VII
Шрам
Итак, меня передали с рук на руки Одиссею, точно сверток с мясом. Мясо в золотой упаковке, имейте в виду. Эдакую кровяную колбасу в позолоте.
Но вам это сравнение, должно быть, покажется грубым. Так что позвольте добавить: мясо у нас ценилось очень высоко. Аристократы поглощали его горами: мясо, мясо, мясо… И все, что с ним удосуживались сделать перед едой, – это просто зажарить: наш век не знал кулинарных изысков. Ах да, совсем забыла: был еще хлеб, то есть просто лепешки. Хлеб, хлеб, хлеб. И вино, вино, вино. Время от времени бывали еще фрукты и овощи, но вы об этом, наверное, и не слышали, потому что в песни их вставляли нечасто.
Боги любили мясо не меньше нашего, но от нас не получали ничего, кроме костей и жира, – спасибо Прометею, обвел их вокруг пальца, как детей малых: только круглый дурак купится на мешок с костями, прикрытыми жиром, а Зевс купился; из чего следует, что боги не всегда бывали такими умными, как нам полагалось верить.
Сейчас я мертва, потому и могу это сказать. Раньше я бы не осмелилась. Никогда нельзя было знать наверняка, что кто-нибудь из богов не подслушивает тебя, укрывшись личиной нищего, старого друга или чужеземца. Верно, что временами меня брало сомнение: а существуют ли они на самом деле, эти боги? Но при жизни я считала за благо не рисковать.
На свадебном пиру всего было вдосталь: и огромные блестящие жиром куски мяса, и огромные горы душистого хлеба, и не менее огромные кувшины сладкого вина. Гости так обжирались, что удивительно, как они не лопнули прямо за столом. Ничто так не разжигает аппетит, как дармовое угощение; позже я убедилась в этом на опыте.
В те времена ели руками. Зубам доставалась нелегкая работенка, но все равно так было лучше: никаких ножей и вилок – и никакого соблазна ткнуть ими в сотрапезника, который тебе чем-нибудь досадил. На всякой свадьбе, предваряемой состязаниями, неизбежно случаются гости, разочарованные поражением; но на моем брачном пиру не вышел из себя ни один неудачливый жених. Если б они проиграли торги за лошадь, шуму и то было бы больше.
Вино подали слишком крепкое, и многие захмелели. Даже мой отец, царь Икарий, напился пьяным. Он подозревал, что Тиндарей и Одиссей сыграли с ним шутку. Он почти не сомневался, что они сплутовали, но не мог понять, каким именно образом; это его бесило, а от вина он разошелся еще пуще и отпустил несколько обидных замечаний насчет дедушек и бабушек кое-кого из гостей. Но он был царь, так что до поединков дело не дошло.
Одиссей оставался трезвым. Он умел делать вид, что пьет очень много, на самом деле даже не прикладываясь к чаше. Позже он сказал мне: если мужчине – ну вот как ему – приходится брать умом, то ум нужно всегда держать наготове и чтобы он всегда был острым, как топор или меч. Только дураки, сказал он, похваляются тем, сколько они могут выпить. Из-за этого начинаются состязания, кто кого перепьет, человек расслабляется и теряет бдительность, а тут-то враг и может нанести ему удар.
Что до меня, я была не в силах проглотить ни кусочка. Я слишком волновалась. Я сидела, закутанная в свадебное покрывало, и едва осмеливалась украдкой бросить взгляд на Одиссея. Я не сомневалась, что он разочаруется во мне, как только поднимет это покрывало и увидит, что скрывается под плащом, поясом и переливчатым хитоном, в которые меня вырядили. Но он не смотрел на меня; на меня вообще никто не смотрел. Все пялились на Елену, которая расточала ослепительные улыбки направо и налево, не обделяя ни одного из мужчин. Она умела улыбаться так, что каждому начинало казаться, будто она тайно влюблена в него одного.
Полагаю, мне повезло, что Елена отвлекала на себя всеобщее внимание: благодаря этому никто не замечал меня, никто не видел, как я дрожу и стесняюсь. Я не просто волновалась – мне было по-настоящему страшно. Служанки мне все уши прожужжали рассказами о том, что мне придется вынести в первую брачную ночь, – как меня взрежут, точно землю плугом, и как это будет больно и унизительно.
Что же до моей матери, она оставила на время свои дельфиньи пляски, чтобы почтить присутствием мою свадьбу, за что я была ей далеко не столь благодарна, как следовало бы. В холодно-синем одеянии она сидела на троне рядом с моим отцом, и у ног ее мало-помалу скапливалась лужица. Она обратилась ко мне с напутственной речью, пока служанки в очередной раз переменяли мой наряд, однако в ее словах я не нашла утешения. Одни скользкие намеки, ничего больше; а впрочем, все наяды скользкие.
Вот что она сказала:
– Вода не сопротивляется. Вода течет. Когда погружаешь в нее руку, чувствуешь только ласку. Вода – не сплошная стена, она никого не остановит. Но она всегда пробьется туда, куда захочет, и в конечном счете ничто перед ней не устоит. Вода терпелива. Капля камень точит. Помни об этом, дитя мое. Помни, что наполовину ты – вода. Если не сможешь сломить преграду, обойди ее. Вода это может.
После обрядов и пиршеств нас повели в спальню – как было заведено, устроили шествие с факелами, пошлыми шутками и пьяными воплями. Ложе украсили венками, порог обрызгали водой, совершили возлияния. У дверей поставили сторожа, чтобы невеста не сбежала в ужасе от жениха, а ее подружки не выломали дверь и не пришли ей на выручку, услышав крики. Все это была игра: разыгрывали похищение невесты, а первую брачную ночь представляли как узаконенное изнасилование. Инсценировались борьба и победа, торжество над поверженным противником и убийство. Предполагалось море крови.
Как только дверь за нами затворили, Одиссей взял меня за руку и усадил на ложе.
Конец ознакомительного фрагмента.