08. Prelude and Fugue No.8 in e-flat minor, BWV.853
«Школа позволяет индивидууму обрести зачатки личностного роста, не ущемляя, при этом его естественного состояния»
О«Бра́йен. «Школьный дневник»
И вот, приходило время, когда директор школы на торжественной линейке, к полному нашему восторгу, заявлял, что учебный год окончен. Получив дневники с годовыми оценками и, сдав книги в школьную библиотеку, располагавшуюся на первом этаже, мы с воплями неслись по домам для того, чтобы через некоторое время встретиться вновь.
Первоначально библиотека располагалась почти рядом с входными внутренними дверьми школы, но позднее её переместили в другое помещение, а на её месте устроили пионерскую комнату. Входные двери, даже на первый взгляд, казались массивными, высокими и тяжёлыми; особенно трудно их открывать было зимой, когда, для сохранения тепла створки укрепляли длинными ржавыми пружинами, один конец которых крепился к двери, а второй к стене, так что, стоило лишь замешкаться на пороге, как разбушевавшаяся створка с силой ударяла раззяву в спину, придавая зеваке ускорение, толкая его к следующей дверной ручке. Но, открыв с улицы первую дверь, мы попадали не сразу в помещение школы, а пока лишь, в своеобразный тамбур, с такими же тяжёлыми и высокими створками, но уже салатного цвета, вот они-то и вели внутрь, в коридор, где входившим ученикам полагалось сменить обувь, достав чистые ботинки из пакетов или специальных обувных мешочков, сшитых мамами или бабушками. Здесь-то, слева, у библиотеки, а затем пионерской комнаты, мы переодевались, иногда прислоняясь к стене, стараясь не наступать носками на пол с мокрыми и грязными следами сапог или валенок, и шествовали в раздевалку, чтобы освободиться от верхней одежды, куртки, или шубы, если речь шла о зиме. Мы проходили возле нескольких учеников дежурного класса, важно стоящих у входа в рекреацию, и отличавшихся от остальных учащихся наличием красных повязок на рукавах, и каким-то особо наглым поведением. В их задачу входило не допустить проникновения внутрь школы тех, у кого отсутствовала пресловутая сменная обувь. А в начале 80-х годов, кроме наличия чистых туфлей, они проверяли ещё и опрятность шеи, ушей школяров, что кажется сейчас совсем уж диким. Каждый входящий, дабы засвидетельствовать чистоту своего воротничка и ушных раковин, снимал шапку, слегка наклонял голову набок, поворачивая её при этом из стороны в сторону. Зачастую возле таких контролёров выстраивалась целая очередь, проверяемая основательно, без спешки. Если, по мнению стражей школьного порядка, уши и шея ученика соответствовали норме, то счастливчик мог чесать в раздевалку, где оставлял на специальной полочке грязные сапоги или ботинки.
В то время гардеробщики в школе не предусматривались и мы, спускаясь в подвал, который мог служить в случае войны и бомбоубежищем, проходили в отсек, предоставленный нашему классу и сами вешали одежду на металлические крючки, крепившиеся к длинной балке, которая, удобства ради, поворачивалась на вбитых в стену петлях, вправо и влево. Чуть позднее дежурные появились и здесь, и этот новый пост сразу завоевал славу блатного места. В самом деле, подобное общепринятое мнение являлось обоснованным, ведь, если дежурство наверху требовало выполнения каких-то конкретных действий, к примеру-хождение по коридорам, выявление, под контролем завуча, нарушителей дисциплины и т.д., то в гардеробе появлялась возможность расслабиться и просто постоять у тёплой батареи, что особенно важно зимой, ничего более не предпринимая, а то и вовсе-поигрывая в картишки. Скрытно, конечно. Судорожно пряча во внутренний карман пиджака, в случае приближения проверяющей учительницы, чьи цокающие каблучками шаги, слышались всё громче, по мере, того как она спускалась по ступеням, заигранные, с изогнутыми краями, карты. Те, кто проводил внизу, в компании таких же обалдуев, положенное по графику время, со звонком отправлялись на урок и закрывали дверь подвала на ключ. То, что раздевалка на время урока закрывалась, конечно, было совершенно правильно, однако очень уж в затруднительном положении оказывались те, кто по какой-то причине не успевал взять свои вещи на перемене. Попасть туда в урочное время не представлялось возможным и приходилось целых 45 минут ждать или идти в канцелярию, чтобы, плачась секретарю, попытаться выцыганить ключики. Мой дом располагался всего в 3—5 минутах ходьбы от школы, поэтому, даже, если раздевалка оказывалась запертой, я мог сбегать домой, пересидеть там какое-то время, перекусив и попив чайку, а затем вернуться за вещами. Даже зима не являлась препятствием этому, если, конечно, не стояло особо сильных морозов, ибо, всё-таки, во время такой пробежки имелся некоторый незначительный риск поморозить уши или подхватить простуду.
Школа наша располагала не только парадным, но и чёрным, задним входом. С невысокой, на тугой пружине, обитой жестью дверцей, громко хлопавшей, если её не придерживали и, тем самым, оповещавшей о чьём-то опоздании близлежащие кабинеты, и тонкой дверной ручкой, прилипающей на морозе к ладони. Вторым входом пользовались время от времени, но в том, как его открывали и закрывали не имелось, на первый взгляд, никакой логики. На самом деле, всё определялось погодой: если несколько дней шли дожди и стояла распутица, то у заднего входа учащихся поджидали дополнительные баки с водой для мытья обуви. Вот тогда-то и открывался чёрный вход. Никогда нельзя было утром заранее знать, к каким дверям направляться, поэтому, обычно, все двигались к парадным, но, если они, оказывались, вдруг, закрыты, разворачивались и, шумя от недовольства, топали к чёрному входу. А чтобы попасть к нему, следовало обогнуть школу, выйдя на прилегающую к зданию спортивную площадку. В апреле и мае, с наступлением тёплых и сухих деньков, почти всегда функционировали и главные двери, и запасные.
Порядка в раздевалке, несмотря на наличие там, с некоторого времени, дежурных, всё же было мало, и иногда, после пятого или шестого урока, когда мы приходили за своей одеждой, то обнаруживали её сорванной с крючка, без выдранных с мясом хлястиков вешалки, брошенной на пол, так же, как и обувь. И приходилось в полутьме ползать на коленках и искать в куче курток и сапог свои собственные башмаки, своё собственное пальто с пыльными желтоватыми следами чьих-то туфель на его боку. Такое бывало не часто, лишь изредка, но об этом стоит упомянуть.
Целым приключением считался поход за курткой и сапогами, если в раздевалке кто-то выключал электричество. Не могу сказать, с какой целью это делалось, но в подвале иногда оказывалось настолько темно, что темноту эту, вязкую, как кисель, вполне можно было ложкой хлебать, и двигаться вперёд в этом тёмном киселе, получалось только медленно и на ощупь. Но, мало найти свой отсек, в его кромешной тьме требовалось отыскать ещё и собственные вещи, а не прихватить чьи-то чужие. Иногда в этой рукотворной ночи шутники с криком выскакивали в коридорчик между отсеками, что приводило идущих в дичайший ужас и сопровождалось пронзительными девчоночьими визгами.
Пару раз со мной бывало так, что в подобной тьме я прихватывал чужие вещи и, лишь оказавшись на свету, обнаруживал, что взял не своё. Что ж, приходилось возвращаться и искать собственные шмотки, проклиная себя за невнимательность и мысленно чертыхаясь. Позднее я, да и не только я, наученный горьким опытом, стал брать с собой спички, коими освещал себе и другим поиски одежды и дорогу из этого лабиринта детских пугалок.
Минотавр всегда боялся огня, а мы, ещё точно не зная об этом, действовали на удачу, интуитивно.