союзниками по антигитлеровской коалиции.
В-четвертых, автор заостряет внимание на «триаде» событий – провале германского «блицкрига», поражении немцев под Москвой как факторе «первого реванша» в Мировой войне и загадочных «переговорах» с Германией о перемирии в начале сорок второго года.
Анализируя «триаду» событий, автор пытается показать, что в контактах советской стороны с германской решалась задача с целью укрепления антигитлеровской коалиции и придания ей необратимого характера в условиях последующих событий по ликвидации фашистского государства.
Именно такой подход позволил широко обсудить со Старым Разведчиком военную составляющую диады «война и разведка».
…Одним из первых электропоездов я доехал до платформы «Сенеж», что по ленинградскому направлению. Через полминуты ноги уже сами несли меня по залитой утренним солнцем песчаной проселочной дороге к белевшим крышами в километре от станции дачными участкам.
Дорога бежала чуть вниз вдоль кромки леса и делала на своем пути два поворота, от одного из которых открывалась даль пшеничного поля, упиравшегося в лесной массив с прожилками березовых и сосновых стволов. В глубине поля, в его дальнем углу, чуть-чуть виднелся неровной конфигурацией крыши дом, приземисто сидевшего на земле. Его украшала массивная кирпичная труба.
Уже не раз этот дом властно привлекал своей одинокой таинственностью. И потому думалось, что необычность положения дома, вернее всего, несет в себе и необычную судьбу и его появления, и его обитателей, рискнувших хотя бы ненамного оторваться от «цивилизованного мира шести соток».
И вот однажды я оказался у ворот этого привлекательного дома. Затем была мимолетная сценка общения незнакомых друг другу людей, которая за считанные секунды настроила их на волну доброго душевного спокойствия. И как-то само собой хозяин – Старик увлек меня к грубо сработанной бревенчатой избе, к резному крыльцу.
Присмотревшись, я узрел перед собой крепко скроенного, среднего роста, с весьма легкой для его лет походкой и скупыми жестами, уверенного в себе человека. Его просторная одежда, как я теперь обратил внимание, – хорошо простиранная роба флотского покроя – выцвела почти до белизны, и лишь местами просматривался ее первоначальный синий цвет.
«Ого, – подумал я, – парень-то из флотских». И сразу же пришло в голову: уж не моя ли тельняшка так расположила его ко мне? Как стало ясно позднее – и она тоже.
Поле бугром уходило в сторону наших дач, за которыми гребенками перемежались с полями колки березовых рощ. И над всем этим – низко сидящее солнце, уже не такое жаркое и яркое. И густая тишина, не нарушаемая даже уходящими в сон птицами.
И вот мы у резного крыльца. Старик жестом пригласил присесть на ступени, которые были до блеска вымыты, как говорят во флоте: «надраены торцом с песком».
– Уж не по-флотски ли вы драите палубу своего «корабля-избы»?
– Точно. С песочком… – охотно откликнулся Старик. – Это у меня еще с флотской службы… лет сто назад.
Так, двумя-тремя вопросами, опираясь лишь на три синие полоски моей тельняшки в вырезе ковбойки, Старик пригласил меня к разговору о моем и затем о его прошлом. Это был наш русский человек с его добрым отношением к людям и, как я понял позднее, добросовестным отношением к делу, за какое бы он ни брался. Смеркалось, а уходить не хотелось. Два далеко не молодых человека думали каждый свою думу. Мне представлялось, что вот так он, возможно, привечает прохожих, а может, и нет. Но его искренность в общении и сиюминутная доброта говорили о чем-то неординарном в этом явно сильном характере, особенности души которого хранились где-то глубоко и потаенно.
Мы встали и двинулись к воротам, молча и спокойно, как уходят люди, давно знающие друг друга. Мы насытились этим коротким гостеприимством и вели себя как люди, понимающие друг друга без слов.
Я пожал Старику руку, получил в ответ крепкое рукопожатие и короткое: «Василий Михайлович». Всматриваясь в загорелое русское лицо нового знакомого, я с удовольствием ответил: «Анатолий Борисович». И больше ничего – ни слова, ни жеста. И так было ясно – мы понравились друг другу.
Казалось бы, и двадцати слов не было сказано, но меня влекло к Старику, к его уверенной в себе крепости духа, столь малозаметной пока. Его личность точно завораживала меня. Чуть ли не все дни после первого визита я перебирал в памяти скупые впечатления об этом неожиданно появившемся в поле моего зрения человеке.
Профессиональная привычка из малых сведений о человеке пытаться прогнозировать его «портрет» не давала мне покоя. Итак, он – из флотских, возможно – офицер. На вид ему лет семьдесят – можно выстроить биографию, если исходить из его года рождения, например, 1922… Но как же быть с краснофлотцем? В канун войны ему было бы всего семнадцать лет? Значит, ему семьдесят три – семьдесят пять. Тогда он мог еще до войны начать служить, года с тридцать восьмого… На большее у меня фантазии не хватало.
И случилось так, что однажды, еще до полудня, я оказался у решетчатых ворот усадьбы Василия Михайловича. И через несколько минут мы крепко пожимали друг другу руки. Взяв под локоть, он повел меня куда-то вокруг избы. Там, скрытая со стороны поля оградой, а от ворот – избой, в углу усадьбы ютилась беседка, опять же из бревен, бурно обвитых диким виноградом.
Молча хозяин подвел меня ко входу в беседку и, пропустив вперед, помог проникнуть в затененный листьями полумрак своеобразного кабинета – другого названия этому месту невозможно было дать: массивная, натурального темно-коричневого цвета сосновая столешница, ручной работы грубо сделанные массивные стулья, в двух из четырех сторон низкие крепко скроенные полки-стеллажи, приставной столик с печатной машинкой и широкая лавка все из той же темной сосны. Над столом – старая, с медным колпаком, висячая керосиновая лампа, а на одном из столбов – хищно изогнутая «хоботом» ее электрическая подруга.
Василий Михайлович молча наблюдал мою реакцию на его рабочее великолепие. А я не мог сдержать эмоций – все это впечатляло своей обстоятельной организованностью, столь милой мне самому.
– В таких условиях просто невозможно не писать! – не скрывая своего восхищения, молвил я. – Что греха таить, балуюсь пером и… печатать люблю на простой машинке, избегая электронных новшеств…
А владелец этого рукотворного богатства широко улыбнулся и поинтересовался, чем это я «балуюсь».
– Главным образом по делам службы, но и кое-что для души… Хотя и по линии той же службы… – с пафосом ответил я, вызывая тем самым Василия Михайловича на беседу о нашем прошлом.
И он вызов принял.
– Вы – кадровый военный? – испытующе глядя на меня, спросил он.
В такой ситуации темнить трудно, да и нужно ли это? Вопрос был поставлен прямо, и отвечать нужно было либо обстоятельно, либо кратко.
– С пятьдесят второго, – молвил я и тут же сам спросил: – А вы – не из флотских? Роба на вас уж больно приметная, рубаха явно матросской кройки…
– Было в моей жизни и это. Задел мою душу флот на всю жизнь. Ведь моя первая образовательная школа началась именно на флоте… В тридцать седьмом…
Еще несколько секунд – и мы могли бы отлично понять друг друга через флотские корни. И такой шанс я не упустил.
– Какое ваше «БЧ» – боевая часть на корабле?
Василий Михайлович расцвел и, крепко взяв меня за плечи, ответил, что его боевое заведение было в «БЧ-4» – служба связи.
– Хотя, как это было принято на флоте в то время, освоил еще специальности по боевым постам другим – минно-торпедному и артиллерийскому… В наше время это было нормой – быть специалистом по смежным постам. На средних кораблях всегда так было, а я служил на миноноске… А ваше «БЧ»? – спросил Василий Михайлович, видимо, не сомневаясь в моем флотском прошлом.
Мое «БЧ» было связано с артиллерией. А о себе он уточнил: с флотом и «БЧ» пришлось расстаться из-за войны.
– Мое «БЧ» – служба связи – привело меня на берег… В годы войны мне пришлось готовиться в особой школе, для нужд работы в тылу немцев…
Что-то подсказывало мне, что этот человек из нашей «конторы» – из госбезопасности. Одно слово, его ответ в пару слов – и все станет ясным. Я решился:
– РАШ? Гридневка?
Мой собеседник не сдержал удивления, а я понял, что расчет был верным: Гриднев – генерал в той самой РАШ – Разведывательной школе НКВД, причем в годы войны. Ему было чему удивляться – в глухом углу встретить человека, возможно, коллегу, знакомого со школой из его боевой юности?!
Здесь, «на краю земли», оба мы излучали духовную близость. И последовавший затем поток знакомых имен лишь убеждал каждого из нас в том, что мы – одной крови, мы – чекисты. Да, он был из разведки.
Я мог раскрыться перед Старым Разведчиком хотя бы потому, что уже был упомянут в обширной статье в связи с одной операцией против западных спецслужб. И еще потому, что официально стал членом правления Ассоциации ветеранов внешней разведки с ее четырехтысячным коллективом. И, как бы называя пароль для дальнейшего общения, глядя в глаза собеседнику, я представился:
– Капитан первого ранга в запасе, ветеран флота, военной контрразведки и разведки, внешторга…
Реакция его была несколько странной – без удивления. Минуту он прохаживался двумя-тремя шагами по крохотному пространству беседки и бросал на меня задумчивые взгляды.
– Но откуда вы знаете имена людей из того, теперь уже далекого времени?
– С этого года занимаюсь историей… А вы бываете на Дзержинке? На встречах чекистов-разведчиков? – перешел я в наступление.
Лицо Старого Разведчика потемнело – он напрягся, и я почувствовал, что затронул какую-то личную струну, отягощающую его жизнь.
– Мне туда нельзя… Не положено… Запрещено, – решительно отрезал коллега. – Это табу на общение с коллегами не будет снято с меня никогда… Для всех – меня нет в живых…
Вот так-то, подумал я. Поворот событий то ли с плюсом, то ли с минусом. Но не мог же я ошибиться – он был нашим человеком по работе и по духу!
– Историей занимаетесь, говорите, историей? – прервал мое задумчивое созерцание его персоны Старый Разведчик. – Историей вашей и… моей службы. А ведь история находится здесь, в этой беседке и избе. И еще – в Москве…
Вопросы готовы буквально были выплеснуться из меня. Я должен был задать их. Задал и получил четкие ответы.
– Появление в моем окружении нового лица, естественно, должно было меня насторожить, – говорил Старый разведчик, – ибо так нужно для дела, которому я служил, а вы служите сегодня. Без особого труда я узнал ваше имя от людей из правления дачного поселка… А далее – «дело техники»… Краткие сведения о вас оказались у меня, правда, кроме вашей занятости в Академии разведки…
Вот это да! Значит он – из нелегалов? Иначе откуда такая оперативность?
– Ну, Василий Михайлович, обскакали вы меня на повороте… – деланно удивился я.
– Не гневайся, Анатолий, – переходя на «ты», молвил Старый Разведчик. – Все эти «процедуры» лишь ускорят возможное наше сближение…
Откровение за откровение, и я согласился:
– Как мне представляется, нас объединит история… Если я, как начинающий историк, буду допущен к вашему «историческому богатству», – указал я на полки с книгами, журналами и бумагами.
Так началось мое многолетнее «плавание по волнам» русской и советской истории с ее тысячелетним прошлым, в том числе в делах разведки…
За годы общения Старый Разведчик помог мне отойти от простейшей формы подачи материала по истории разведки («история фактов») и перейти на более высокий уровень интерпретации фактов под углом зрения «истории становления мастерства разведки». И это понятно: историком я был условным – как разведчик с опытом работы в «поле» и преподавания, но без спецобразования в исторических делах. Потому изначально меня в учебном курсе истории разведки волновало стойкое желание в подаче фактов следовать хронологии.
Как говорил Василий Михайлович: «В разведке мы привыкли оперировать фактами и реже выходили на рядовом уровне к анализу и обобщению». От него я впервые получил достаточно четко сформулированную мысль, уже ставшую для меня тревожной: история разведки может стать полезной для понимания сложного явления, коим она может быть, если ее деятельность удастся увязать с многовековой историей Государства Российского.
– …Ибо факты беззащитны, если их не поддерживают люди, – однажды подвел итог нашим беседам Василий Михайлович. – А люди смогут сделать это тогда, когда исторические факты из жизни страны и разведки будут подкреплены фактами их полезности Государству Российскому…
И потому напрашивался вывод: во всю тысячелетнюю историю политики Российского государства на международной арене одновременно с жизнью страны шла деятельность разведки с ее специфическими, но повторяющимися из столетие в столетие приемами работы. Тогда мы со Старым Разведчиком сформулировали следующее: если были внешнеполитические цели у нашего Отечества, то были и задачи в интересах их реализации, которые решались с активным участием разведки.
Родившись в двадцатые годы прошлого века, Старый Разведчик через несколько лет после нашей встречи, уже в новом столетии и тысячелетии, ушел из жизни. До последнего дня он был в сознании и однажды, в один из весенних дней, не проснулся. Он оставался верным долгу чекиста-разведчика до последнего дыхания. Может быть, потому его правдивая душа ушла в иной мир без телесных страданий.
Незадолго до кончины Василий Михайлович передал весь свой архив мне, взяв с меня слово завершить обработку материала под углом зрения мастерства разведки с качественной оценкой ее деятельности в конкретных внешних интересах Российского государства.
В одну из последних встреч с Василием Михайловичем, когда все говорило о том, что конец его жизненного пути близок, он слабеющей, но все еще действующей рукой передал мне потрепанную папку и голосом с нарушенной дикцией сказал:
– Это – мои мысли… очень глубокие… об истоках войны… Я бы сказал так: о фашизме, о войне, о Западе… Они повязаны одной веревочкой… кровавой и позорной…
В руки ко мне перешла видавшие виды пухлая папка. На ней было выведено крупными буквами несколько слов. Причем было заметно, что эти слова многократно обводились – что случается, когда человек над чем-то усиленно думает. А пока слова резко выделялись на фоне каких-то ранее сделанных карандашных пометок.
– Возьми… сохрани… разберись… Найди возможность опубликовать… Лучше всего тогда, когда… с Запада пойдет очередной вал… обвинений в наш адрес… Будут говорить, что мы, советские, развязали… эту войну… Когда наши псевдодемократы… наши местные… начнут нечестную кампанию уравнивания… фашизма и коммунизма…
Я озадаченно смотрел в глаза Старого Разведчика. А он, почувствовав мое недоумение, тронул мою руку и промолвил:
– Поверь мне, так и будет… А эти тридцать листов – готовый ответ им, «пятой колонне» Запада… Это… это… – ре-кви-ем… пятидесяти миллионам жертв прошлой Мировой войны…
Чуть передохнув, Василий Иванович продолжил уже более окрепшим голосом:
– Мы-то с тобой понимаем, что эти… дер-жа-вы не оставят наше Отечество… в покое… Для нас бескровная Третья мировая война уже завершилась… Ведь нет Союза… Государство Российское превратилось… в удельные княжества бывших республик…
Ветеран перевел дыхание, помолчал и продолжил:
– Теперь силы Запада направлены на слом нынешней России… распыление ее на множество национальных уделов…
Василий Михайлович начал успокаиваться и некрепким рукопожатием отпустил меня. Указывая на папку, он только покачивал головой в знак доверия ко мне в этом щепетильном вопросе. И уже вслед мне попросил:
– Как и ранее – никаких ссылок на мое имя… Никаких… Почему – ты знаешь… – Действительно, я знал его обоснованное желание «не высовываться», ибо того требовала его профессия нелегала за рубежом и даже в своей стране.
И уже в дверях он остановил меня, и по его несколько загадочной полуулыбке я понял, что он чем-то хочет меня озадачить. И не ошибся:
– Ты бы и сам понял, но хочу тебя предупредить, что на странице двадцать для тебя приготовлен сюрприз… – Василий Михайлович перевел дыхание и добавил: – Это заставит тебя потерять… спокойствие не на один месяц… может, даже на годы… Но это – сладкая мука… Ею мы заразились с тобой еще там, среди полей станции Сенеж…
Выйдя от него, я думал о неординарной судьбе Человека, Гражданина, Офицера, Профессионала и яркого Патриота до последнего часа жизни. На ум приходили слова ученого – героя фильма шестидесятых годов в исполнении актера Николая Черкасова: «Все остается людям…»
И как бы в доказательство этой мысли я взвесил на руке легкую папку с наследием Старого Чекиста – ветерана войны и разведки. Очередное наследие!
Ознакомился с содержимым папки сразу, придя домой. И оно меня озадачило…
Три слова на обложке папки всю дорогу до дома жгли мою голову: «Фашизм, война, Запад». Когда я развязал тесемки папки и заглянул вовнутрь, то увидел стопку здорово потрепанных листов рукописного текста. И я понял, что мой коллега по службе и в делах с рукописью по истории разведки много работал над этими страницами, строками, словами, ибо весь текст был испещрен пометками, подклейками…
И еще подумал, что наскоком эту рукопись не обработаешь – нужно время… Первый лист особенно отличался множеством помарок, подклеенными полосками с выписками… Чем, собственно, и интриговал.
Но главное – на ней, на этой странице, просматривались попытки Ветерана, видимо, найти заголовок к рукописи. А о том, что он возвращался к нему неоднократно, говорил и разный почерк, и разные чернила, и несколько его вариантов. Вот они:
«Запад породил фашизм и затем войну» (зачеркнуто);
«Фашизм и война – порождение Запада» (зачеркнуто);
«Трагическое детище Запада – фашизм и война» (зачеркнуто).
Тут же пометка: «А где указание на ответственность Запада за них?». И потом – еще: «Фашизм породил Запад и ответственен за войну» (зачеркнуто).
И наконец, крупно: «ЗА ФАШИЗМ И ВОЙНУ ОТВЕЧАЕТ ЗАПАД», а в скобках: «цена этому – жизни 50 миллионов».
Полистав рукопись, я понял: требуется тщательное восстановление текста. И потому не раз я возвращался к заветной папке, но текущие дела с очередной («к 65-летию Победы») рукописью не давали мне сесть за стол и приступить к работе. Правда, кое-что в эту «юбилейную» рукопись поместить удалось.
…Прав был Ветеран: в моих руках оказался листок-памятка на указанной им странице. Прав и в том, что эта памятка не оставила меня в покое на годы и подвигла на новую рукопись.
Что же так встревожило меня? Всего несколько фраз, но какого взрывного содержания: «Предложения германскому командованию»: «…прекратить военные действия. Объявить перемирие до 1 августа 1942 года…»; «…СССР к концу 1943 года готов будет начать военные действия с германскими вооруженными силами против Англии и США»; «…вести совместные боевые наступательные действия в целях переустройства мирового пространства…».
И еще личная пометка Ветерана: «попросить переговорить с Карповым о его книге „Генералиссимус“ – откуда материалы?» (Мне представляется, и читатель поймет: сколько тревожного принесла эта пометка рукой Ветерана?! Сделана она была, вернее всего, после 2002 года, когда вышел двухтомник Владимира Карпова о И. В. Сталине.)
Но все же полностью я смог доработать рукопись Ветерана («Фашизм. Война. Запад»), когда трудился над новой работой – на тему пока необъяснимо загадочных переговорах И. В. Сталина с Германией о перемирии в самый начальный период войны.
А доработав, ужаснулся тому факту, что рукопись Старого Разведчика с его государственным подходом к нашей истории Отечества и Разведки могла… не оказаться в моей последней рукописи, которую читатель сейчас держит в руках. Это было как раз то, чего не хватало в ней для целостного восприятия времени и событий, включая факт «загадочных переговоров» (правда, автор допустил некоторую «вольность», подразделив рукопись на четыре раздела, подобрал к ним эпиграфы и некоторые разъяснения к заголовкам разделов по мере подготовки текста).
Итак, далее наследие Старого Разведчика – «За фашизм и войну отвечает Запад!».