25. Prelude and Fugue No.1 in C major, BWV.870
«Мне вы можете верить или не верить. Это ваше дело. В моём лексиконе таких понятий нет»
Генрих Мюллер. «Сыскные истории»
Слушая их неспешные разговоры, происходившие в хорошую летнюю погоду почти каждый вечер, мы с друзьями или просто сидели тут же, на соседней лавке, или копались в песке, неподалёку от канавы, пройденной дедом Николаем по своему участку для того, чтобы после дождей и во время весенней распутицы, вода с дороги, проходившей несколько выше, не заливала погреб, вплотную подбираясь к дому, а, грозно журча, уносилась по канаве вниз, на другую улицу, обходя дом по огибающей.
Метрах в шести от окон росла, огороженная небольшой деревянной клетью, высоченная, выше крыши, рябина, поражавшая нас каждую осень, пока мы ещё оставались детьми и замечали это, тяжёлыми, сочными, красными гроздьями ягод, терпко-горьких на вкус свисавшими через рейки полусгнившей ограды. Однако, подрастая, мы всё меньше и меньше обращали на неё внимания и сама рябина, и увесистые кисти её плодов, становились чем-то обыденным и само собой разумеющимися.
Вокруг дома дед Николай вырастил тополя, с каждым годом становившиеся всё выше. Со временем они разрослись настолько, что стали угрожать своими кронами электрическим проводам, подходившим к дому с дорожных столбов. И Николай, вооружившись ножовкой, невысокой лестницей и парой стульев, весной подравнивал слишком уж вытянувшиеся ветки. Пару раз я помогал ему в дни майских праздников спиливать те ветви, что находились в поле моей досягаемости. Для меня это было внове, интересно и не сложно, хотя руки быстро уставали, а на ладонях, липких от молодых, дурманяще пахнущих, клейких листочков, появлялись мозоли.
Постепенно и эти воспоминания уходили всё дальше и дальше. Я почти не помнил ни ножовку, ни эти ветки с клейкими листочками, едва ещё только начинающими распускаться под ласковым майским солнышком и тянущимися в безоблачную синь. Не помнил, как они, спиленные, падали на землю, а мы с Николаем и бабушкой Василисой, его женой, собирали их и относили сушиться в тень. Высушенные ветки сжигали потом в камине. После смерти Николая, его дом, отличный, надо сказать дом, с просторной крытой и мощённой оградой, с недавно поставленной, взамен старой, банькой, пахнувшей сосной и берёзовыми вениками, сушившимися в предбаннике, с огородом, спускавшимся с пригорка к ключу с чистой ледяной водой, с парой теплиц, новые хозяева продали. Купившие дом спилили рябину и все тополя, огородили избу забором из сетки. Невозможно, да и некому теперь стало сидеть на завалинке, отмахиваться от комаров веткой черёмухи, травить байки, ведь даже лавочку, вставая на которую ногами, мы с братом могли залазить в окно дома, летом почти не закрывавшееся, разломали.
Ничто, происходившее с нами в детстве, никакие воспоминания, не прячутся настолько глубоко, не умирают до такой степени, чтобы их нельзя было оживить. Однажды они приходят, завладевают нашими мыслями и чувствами, вселяют в нас стойкое чувство тяжёлой потери, потери чего-то такого, что ранее не осознавалось нами, как потеря; чего-то, чему мы не можем дать имя, что не в силах описать словами. Наверное, наиболее близким понятием осознания этого является ностальгия. Но и её нельзя ни потрогать, ни сфотографировать. Она существует одновременно вне и внутри нас, побуждая срываться с насиженного места и отправляться в места, где проходило детство. Но оказываясь там, мы видим, что это всё не то. Не то место, ибо деревья выросли, горы стали ниже, ручьи пересохли. Даже трава там теперь растёт другая, и она совсем не мягкая, как нам казалось в далёком прошлом. И всё же, имеется ещё там что-то такое, что заставляет наши воспоминания обостряться, что-то такое, что, иногда, позволяет ощутить себя на миг маленьким мальчиком, играющим в логу возле ручья и ожидающим услышать крик несущегося вниз по огороду друга: «Я идууууу!!!»
Для него, этого мальчика, в то время крик друга: «Я идуууу!!!» был дороже всего на свете.
А для тебя сейчас?
Не дороже ли он любого женского признания в любви, ведь ты уже знаешь, что любое признание в любви не является самой любовью?
Не дороже ли самой верной верности, ибо ты уже познал, что верность хранят до тех пор, пока это выгодно.? И выгодно совсем даже не тебе…
Не отдашь ли ты всё, что у тебя есть только для того, чтобы снова стать тем пацанёнком двенадцати лет отроду, которому друг кричит на бегу: «Я идуууу!!!»? Не там ли твоё место, не рядом ли с ним, не знающим всего, что поджидает его в этой жизни?
Очутившись рядом с ним, стал бы ты рассказывать ему, что этот друг, когда-то летевший со всех ног по своему огороду, однажды не захочет даже разговаривать с ним безо всякой видимой причины. Лишь потому, что в то время, как он будет мотаться по городу в поисках работы, школьный товарищ, зарабатывая приличные деньги, станет воспринимать его, как нищеброда-неудачника, недостойного внимания и побоится, что услышит просьбу о помощи.
Стоит ли рассказывать этому маленькому мальчику, восторженно внимавшему стихам о любви, что однажды та, кого он будет любить до конца жизни, и помнить даже тогда, когда не будет узнавать никого из окружающих, звать её, уже будучи, почти, не в состоянии говорить, поменяет его чувства на более обеспеченную жизнь, выкинув за порог холодным декабрьским вечером? И идти ему будет некуда.
Надо ли ему это знать?
Поможет ли ему это в жизни?
Ты! Рассказал бы ты самому себе четырнадцати-пятнадцатилетнему о том, что его ждёт в недалёком будущем?
Смог бы он понять твои предостережения?
Понял бы ты себя?
Ты уверен?
Точно?
А сейчас-то ты себя понимаешь?
А, рассказав ему, всё, что помнишь, ты остался бы собой?
А о романтическом знакомстве с той женщиной, что бросит его, о запоздало вспыхнувшем и пожравшем его чувстве, рассказал бы?
А историю о том, на фоне непрерывных домашних скандалов, непрекращающейся травли со стороны тёщи, он в прогулках по предвечерним душным июньским переулкам, куда убегал, лишь бы только не слышать визга этой истеричной старухи, повстречает давнюю знакомую и переспит с нею? И не один раз… И не станет особо скрывать сего факта от любимой?
Слабо?
А надо?
Ты, вообще, хоть раз задавал себе подобные вопросы?
Так, может быть и замечательно, что путешествие во времени невозможно? Встреться ты сам с собой, переместившись лет на 30 назад, что бы ты сделал? Просто покатал бы на мотоцикле себя маленького, посмотревшись в свои детские глаза, как в зеркало для героя?
Или, что?
Наше детство всегда находится за нашим левым плечом, и чем быстрее и дальше мы от него уходим, тем ближе оно к нам.
Неуловимое это мгновение мелькает и исчезает, потревоженное рычащей из дорогого автомобиля какофонической мелодией. И вот, тебе уже снова сорок пять лет, у тебя куча болячек, тебе нужно не опоздать на городской автобус и, самое главное, ты не можешь точно сказать, был ли ты этим двенадцатилетним пацаном, которым, всего-то на миг, почувствовал себя мгновением ранее. И это досаднее всего. Это настолько гложет тебя и не отпускает, что ты станешь приезжать сюда снова и снова, чтобы понять, происходило ли на самом деле всё то, о чём ты только что вспомнил? И не просто приезжать, а раз за разом проходить теми тропками, что проходил он, сидеть на том же камне у берега реки, на котором, когда-то, сидел он…
Или это всего лишь сон? Ведь часто во сне мы можем увидеть то, о чём раньше не имели никакого представления. Мы узнали это и забыли. А, если всё случившееся не было сном, то где оно? Куда оно ушло? Можно ли его увидеть и потрогать? А если нет, то как соединить себя с тем ребёнком, что бегал по этим холмам, кувыркался в этой траве, смотрел в это синее небо?
«Ой-ли?» – иногда спрашиваю я себя. По этим ли холмам? А где тогда заросли можжевельника, казавшиеся почти лесом? Заросли, в которых мы прятались и бесконечно искали друг друга…
Да и в этой ли траве мы катались? Почему же она раньше была такой мягкой, а теперь вот словно сталкивает тебя, заставляя подняться на ноги, не принимая.
А небо? Почему сейчас так тревожно становится в груди, если долго смотреть на бесконечное голубое море, раскинувшееся в вышине? Раньше оно было спокойным и навевало сон.
А теперь оно что навевает? Зовёт к себе? Напоминает, что мы скоро сольёмся с ним в одно целое, станем вон той небольшой серой тучкой, подкрадывающейся к солнцу?
Что ж, если пришло время, я готов стать ей.
Только, сейчас и здесь…
А ты?