Глава 14
Пережить историю
Историю ненавижу. Мне неприятна даже пластиковая обложка от учебника, которую пришлось искать в столе за пять минут до выхода в школу.
Я перерывала тетради, поглядывала на часы и ругала историчку. Она проверяла обложки! У нас, десятиклассников. За учебник без обложки могла устроить пятиминутку позора. Сумасшедшая женщина. Как и ее предмет.
От недосыпа знобило, и костюм казался колючим, тесным и неудобным. Я решила не завтракать, чтобы не пролить какао на новые брюки. Да и времени не было. Историчка придиралась не только к обложкам, но и к минутному опозданию.
Больше всего меня раздражало в ней то, что она заставляла нас по очереди читать вслух параграф учебника.
По фразе! Как будто мы были второклашками.
Неужели учителя не понимают, что унижают нас таким обращением? Да и сама история как предмет казалась мне отвратительной. Изучать древний мир было еще интересно.
Греческие мифы, римские герои… К тому же требования носить учебник в обложке и читать вслух по фразе не раздражали в пятом классе так, как в десятом.
А сейчас мы проходили нечто ужасное под названием «Всеобщая история». Греков с римлянами на уроках затрагивали, но от нас требовали не только знания фактов или мифов. Нужно было анализировать, делать выводы, проводить параллели, отождествлять и еще что-то умное, о чем известно только историчке.
Французская революция мне вообще неинтересна. Все ее деятели были сумасшедшими, вот что я думаю. А кому охота учить, про что высказывались всякие неадекваты прежних лет?
Иногда мне не удается списать алгебру у Ромки, и мама начинает корить меня за двойку. Спорю с ней, выкрикиваю:
– Я гуманитарий!
– А история? – ехидно интересуется мама, и настроение у меня портится окончательно.
В общем, я вошла в класс, бормоча под нос мантру «пережитьисториюпережитьисторию» и без конца поправляя очки, от которых отвыкла. Вошла и поняла, что все на меня смотрят.
Я ведь всегда в джинсах и серой кофте, а тут в костюме, в очках.
Все таращились на меня, а я не знала, куда деваться от этих взглядов. Шагнула назад и уперлась спиной в доску.
Взгляды пригвоздили меня к ней. Над доской светила лампа, от нее шло тепло. Мне показалось, по спине бежит струйка пота, но это, скорее всего, была ниточка от рубашки, которая неприятно щекотала меня.
Стоя под лампой у доски, я осознала одну простую, но грустную вещь. У меня в классе нет ни одного друга.
Ни одной подружки, к которой можно было бы подойти и со смехом сказать: «Во я вырядилась!» или «Как тебе мой новый прикид?». Никто не махал мне: «Маш, иди сюда! Ты чего костюм напялила?», никто не улыбался. Все наблюдали за мной, как будто я была насекомым или птицей, влетевшей в класс.
– Да это Молочникова! – вдруг сказала Ленка Елфимова, которая сидит на парте прямо перед учительницей и отвечает на все вопросы, даже на те, что учитель не договорил до конца. Уля с ее музейной мамой, Ромка и Ленка Елфимова – троица, чьи имена известны историчке.
Остальных она называет по фамилии.
Я направилась к своей парте и только тут заметила, что Ромка все еще смотрит на меня, странно моргая.
– Здорóво, – раздраженно сказала я, бухнув рюкзак на стол, и он, кивнув, отвернулся.
Нет, Ромка не был мне другом и не мог бы им стать. В нашем классе девчонки дружат только с теми парнями, кого знают со времен детского сада, и кокетничают с теми, кто нравится. Ромка ни под одну из категорий не подходил.
Я выудила ненавистный учебник и тетрадку, всю изрисованную линиями и фигурками, и, ежась в костюме, который уже ненавидела, задумалась: «Почему у меня нет друзей?»
Может, потому, что меня отдали в школу в шесть лет?
Я всегда была самой мелкой. И дело не в росте, а в том, что я не понимала и половины двусмысленных шуток, которыми обменивались мои одноклассницы, как назло, все рослые семилетки. А может, потому, что мама, жалея меня, просила бабушку забирать меня из школы до начала продленки.
Бабушка уводила меня, а одноклассницы, полные различных замыслов, перешептывались, кивая то на одного мальчика, то на другого, и уходили по длинному коридору в столовку.
А может, потому, что я была единственным человеком в классе, кому англичанка ставила пятерки?
Или потому, что я жила в собственном мире? Рисовала зоомагазин в специальном альбоме (в младших классах я еще не рисковала украшать своими рисунками рабочие тетради). Зоомагазин был прямоугольным зданием с витринами и полочками, на которые я сажала собачек, кошек, черепах, подводила к ним всякие хитрые поильники, рисовала корм, каждому свой, всякие особенные поводки и попонки… Я грезила о журнале Petshop, но мама не покупала его, отказываясь переводить деньги на «всякую ерунду».
– Молочникова! – окликнула меня историчка.
Я очнулась и подняла голову, наткнулась на ее взгляд.
Неужели прозвенел звонок, а я и не слышала? Ох, мы, оказывается, уже читаем вслух очередной дурацкий параграф! Я раскрыла учебник и заметалась в поисках нужной фразы. Над изображением неизвестного французского революционера взметнулся Ромкин палец с обкусанным ногтем, под которым до самой костяшки тянулась огромная царапина.
Он ткнул мне в какую-то строчку, и я бодрым голосом затянула:
– «Начало войны Франции с иностранными государствами приходится на…»
– Спасибо, – прошептала я, как только пытка закончилась и очередь перешла к Уле, сидящей за нами. – А кто это тебя поцарапал? Кошка?
– Собака. Щенок. Оскар. Чау-чау. Мне на день рождения подарили. Я вчера воспитывал его, – прошептал Ромка. – Дал кость и попытался отнять. Чтобы он понял, кто в доме хозяин.
Меня это развеселило.
– И он понял?
– Угу.
– Что сам хозяин?
– Типа того, – мрачно хмыкнул Ромка, – но ничего.
Я продолжу его учить. Надо униформу надеть. Или что-то типа этого.
– Во-во, – кивнула я мрачно и покосилась на свой неудобный костюм. – Униформа – это важно.
– Главное – система, – отозвался Ромка. – В любом обучении важна система.
Он взял тетрадку по истории, перевернул, открыл последнюю страницу и нарисовал ошейник. А рядом – миску с косточкой.
Я обернулась на историчку. Она стояла близко, слушала, как читает Арсен с соседнего ряда, но на нас не смотрела. Тогда я взяла ручку и, слегка толкнув Ромку локтем (он мгновенно убрал свой и даже сдвинулся на край парты), приписала под его рисунком: «Кнут и пряник?»
«Система и строгость», – ответил он, а шепотом добавил:
– Я читал про дрессировку на сайте. Строгим надо быть не столько к ученику, то есть к собаке, сколько к себе, потому что…
Я не слушала. Слово «строгость» пробудило во мне другие воспоминания. Поэтому я взяла и пририсовала к ошейнику острые иглы. Строгий ошейник. Зимой, гуляя с папой по парку, мы видели такой на невысокой коренастой собаке, которая бежала рядом с лыжником и иногда срывалась на прохожих, а поводок натягивался, и ошейник впивался иголками ей в шею. Псину это вообще не волновало. Она исходила лаем до хрипоты. Папа сказал тогда:
«Безбашенный стаффорд» – и увел меня поскорее. На секунду я вообразила просторную прихожую в доме Даны и свое отражение в зеркале: в темном костюме, в очках и – со строгим ошейником в руках. «Ну? Где тут наша ученица?»
Смех сдавил мне грудь. Я не сдержалась и фыркнула.
– Молочникова!
У исторички не голос, а гром с небес. Ромка подтянул к себе тетрадку и принялся в ней что-то чертить.
Я опомнилась и поняла, что еще улыбаюсь. Хотя историчка бурит меня взглядом. Наверное, она так же бурила землю, когда ездила на раскопки на археологическую практику в институте.
– Встань, пожалуйста!
Я поднялась, думая о древних вазах, которые распадались на черепки под взглядом нашей исторички.
– Что тебя насмешило? Государственный переворот девятого термидора?
– Помидора? – шепотом переспросил кто-то, кажется, Арсен.
Я с трудом подавила улыбку.
– Молочникова, ты глумишься надо мной? – растерянно проговорила историчка.
Я изобразила взгляд Кота в сапогах из «Шрека».
Сделала большие несчастные глаза, прижала руки к груди и только собиралась пролепетать «извините», как поняла, что не помню отчества исторички! Елизавета…
Елизавета… А дальше как? Мой взгляд упал на Ромкину тетрадку. Он чертил и чертил, и в одной из линий мне почудился хлыст.
Вновь память закинула меня в прихожую моей ученицы. Я даже почувствовала запах духов из ванной, ощутила под ногами скользкий блестящий пол, который натерла Роза Васильевна, и, конечно, увидела себя в зеркале. На этот раз – не с ошейником в руках, а с хлыстом. «Нуте-с, Роза Васильевна, где тут у нас…»
У меня вырвался даже не смешок, а какое-то бульканье.
– Молоч-ч-ч-никова…
Историчка шептала, будто бы говорила на змеином языке. Как Волдеморт из «Гарри Поттера», которого нам задавали читать по-английски на летних каникулах.
– Еще одна подобная выходка, и на следующем уроке с тобой рядом будет сидеть не Кожевников, а Ольга Сергеевна!
Все дурацкие видения вылетели у меня из головы. Ольга Сергеевна, заместитель директора, преподавала у нас английский, и это был единственный учитель в школе, которого я считала сносным. Мысль о том, что ее позовут полюбоваться на мой позор, была неприятной.
– Простите, – пробормотала я, опустив голову.
– С-садись, – тем же угрожающим шепотом-свистом велела мне историчка.
Больше на истории мы с Ромкой не разговаривали.
Правда, до конца дня в моей голове крутилось слово «система», оброненное Ромкой. После уроков я решилась заглянуть к Ольге Сергеевне, в кабинет заместителя директора, и попросить распечатать на принтере пару листочков.
Ольга Сергеевна говорила по телефону, накручивая на карандаш свои длинные светлые волосы, но мне улыбнулась и в ответ на мою просьбу кивнула на один из двух ноутбуков на столе. Видно, историчка еще не успела ей нажаловаться.
Когда я уже уложила листы в папку, Ольга Сергеевна весело сказала кому-то в телефоне:
– Посмотрим, Володь, посмотрим! Цыплят по осени считают.
А потом обратилась ко мне:
– Что это у тебя?
– Э-э, – замялась я, – слова… Испанские.
– А, ну да…Ты же у нас трехъязычная личность. А что, в кабинете испанского нет принтера?
– Это не для школы… Это для меня. Репетиторствую немножко, – выдавила я и тут же, испугавшись, добавила: – Но только по испанскому! Не по английскому.
– Кстати, про английский. – Ольга Сергеевна подняла вверх указательный палец. – Ты помнишь, что приближается олимпиада? Двадцать пятого. Готовишься?
– Какая олимпиада? – испугалась я. – Вы же говорили, Сорокину пошлете?
– Сорокину и тебя, – легко сказала Ольга Сергеевна. – Да не волнуйся, ты умная девочка. Тем более испанский преподаешь.
Я прикусила губу и, пробормотав: «Спасибо», взвалила рюкзак на плечо.
– Эй, трехъязычная личность! – окликнула меня Ольга Сергеевна. – Английский – прежде всего? Am I right?
– Yes, ma’am, – выдавила я.
Мы с ней часто перешучивались, но сегодня я не смогла улыбнуться в ответ. Хотя в рюкзаке появилось всего три новых листочка, он показался мне очень тяжелым…
Готовиться к олимпиаде по английскому означало зубрить все правила и исключения (особенно исключения!) день и ночь. А я могла думать только об одном: как мне справиться с Даной? Сработает ли моя «система»? И произведет ли впечатление на Розу Васильевну (и на Дану!) мой костюм?