1
Осенний ветер зол и дик – свистит и воет. Темное небо покрыто свинцовыми тучами, Волга вспененными волнами. Как таинственные звери, они высовывают седые, косматые головы из недр темно-синей реки и кружатся в необузданных хороводах, радуясь вольной вольности и завываниям осеннего ветра.
Медленно и важно пробирается среди разнузданных волн белый пароход с двумя угрюмыми трубами. Круглые окна кают – безжизненные глаза, красные лопасти двух колес – могучие лапы, – пароход нем и равнодушен, как судьба. Режет темно-синюю воду гордою грудью и оставляет за собой две глубокие раны на теле реки. Весь он упорство: и спасательные круги, и красные ведра, в строгом порядке развешанные вдоль бортов, и глухое, железное сердце, мерно вздрагивающее где-то в машинном отделении. Только белая, грациозная лодка на носу парохода – как скорбная невеста, украденная злым волшебником из родимого терема.
А вот и сам он, безжалостный чародей, пленивший речную красавицу. В синеньком драповом пальтеце и с озябшим носом – пуговкой; стоит около капитанской рубки и от холода ежится; черные ленты матросской шапочки печально развеваются по ветру, задевая посиневшее личико ребенка раздвоенными концами. И уже маленький человек собирается заплакать, хотя на черном околышке шапочки красуется золотистая надпись «Виктор», что значит – победитель.
Вдруг – порыв осеннего ветра: в бок судна – высокие волны, а с маленьким человеком – несчастие. Матросская шапочка срывается с головы, взлетает до крыши капитанской рубки и, несколько раз перевернувшись в воздухе, словно недоумевая, куда ей дальше направиться, стремительно падает за борт, в темно-синюю воду. Хороводы вспененных волн обдают ее брызгами, а осенний ветер трубит гордо и торжественно. Веселая шутка им сыграна – есть что порассказать мудрым елям-монахиням в далеком темном бору.
Маленький человек сначала столбенеет от неожиданности, а потом, взявшись за белокурую головку обеими руками, разражается безутешными рыданиями:
– Ой… ой! Ой… ой!
Какое страдание!
Ведь, маленький человек так любил эту шапочку, что не променял бы ее ни на бриллиантовую звезду, ни на трон восточного деспота.
– Ой… ой! Ой… ой!
Милая золотистая надпись! Милая лента с раздвоенными концами! Было много – и нет ничего. Сокровище на веки утрачено.
Маленький человек утирает кулачками катящиеся из глаз горькие слезы. Внезапно над его ухом раздается пронзительный свисток. Мальчик с изумлением обертывается и глядит на коренастые трубы, – ему кажется, это они так хрипло свистят, потому что они большие и черные. Вероятно, некий усатый дядя не на шутку разыгрался. Однако, надо проверить. Раз-два… Влезает на скамью, прислоненную к капитанской рубке, и заглядывает через стекло. Так и есть – два дяди, низкий и высокий… Низкий дергает какую-то проволоку, а высокий вертит красивое колесо с медными ручками. Ого! Заметили его и сердито переглянулись… Высокий даже погрозил пальцем. Надо бежать – чего доброго, еще изловят и выбросят в темно-синюю воду, а не то наточат широкие ножи и зарежут, как бабушкина козлика серые волки…
Мальчик поспешно слезает со скамьи и собирается дать тягу, как вдруг на его плечо ложится широкая ладонь, а грубый голос ласково спрашивает:
– А где, малыш, твоя матка?
От дяди разит водкой и табаком, но по тому, как он положил руку на плечо, маленький человек заключает, что дядя добрый:
– Моя мама внизу… Спит на диванчике. Это не ты свистел?
– Нет, не я! – отвечает загорелый дядя, – я – матрос, свистят капитаны, помощники и лоцманы. Пойдем, малыш, к матке.
– Не пойду, я шапку потерял… Мама рассердится.
– О, черт побери! – негодует дядя. – Твоя матка круглая дурища, – накося, выпустила такого сопляка на палубу… Долго ли до греха в непогодь!
И дюжими руками берет в охапку маленького человека.
– А ты меня не зарежешь? – подозрительно осведомляется мальчик.
Матрос заливается добродушным хохотом:
– О, черт побери!.. Важнецкая колбаса выйдет… Ха-ха-ха!
Но маленький человек слышит, как бьется сердце матроса, и не верит ему.
– Врешь ты… Дай-ка я тебя в щечку поцелую.
Матрос покорно наклоняет кудлатую голову:
– От-то вражий сын! Валяй… Экий, брат, ты синеглазый бесенок. Как кличут?
Вместо ответа – звонкое чмоканье:
– Ф-фуй! какие кусачие, как щетки!.. Хочешь, я тебе и ручку поцелую?
Матрос смущается.
– Ну, вот. Ну, что ты!.. Да, Господь с тобою!
Но маленький человек уже прильнул к загорелой руке алыми губами:
– Ты хороший, дядя, я знаю. Жаль мне тебя: у тебя сапоги с дырочками…
Матрос растроган, а на душе мальчика светло и печально. Вот глупости! Вот вздор! Шапка с золотистою надписью ему совсем не нужна. У него есть соломенная шляпа с красными лентами и меховая шапочка, в которой он похож на всамделишного солдатика.
…Спускаются по винтовой лестнице в общий зал 2-го класса.
У дверей матрос бережно ставит мальчика на пол и грустно говорит:
– Ну, прощай, пострел… Мотри, не вылазь боле на палубу: капитан крепко ругается – бесприсмотренным детям нету входа, воспрещается.
И нежно гладит белокурую головку корявыми пальцами, а смутная тревога медленно подползает к матросскому сердцу и щемит его и сжимает: впереди что-то неотвратимое, но что – неизвестно.
Маленький человек, войдя в залу, ищет глазами мать, но ее нет, вероятно, все еще спит в каюте. Ну, и пускай, тем лучше: час возмездия за утраченную шапочку отдаляется.
Присаживается на диван, обитый коричневым бархатом, и прислушивается, как два толстых дяди с массивными золотыми перстнями на гадких жирных пальцах оживленно беседуют о какой-то Холере и сапожнике, заживо похороненном в братской могиле. Там он очнулся и, кое-как выкарабкавшись из земли, побежал в город с яростными криками: «Бить докторов! Живых зарывают!» Люди взбунтовались, разбили бараки и убили фельдшера с сиделкой, а больных растаскали по домам.
Маленький человек затаивает в груди дыхание, широко открывая изумленные глаза.
– Не кушай яблок, – умрешь!
– Не пей, не спросись, – умрешь!
– Придет Холера и унесет тебя!
– Ого, – вот как, значит, мама не врет… Холера – длинная, черная, от нее бегают, от нее падают в корчах и навсегда засыпают. Вероятно, ее замок на высокой горе – кругом темные пропасти и нет дорог. Ест маленьких мальчиков, запивает кровью хохотуний девочек, как в какой-то страшной сказке. Еще она любит играть отрубленными головами, словно мячиками, и злобно хохотать при этом.
Внезапно мысль маленького человека переносится к свету: стемнело, вспыхивают электрические лампочки. Хорошо бы сломать вот это, с розовым абажуром в виде цвета. Странная штучка в ней: не то нитка, не то проволочка, не то серебряная паутинка. Горит, а не сгорает; спички сгорают, а она нет. Почему так?
Маленький человек задумывается, теребя медную пуговку синенького пальтеца. Скоро это новое занятие всецело поглощает его, он позабывает обо всем в мире, и о маме, и о лампочке, и о потерянной шапке с золотистой надписью.
Но входит мама, – входит так неожиданно, что пуговка отрывается и катится по полу.
Худощавая, миловидная. С глазами печальными и бледным лицом. Платье шерстяное – синее, на груди белые кружева, а на черном бархатном воротнике – брошка дутого золота. Пальцы рук длинные, тонкие, – душа покорная и мечтательная.
Мама встревожена:
– Ты здесь, Виктор? А я тебя искала-искала… Какой же ты нехороший мальчик!
И, помолчав, спрашивает:
– А где твоя шляпа?
Ну, вот… Так он и знал… Но только он ни за что не скажет, что его шляпу сдул противный ветер.
– Я… я… подарил ее бедному мальчику!
– Бедному мальчику?..Зачем врешь? Скажи лучше правду, куда ты дел свою шляпу?
Но маленький человек находчив:
– Да! Да… Бедный мальчик отвязал белую лодочку, взял мою шляпу и уехал… И уехал…
Увы! Сердечко не выдерживает тяжести лжи. Вздернутый носик краснеет от стыда и страдания, а пухлые кулачки работают над привычным делом – утиранием горьких слез:
– Хм!.. хы!.. хы!.. Шляпа утонула… Хы!.. хы!.. хы!..
– Как утонула?
– Хы!.. хы!.. хы!.. Ветер сдул.
– Так ты был на палубе? – ужасается мать, и маленький человек страдальческим шепотом признается:
– Бы-ыл…
– Боже мой! Ты злой, Витя, всегда огорчаешь бедную маму. Опять хочешь заболеть коклюшем?
Маленький человек два года прожил с матерью в небольшом именьице у бабушки и долгое время хворал. Отец же его, акцизный чиновник, уезжал куда-то в дальнюю командировку. «Вернувшись, он поселился в одном из губернских городов Поволжья и написал письмо жене и первенцу, чтобы приезжали. Но два года – такая гора дней и ночей, что маленький человек уже успел совершенно позабыть, что такое „папа“».
– Прости меня, я больше не буду.
– Нехорошо, Витя. Ну, где я тебе теперь достану новую шляпу?
Однако, мир заключен, и маленький человек это понимает. Слезы высохли, кулачки отработали, а васильковые глаза с жадным любопытством рассматривают бумажный мешочек в руках матери… Наверно, – ох! наверно, – в нем румяные плюшки или какое-нибудь сладкое печенье.
Так и есть! Маленький человек с аппетитом поглощает свою порцию и тут же, на коричневом диване, блаженно засыпает под плеск волн и убаюкивающее покачивание парохода.
Тепло ему и мягко.
Но на палубе беготня и крики. Один бравый матрос упал, пораженный молниеносною холерой, и уже более никогда не подымется.
Этот матрос – незнакомец маленького человека, недавно несший его на мускулистых руках.