18. Prelude and Fugue No.18 in g-sharp minor, BWV.863
«Нежелательные подробности, как и шило, в мешке не утаишь»
Г. Е. Жеглов «Работа с подозреваемым»
В память об этой трагедии на веранде бабушкиного дома, занимая угол, стоял массивный рабочий стол отца, без выдвижных ящиков, с бороздой от пули, пропахавшей кожаную поверхность, покрывавшую деревянную столешницу. Мне неизвестно, каким образом удалось его заполучить, также, как я не знал, откуда взялся залитый с правой стороны густой чёрной кровью китель отца с погонами старшего сержанта. Окровавленный этот китель висел у деда в чулане, запрятанный под старые шубы, половики и куртки, и вызывал у меня неизменное чувство страха, когда я в поисках чего-либо случайно натыкался на него, прикасаясь к засохшей крови, как будто чёрно-красным лаком покрывшей правый погон, часть рукава и груди.
Другие погоны, оставшиеся от отца и им не использованные, хранились там же, где и порох, в нижнем правом ящике серванта, в пожелтевшей от времени картонной коробке из-под светильника. Их набралось так много, не один десяток, что ещё при жизни отца мы с братом выкладывали из этих погон целые дорожки, цепляли на них сверху, совершенно не беспокоясь о сохранности, медные, тускло блестевшие лычки. Некоторые из них были ослепительно белыми, парадными, для рубашки, продолговатыми, без характерного закругления, присущего погонам с кителя. Картонная основа их, обтянутая пупырчатой тканью, казалась, для наших детских пальчиков, мягкой на ощупь. Другая их часть предназначалась для повседневной носки на обычной форменной рубашке, и цвет они имели голубовато-серый, будучи пошитыми из такого же мягкого, как и парадные, материала. И, наконец, погоны для кителя и шинели. Могу теперь и ошибаться, но, по-моему, они имели один фасон, будучи серыми, скруглёнными вверху, с красной каймой по краям и блестящей маленькой пуговицей.
Игры наши с отцовскими погонами продолжались до тех пор, пока мать, однажды, не сожгла их все в камине.
История эта, так, наверное, и осталась бы тайной, если б Равёнок, как выяснилось позже, не пощадил жизнь ещё одному свидетелю, находившемуся, в момент убийства, в помещении дежурки. Невольным очевидцем преступления оказался Юрка Жбанов по кличке Рюрик, постоянно влипавший в разные истории из-за своей неукротимой любви к выпивке. Отец дружил с ним, поэтому, спустя пару лет после его смерти, Рюрик начал понемногу рассказывать о том, как оказался в ту роковую ночь в отделении и почему остался живым.
Добираясь с очередной пьянки до дома, он, в тот злосчастный вечер, проходил возле отделения милиции и решил зайти погреться, надеясь, что дежурит отец. В самом деле, отец был на смене. Он напоил Рюрика горячим чаем и тот вскоре задремал в кресле, за занавеской, у вешалки с одеждой. Проснулся он от пьяных криков, выглянув из своего угла, увидел, что отец с Иваном выходят на улицу, затем возвращаются, очищая одежду от грязи. А спустя несколько минут прогремели выстрелы. Отодвинув занавеску, к нему, Рюрику, шагнул, уже успевший освободиться от оружия, Равёнок и без обиняков предупредил:
– Будешь трепаться, и тебя завалю. Так что, лучше молчи!
Жбанов, по его словам, сильно тогда напугался и, сжавшись в кресле, лишь молча кивал. Он слыл за пьяницу, вечно сочиняющим какие-то небылицы, в которые никто никогда не верил. Все только и делали, что над ним посмеивались, поэтому-то Равёнок, видимо, и решил, что Рюрику, даже, если он сболтнёт лишнее, всё равно никто не поверит. В самом деле, рассказы Рюрика не могли уже ничего изменить, да никто и не хотел ничего менять.
Жбанова, частенько заходившего к нам в гости, я запомнил, как всполошного, вечно поддатого мужичонку, небрежно одетого и плохо бритого, пахнущего вином и куревом, травящего байки и подмигивающего отцу на предмет выпить. Выше среднего роста, плотный, он напоминал весеннего медведя, весёлого и суетливого. К нам, детям, Рюрик относился хорошо, играл с нами в домики из спичек и учил делать самолётики из бумаги.
Через год после гибели отца сам Рюрик, попал, как всегда, по пьяни, в довольно неприятную историю, снова чудом оставшись в живых. Случилось это в январе месяце, когда некто Николай Соколов, в очередной раз выйдя из беспробудного месячного запоя и поругавшийся в хлам со своей женой, с которой всё не мог развестись, т.к. уходить ему было некуда, решил наконец-то бросить её и укатить на заработки в Сибирь. Однако, покинуть супругу, давно настаивавшую на разводе, Соколов решил не просто так, а за деньги. Получив с жены 200 р. за то, что оставит её и сына в покое и навсегда уедет подальше от них, он, однако, вместе с Рюриком, считавшимся его собутыльником, доехал только до ближайшего города, где они за неделю в компании таких же забулдыг и пропили все полученные деньги.
Делать было нечего, 200 рублей испарились, поэтому Соколову и Рюрику пришлось вернуться. Жил Николай в то время на горе, за Светловкой, где-то в районе роддома. Туда-то он и заявился, чтобы потребовать от жены ещё 100 рублей. Но, и получив деньги, оставить семью в покое не спешил. При сборах в Сибирь Рюрик показал Соколову самодельное охотничье ружьишко, смастыренное им из подходящего материала. И вот, пока Рюрик, похрапывая, отсыпался у себя в доме после очередного возлияния, Соколов, прихватив его ружьишко, направился к себе. Недельный запой не прошёл даром, в голове у него, видимо, что-то переклинило и желание отомстить, если не всему свету, то ненавистной жене, не оценившей его, полностью завладело им. Однако, жены Николай дома не застал, она как раз находилась на ночном дежурстве в больнице, лишь его 14-летний сын, Егор, вскоре вернулся из школы. Увидев отца опять пьяным, да ещё и с ружьём, он, от греха подальше, закрылся у себя в комнате, а рано утром каким-то чудом смог покинуть помещение, убедив батю, что уже пора идти в школу, на занятия. Но вместо школы Егорка побежал к матери, предупредить ту, что отец подстерегает её дома с ружьём и, возможно, хочет убить. Елена Михайловна сразу же позвонила в милицию и вскоре к больнице подъехал участковый Харев, муж нашей будущей учительницы математики, директора школы, Надежды Моисеевны. С ним в машине находились Кузовицын и Ливанов, женатый на дочери тёти Клавы, сестры нашей бабушки. Выслушав Егора, Харев решил, что проверить факт возможного наличия или отсутствия у Соколова оружия можно у Рюрика, и они рванули к нему. Заспанный Рюрик, помявшись, признался, что, скорее всего, ружьё у Соколова, всё-таки имеется, только это вовсе не серьёзное оружие, а так, пукалка, т.к. он, Жбанов, сам её смастерил из древнего ружейного ствола, да и патронов к этой пушке у него было всего около десятка. Услышав, что Соколов, по всей видимости, собирается расправиться с женой, Рюрик, будучи по натуре простым и добрым человеком, отважно вызвался всё урегулировать. Харев, справедливо рассудив, что если есть хотя бы минимальная возможность отговорить Соколова от опрометчивого шага, то её нужно использовать по полной, прихватил мающегося похмельем Жбанова с собой. Ещё затемно они с потушенными фарами подъехали к дому Соколова, вышли из машины и рассредоточились вокруг здания. Заранее обговорив, как станут действовать, они решили, что Жбанов сперва, как ни в чём не бывало, попробует договориться со своим дружком. Однако, планам их не суждено было осуществиться. Соколов не отвечал ни на стук в двери, ни на окрики Рюрика, пробежавшего пару раз под тёмными окнами и уверившегося в итоге, что Николай заснул после двух выпитых бутылок коньяка, упомянутых его сыном. Не оставалось другого выхода, как попытаться проникнуть в помещение, и первым опять же, окликая приятеля, двинулся бесстрашный Рюрик, а следом за ним, стараясь не скрипеть снегом, с пистолетом крался Ливанов.
Отомкнув входную дверь веранды, взятым у Соколовой ключом, Рюрик осторожно протиснулся в темноту коридора, и успев разглядеть направленный на него ствол ружья, мгновенно отреагировал на это, тут же грохнувшись на пол. Раздался выстрел и Ливанова зарядом отбросило назад. Пока Соколов, матерясь перезаражал одностволку, Рюрик на четвереньках выскочил на улицу и вытянул на крыльцо за воротник шинели раненого в нижнюю челюсть, окровавленного, Ливанова, а подбежавший из-под окна на звук выстрела Харев, захлопнул за Жбановым дверь в дом. После короткого осмотра раны Кузовицын сразу же увёз Ливанова, еле державшегося на ногах, в больницу, а Харев остался у дома пытаться договориться со стрелком, тянуть время, отвлекать его, ведь скоро должно было рассвести и возле дома могли оказаться прохожие. Никто не мог сказать, что взбредёт Соколову в голову и не начнёт ли он палить во всех подряд через окна. Вернувшийся минут через двадцать Кузовицын обнадёжил Харева, что из города уже выехала группа захвата и вот-вот прибудет сюда, на место происшествия. Перепуганного Рюрика прогнали в машину, дожидаться развязки там.
Договориться с Соколовым по-хорошему, несмотря на все уговоры, так и не получилось. Лишь через час, прибывшей из города бригаде удалось, проникнув в дом через окно, скрутить, отвлекаемого разговором, полупьяного стрелка. После этого случая Рюрик на некоторое время пропал из деревни, но затем вернулся, вот тогда-то, по его возвращении, и поползи слухи о том, как на самом деле погиб мой отец.