11. Когда я потерял надежду
«После этой встречи, положившей начало дружбе между мной, Доротеей и Латифом, прошло много дней. Мы действительно сдружились и всё время проводили вместе. Латиф был самый старший из нас: мне и Доротее было по девятнадцать, а ему уже исполнилось «тридцать полных лун», как он сам любил говорить. Но беззаботность Латифа, его доброта и прекрасное чувство юмора, сделали своё дело: мы забывали о том, что он богаче, знатнее нас или старше. Латиф исполнил нашу с Доротеей мечту: он открыл перед нами двери башни Калаорра, он провёл нас на самый верх здания, чтобы мы смогли увидеть, наконец, Сияющий город. Это было очень любезно с его стороны, но какое-то неприятное чувство испытал я, поднимаясь по знакомым ступенькам башни: то ли от прошлых переживаний, случившихся здесь, то ли от чего-то другого, я вдруг остановился у самого выхода на крышу, и упавшим голосом произнёс:
– Идите вперёд, я догоню вас.
– Что с тобой, Томас? – спросила заботливо Доротеа. – Ты плохо себя чувствуешь?
– Нет, всё в порядке. Я передохну немного, а потом догоню вас.
– Хорошо, – кивнула Доротеа и потеребила голубые бусы на своей шее. – Мы будем ждать тебя наверху.
Я кивнул, и когда Доротеа и Латиф удалились, я сел на каменные ступени, и подперев голову руками, погрузился в тяжёлые мысли. Я слышал, как стражники, бывшие на крыше Калаорра отсалютовали приветствие Латифу. Было видно, что Латифа знали все в округе, а двери любых дворцов и знатных домов без лишних вопросов распахивались перед ним. Но я точно не знал, кем был этот вельможа с берегов Аравийского моря?.. Или, может, я не хотел этого знать. Я считал Латифа своим другом и был предан ему, но иногда сомневался в том, что мог бы оставаться ему другом и дальше. С каждым новым днём я видел, как Доротеа отдаляется от меня. Ещё долгое время я не хотел замечать этого, пока однажды не увидел, как она смотрит на Латифа, а он – на неё. И когда мы остались с Доротеей наедине, я сказал ей:
– Боюсь, что ты оставишь меня ради него.
Она сразу же всё поняла, подошла, положила свои худенькие ручки мне на плечи и нежно сказала:
– Я никогда не оставлю тебя, Томас. Я люблю тебя также сильно, как и Латифа, вы оба для меня очень много значите.
Этими словами она хотела успокоить меня, но вместо этого мне сделалось ещё хуже. Как та, на которой я хотел жениться, могла любить нас одинаково, «также сильно»? Разве она имела на это право? Я любил Доротею больше жизни, а она любила меня также, как и его. Но в тот день я ничего не сказал ей, лишь крепко обнял; подумал, что хуже смерти было бы потерять мою невесту. Латиф же был одинаково любезен и со мной, и с Доротеей, и за непроницаемым спокойствием, с которым он всегда говорил, было трудно понять: питает ли он какие-то чувства к ней? Я часто наблюдал за Латифом, за тем, как он смотрит на неё и как изысканно целует ей руку при встрече, но дальше поцелуя руки дело не заходило, и никогда я не видел, чтобы он касался или слишком приближался к ней. Он всегда держал дистанцию, но это не означало, что он не мог быть влюблён. После этих мыслей я понял, что больше не выдержу, и решил, что сегодня же вечером сделаю Доротее предложение. И если она откажется, мне придётся жить с этим, но, может случиться, она согласится, и тогда я стану самым счастливым человеком на свете! Я не мог больше теряться в догадках и окрылённый этой идеей, встал, вернее вскочил с места, и как сумасшедший побежал наверх, где Доротеа с Латифом должны были меня ждать. Выйдя на крышу я увидел, что Латиф и Доротеа смотрят вниз, прямо на Сияющий город, вид на который открывался перед ними. Они не заметили меня, зато я прекрасно всё видел, и даже слышал, о чём они говорили.
– Я люблю тебя с первой минуты нашей встречи, Доротеа, – сказал Латиф.
Услышав это я замер, а сердце в груди заколотилось. Я вникал в каждый шорох, доносившийся с улицы, и в каждый порыв ветра; даже слышал, как глубоко она задышала, а затем, взяв Латифа за руку, произнесла:
– И я люблю тебя. С самого певого дня не перестаю о тебе думать.
Когда я услышал это, моя голова закружилась, ноги ослабли, я вдруг испугался, что упаду от того, что меня оставили силы. Еле дыша я стал отходить назад, и это, должно быть, было ужасное зрелище: я пятился и пятился, пока не почувствовал, что стою на верхней ступеньке башни. Я больше не мог слышать, о чём они затем говорили, но мне это и не нужно было. Не разбирая дороги, я сбежал по ступенькам вниз так быстро, что уже через несколько мгновений оказался на улице. Когда я вышел из башни и жгучий летний воздух ударил в лицо, от душащей вокруг жары я стал ещё больше задыхаться. Тогда я опёрся на стену, и закрыв лицо руками, жалостно застонал.
– Эй, тебе жарко, парень? – чья-то тяжёлая рука упала мне на плечо. – На, выпей. Сегодня коптит как в аду, чёртово пекло! Да пей же, тебе говорят!
Один из стражников, бывший в карауле у ворот башни, протянул мне кувшин с водой.
Я ничего не ответил и не стал пить, мне лишь хотелось уйти отсюда, уйти как можно дальше, дальше от этой злосчастной башни, не будь которой, может, ничего этого и не случилось; дальше от проклятого города, которым теперь стала для меня Кордова. Не разбирая дороги я медленно побрёл вперёд: я ещё не знал, куда направлялся, но точно знал, что этим же вечером собираюсь покинуть город».