Костюмированное представление
В те дни весь Лондон только и говорил о человеке, от которого теперь осталось только имя и ничего больше. Рувим Розенталь сделал свои миллионы в алмазных копях Южной Африки и теперь вернулся в Англию, чтобы наслаждаться ими по своему усмотрению и разумению. Читатели дешевых вечерних газет не скоро забудут, как он это делал, поскольку бульварные листки с наслаждением мусолили бесчисленные истории о его былой нищете и нужде и о теперешнем расточительстве и мотовстве. Эти статейки перемежались весьма интересными описаниями огромного имения с домом, которое миллионер приобрел в районе Сент-Джеймс-Вуд и перестроил на свой лад. Он окружил себя огромной свитой из темнокожих аборигенов Трансвааля, которые содержались при нем фактически на положении рабов. В свет он выезжал в рубашке, украшенной огромным бриллиантом, не меньший по размеру камень красовался у него на пальце. Где бы ни появлялся новоиспеченный миллионер, его всюду сопровождал бывший боксер самого зловещего вида и, как многие полагали, с соответствующей репутацией. Так гласила молва, но, несколько забегая вперед, скажу, что впоследствии не без участия автора этих строк сей факт был подтвержден доподлинно, когда после вмешательства полиции последовали неизбежные судебные разбирательства, которые смаковала вся желтая пресса, пестревшая огромными заголовками.
Вот, пожалуй, и все, что публика знала о Рувиме Розентале до того памятного дня, когда клуб «Старая Богемия», несмотря на переживаемые им нелегкие времена, все же устроил большой званый ужин в честь состоятельного ревнителя традиций этого заведения. Сам я не присутствовал на том банкете, но один из членов клуба пригласил Раффлза, который мне все и рассказал тем же вечером.
– Самый необычный спектакль из всех, какие только мне приходилось наблюдать, – безапелляционно заключил он. – Что же до виновника торжества… Я, конечно, приготовился увидеть нечто экстраординарное, но этот тип действительно меня поразил. Одной только внешностью он превзошел все мои ожидания. Начнем с того, что выглядит он совершенно устрашающе: росту в нем под два метра, широченная грудь, похожая на бочку. Огромный крючковатый нос и буйная огненно-рыжая шевелюра вкупе с пышными бакенбардами уже выделяют его в обществе. Пил он, словно тело его и в самом деле представляло собой ту самую бездонную бочку, но держался твердо и даже произнес речь, за которую я не колеблясь дал бы ему десять фунтов. Как жаль, что тебя там не было, дорогой мой Зайчонок.
Любопытство мое разыгралось не на шутку, поскольку Раффлз, как правило, представлял собой воплощение невозмутимости, а таким возбужденным я его еще никогда не видел. Его приход ко мне почти в полночь с целью рассказать о званом ужине сам по себе заставил меня усомниться в том, достаточно ли хорошо я знал Эй-Джея Раффлза.
– И что же он сказал? – машинально поинтересовался я, всеми силами стараясь угадать истинную причину этого визита.
– Сказал?! – вскинулся Раффлз. – Спроси лучше, чего он не успел сказать в своей пламенной речи! Он хвастался своим успехом, расписывал свои несметные сокровища и на чем свет стоит поносил высшее общество, принявшее его только из-за денег, а затем отвергнувшее его персону. И только из-за того, как он сам утверждал, что все эти толстосумы попросту яростно завидовали его богатству. Розенталь легко и непринужденно сыпал именами и титулами, плюс ко всему клялся, что он такой же добропорядочный человек, каковым надлежит быть истому англичанину, при всем уважении к членам клуба. В доказательство своих слов он указал на красовавшийся у него в галстуке огромный бриллиант мизинцем, отягченным перстнем с таким же камнем-великаном, и вопросил: кто из наших кичливых аристократов может продемонстрировать подобную пару? Сказать по правде, это действительно прекрасные камни с каким-то необычным лиловым оттенком, которые, наверное, стоят кучу денег. Старина Розенталь поклялся, что не отдаст их и за пятьдесят тысяч, после чего пожелал узнать, найдется ли другой человек, который носит двадцать пять тысяч на рубашке и столько же на мизинце. Такого не оказалось. Даже если бы он и сыскался, то у него бы духу не хватило носить каждый день целое состояние. Но Рувиму смелости было не занимать – и вот почему. Мы и ахнуть не успели, как он выхватил огромный револьвер и принялся им размахивать направо и налево!
– Надеюсь, не перед сидевшими за столом?
– Именно что перед сидевшими! И причем в самый разгар своего выступления! Но вся штука в том, что он при этом собирался проделать. Он намеревался выбить пулями свои инициалы на стене, чтобы показать, почему он не боится разгуливать с таким сокровищем и днем и ночью. Этот детина Первис, бывший боксер, его наемный телохранитель, с трудом сладил со своим хозяином, пока того уговаривали не демонстрировать своих способностей стрелка. Всех присутствующих охватила паника: один из гостей даже залез под стол и принялся громко молиться, а официантов в один миг как ветром сдуло – они все попрятались на кухне.
– Ну и зрелище!
– Весьма нелепое и даже смешное. Правда, лично я предпочел бы, чтобы он все-таки осуществил задуманное. Ему страсть как хотелось показать, как он сможет защитить свои лиловые алмазы, а мне, Зайчонок, страсть как хотелось это увидеть.
Тут Раффлз наклонился ко мне и лукаво-озорно подмигнул, после чего мне сразу стала ясна истинная причина его столь позднего визита.
– Так ты думаешь сам попытать счастья и завладеть бриллиантами?
Он неопределенно пожал плечами:
– Это, конечно, ужасно, но… Да, должен тебе признаться. Эти проклятущие бриллианты словно околдовали меня! Откровенно говоря, в последнее время я только о них и думаю. Нельзя все время слышать об этом человеке, о его телохранителе-боксере и о его сокровищах и при этом не счесть своим долгом завладеть его легендарными камушками. А уж когда кто-то воинственно размахивает револьвером и бросает вызов практически всему миру, решение напрашивается само собой. Оно просто довлеет надо мной. Если уж сама судьба распорядилась, чтобы я принял этот вызов, Зайчонок, то я его принимаю. Об одном сожалею – что не смог во всеуслышание заявить об этом несколько часов назад.
– Ну что ж, – нерешительно согласился я, – хоть я и не вижу в этом острой необходимости, можешь, разумеется, целиком и полностью рассчитывать на меня.
Я говорил не от чистого сердца, хотя изо всех сил старался казаться искренним. Со времени нашего приключения на Бонд-стрит прошло немногим больше месяца, так что мы вполне могли позволить себе жить как законопослушные обыватели. Мы с Раффлзом прекрасно ладили, по его совету я написал пару рассказов и, ощутив внезапный прилив вдохновения, даже набросал нечто вроде мемуаров о наших с ним похождениях, и на тот момент одного «подвига» мне было вполне достаточно. Я считал, что дела у нас идут неплохо, и не видел никаких причин рисковать понапрасну. С другой стороны, я старался никоим образом не выказать намерения нарушить данную мной месяц назад клятву. Но Раффлза задело отнюдь не мое скрытое или явное нежелание или даже нерешительность.
– Не видишь необходимости, мой дорогой Зайчонок? Разве писатель пишет только тогда, когда в животе урчит? Или художник творит исключительно ради хлеба насущного? Неужели нас что-то должно толкать на преступление, словно мы отпетые негодяи? Мне больно слушать тебя, мой милый друг, и не смейся, потому что это именно так. Искусство ради искусства – не более чем расхожая нелепица, но надо признаться, что мне она кажется не лишенной смысла. Даже больше – она мне очень нравится. В данном случае мои мотивы и помыслы совершенно чисты, поскольку я сомневаюсь, что мы вообще когда-либо сможем реализовать именно эти камешки. И если после всего случившегося нынче вечером я не попытаюсь завладеть ими, то я просто перестану себя уважать.
Он снова подмигнул мне, и его глаза сверкнули ярким огнем.
– Это дело надо будет тщательно спланировать, – только и сумел я из себя выдавить.
– Ты полагаешь, что я взялся бы за него просто так, с налета?! – вскричал Раффлз. – Милый ты мой, если б я мог, я бы давно обчистил собор Святого Павла, но считаю, что это ниже моего достоинства – забрать пригоршню мелочи из кассы, когда продавец отвернется, или же стянуть несколько яблок из корзины какой-нибудь старухи. Даже наше приключение месячной давности было по большому счету грязным дельцем, но оно было продиктовано насущной необходимостью, что в какой-то мере нас оправдывает. Теперь же нам предстоит своего рода состязание, благородный поединок, когда мы попытаемся проникнуть туда, куда, по хвастливым уверениям всех, посторонним все пути заказаны. Английский банк, например, является для этого идеальным объектом, но для осуществления такого замысла потребуются полдюжины профессионалов и годы тщательной подготовки, в то время как Рувим Розенталь нам с тобой вполне по зубам. Мы знаем, что он вооружен. Мы знаем, как бешено дерется Билли Первис. Дело будет не из легких, уж поверь мне. Но что с того, дорогой мой Зайчонок, что с того? Человеку свойственно стремиться к большему, все выше и выше с каждым разом. А иначе зачем существует небо?
– Предпочел бы пока не прыгать выше головы, – рассмеялся я в ответ. Раффлз обладал такой кипучей и заразительной энергией, что я понемногу стал проникаться его замыслом, несмотря на все свои колебания.
– Насчет этого не сомневайся, – ответил он. – Давай-ка я введу тебя в курс дела. Я полагаю, что все трудности вполне преодолимы. Оба они пьют – и хозяин, и телохранитель – как черти, что значительно упрощает нашу задачу. Однако нам надо хорошенько присмотреться к ним и ни в коем случае не спешить. Вполне возможно, что наклюнется с десяток вариантов, как можно провернуть это дельце, так что мы даже сможем выбирать. Это значит, что в любом случае за домом надо будет понаблюдать как минимум неделю, поскольку могут открыться обстоятельства, на разрешение которых уйдет куда больше времени. Дай мне неделю, и я сообщу тебе значительно больше. Ну что, ты согласен?
– Конечно, согласен! – негодующе воскликнул я. – Но почему я должен давать тебе неделю? Разве мы не сможем наблюдать за домом вдвоем?
– Штука в том, что два глаза ничуть не хуже четырех, но они гораздо проворнее. Охотники ведь никогда не ходят парами. Да не обижайся ты, Зайчонок, в свое время у тебя появится масса работы, это я тебе обещаю. Не бойся, на твою долю и потехи хватит, и лиловый алмаз у тебя будет точно такой же, как у меня… Если нам, конечно, повезет.
Однако в целом разговор не вызвал во мне никакого энтузиазма, и я до сих пор помню то подавленное состояние, что охватило меня после ухода Раффлза. Я ясно представлял себе глупость и безрассудство предприятия, в которое я ввязался, – чистое безумие и ничем не обоснованный, совершенно ненужный риск. Я восхищался бесшабашной удалью, с которой он, казалось, готовился рискнуть своей свободой, а то и жизнью. Однако после спокойных и неспешных раздумий его авантюризм уже не казался мне таким заразительным. И все же не могло быть и мысли о том, чтобы пойти на попятную. Наоборот, вынужденное бездействие, навязанное мне Раффлзом, пробудило во мне сильное нетерпение, возможно, оттого, что от него не ускользнуло мое скрытое нежелание, и поэтому до последнего момента он был полон решимости обойтись без меня и идти до конца.
Не становилось легче и оттого, что подобное поведение являлось типичным для Раффлза и полностью характеризовало его отношение ко мне. Вот уже месяц мы, как мне казалось, представляли собой самый дружный и спаянный воровской дуэт во всем Лондоне, однако полного доверия между нами все же не было. При всей его обезоруживающей откровенности в Раффлзе присутствовала какая-то непонятная скрытность, которая временами меня очень раздражала. Мой друг обладал некой инстинктивной осторожностью, присущей закоренелым преступникам. Он окружал покровом тайны на первый взгляд самые простые вещи. Например, я пока что так и не узнал, где и каким образом он продал добытые нами драгоценности, взятые на Бонд-стрит. На вырученные от их продажи деньги мы продолжали жить вполне безбедно, ничем не отличаясь от сотен других молодых людей. Он постоянно скрывал не только это, но и многое другое, что, как я полагал, я вполне имел право знать. Я никак не мог забыть, как он с помощью ухищрений вовлек меня в первое темное дело, все еще сомневаясь, можно мне доверять или нет.
По поводу того первого дела я уже перестал обижаться, но теперь я прямо-таки негодовал из-за того, что мой партнер мне не доверяет. Прямо я ему, конечно же, ничего не сказал, но это чувство с каждым днем захватывало меня все больше, особенно в течение той недели, что минула после ужина с Розенталем. Когда я встретился с Раффлзом в клубе, он уклонился от разговора; когда я отправился к нему на квартиру, его не оказалось дома. А может быть, он просто не ответил на мой стук и сделал вид, что отсутствует.
Как-то раз он сказал, что дело продвигается нормально, но несколько медленными темпами: задачу себе он поставил очень трудную, почти невыполнимую. Все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Однако, когда я начал задавать вопросы, он тотчас же замолчал. Вот именно тогда, будучи донельзя раздраженным, я принял собственное решение. Поскольку Раффлз мне ничего не рассказывал о результатах своих «рекогносцировок», я решил предпринять свою собственную разведывательную вылазку и в тот же вечер отправился к дому миллионера.
Особняк, который тот занимал, был, по-моему, самым большим в районе Сент-Джеймс-Вуд. Стоял он на углу двух широких улиц, по которым, однако, почему-то не ходили омнибусы. Как, впрочем, и любой другой транспорт. Я счел, что едва ли можно найти более тихое место в радиусе пяти километров. Огромный дом, имевший квадратную форму, окруженный садом с лужайками и живыми изгородями, казался почти вымершим: лишь несколько окон были освещены тусклым светом, из чего я заключил, что магнат с друзьями проводит вечер где-то в городе. Окружавшие сад стены были высотой лишь в метр с небольшим. В одной из стен я обнаружил калитку, ведущую в какую-то отделанную стеклом галерею, в другой – двое настежь открытых ворот, каждые о пяти покрашенных темным лаком железных брусьях. Они располагались по обе стороны полукруглой подъездной аллеи к дому. В тот вечер вокруг стояла такая тишина, что я почти решился открыто войти и осмотреть сад и дом, как вдруг услышал за спиной быстрые шаркающие шаги. Я обернулся и увидел злобную гримасу и грязные кулаки одетого в лохмотья бродяги.
– Вот дурак! – прошипел он. – Ну просто полный идиот!
– Раффлз!
– Да я это, я, – яростно прошептал он. – Давай ори, растрезвонь обо мне на всю округу!
С этими словами он отвернулся и поплелся по тротуару, то и дело пожимая плечами и бормоча что-то себе под нос, как будто я отказал ему в подаянии. Несколько секунд я стоял словно громом пораженный, то ли в возмущении, то ли в недоумении, после чего последовал за ним. Мнимый бродяга шел, шаркая подошвами, еле переставляя ноги и согнувшись в три погибели, все время тряся головой. Казалось, что передо мной глубокий старик. Чуть позже он остановился между двумя столбами, поджидая меня. Когда я подошел, он набивал короткую глиняную трубку каким-то вонючим табаком, и в свете зажженной спички, испускавшей сильный запах серы, мелькнула его лукавая улыбка.
– Прости, что наорал на тебя, Зайчонок, но ты вел себя совершенно по-дурацки. Я тут из кожи вон лезу – то милостыню у двери прошу, то всю ночь в кустах прячусь – лишь бы не засветиться, а ты стоишь и пялишься на дом во все глаза. Это же костюмированное представление, а ты лезешь сюда в своей цивильной одежде. Я тебе вот что скажу: они тоже ребята не промах и все время высматривают нас. Да уж, крепкий мне попался орешек!
– Однако, – возразил я, – если бы ты рассказал мне все раньше, я бы здесь не появился. Но ты молчал как рыба.
Он одарил меня тяжелым взглядом из-под рваных полей грязной шляпы-котелка.
– Ты прав, – наконец согласился он. – Я слишком многое от тебя скрывал. Это прочно вошло у меня в привычку, в случаях если я задумываю что-то серьезное. Но с этим покончено, Зайчонок, коль скоро это касается тебя. Сейчас я иду домой и хочу, чтобы ты шел следом. Только, ради бога, соблюдай дистанцию и не произноси ни слова, пока я сам с тобой не заговорю. Да, и дай мне фору метров десять.
Он снова заковылял по тротуару – дряхлый бродяга с засунутыми в карманы руками и оттопыренными локтями. Полы его замызганного, обтрепанного пальто развевались в разные стороны. Я следовал за ним до Финчли-Роуд. Там он сел в омнибус, а я расположился наверху чуть позади него, но не очень далеко, поскольку меня преследовал удушливый запах его табака. Я поневоле восхищался тем, как он вошел в образ, – это Раффлз-то, признававший один-единственный сорт сигарет! Этот последний изящный штрих одаренного артиста заставил меня забыть остатки прежних обид. В который раз я признал, что мой товарищ вновь и вновь поражает меня доселе неведомыми мне гранями своего характера.
По мере нашего приближения к Пикадилли меня все больше охватывало недоумение, что же он станет делать дальше. Не отправится же он в «Олбани» в таком виде? Нет, Раффлз снова сел в омнибус, направлявшийся на этот раз к Слоун-стрит, а я устроился позади него, как и прежде. На Слоун-стрит мы снова пересели и вскоре оказались на длинной и прямой улице Кингс-Роуд. Теперь я уже просто сгорал от любопытства, куда же все-таки мы направляемся, и мне пришлось провести в ожидании немало неприятных минут. Наконец Раффлз сошел. Я за ним. Он пересек улицу и скрылся в темном проулке. Я поспешил следом и едва увидел развевавшиеся полы его пальто, как он резко свернул вправо на еще более темную, мощенную булыжником аллею. Он выпрямился и снова шел, как молодой человек, выглядя уже не так дряхло и убого, как всего пару часов назад. Но эти его метаморфозы наблюдал лишь один я, поскольку аллея была совершенно пуста, а вокруг царила мгла. В самом конце этой узенькой улочки он остановился у какого-то дома и отпер дверь ключом. Внутри было еще темнее, чем снаружи.
Я инстинктивно подался назад и в полной темноте услышал его смешок.
– Все в порядке, Зайчонок! На сей раз никаких фокусов. Это квартиры-студии, друг мой, а я всего лишь законопослушный наниматель.
И вправду, через мгновение мы оказались в комнате с высоким потолком, оборудованной верхним светом, где присутствовали мольберты, шкаф с реквизитом, помост и прочие атрибуты, необходимые художнику для работы; не было там только живописных полотен. Когда Раффлз зажег газовый светильник, первым предметом, который я увидел, оказался щегольской шелковый цилиндр, примостившийся на вешалке рядом с обычной одеждой моего друга.
– Ищешь шедевры? – осведомился он, закуривая сигарету и освобождаясь от лохмотьев. – Боюсь, что здесь ты их не найдешь, хотя на мольберте стоит подготовленный холст, за который я все хочу взяться, да никак руки не доходят. Я говорю, что постоянно ищу идеальную натуру. Дважды в неделю я растапливаю печь, оставляю старые газеты и окурки. Как же приятно выкурить хорошую сигарету после этой дряни! Я регулярно вношу арендную плату и считаюсь жильцом, хорошим во всех отношениях. Это очень удобное местечко, не говоря уже о том, что оно здорово выручает в критических ситуациях. Так вот, я вхожу в рваном котелке, а выхожу в новеньком цилиндре, и никому нет до этого никакого дела. Скажу больше – сейчас, скорее всего, в доме нет ни одной живой души, кроме нас с тобой.
– Ты мне никогда не рассказывал, что меняешь облик, – заметил я, наблюдая за тем, как он смывает бутафорскую грязь с лица и рук.
– Нет, Зайчонок. Прости, что я к тебе так дурно относился. Теперь я совершенно не вижу причин, по которым не мог показать тебе эту берлогу месяц назад. С другой стороны, не было смысла тебя сюда приводить, к тому же обстоятельства сложились таким образом, что для нас обоих было хорошо, что ты даже не представлял, где я нахожусь. Сам понимаешь, мне в случае чего надо где-то приютиться, и на Кингс-Роуд я отнюдь не Раффлз. Когда-нибудь ты поймешь, что надо учиться довольствоваться тем, что имеешь.
– А пока ты используешь это место как своего рода костюмерную?
– Это мое тайное прибежище, нечто вроде берлоги, – ответил Раффлз. – Что же до реквизита, то в некоторых случаях переодевание решает полдела, если не больше. К тому же в самом худшем случае, если все-таки попадешься, всегда приятно сознавать, что тебя осудят не под твоим настоящим именем. Менять облик совершенно необходимо, когда имеешь дело со скупщиками краденого. Для них я одеваюсь и говорю, как списанный на берег матрос. Если этого не делать, от шантажистов не станет никакого спасения. В шкафу полным-полно всяких костюмов. Женщине, которая здесь прибирает, я говорю, что это для моих натурщиков и натурщиц. Кстати, надо подобрать что-нибудь на тебя, тебе ведь понадобится «реквизит» для завтрашнего вечера.
– Завтрашнего вечера?! – воскликнул я. – Ну и что же ты задумал?
– Хитроумную комбинацию, – загадочно произнес Раффлз. – Я хотел тебя известить, как только вернусь, чтобы ты завтра днем разыскал меня. Тогда я изложил бы тебе полный план всей операции, и мы сразу принялись бы за работу. Нет ничего хуже, чем загодя посвящать партнеров в свои планы: они начинают нервничать и в конце концов могут завалить все дело. Это одна из причин, почему я вел себя так скрытно и замкнуто. Постарайся понять и простить меня, Зайчонок. Я до сих пор не могу забыть, как здорово ты держался в ту ночь, когда у тебя просто не было времени испугаться или дать слабину. Я бы хотел, чтобы завтра ты вел себя так же стойко и хладнокровно, как тогда. Хотя, с другой стороны, эти два дела не идут ни в какое сравнение друг с другом! И вот почему…
Раффлз внимательно посмотрел на меня и загадочно улыбнулся. Затем он прошелся туда-сюда по комнате, задумчиво потирая подбородок. После недолгого молчания он произнес:
– Ну хорошо, Зайчонок, теперь я уже не вижу смысла скрывать от тебя и вторую причину, по которой я не хотел посвящать тебя во все свои планы. Ты помнишь наш разговор после того, как я вернулся со званого ужина в честь Розенталя?
– Конечно, помню, – ответил я.
– Так вот, – продолжил Раффлз, – тогда я сказал, что эти бриллианты просто околдовали меня. Однако спустя пару дней произошло событие, после которого они превратились в какую-то навязчивую идею, и с тех пор они с каждым днем все сильнее влекут меня к себе, словно какие-то магниты. Вот тогда я окончательно решил, что должен, просто обязан завладеть ими во что бы то ни стало. Дело в том, что эти камни околдовали не меня одного.
– Вот как?! – удивленно воскликнул я. – Выходит, за ними охотится кто-то еще?
– Да нет, что ты, Зайчонок! – рассмеялся Раффлз. – Это очень маловероятно, хотя… я думаю, что нельзя исключать и такую возможность.
– Это еще почему? – поинтересовался я.
– Да потому, – сказал Раффлз, – что эти камни с незапамятных времен являются предметом вожделения многих и многих людей. Если даже десятая часть того, что я услышал о них, правда, то и тогда…
– Что услышал, когда, где?! – не выдержал я. – Послушай, Раффлз, перестань ходить вокруг да около! Честное слово, все твои тайны и какие-то неясные намеки уже начинают мне надоедать!
– Ладно, дорогой мой Зайчонок, – согласился он, – и вправду, с моей стороны совсем не по-дружески продолжать держать тебя в неведении. Сейчас я расскажу тебе о той памятной встрече, и ты поймешь главную причину моей одержимости этими бриллиантами.
– Какая встреча, с кем? – не понял я.
– Спокойствие, мой друг, спокойствие, – произнес Раффлз. – Разговор нам предстоит довольно долгий, так что наберись терпения.
Он прошел на помост и принес оттуда два стула, поставив их рядом с мольбертом, из которого он соорудил импровизированный столик.
– Чтобы у нас не пересохло в горле, – предложил он, – выпьем-ка мы с тобой по стаканчику.
Раффлз открыл шкаф с реквизитом и извлек оттуда початую бутылку виски, два стакана и сифон. Он поставил все это на столик, затем вернулся к шкафу и достал из внутреннего кармана висевшего там плаща пару листов бумаги с какими-то записями.
– Что это? – поинтересовался я.
– Это заметки, которые я набросал по памяти после той встречи, – сказал Раффлз, поудобнее устраиваясь на стуле. – Я стану время от времени в них заглядывать, потому что боюсь запутаться.
– Так вот, – начал он, разливая виски по бокалам и разбавляя его содовой из сифона, – через пару дней после ужина в «Старой Богемии» я зашел пообедать в свой любимый ресторанчик на Пикадилли. Не успел я войти и как следует оглядеться, как ко мне подбежал какой-то весьма благообразный старичок. Я не сразу узнал его, но потом вспомнил, что видел его на банкете в честь Розенталя. Этот старик буквально затащил меня за свой столик и начал что-то сбивчиво рассказывать. По его горящим глазам я сразу понял, что ему не терпится поделиться с кем-то своими мыслями и предположениями. Он назвался мистером Пульманом, профессором истории Лондонского университета. Едва сдерживая охватившее его возбуждение, он выпалил, что совершил потрясающее открытие. На мой осторожный вопрос, что же это за открытие, он ответил, что ни много ни мало разгадал загадку бриллиантов, которыми направо и налево щеголяет и хвастает Розенталь. Представляешь, Зайчонок, выложить такое чуть ли не первому встречному! На это способны лишь помешанные фанатики ученые!
По словам этого Пульмана, – продолжил Раффлз, отхлебнув из бокала и закурив сигарету, – камушки, которые Розенталь выставляет напоказ, на самом деле являются знаменитыми алмазами царицы Савской, или так называемыми «Соломоновыми камнями». В ученом мире ни на минуту не стихают яростные споры о том, существуют ли они в действительности и существовали ли вообще когда-нибудь, поскольку их происхождение и история окутаны таким количеством легенд, преданий и домыслов, что мало кому под силу в них разобраться.
Раффлз зашелестел бумагами, лежавшими у него на коленях.
– Дорогой мой Зайчонок, из школьного курса истории и, разумеется, из катехизиса, ты, наверное, помнишь, что в конце десятого века до нашей эры Иерусалимским царством правил великий царь Соломон. Помимо всего прочего, он прославился еще и тем, что без боя, с помощью хитроумных уловок присоединил к своим владениям царство Сабы.
– Кое-что помню, конечно, но весьма смутно, – признался я.
– Так вот, чтобы как-то отстоять свои земли и решить дело миром, к Соломону прибыла царица Савская по имени Билкис. Но Соломону удалось совершенно очаровать владычицу Сабы, и она добровольно согласилась на все его условия, после чего савские земли стали частью Иерусалимского царства. В знак примирения пораженный красотой царицы Соломон преподнес ей великое множество подарков, главным из которых являлась дивной красоты брошь о двух лиловых алмазах. С тех давних пор они и стали именоваться «алмазами царицы Савской».
– Послушай-ка, Раффлз, – перебил его я, – а разве эта царица Савская не стала женой Соломона?
– Ну что ты, Зайчонок, конечно, нет, – рассмеялся он. – Это одно из самых распространенных заблуждений. Дело в том, что у Соломона было семьсот жен и триста наложниц, к тому же он намеренно отказался от женитьбы на Билкис, чтобы править Сабой как полновластный владыка, а не царствовать там как муж царицы.
– И что же было дальше? – с интересом спросил я.
– А дальше вот что, – снова зашуршал бумагами Раффлз. – Не прошло и пяти лет со смерти царя Соломона, как правитель Египта ливиец Шешонк, гордо именовавший себя фараоном, вторгся в Иерусалимское царство, покорил его и разорил его столицу. Под властью Египта оказалась и Саба. Произошло это в 925 году до нашей эры, после чего, очевидно, лиловые алмазы перевезли в египетские Фивы вместе с остальной добычей. Там они пробыли очень долго, без малого шестьсот лет. Нескончаемой чередой сменялись правители одного из древнейших государств – ливийские, эфиопские, ассирийские, – пока наконец Египет не захватили персы, сделав его одной из своих сатрапий, то есть провинцией или колонией. Все это время алмазы продолжали оставаться священной реликвией Египта.
– Подожди-ка, Раффлз, – снова прервал его я. – Вот ты говоришь – персы. Это с ними воевал Александр Македонский?
– Совершенно верно, – кивнул он. – Во время войны с Персией Александр Великий в 332 году до нашей эры разбил на реке Ниле тамошнего «фараона» Артаксеркса Третьего и овладел Египтом. В честь своей триумфальной победы он повелел заложить город Александрию и сделать его столицей своей будущей империи. Вполне возможно, что Македонский знал историю «Соломоновых камней» и, вероятнее всего, приказал отправить их из Фив в Александрию в свою сокровищницу. Но Александру не суждено было стать повелителем мира. Через девять лет он умер от лихорадки, и его на первый взгляд нерушимая империя стала разваливаться буквально на глазах. Правителем Египта сделался один из родственников Александра, Птолемей, основавший свою правящую династию.
– А, этот тот самый Птолемей, который утверждал, что Солнце и звезды вращаются вокруг Земли? – спросил я.
Раффлз заглянул в свои бумаги.
– Должен тебя огорчить, Зайчонок, – с сожалением в голосе произнес он. – Астроном Птолемей приходился царю всего лишь дальним родственником. Так вот, эта династия владела лиловыми алмазами еще двести с лишним лет, до самой войны с Римом. Юлий Цезарь всегда мечтал завоевать Египет, но смог это сделать лишь после того, как покончил со своими соперниками – Помпеем и Марком Антонием. Так, где это у меня… Вот, нашел… Как говорит этот Пульман, есть все основания полагать, что Цезарь сцепился с Антонием еще и потому, что они оба добивались благосклонности прекрасной египетской царицы Клеопатры. Но фортуна благоволила Цезарю, который в марте 47 года до нашей эры наголову разбил египетское войско и с триумфом вошел в Александрию. Он пока еще оставался римским консулом, но сделался полновластным правителем Египта. Завладев сокровищницей фараонов, он отправился в Рим, прихватив с собой и лиловые алмазы.
– А разве он не женился на Клеопатре? – удивленно произнес я.
– Нет, дорогой мой Зайчонок, это еще одно из самых распространенных заблуждений, – возразил Раффлз. – Цезарь оставил Клеопатру и ее мужа Птолемея в живых, сохранив за ними формальный титул властителей Египта под римским… как его… доминатом. Ну, по-нашему, сделал Египет римским доминионом. Через три года Цезарь был убит, а алмазы признали одной из святынь и поместили на хранение в храме Юпитера. Продолжалось это до окончательного падения Западной Римской империи. В 476 году уже нашей эры вождь захвативших Рим германцев Одоакр заставил малолетнего императора Ромула Августула отречься от престола. После этого он намеревался сам править остатками Рима, поэтому не хотел портить отношения с властелином Восточной Римской империи, или Византии. Вот почему он переправил римские святыни, императорские регалии и священные книги в Константинополь. Тамошний владыка, византийский император Флавий Зенон, принял этот дар, а Одоакру пожаловал титул патриция, чтобы на престоле цезарей восседал не какой-то там варвар, а настоящий римлянин. Так «Соломоновы камни» обрели новое пристанище. Пробыли они в Константинополе больше пятисот лет.
Раффлз умолк, отхлебнул из бокала и закурил новую сигарету.
– А что было потом? Как же они все-таки оказались у Розенталя? – нетерпеливо спросил я.
Раффлз мечтательно смотрел в потолок, пуская вверх тонкие колечки дыма. Он вдруг мотнул головой, словно отгоняя какое-то видение, и посмотрел на часы.
– О, однако я увлекся! – воскликнул он и потянулся на стуле. – Что потом произошло, ты спрашиваешь? Потом много чего случилось… Время уже к полуночи, так что, если не возражаешь, я изложу тебе дальнейшую историю камней в более сжатом виде. Итак, – продолжил он, снова заглянув в свои записи, – алмазы, как полагают историки, находились в Константинополе до Первого крестового похода. Когда крестоносцы проходили через Византию, император Алексей Комнин втайне ото всех передал камни Готфриду Бульонскому, которого он считал самым праведным и бескорыстным из всего «воинства Христова». В 1097 году после долгой осады Иерусалим пал, и Готфрид исполнил свой обет вернуть святыни в храм Гроба Господня. Через три года после смерти Готфрида алмазы таинственным образом исчезают и всплывают только через триста лет в сокровищнице рыцарей Ордена тамплиеров. В конце 1307 года король Франции Филипп Красивый под пыткой вырвал признание у магистра Жака де Моле, что алмазы находятся у храмовников, но главное сокровище – чашу Грааля – ему отыскать так и не удалось. Алмазы перевезли в Париж, где они оставались до Великой французской революции, когда перешли к республиканцам. Историки считают, что последним владельцем «Соломоновых камней» был Наполеон, поскольку после его смерти в 1821 году следы лиловых алмазов теряются окончательно. Весьма вероятно, что их кто-то мог похитить после падения Парижа или после пленения Бонапарта после Ватерлоо.
– А как они могли попасть к Розенталю?
– Вполне возможно, что их мог присвоить или кто-то из приближенных Наполеона, или кто-то из многочисленной армии коалиции. Вспомни, Зайчонок, что после Наполеоновских войн в Южную Африку отправилось великое множество народу – англичане, голландцы, немцы, испанцы. Кто-то из переселенцев увез алмазы с собой, а после передал их потомкам, которые и понятия не имели, что за сокровище попало им в руки. Розенталь же, скорее всего, перекупил их просто на вес, ни секунды не догадываясь, чем на самом деле он обладает. То, что он выставляет их напоказ, а на это не следует никакой реакции, кроме восхищения, лишний раз свидетельствует, что все теории касательно происхождения этих камней основываются на легендах и домыслах. Доподлинно никто ничего не знает. Пусть так, но все, что рассказал профессор Пульман, кажется мне весьма и весьма убедительным. А вдруг это и вправду те самые «Соломоновы камни»? Чем черт не шутит, а, Зайчонок? Теперь-то ты наконец понимаешь, что наше с тобой приключение на Бонд-стрит – детская забава по сравнению с тем, что предстоит нам завтра?
– Я полагал, что ты придешь именно к такому выводу.
– Ты прав. Все обстоит именно таким образом. Однако учти – я не говорил, что дельце предстоит очень уж рискованное. Скорее всего, внутрь мы проникнем безо всяких помех, самое главное – выбраться и ускользнуть незамеченными. Вот что значит нездоровый образ жизни! – вдруг воскликнул Раффлз, и в его голосе прозвучал праведный гнев. – Ты не поверишь, Зайчонок, в понедельник я всю ночь просидел в кустах в саду напротив, наблюдая за домом, и там до самого рассвета все время кто-то маячил! Аборигенов я в расчет не беру, по-моему, эти бедняги вообще не спят. Нет, это был сам Розенталь в компании этого мордастого детины Первиса. Они пьянствовали всю ночь напролет, уже совсем рассвело, когда они вышли из дома, и тут мне пришлось ретироваться. Даже утром они было достаточно трезвы, чтобы разругаться между собой. Кстати, в результате они чуть не подрались прямо в саду, в нескольких метрах от меня, и я услышал нечто такое, что может нам пригодиться и поможет сломить Розенталя в критический момент. Ты знаешь, что такое незаконная торговля алмазами?
Конец ознакомительного фрагмента.