Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…». Детство. Одиссей (Н. П. Павлищева, 2012)

Детство. Одиссей

Одиссей, притворно сурово сдвинув брови, выговаривал огромному псу Аргосу:

– Ты должен следить за овцами, понимаешь, овцами, а не за мной! Разве я овца? Ну, скажи, я похож на овцу? Разве я блею вот так: бе-е-е?..

Аргос преданно вглядывался в лицо маленького хозяина, пытаясь своими собачьими мозгами сообразить, с чего тот вдруг стал подражать глупым овцам. На всякий случай пес даже покосился на отару, заметил, как несколько ягнят, воспользовавшись, что за ними не присматривают, резво затрусили к опасному оврагу, но тут же повернулся обратно к Одиссею. Нет, хозяин вовсе не был похож на овцу и разговаривал не с отарой, а с ним…

– Аргос, лентяй, ну-ка, пригони вон тех ягнят! – Голос пастуха Евмея не обещал псу в случае ослушания ничего хорошего.

Аргос посмотрел на мальчика, словно извиняясь, что не может дальше внимать его блеянью, и с веселым лаем бросился возвращать шустрых ягнят от края оврага.

Одиссей вздохнул:

– Ну почему тебя он слушает, а меня нет?

– Потому что я не показываю, как блеют овцы, а просто приказываю их загнать. К тому же ты не прав, Аргос очень внимательно слушал твое бе-е-еканье.

Глаза Евмея смеялись. Одиссей вдруг представил себя, изображавшего овцу перед собакой, и расхохотался!

Он очень любил проводить время у Евмея. Вообще-то, Евмей пас свиней, только он умел справляться с огромными хряками, ловкими пинками загоняя тех в ограду, но не брезговал и овечками, и даже козами. Конечно, и свинопасу не помешает молоко, вернее, сыр из него.

Только вот лошадей у Евмея не было, кони слишком большая роскошь для Итаки. Неудивительно, во-первых, пастбища острова не столь обширны, чтобы вольно пастись табунам, во-вторых, где на этих лошадях ездить, если в лесу нет дороги, а тропинки, да и сам остров невелик? Для маленькой Итаки козы, овцы и свиньи в самый раз.

У царя Итаки Лаэрта стада большие, свинопасами командует Евмей, но есть еще отары овец и козы. Каждому свое, одни следят за козами, другие – за свиньями. Между пастухами соперничество, и каждый доказывает, что его труд самый важный. Попробуй сказать Евмею, что в Элладе самыми важными считаются коневоды, за ними пастухи коров и быков, козопасы, овчары и только потом свинопасы! Обидится так, что больше не подойдешь. Но свинопас он отменный, прекрасно знающий свое дело, потому свинина на столе царя Лаэрта не переводится. Да и на вертеле у самого Евмея тоже.

Евмей столь успешен, что даже имел своего раба Месавлия и дом на Аретусе. Он вообще считал склоны Аретусы едва ли не своими владениями, будь воля Евмея, он и источник Аретусу назвал бы своим. На Итаке посмеивались над свинопасом, но уважали его умение и ловкость, а еще способность защитить стада от любых нападений. Тех, кто хоть раз попытался украсть поросенка, либо давно проводили в царство Аида, либо после первой попытки никакими посулами выманить на Аретусу невозможно.

Евмей разводил руками:

– Я, как Кефал, сначала стреляю без промаха, а потом смотрю, кто это был в кустах.

Он имел в виду Кефала, чья праща била без промаха. Ревнивая жена Кефала Проктида, как обычно, пряталась в зарослях, выслеживая мужа, когда тот выпустил камень, решив, что это лань. Нельзя сказать, что, оставшись после меткого броска вдовцом, Кефал уж очень убивался…

С Евмеем хорошо посидеть вечерком у костра и поговорить. Загнав свиней в их клетушки, отделив боровов, чтоб не мешали остальным, свинопас принимался с чувством готовить трапезу. Он никогда не подвешивал мясо просто жариться над огнем, считая это недостойным настоящего гурмана. Нет, Евмей старательно свежевал добытую на охоте дичь, набивал ее травами, точно соблюдая одному ему известные пропорции, орехами, если те были, смазывал оливковым маслом, иногда обмазывал глиной и только потом либо пристраивал вертел над огнем, или закапывал тушку в горячие угли.

Одиссей удивлялся: имея под рукой столько свиней, к чему охотиться?

– Разве нельзя забить поросенка?

– Если я начну ради ежедневной трапезы забивать поросят, стадо быстро исчезнет. Нет, они должны вырасти и стать большими свиньями, а забьют их во дворце без меня.

Конечно, бывали случаи, когда и Евмей забивал свинью, желая побаловать царевича.

Одиссей обожал проводить время у пастухов, не важно – Евмей это, козопасы или овчары, а те обожали любопытного Рыжика, который никогда не напоминал, что он царевич. Кудлатая голова мальчишки совала нос во все дела, из него, как горох из дырявого пифоса, сыпались бесконечные вопросы, а из глаз брызги смеха. Болтун и насмешник – вот каков этот Одиссей, единственный сын царя Итаки Лаэрта. Жаль будет, когда отец, решив, что мальчишка достаточно повзрослел, запретит общаться с пастухами, к Одиссею привыкли…

Он действительно единственный сын Лаэрта и Антиклеи, есть еще дочери, но дочери, как известно, отрезанный ломоть, выйдут замуж и уплывут с Итаки. А может, это и хорошо, что сын один? Не будет между братьями борьбы за власть, не придется Лаэрту задумываться, кому оставить свой трон, когда наступит время делать это. Но тогда вот это рыжее любопытное создание должно быть здоровым.

Одиссей и был крепкий, живой, даже непоседливый, без меры любопытный мальчишка. Царевич настолько шустрый, что няньке Эвриклее тяжело за ним поспевать, несмотря на ее собственную подвижность. Эвриклея рабыня особая, и дело не в том, что она черноволосая и большеглазая, царь и царица ценили няньку мальчика за особую сообразительность. Еще до собственной женитьбы Лаэрт купил Эвриклею за сумасшедшую цену – двадцать быков! К тому же пришлось купить ее отца Опса и даже деда Певсенора. Впрочем, Лаэрт ни разу не пожалел, потому что мудростью отличалось все семейство.

У царя хватало ума не показывать, что он советуется с рабами, да еще из дальних земель, остальным знать это ни к чему, но в действительности советовался. Они все трое упорно молчали о своем происхождении, вернее, плели какие-то сказки. Поняв, что ничего не добьется и лучше не спрашивать, Лаэрт задал только один вопрос: нет ли на них преступления, за которое следовало утопить сразу? Или преступления перед богами, за которое они пока не понесли наказание?

Певсенор сокрушенно помотал головой:

– Нет, царь, такого нет. Просто нас угораздило попасть не в то время не в то место, вот и были взяты в плен…

Целое стадо быков, которое царь Итаки в результате отдал за троицу, окупилось уже через год, вернулось прибылью, полученной по подсказке новых рабов.

Антиклея первое время ревниво приглядывалась к рабыне мужа, даже пыталась придираться к ней, но довольно быстро поняла, что между Лаэртом и Эвриклеей ничего нет и не было, а помощница она такая, каких во всей Элладе не сыщешь, и успокоилась. Кому, как не Эвриклее, доверить главное сокровище царской семьи – рыжего непоседу Одиссея? Вот и бегала нянька по пастбищам и горам следом за своим пятилетним воспитанником.

– Одиссей, нужно возвращаться во дворец, от отца прибежал раб, что-то случилось.

Эвриклея понимала, что Лаэрт зря присылать раба за ними не будет, царь прекрасно понимал, что сыну хорошо на воле, совсем не так, как во дворце или в городе. Пусть Итака мала и город только называется городом, а дворец больше похож на увеличенный в размерах дом обычного итакийца, но все равно Лаэрт – басилей, то есть царь Итаки, а Одиссей – его сын и наследник.

У самого Лаэрта прозвище ныне соответствовало увлечению, его звали Лаэртом-Садовником, как других зовут Горгоноубийцами или Пифонами… Каждому свое, отцу Одиссея и теперь впрямь очень нравилось разводить новые растения и ухаживать за садом. Каждое дерево было любовно окопано, полито и имело свою историю появления. Таких деревьев, как в саду у царя Итаки, не было во всей Элладе. Это потому что ему привозили и присылали с купцами семена и саженцы со всей Великой Зелени – моря, которое омывает острова Эллады. Даже с дальнего запада, где, как известно, кончается земля, и из южных стран, где люди черны, точно побывали на погребальном костре, у Лаэрта есть растения.

Только вот наследник ни деревьями, ни вообще растениями не интересовался. Может, мал, конечно, а может, это вовсе не для него, не всем же в земле копаться…

Об этом размышляла Эвриклея, наблюдая, как козликом скачет Рыжик, не в силах идти спокойно.

Лаэрт не всегда был Садовником, до рождения Рыжика его слава была иного рода, грозней и удачливей, но одновременно и безжалостней пиратов, чем на кораблях Лаэрта Арексида, царя Итаки, по всей Великой Зелени не найти. Торговцы предпочитали заранее откупиться от лихих гребцов с кораблей Лаэрта, а на побережье те, кто не успевал удрать совсем далеко, завидев его паруса на горизонте, прощались не только с имуществом, но и с жизнью. Зачем маленькой Итаке большой флот? Только для пиратства, торговать острову нечем, земли мало, что выращивали, едва хватало самим. Только где теперь этот флот?

У Одиссея по-своему славные предки с обеих сторон, только, хорошо ли это, Эвриклея не была уверена. Отец Антиклеи известнейший вор Автолик, чей отец – бог Гермес. Говорили, что Автолик мог запросто украсть трон из-под Зевса, чтобы тот заметил, только плюхнувшись мимо. Во всяком случае, он не раз повторял «подвиг» своего отца бога Гермеса, – так же как тот, у Аполлона угонял стада, ведя их задом наперед. Не пойман – не вор, Автолик не попался ни разу, а состояние сколотил немалое, хотя все знали, на чем и как. На Итаке считали, что хитрющий взгляд Рыжика – от деда Автолика и божественного прадеда – Гермеса.

Эвриклея вздохнула: хорошо, если удачлив будет правнук с таким прадедовым даром… Антиклею вон ни хитрой, ни слишком удачливой не назовешь.

Другой дед – Арексий – тоже был сыном бога, только бери выше – Зевса. Конечно, у Громовержца всех детей по Земле не перечтешь, даже его ревнивой супруге Гере такое не под силу, иначе извела бы половину рода людского. Но и от этого деда наследство в характере Одиссея тоже имеется, упрям, точно сто ослов, и самоуверен.

Пока все это с лихвой компенсировалось любопытством, оно легко брало верх и над упрямством, и над самоуверенностью, Рыжика достаточно чем-то заинтересовать, чтобы он попросту забыл, что только что не желал поступать так, как просят. Отец и особенно Эвриклея этим пользовались, но не в ущерб мальчишке. Просто его любили…

Они еще не дошли до дворца, когда Одиссей замер, восторженно показывая рукой на бухту, где расположились вытащенные на песок до половины новые корабли. И без объяснений ясно, что это кто-то новенький, непохоже на привычные купеческие эйкосоры, у которых округлая корма и широченное днище ради большого трюма.

Эвриклея едва успела схватить царевича за руку, чтобы тот не бросился со всех ног вниз смотреть на прибывшие суда:

– Одиссей, нас ждут во дворце.

Нянька – не смотри, что женщина, – умеет вцепиться так, что не вырвешься и саму с места не сдвинешь. Удивительно, но на руках после ее хватки не остается следов. Одиссей все хотел спросить, как это у нее получается, но все время забывал, отвлекали другие интересные дела. Разве что прямо сейчас спросить?.. Пока нянька будет объяснять, выпустит руку, можно вывернуться и сбежать…

Но Эвриклея словно подслушала его мысли:

– И не вздумай! Отец рассердится, вообще никуда не выпустит, будешь сидеть во дворце под присмотром.

Это была серьезная угроза, хотя боялся в данном случае Рыжик вовсе не няньку и даже не отца, а мать. Нянька простит за побег, отец выпустит, а вот мать вполне могла посадить под присмотр и даже под замок. Такое однажды бывало, когда они с Ментором, который всего на два года старше, решили уплыть в дальние страны. Выловили тогда мальчишек прямо в бухте, потому что крошечный, слепленный непонятно из чего плотик просто не слушался их гребных усилий и крутился на месте.

Ментора отец выпорол, Одиссею тоже досталось, а мать посадила его под замок на целую неделю. Ментор больше о морских путешествиях не мечтал, а вот у рыжего упрямца, наоборот, мечта стала крепче.

Но с того дня рядом с Одиссеем всегда Эвриклея. Если честно, то нянька вовсе даже не мешает, только приглядывает, чтобы царевич еще раз не уплыл искать край Земли. Чтобы как-то найти выход сумасшедшей энергии сына, Лаэрт и отправил его к пастухам, там побегать можно вволю и от моря далековато.

И если зовет во дворец, значит, гости важные…

Гости важные и дальние. Из Додоны (чтоб Одиссею знать, где это!) возвращался царь Навплий со своим сыном Паламедом. По пути они решили посетить Итаку и посмотреть, как теперь живет бывший пират Лаэрт.

От Антиклеи не укрылось, как с трудом сдерживал насмешливое удивление Навплий при виде их дворца и всего остального. На Итаке и впрямь невелики владения: и дворец скорее просто дом побольше остальных, и пристань у них одно название, хотя бухточка удобная, и город не город, а деревня, причем небольшая.

Но это смотря с чем и кому сравнивать. Для Одиссея Итака хороша, а дворец и вовсе велик, и городов других он не видел, потому готов признать свой огромным. А если кому-то не нравится, так его никто сюда не звал! Только от интересных занятий отвлекли. У Евмея куда лучше, чем стоять перед насмешливым дядькой и отвечать на его вопросы:

– Кем будешь? Что уже знаешь? Что умеешь?

Одиссей с трудом сдержался, чтобы не ответить, что будет, как дед, знаменитым пиратом, умеет вполне прилично посылать в цель стрелы из своего лука, а еще может запросто накостылять вот этому Паламеду.

Паламед раздражал его даже больше своего противного приставучего отца. Мальчик немного старше самого Одиссея, на пару лет, пожалуй, но как же разительно они отличались! Рыжика нянька успела слегка вымыть, переодеть и пригладить непослушные вихры, но он все равно выглядел встрепанной рыжей вороной рядом с этим чистеньким и ухоженным царевичем.

И как можно быть таким белоснежным? Нет, дело не в светлых волосах Паламеда и даже не в белоснежной тунике с красиво затканным краем, а в том, что у мальчишки чистым было все – от макушки до ногтей ног. Вот ногти больше всего и поразили Одиссея. Под ними не было никаких черных полосок, ни малейшей частички грязи, точно он лишь вчера родился! Ни на руках, ни на ногах!

Таким чистеньким невозможно быть даже после купания, ведь, пока будешь выходить на берег, ноги все равно испачкаются. А этот стоял, словно божественное изваяние. Одиссей на всякий случай посмотрел на свои ноги. Конечно, выскоблить всю грязь, набившуюся в трещинки и царапинки, не удалось, она лишь слегка сократилась.

Внутри ворочалось злое желание вывалять этого чистюлю в куче навоза, что уютно расположилась у входа во двор. Эта куча уже достигла предельных размеров, и ее скоро должны вынести, но пока запах разносился по всей округе, однако нисколько не смущая итакийцев.

Паламед не сделал Одиссею ничего плохого, но он самим своим существованием словно укорял, а еще подавал пример.

– Паламед уже учится. Сейчас нельзя жить только выпасом свиней или лазаньем по горным пастбищам. В другое время живем, это не то что в нашем с тобой детстве, сейчас умные в почете…

Лаэрт в ответ рассмеялся:

– Да и в наше время дураков не жаловали. А учиться Одиссею и впрямь пора, подрос уже, скоро шесть.

– Шесть? – бровь противного отца противного Паламеда удивленно приподнялась. – Я думал, года четыре… Мал он у тебя.

Это была насмешка, Одиссей действительно мал ростом, зато крепок, словно дубок, не всякий взрослый с ног собьет. Стоявший рядом стройный Паламед выше почти на голову, недаром он поглядывал на царевича Итаки свысока.

– Идите погуляйте, – снисходительно махнул мальчикам Навплий.

Одиссей тут же придумал, как отомстить чистюле.

– Ага, пойдем, что покажу!

Мальчик кивнул и отправился за Одиссеем. Показать на Итаке было что, но Одиссей вовсе не желал открывать секреты этому чистюле, напротив, он задумал каверзу. Перед самыми воротами пропустил гостя вперед, за его спиной ловко зачерпнул ладошкой из навозной кучи и быстро прилепил «добычу» к белоснежной тунике.

– Ой, Паламед, ты выпачкался!

– Где?

– А вот тут! – «Забота» о госте позволила Одиссею вытереть руку о все ту же белоснежную тунику. Она на большом участке перестала быть белоснежной.

Паламед рассмеялся:

– Влез в навоз! Отец предупреждал меня, чтобы осторожно шел мимо этой кучи. Теперь придется возвращаться на корабль и переодеваться. Подождешь?

– Пойдем, провожу. – Одиссей был раздосадован, что Паламед не расплакался, не разозлился, кажется, даже не расстроился, только посмеялся над своей неловкостью. – Побежали!

Одиссей понесся так быстро, как только мог, сверкали голые пятки, по округе разносилось его сопение. Он слышал, что Паламед бежит следом, причем не отставая и даже не пыхтя. Конечно, Одиссей рассчитывал намного опередить гостя, ведь он знал на тропе, ведущей к бухте, каждый камень, ноги сами перепрыгивали, можно даже вниз не смотреть, кроме того, он был босой. Паламед успевал за Одиссеем и в сандалиях, причем прибежал не запыхавшись и вовсе не отстав.

Два дня нежданные гости были на Итаке, два дня разумный, чистенький Паламед существовал откровенным укором встрепанному Одиссею. Во всем он оказывался лучше: был успешней, чище, а уж знал куда больше! Паламед не только читал, он даже писал, умел быстро считать, чертил какие-то знаки, называя их цифрами, помнил всех героев и все подвиги Геракла, знал родословные богов и царей Эллады, его невозможно застать врасплох никаким вопросом.

Глядя, как корабль Навплия наконец скрывается за Караксой – «Мысом ворона», Одиссей вдруг шмыгнул носом:

– Встречу в море – утоплю!

Лаэрт расхохотался:

– А ведь это будущий родственник! Навплий договорился позже приплыть за твоей сестрой, чтобы стала женой Паламеда.

Мальчику стало совсем горько:

– А если я не буду таким, как Паламед, вы не будете меня любить?

Рука отца легла на плечо:

– Ты наш единственный и любимый сын, с которым никогда не сравнится никакой Паламед. Но учиться все же пора, Навплий прав. В Аттике и на Пелопоннесе мальчики уже ходят в специальные дома – гимнасии, где их учат читать, учат истории и устройству мира.

– А еще чему учат в гимнасии?

Одиссея заворожило само слово. Вот где небось набрался всяких знаний противный Паламед!

– А еще занимаются борьбой, стрельбой из лука, учатся владеть мечом… изучают разные виды боя, битвы…

Больше всего на свете Одиссею захотелось не лазить с Эвриклеей по горам, не бегать с Аргусом, не слушать байки Евмея, а учиться в гимнасии. Он так и сказал.

Антиклея взвыла:

– Не пущу!

– Куда?

– В гимнасию в Аттику.

Лаэрт снова расхохотался:

– Да его никто и не везет! На Итаке найдем, кому учить. У меня вон Полифрон умный и толковый. А чтобы не скучно было, позови с собой приятеля.

– Ментора! – выпалил Одиссей.

– А хоть бы и Ментора.

Началась учеба. К радости мальчишек, Полифрон и впрямь оказался «Многоумным» и хорошим педагогом, он не стал заставлять вихрастых друзей докучливо повторять что-то или просто заучивать, наоборот, старался вызвать интерес. Не запоминание сложных взаимоотношений богов или царей, а игра; если подсчет – то деревьев, лодок, стрел, добычи; если чтение – то записок, нацарапанных друг дружке в качестве тайных посланий…

И рассказы, рассказы, рассказы. А потом просьба повторить, пересказать по-своему, придумать продолжение… Полифрон учил быть пытливыми и сообразительными. Рыжику это удавалось лучше, чем Ментору.

Торговцы на кораблях прибывали не всегда одинаковые, бывали такие, у кого и товар не увидишь, с чем пришли – непонятно, а отец принимал их как самых дорогих гостей, только беседовал почти тайно, с глазу на глаз. Одиссей пробовал расспросить у Полифрона, тот тихонько посоветовал не лезть не в свое дело:

– Придет и твое время, Одиссей, знаться с этими, а пока расти.

– Откуда они?

– Из Баб-Или.

– Что это?

– Это огромный город, Одиссей, такой большой, что вся наша Итака, пожалуй, поместится.

Одиссей пытался представить себе улицы, заполнившие Итаку, и не мог.

– А где же тогда скот пасти, где пшеницу выращивать, где охотиться, если одни дома?

– В Баб-Или не выращивают хлеб и не пасут скот, это делают вокруг города.

– А что делают в Баб-Или?

– Там ремесленники, торговцы, правители и просто горожане, которые бреют и готовят пищу, содержат таверны для приезжих, содержат бани… Да мало ли что понадобится многим людям, собравшимся вместе!

– Но чем же торговать, если они ничего не выращивают и не пасут скот?

– Это и есть искусство торговли – сходить с караваном или на судах далеко, там купить или обменять, или…

Мальчик понял заминку наставника:

– Захватить?

– Захватить. Привезти в большой город и продать на рынке.

Одиссей задумался, у такого города и рынок должен быть велик…

– Ты бывал в Баб-Или?

– Да.

– А папа?

– Лаэрт нет, Баб-Или далеко от моря, а твой отец не может без морской качки.

– Отец говорит, что ахейцы без моря никто. И остальные тоже.

– Он прав, те, кто живет по берегам Великой Зелени, не могут не спускать на воду корабли. Живущие в долинах Эллады глупы, если думают, что мир совсем маленький и ограничен только цепочкой из гор. Чтобы убедиться в этом, достаточно однажды взойти на корабль и пересечь Великую Зелень. Никто не знает пределов Земли, которая простирается за землями Кеми или хеттов, она тянется на многие месяцы пути, там есть и пустыни, и горы, и реки, и леса, и везде живут люди.

– Я хочу путешествовать!

– Только ахейцу лучше делать это по морю! – Отец подошел, как всегда, неслышно, зато сам явно слышал часть их разговора.

Одиссей вскинул на Лаэрта глаза:

– А почему ты перестал ходить в море, отец?

– Ты у меня один, Одиссей. Если со мной что-то случится, тебя, как щенка, сбросят с «Утеса ворона». Скоро взойдешь на корабль ты, у тебя родятся дети, и пока ты будешь заглядывать во все уголки Великой Зелени, я буду воспитывать внуков.

– Я побываю всюду!

– Только в Баб-Или не стремись.

– Почему?

– Это слишком далеко по земле от Великой Зелени, можно потеряться навсегда.

Лаэрт сделал вид, что не заметил ворчания Полифрона:

– Будто на море нельзя.

У Полифрона были основания так ворчать, его самого именно так и привезли на Итаку – захватив вместе с кораблем на море. Стал Полифрон рабом, а ведь был царского рода. Откуда? Он молчал, хотя Лаэрт прекрасно понимал, что Баб-Или не было дальней землей для Полифрона. Не спрашивал он и о том, почему наставник Одиссея старался не попадаться на глаза торговцам из Баб-Или, которые изредка бывали на Итаке, а вот советы о том, как себя с ними вести, давал очень толковые.

Это хорошо, пусть и Одиссея заранее приучит к хитростям и повадкам жителей богатейшего и огромнейшего города, пригодится. Ахеец, особенно на островах, сам себе и скотовод, и землепашец, и воин, и торговец. Конечно, не Лаэрт пас скот, не он пахал, теперь не он даже кораблями командовал, но все делалось по его воле, ради того, чтобы было что передать сыну и что дать дочерям, когда тех будут сватать.

«Многоумный» учитель мальчика был прав, пришло и его время знаться с купцами из Баб-Или – «Врат Бога», который позже назовут Вавилоном.

Но в отличие от отца Одиссей никогда не станет настоящим торговцем, для этого у Рыжего слишком беспокойная натура. Мог ли вообще кто-то тогда подозревать, сколь необычной будет судьба Одиссея, какие приключения его ждут, какая слава останется в веках?..

Но до славы далеко, а пока они с Ментором, приятелем по детским играм, учились натягивать тетиву луков, твердо держать лук на вытянутой руке, тренировали глазомер, бегали, прыгали, ныряли, слушали занимательные рассказы Полифрона о том, как устроен мир, кто и какие подвиги совершил или не совершил.

Год за годом Оры, богини смены времен года, приводили на Итаку весну после зимы, а потом сменяли летом и осенью, чтобы снова напустить холода… Солнце-Гелиос, послушный воле Зевса, выезжал на своей колеснице на небо и прятался вечером за склонами Аретусы… Овцы приносили приплод, созревали оливы, приплывали купцы, также привычно жалуясь на жизнь и дороговизну товаров за морем…

Текла привычная жизнь без больших потрясений.

Пришло время Рыжему встать у руля главного корабля пиратов. Лаэрт, даже не выходя с сыном в море, воспитал весьма удачливого хозяина быстрых триер. Теперь уже об Одиссее шла слава как о жестоком и хитром добытчике. Рыжий не боялся стычек, не уклонялся от боя, не гнушался никакой выгодой. Обмануть? Захватить? А чего же ради он выходил в море? Молод, но весьма крепок Одиссей Лаэртид.

Учеба Полифрона «Многоумного» пригодилась, Одиссей легко подсчитывал прибыль, прекрасно разбирался в том, где какая земля, знал береговую линию всех островов Эллады, легко ориентировался даже по звездам (хотя позже Паламед скажет, что это он научил ахейцев ходить по Волопасу), говорил на нескольких языках, а еще славился своим умением рассказывать истории…

Вообще-то, рассказывать его научил именно Полифрон, заставляя ради запоминания их с Ментором повторять истории чужих подвигов, войн, деяний. Больше всего мальчишкам, конечно, нравились подвиги Геракла. Но Полифрон в ответ на их мечты вроде «вырасту, тоже стану героем!» отвечал насмешливо:

– Стоит ли, ведь герои совершают подвиги, идя напропалую, бывают обычно несчастны и одиноки.

Мысли о несчастье и одиночестве мальчишек волновали мало, но Одиссей все же интересовался:

– А как надо?

– Хитростью. Вот твой дед, если бы открыто воевал с теми, у кого воровал стада, давно погиб бы, а хитрость помогла и выжить, и стать богатым.

Рыжий запомнил, что нужно быть хитрым, но никогда не в ущерб себе. Позже это не раз выручало Одиссея и всегда помогало выжить. Зачем идти напропалую и рисковать своей головой, если можно обхитрить? А предать? Смотря кого, если друга, то нет, а вот недруга можно и предать, это тоже всего лишь хитрость.

Конечно, у сына не столько кораблей, как было у отца, не столько добычи, не столько богатств. Но это не только потому, что Одиссей менее силен как пират. Просто микенский царь Агамемнон, у которого золота – как рыбы в море, тоже построил флот и объявил себя защитником торговли от пиратов. Серьезное заявление вовсе не означало, что Агамемнон и впрямь намерен покончить с пиратством на Великой Зелени, просто он попытался поставить «вольных охотников за наживой» под свои паруса. Тех, кто не пожелал платить дань новому хозяину, преследовал. Агамемнону рекой потекло золото, но торговцы при этом едва ли смогли вздохнуть спокойно. Тоже хитрость…

Одиссею хватало и своего, он был удачлив и верен себе. Лаэртида у каждого костра ожидал радушный прием, потому что рассказывал занимательнейшие истории, в которых никогда нельзя понять, где правда переходила в вымысел и наоборот.

Семьи у Лаэртида не было, хотя Антиклея уже не раз намекала, что у родственников его сестры Ктимены, которая замужем на острове Зам, красивые дочери и приданое немалое… Но, глядя на рыжие кудри своего любимца, вздыхала. Если честно, то Антиклее вовсе не хотелось, чтобы какая-то красавица захватила сердце ее сына, пусть уж Одиссей лучше бороздит Великую Зелень. Всякий раз видя, как корабли сына входят в бухту Ретра, Антиклея замирала от счастья и восторга, Лаэртид не возвращался пустым, хотя иногда отсутствовал по году, а однажды и больше. Пиратское счастье тоже обманчиво, а жизнь опасна. Ты охотишься за чужими товарами, кто-то за твоими…

Мореходы, охотники за добычей и торговцы тогда в Ахайе были единым целым. Это финикийцы намеренно возили через Великую Зелень товары, сидели с ними на рынках, обменивая, предлагали женщинам красивые безделушки, сделанные далеко-далеко, а мужчинам оружие, критяне вон тоже научились у народов южных стран… Ахейцы совмещали все это – они и выращивали овец, коз, быков, и пряли шерсть, ткали ткани, и возили все эти товары в другие земли, где нет вольных пастбищ, и заодно грабили по пути встречные суда или побережье, куда занесут ветры.

Хорошо, если дома останется кто-то, кто будет пасти овец или ткать, кормить быков и прясть, вырастит пшеницу и соберет оливы. Для этого есть рабы и жены, которые трудятся в поле и за ткацким станом, пока мужья работают веслами и копьями в море.

У Одиссея за скотом и садом приглядывал Лаэрт, у него полсотни рабов, а за ткачихами и домом – Антиклея. Но жена все равно нужна хотя бы потому, что нужен сын – наследник, продолжатель рода, тот, кто следующим встанет у рулевого весла семейной триеры.

Однажды Одиссей увидел своего наставника Полифрона, сидящего на краю мыса с взглядом, обращенным в сторону Великой Зелени. Полифрон не раз уходил вот так помечтать, но раньше царевич почему-то не обращал на это внимание. Рабам некуда бежать с Итаки, вокруг море и море… На западе и юго-западе Самос – Кефалления, на севере Левкада, на северо-востоке земли Акарнании, на востоке Этолия, на юго-востоке Пелопоннес, на юге Закинф. Мимо не проплывешь, на самом острове деться и вовсе некуда, Итака мала для того, чтобы долго прятаться.

Но Полифрон и не собирался никуда бежать. Обычно он, завидев кого-то из хозяев, торопился подняться и приветствовать, а тут словно не увидел Одиссея, хотя очень любил Рыжего. Затуманенный взор наставника что-то искал в морской дали.

– Там земли Этолии…

– Я помню. Но смотрю не на Элладу, а дальше.

– Где твоя земля?

Маленьким Одиссей задавал такой вопрос Полифрону, но тот всегда просто делал взмах рукой на юго-восток:

– Там… далеко… за морем.

Теперь ответил похоже:

– Далеко…

– Хочешь, я отвезу тебя в Баб-Или?

И такой вопрос задавал маленький Одиссей, но Полифрон отшучивался. Если честно, он мог уплыть с кем-то из торговцев, его с удовольствием забрали бы. К тому же Лаэрт давно освободил Полифрона, потому что наставник несколько раз спасал жизнь беспокойному Лаэртиду, когда тот куда-то проваливался или тонул. Но Полифрон был слишком привязан к своему воспитаннику, ставшему за два десятка лет взрослым мужчиной.

На сей раз раб вдруг вскинул на молодого хозяина затуманенные глаза и тихо ответил:

– Только до Родоса или Кеми, дальше я сам…

– Я ухожу послезавтра.

– Я успею попрощаться с Евмеем…

– Пойдем вместе, – рассмеялся Одиссей. Он тоже каждый раз поднимался на Аретусу, чтобы посидеть у костра со свинопасом, это был своего рода ритуал перед отплытием.

Он действительно довез Полифрона до Кеми и отпустил.

– У тебя есть дом?

– Был… Меня ждут…

– Столько лет? Ты же двадцать лет жил на Итаке.

– Ждут. Если обещал вернуться, обязательно ждут, сколько бы лет ни прошло.

– Я не умею прощаться. Уходи тихо…

Сколько раз он потом ругал себя за эти слова!.. Полифрон кивнул.

Он действительно скользнул с корабля тихо.

Одиссей обернулся на шум и вздрогнул. Время стало тягучим, словно в дурном сне, когда ты кричишь, но тебя не слышат, бежишь и не можешь сделать даже шаг, не можешь догнать, остановить…

Он не смог, не успел остановить людей Паламеда, решивших, что раб удрал с корабля Лаэртида. Полифрон сопротивлялся отчаянно. Когда Одиссей все же оказался рядом, диким рыком заставив замереть людей Паламеда, наставник был еще жив, но смотрел на мир уже одним глазом и едва дышал.

– Не мсти за меня… не стоит… И обязательно возвращайся, если обещал…

Душа Полифрона покинула его тело.

Сзади раздался голос Паламеда:

– Мои люди были неловки, они убили твоего беглого раба. Я готов заплатить его стоимость…

Одиссей выпрямился с телом Полифрона на руках.

– Это мой наставник.

Глаза Паламеда сверкнули насмешкой:

– Твой наставник раб?

– Я тебя убью.

Сын Навплия даже отшатнулся, столько ненависти во взгляде Одиссея. Не будь у него на руках безжизненного тела Полифрона, Лаэртид взялся бы за меч немедленно.

Рядом словно ниоткуда возник друг Одиссея Антифат.

– Бывают рабы благородней и лучше свободных.

Паламед проглотил оскорбление, тем более к ним уже бежали стражники порта.

В Кеми не слишком жаловали разборки на берегу. Вот выходите в море, там и режьте друг дружке горло. Вернее, начало свар приветствовалось, потому что сцепившихся просто забирали в местную тюрьму, а к тому времени, когда за них доставляли большой выкуп, ни кораблей, ни товаров обычно не находилось, все исчезало без следа. Выгодное дело, потому и не пропускали ни одной стычки.

Но заступить путь Одиссею не посмел никто, Лаэртид донес тело Полифрона на корабль, и они тут же снялись с якоря.

Полифрону устроили погребальный костер на берегу Родоса. Одиссей вдруг сообразил, что даже не знает его настоящего имени, Полифроном – «Многоумным» – раба назвали на Итаке за всезнайство, казалось, в мире не существовало вопроса, на который Полифрон не смог бы дать исчерпывающий ответ.

– Он обещал вернуться и не сдержал обещание…

Одиссей не подозревал, что его самого тоже ждет двадцатилетнее скитание и только данное обещание заставит вернуться домой…

– Куда на сей раз? – Как ни пыталась Антиклея скрыть беспокойство, оно все же сквозило в голосе.

– Куда приведет попутный ветер, – беззаботно пожал плечами сын.

– Как может быть попутным ветер для человека, который сам не знает, куда направляется?

– Для меня все ветра попутные.

Одиссей лгал, он отправлялся в Арголиду, вернее, в Спарту. Царь Спарты Тиндарей решил выдать замуж и младшую дочь, считавшуюся самой красивой женщиной на Земле, а потому в Спарте собирались женихи.

Глупость? Конечно, Одиссей в том возрасте, когда пора обзаводиться семьей, сколько можно мотаться по морям и грабить побережье? Да, один его дед был знаменитым вором, а второй не менее знаменитым пиратом, и сам Лаэрт до женитьбы пиратствовал, наводя ужас на дальние острова Великой Зелени. А когда женился и у них родился Одиссей, вдруг словно отрезало: превратился Лаэрт-Пират в Лаэрта-Садовника. Старые приятели не узнавали своего боевого товарища с тяпкой вместо меча в руках.

Неужели это же произойдет и с Одиссеем? Может, потому Погубитель Городов так тянул со своей женитьбой, словно боясь осесть на Итаке? Ему-то чем заниматься? Одиссея в сад даже ради урожая не загонишь, да никто и представить не мог Рыжего не на палубе, а в саду.

Так с чего бы вдруг в Спарту торопиться, да еще и тайно? Вернее, уходил в море не тайно, но цель скрывал.

Просто в Спарту позвал всех Диомед – молодой царь Аргоса, а по зову Диомеда Одиссей был готов отправиться хоть в Аид, правда, с условием, что вернется. С Диомедом он подружился раз и навсегда, почувствовав в нем наставника и друга с первого взгляда, хотя был Диомед лишь чуть старше самого Одиссея.

Антиклея смотрела вслед его старенькому кораблю, пока тот не скрылся за мысом.

– В Арголиду отправился…

– В Лаконию. В Спарту, – кивнул Лаэрт. – Там ведь великое сватовство будет.

– Что?! Ты знал и молчал?!

– А чего болтать? Не захотел говорить, значит, ни к чему и болтать.

– Кого сватают?

– Елену, дочь Тиндарея.

– А наш куда со своим сватовством?

– Вместе со всеми…