16. Prelude and Fugue No.16 in g minor, BWV.861
«Правильный подбор актрисы на главную роль-основа кинопроизводства»
К. С. Якин. «Режиссура»
Кухня в нашей квартире отделялась от большой комнаты деревянной перегородкой, выкрашенной в зелёный цвет и обитой, со стороны гостиной, клеёнкой, а чуть выше, под потолком, крепилась широкая зелёная доска, служившая полкой, с хранившимися на ней пустыми трёхлитровыми или литровыми банками, тазами для мытья посуды и кастрюлей с мукой. Она прикрывалась от любопытных глаз зелёной цветастой шторой В перегородку, под самой доской, были вбиты гвозди, на которых висели поварёшки, дуршлаги, сковороды и сковородник. Под полкой стоял белый кухонный стол, за чьими скрипучими дверцами хранили большие и средние эмалированные кастрюльки для варки супов, картофеля, рожек, металлические кружки, граненые стаканы и отполированные руками до блеска, деревянные скалки. В его выдвижных ящиках лежали чайные и столовые ложки, металлические и алюминиевые вилки, ножи и пара потёртых, марающихся чем-то чёрным, брусков для их заточки. В отдельной секции, предназначенной для пластиковых крышек и винных пробок, располагалось чайное ситечко, которым пользовались довольно редко, предпочитая наливать густую заварку вместе в суетливо плавающими в ней чаинками. Сверху, на столешнице, покрытой уже изрезанной, кое-где, клеёнке с изображениями овощей, неподалёку от окна, пристроилась двухкомфорочная электрическая плитка, активно используемая, по большей части, летом. У противоположной стены, напротив уже упомянутого мною стола, находился кухонный комод, где, за тщательно протёртым стеклом, на лёгких деревянных полочках, покрытых синей клеёнкой с белыми кубиками, мама с особой аккуратностью расставляла стаканы в подстаканниках, рюмки и многое другое, что конкретно я теперь уже и не припомню. У стенки, из-за комода, выглядывали края разделочных досок и широкой, пачкающей мукой, треснувшей посредине фанеры для постряпушек.
Возле окна, прямо между белым столом и кухонным комодом, на полу, тогда ещё не покрытом серым линолеумом, стоял стул с мягким красным сиденьем, а справа от комода-деревянный, жёсткий и прочный табурет.
Когда в гости к отцу приходила большая компания сослуживцев, то покурить они отлучались, если дело происходило зимой, конечно же, на кухню, открывая там маленькую верхнюю форточку окна, а летом и обе его створки, выходящие на убогий огород соседки, проживающей под нашей квартирой, в полуподвале.
Окна большой комнаты, сквозь заросли сирени в нашем садике, смотрели на центральную улицу села, на аптеку с её резными зелёными ставнями, зарешеченными окнами и высоким деревянным крыльцом, стоящую с той стороны дороги; на реку, на рощу по берегу Светловки, на обшарпанное каменное старое здание больницы с её покосившимися воротами.
И вот, во время одной из таких вечерних посиделок, приглашённые отцом сослуживцы, выпив холодной водочки, принесённой с мороза, и закусив жареной рыбкой с рожками, вместе с ним, посмеиваясь о чём-то своём, неторопливо отправились подымить вонючей «Астрой» на кухню. Мне и брату не сиделось на месте, мы с криками бегали из комнаты на кухню и обратно, дёргали отца и мешали ему разговаривать с друзьями. Папу это утомило, он поймал меня и усадил к себе на колени. Дальше произошло то, чего я не ожидал. Отец сказал, обращаясь к двум сидящим у камина товарищам:
– Смотрите, сейчас заревёт.
Несколько секунд напряжённой тишины и моего непонимания того, кто именно должен был зареветь. А он стряхнул мне на руку горячий пепел с сигареты. Я отчаянно взвыл, словно наблюдая это со стороны: как отец стряхивает пепел мне на правую руку, а я начинаю орать и убегаю к матери в большую комнату.
Не всегда встречи его с друзьями заканчивались чем-то подобным, приятели его были обычными нормальными мужиками и охотно с нами играли, дарили игрушки-машинки, кораблики. Подарив мне, как-то, игрушечную милицейскую машинку с жёлто-синей раскраской, один из друзей отца, кажется дядя Володя Мешков, мужичок невысокого роста, с тихим печальным голосом, рыжими аккуратно подстриженными усиками, прилично пьющий, заявил, что машина неправильная, у неё лобовое стекло краской закрашено. Недолго думая, он взял с кухонного стола ножик и начал до блеска счищать покрытие с передней панели машинки. Когда белая краска была безвозвратно удалена, и то место, где она находилась ранее, приобрело цвет металла, он повертел машинку, удовлетворённо хмыкнул, произнёс:
– Ну, вот, теперь совсем другое дело. Как у настоящей, – и вручил игрушку мне. И в самом деле, мне стало казаться, что получилось гораздо лучше, чем было раньше.
Мешков заходил к отцу достаточно часто, и мы с ним, почти каждый раз, ползая по застеленному красным паласом полу, играли в те игрушки, что лежали у меня в коробке, гудением изображая машины, жужжанием самолёты и цокая языком, если шла пластмассовая конница Будённого вперемешку с конными древнерусскими витязями. Иногда дядя Володя, шевеля своими рыжими усиками и старательно проговаривая слова, читал мне сказки про репку, про лису и зайца. Детских книг у нас в нижнем ящике серванта лежало множество. А однажды он принёс новые батарейки к игрушечному луноходу, сделанному, почему-то, в виде летающей тарелки на колёсиках. Натыкаясь на препятствие в виде ножки стула, стены или валявшейся книги, возмущённо гудя, и помигивая расположенными по периметру корпуса разноцветными лампочками, луноход мог сворачивать в сторону, что приводило меня и Владлена в неописуемый восторг, и, деловито жужжа маленькими резиновыми колёсиками, продолжать свой путь до следующей преграды. Долгими зимними вечерами мы гоняли его по полу до тех пор, пока не садили батареи, а закончилось всё тем, что посаженные элементы питания, в то время они напоминали большие картонные патроны, позабыли достать и кислота из них вытекла, разъев контакты. Отца тогда уже не было в живых, а провести ремонт, кроме него оказалось некому. Я сам из любопытства вскрыл нижнюю крышку игрушки, осмотрел, ничего не понимая, её внутренности, но здоровье ей сия процедура не вернула, скорее наоборот, поэтому спустя некоторое время мама, пользуясь нашим отсутствием, потихоньку убрала луноход в чулан. Там, в подполе, он и пребывал несколько лет, до тех пор, пока случайно, ища что-то, я не поднял крышку и не обнаружил его среди груды старых сапог, ботинок и исковерканных нами игрушек. Луноход был грязен, пылен и казался абсолютно мёртвым, не вызвав никаких эмоций, за исключением смутного чувства сожаления о чём-то хорошем, светлом, но бесконечно далёком и невозвратном. Я оставил его там, где он пребывал последние годы. Среди прочих игрушек, найденных в подполе и находящихся примерно в таком-же печальном состоянии, обнаружилась неваляшка с дыркой в носу, да ещё, хотя и сильно поцарапанная, но рабочая, металлическая юла с сиреневыми, жёлтыми и зелёными полосами по корпусу, чья ручка изогнулась от слишком сильного нажатия и вызывала этим жалость к себе. Когда-то, сваленные там в кучу игрушки, доставляли нам радость, веселили нас с братом, а затем, сломавшись, или, будучи поломанными нами, отправились на свалку, в забвение. Также и мы, сначала дарим окружающим свет и тепло, что, впрочем, бывает, в основном, в раннем детстве, а по истечении гарантийного срока пользования ломаемся и выбрасываемся на свалку, являющуюся предшественницей кладбища. Да и сами мы редко поступаем иначе с теми, кто оказывается рядом. Но мне тогда почудилось, что какая-то искра жизни в этих позабытых игрушках ещё сохраняется. Стоит только попробовать извлечь их из небытия, протереть влажной тряпочкой воспоминаний, и они засверкают и вновь окажутся способны беззаветно, из последних своих, почти отнятых временем, сил, радовать нас, одновременно, прозорливо напоминая о том, что такая же участь ожидает и самих игроков.
Вот на семейной чёрно-белой фотографии, сделанной в январе нового 1978 года, всё наше семейство. На стуле, на фоне настоящей, высокой и живой новогодней ёлки, украшенной разноцветными пластмассовыми и бумажными игрушками, затянутой дождиком и мишурой, распространяющей по комнате аромат хвои, и серванта-стенки с раздвижными стёклами и стоящими на полках бокалами, с верхними, нижними и боковыми дверцами, за которыми хранились различные вещи, от шкатулки с деньгами, до одежды и постельного белья, сидит отец в служебной форме старшего сержанта, держа на коленях младшего сына, моего брата. Отец чуть склонил голову, улыбаясь, а ребёнок у него на руках, облачённый в белые ползунки и рубашку, смотрит не в камеру, а на ёлку, привлечённый мигающими гирляндами.
Я, в брючках и рубашке, сижу на стуле справа от отца, глядя на фотоаппарат большими удивлёнными глазами, а за мной стоит мама в новом тёмном коротком платье с большими красными розами. Она сузила глаза под очками, а на губах-улыбка. Слева от неё-деревянная высокая детская кроватка на колёсиках, предназначенная для Владлена. Через год, с небольшим, отца не станет, а фото останется напоминанием о золотом веке нашей семьи, длившемся, как и всё хорошее, не очень долго.
Очень недолго…