29. Prelude and Fugue No.5 in D major, BWV.874
«Наш отряд, приветствуемый местным населением и гусями, несколько раз торжественно входил в село и уютно располагался среди его жителей»
Попандопуло. «История гражданской войны в сельской местности»
Лето сверкало, пенилось, сияло и бурлило солнцепёком, когда в нашу жизнь вошли два новых человека. Первым из них стал Зяма, отсидевший год в колонии для несовершеннолетних. Редкостная гнида, сущее воплощение всего самого отвратительного и злого, что я в то время только мог себе представить. Зяма то ли приехал на каникулы к бабке, то ли вовсе переехал к ней жить от родителей-алкоголиков, но появился он на нашей Почтовской улице внезапно, и чувствовал себя там королём. Так же внезапно он, потом, и исчез, как-то поздним вечером подколов ножом возвращавшегося из кино подвыпившего мужчину. Зяма быстро собрал вокруг себя местные подростковые отбросы и сколотил из них нечто вроде шайки, в которую закономерно влились Налим и Меженин. Днём эта компашка частенько проводила время во дворе дома Зяминой бабки, откуда слышались музыка, крики, мат и какой-то стук, то ли ломали что-то, то ли наоборот, чинили. А вечером они выходили на охоту, сшибая деньги у пьяных, избивая их в случае сопротивления. Роста Зяма был для своих 16 лет среднего, чуть выше меня, и заметно крепче. Светлые вьющиеся волосы, короткая стрижка, грязные кисти рук с наколками букв, на плече ещё одна плохо выполненная фиолетовая наколка-оскаленная волчья пасть. Зямина серые глаза, узкие, как щели ДОТа смотрели всегда подозрительно, недоброжелательно и с угрожающей усмешкой. Ходил он в синем спортивном трико и распахнутой, если было жарко, замазанной чем-то, безрукавке. Слова растягивал на блатной манер: ну-у, шке-ет, вали сю-юда!
И всё было бы ничего, поселись он где-нибудь в стороне, на другой улице, ну, в конце концов, мало ли у нас в деревне было подонков, одним больше, одним меньше, не особо и заметно-то. Но этот говнюк поселился на полдороги от нашего дома к дому бабушки, где мы, обычно, проводили всё лето. По улице стало невозможно спокойно пройти, т.к. обязательно кто-то из его шайки, расположившейся на травке у Зяминых ворот, выскакивал на дорогу и, просто так, ради удовольствия, давал мне, или кому-нибудь другому из нашей компании, пинка или затрещины. Пару раз Зяма сам перехватывал меня, возвращавшегося вечером к себе, останавливал и хватал за рубашку:
– Ну-у, чё, деньги есть, чмошник? Гони рупь за проход!
– Нет у меня денег… – отвечая, я смотрел не в его глаза, а на растягивающие фразы губы с коростой.
Я, и вправду, не таскал с собой монеты, да и откуда им было взяться у 13-летнего пацана.
– А поискать? – и Зяма запускал руку в мои карманы, вытаскивал носовой платок и бросал его на дорогу, а когда я нагибался, чтобы поднять его, он, развернувшись, пинал мне под зад так, что я падал, до крови сбивая ладони о землю.
Зяма ржал, поквохтывая.
Что мог я противопоставить ему, прошедшему огонь и воду, бывшему сильнее и старше меня на два с лишним года? Я, книжный ребёнок, не умевший драться и достаточно трусливый? Пожаловаться взрослым? Но дети существуют в своём параллельном мире, который не всегда пересекается с миром взрослых. Да и просить помощи, жалуясь, я не хотел, очень надеясь, что Зяме вскоре надоест меня третировать и он сам собой рассосётся. Но тот всё никак не рассасывался…
Причём, даже, перехватывая меня не одного, а с кем-то из друзей, Зяма, порою, обращал своё навязчивое внимание лишь на мою скромную персону, вызывавшую у него дикую и непонятную мне антипатию. Хотя, нет, пожалуй, он любил докопался и до Панчо. Но Панчо был выше его и что-то дерзко ему однажды ответил, и тут, Зяма, осклабившись, отступил.
Однажды, направляясь к бабушке, я шёл по улице вместе со своим одноклассником Бызей, невысоким, вертлявым, белобрысым и кудрявым хохотунчиком с лисьей мордочкой, постоянно болтавшим и смеявшимся. Как назло, мы выбрали не совсем удачное время для прогулки и, напротив школьной кочегарки, прямо перед нами материализовался, словно ниоткуда, чёртов Зяма.
– Чё, чмошник, хочешь получить? – и не дожидаясь ответа, он легко ударил меня кулаком по скуле. – Кароч, в субботу бу-уешь у меня во дворе драться со своим ко-орешом, тем длинным (Зяма имел в виду Панчо). До крови будете драться, а кто проиграет, запина-аем. Ты поял?
– Понял, – тихо ответил я, глядя снизу-вверх Зяме в лоб, и осторожно потирая покрасневшую скулу.
– Чё ты понял, ка-а-зёл? – и он снова взял меня за ворот рубашки.
– Что драться будем…
– И чё, буешь?
– Буду, – твёрдо и спокойно, несмотря на внутреннюю дрожь, ответил я, переведя свой взгляд на уровень его глаз и, думая про себя, что надо быть полным кретином, чтобы добровольно явиться к нему во двор и драться там с Панчо.
Зяма был даже слегка удивлён таким моим ответом.
– Ну ладно, тогда, ва-али!
И он попытался меня пнуть напоследок, но мне удалось увернуться, компания у дома заржала и заулюлюкала, а мы с Бызей, между тем, рысью отбежали на безопасное расстояние.
– Как он тебя, а! – восхищённо хохотнул Бызя. Он поднёс кулак к моей скуле:
– Вот так, да?
– Ты-то чё лезешь? – я оттолкнул его руку и, отвернувшись, ускорил шаг.
Жизнь стала мне не мила тем летом. Я не мог никуда выйти, везде мне попадался проклятый Зяма со своими подпевалами, и снова приходилось получать незаслуженную порцию унижений под дружное гоготание дружков Зямы.
Размышления, о том, что можно сделать в данной ситуации, привели только к тому, что я стал обходить Почтовскую улицу, окольными путями пробираясь к пункту назначения. Сделать это можно было, как минимум, тремя путями.
Путь первый пролегал через наш огород, вдоль гряд с картошкой, оканчивавшихся невысоким забором, преодолев который можно было оказаться в полностью заросшем крапивой и сиренью саду, находившимся за Домом Быта. В нём на первом этаже работала швейная мастерская, а в подвале-парикмахерская. Узкая тропка, пересекавшая заросший сада, выводила к разваливавшемуся забору с выломанными во многих местах досками. Шмыгнув в дыру, дорожка бежала на берег заболоченной речки, и вилась между кустами хлёстких ив и несколькими неохватными высоченными старыми липами, в чьих кронах виднелись, тёмными клочьями, вороньи гнёзда. С десяток ворон, заметивших чужого, начинали орать и кружиться над деревьями, придавая этому мрачному месту ещё больший колорит. Двигаясь дальше по едва заметной тропинке, требовалось свернуть направо и, придерживаясь за остатки забора, под вороний гвалт осторожно ступать по скользкому берегу, стараясь не скатиться в речку. Метров через 50—60 уже можно было вздохнуть с облегчением, т.к. самое опасное место, а именно-огород Зяминой бабки, выходивший к болоту, оставалось позади. Ещё пара минут и, минуя, выложенный камнями родник с прозрачнейшей ледяной водой, от которой ломило зубы, еле видная тропка, всё более расширяясь, выводила на улицу Коммунарскую, где стоял дом деда Николая. Добираясь до него, я уже шагал без опаски. Зяма с компанией оставался позади.
Ещё одна дорога в обход вела по улице Калининской, пересекавшейся с Коммунарской, перпендикулярной ей. Но этот путь, будучи более длинным, не гарантировал полной безопасности, т. к. Зяма запросто мог шариться в районе пересечения Коммунарской и Калининской с какими-то своими делишкам. Выбирая его, я спускался вниз до узкого деревянного мостика, с торчащими из перил ржавыми шляпками гвоздей, переправлялся по нему через заболоченную речку Камешку и у книжного магазина сворачивал направо, топая до Коммунарской.
Третий запасной вариант пролегал через школьный сад. Миновав его аллеи, и свернув на улицу Леонова, параллельную Почтовской, я, двигаясь по ней, добирался до изгороди бабушкиного огорода. Оказавшись возле жавшегося к дороге забора, я перепрыгивал через него с груды тёса, попадая сандалиями прямо на гряду с картошкой, зарываясь ступнями в мягкую землю. Но это уже не имело значения. Главное, что теперь я чувствовал себя в безопасности.
Все обходные дорожки занимали больше времени, чем если бы я добирался прямым путём и никак не гарантировали на сто процентов, что мне удастся избежать нежелательной встречи с Зямой. В силу этого, использовал я их не слишком часто и лишь тогда, когда был точно уверен, что Зяма снова вышел на охоту. В этом случае я, сквозь, жгущуюся даже через брюки, крапиву, проскальзывал тайной тропкой у речки, обходя задами опасную избушку.