Вступление
Эти страницы, которые служат вступлением к «Педагогике угнетенных», представляют собой результат наблюдений, сделанных мною за шесть лет политической ссылки, – наблюдений, которые соединились с теми, что были накоплены до этого во время моей педагогической деятельности в Бразилии.
Как во время обучающих курсов, в ходе которых анализировалась роль консайентизации (conscientização)[69], так и во время реальных экспериментов с техникой обучения, которую действительно можно назвать освобождающей, мне приходилось сталкиваться со «страхом свободы», о котором говорится в главе 1. Нередко участники обучающих курсов обращают внимание на «опасность, которую влечет за собой консайентизация», что свидетельствует о присущем им самим страхе свободы. По их словам, критическое мышление анархично. Другие вторят, что критическое мышление ведет к беспорядку. Некоторые, однако, признают: «Какой смысл это отрицать? Я боялся свободы. Теперь не боюсь!»
В ходе одной из таких дискуссий группа обсуждала, может ли консайентизация мужчин и женщин в отношении определенного проявления социальной несправедливости привести их к «разрушительному фанатизму» или к «чувству полного крушения их мира». В самый разгар спора подал голос один из участников, который до этого многие годы работал на заводе: «Возможно, один я здесь родился в семье рабочих. Не могу сказать, что понял все, о чем вы только что говорили, но одно могу сказать точно – когда я пришел на эти курсы, я был наивен, и когда понял, насколько я наивен, то начал мыслить критически. Но это открытие не сделало меня фанатиком, и никакого крушения я не чувствую».
Сомнения в том, что касается возможных эффектов, которые влечет за собой консайентизация, предполагают тезис, который сам сомневающийся не всегда выражает эксплицитно: жертвам несправедливости лучше не осознавать, что они таковыми являются. Однако на самом деле консайентизация не приводит людей к «разрушительному фанатизму». Напротив, давая им возможность присоединиться к историческому процессу в роли ответственных Субъектов[70], консайентизация позволяет им присоединиться к поиску самоутверждения и, следовательно, исключает фанатизм.
Пробуждение критического мышления ведет к выражению социального недовольства именно потому, что это недовольство представляет собой реальную составляющую ситуации угнетения[71].
Страх свободы, который не всегда осознается человеком, которому он присущ, заставляет его видеть призраков. Такой индивид, в сущности, ищет убежище в попытках достичь защищенности, предпочитая ее рискам, с которыми сопряжена свобода. Как утверждает Гегель,
…только риском жизнью подтверждается свобода. <…> Индивид, который не рисковал жизнью, может быть, конечно, признан личностью, но истины этой признанности как некоторого самостоятельного самосознания он не достиг[72].
Однако мужчины и женщины редко открыто признают свой страх свободы, они склонны маскировать его (порой подсознательно), преподнося себя в качестве защитников свободы. Они придают своим сомнениям и опасениям окраску мудрой рассудительности, приличествующей стражам свободы. Но они путают свободу с поддержанием статус-кво, так что если консайентизация угрожает поставить его под сомнение, создается впечатление, будто оно угрожает и самой свободе.
«Педагогика угнетенных» родилась не только как результат исследований и размышлений. Эта книга основана на конкретных ситуациях, и в ней описывается реакция трудящихся (крестьян и городских жителей) и представителей среднего класса, за которыми я непосредственно или косвенно наблюдал в ходе своей педагогической деятельности. Дальнейшие наблюдения дадут мне возможность скорректировать или подтвердить те выводы, которые выдвигаются в этой вступительной работе.
Эта книга, возможно, спровоцирует негативную реакцию многих читателей. Некоторые воспримут мою позицию в отношении проблемы человеческого освобождения как чисто идеалистическую, а может быть, даже скажут, что обсуждение онтологического призвания, любви, диалога, надежды, смирения и сочувствия – это не что иное, как пустая реакционная болтовня. Другие не примут (или не захотят принять) высказанное мной осуждение ситуации угнетения, которая выгодна угнетателям. Соответственно, этот откровенно экспериментальный труд предназначен для радикалов. Я уверен, что христиане и марксисты, хоть они могут со мною не согласиться полностью или отчасти, дочитают его до конца. Но читатель, который принимает как догму закрытые «иррациональные» положения, отвергнет диалог, который я надеюсь начать благодаря этой книге.
Сектантство, основанное на фанатизме, всегда ограничивает. Радикализм, подпитываемый критическим мышлением, всегда подталкивает к творчеству. Сектантство мифологизирует и тем самым разобщает; радикализм критикует и тем самым освобождает. Радикализм предполагает усиленную приверженность выбранной позиции, и, следовательно, еще большую вовлеченность в попытки трансформировать конкретную объективную реальность. Сектантство же, будучи иррациональным и мифологизирующим, превращает реальность в ложную (а следовательно, неизменяемую) «реальность».
Сектантство в любых политических кругах становится препятствием эмансипации человечества. Его ультраправая разновидность, к сожалению, не всегда провоцирует появление своего естественного противника – радикализации революционеров. Нередко сами революционеры становятся реакционерами, впадая в сектантство в процессе реакции на сектантство правых. Эта перспектива, однако, не должна заставлять радикалов становиться послушными пешками в руках элиты. Будучи участниками процесса освобождения, они не могут бездействовать, видя насилие угнетателей.
И вместе с тем радикал не может быть субъективистом. Для такого индивида субъективное существует только в связи с объективным (с конкретной реальностью, которая представляет собой объект анализа). Субъективность и объективность, таким образом, сливаются в диалектическое единство, рождая знание, которое неразрывно связано с действием, и наоборот.
Со своей стороны, ослепленный иррационализмом сектант, какими бы ни были его убеждения, не воспринимает (и не может воспринимать) движущую силу реальности – или же неправильно ее интерпретирует. Если такой человек и мыслит диалектично, то это «прирученная диалектика». Такой ультраправый фанатик (которых я ранее называл «урожденными сектантами»[73]) хочет замедлить исторический процесс, «приручить» время и, следовательно, «приручить» людей. Сектант левого толка полностью сбивается с верного пути, когда пытается диалектически интерпретировать реальность и историю, и, в сущности, встает на позиции фатализма.
Ультраправый сектант отличается от своего левого товарища тем, что первый пытается «приручить» настоящее, так, чтобы (как он надеется) будущее воспроизводило это «прирученное» настоящее, в то время как последний полагает, что будущее предопределено и подобно неизбежной судьбе, року или участи. Для правого сектанта связанное с прошлым «сегодня» – это нечто заданное и неизменное. В представлении левого сектанта «завтра» утверждено заранее, предопределено и неотвратимо. Как этот правый, так и этот левый – реакционеры, потому что, отталкиваясь от своих ложных взглядов на историю, они оба начинают предпринимать действия, которые отрицают свободу. То, что один из них представляет себе «выдрессированное» настоящее, а другой – предопределенное будущее, не означает, что из-за этого они опускают руки и становятся пассивными наблюдателями (причем первый ожидает, что настоящее будет продолжаться, а второй ждет, когда пройдет уже «известное» будущее). Напротив, шагая по замкнутому «кругу уверенности» и не имея возможности из него выйти, эти индивиды «создают» собственную правду. Она не похожа на правду мужчин и женщин, которые борются за построение будущего и идут на связанные с этим самым строительством риски. Не похожа она и на правду людей, которые сражаются плечом к плечу и вместе учатся строить это будущее, которое является не получаемой людьми данностью, а скорее чем-то, что они создают. В равной степени воспринимая историю с собственнической точки зрения, оба типа сектантов остаются без поддержки народа – а это все равно, что выступать против него.
В то время как правый сектант, закрываясь в «своей» правде, всего-навсего реализует свою естественную роль, левый, становясь несгибаемым сектантом, отрицает собственную сущность. Однако, каждый из них, вращаясь вокруг «своей» правды, чувствует угрозу, когда эта правда ставится под сомнение. Другими словами, каждый из них расценивает все, что не является «его» правдой, как ложь. Как мне однажды сказал журналист Марсио Морейра Альвес, «они оба страдают от отсутствия сомнений».
Радикал, преданный борьбе за освобождение человечества, не становится пленником «круга уверенности», внутри которого пленницей становится и сама реальность. Напротив, чем радикальнее настроен человек, тем лучше он понимает реальность, и, следовательно, лучше зная ее, он может более продуктивно ее преобразовывать. Такой индивид не боится встать лицом к лицу с настоящим миром, услышать и увидеть его. Такой человек не боится встретиться с народом или вступить с ним в диалог[74]. Такой человек не считает себя собственником истории или всех людей, или освободителем угнетенных, но при этом в ходе истории он посвящает себя борьбе на их стороне.
«Педагогика угнетенных» – вступительный труд, канва которого представлена на последующих страницах, – это задача для радикалов, с которой сектанты не справятся.
Я буду доволен, если среди читателей этой книги найдутся те, кому хватит способностей критически мыслить, чтобы поправить имеющиеся в ней ошибки и двусмысленности, углубить мои утверждения и указать на аспекты, которые я упустил. Возможно, некоторые поставят под сомнение мое право рассуждать о действиях, направленных на революционные культурные изменения – то есть о том, в чем мне не приходилось участвовать лично. Однако тот факт, что сам я никогда не участвовал в революционных действиях, не отнимает у меня возможности рассуждать на эту тему. Более того, во время работы педагогом я использовал методы диалога и постановки проблем, в результате чего накопил довольно богатый запас материала, что заставило меня пойти на риск и высказать утверждения, содержащиеся в этой книге.
Я надеюсь, что из всего сказанного на этих страницах несомненным останется, по крайней мере, следующее: мое доверие к народу и моя вера в людей и в создание мира, в котором будет проще любить.
Здесь я хотел бы выразить благодарность Эльзе – моей жене и первому читателю, за понимание и поддержку, проявленную в отношении моей работы, которая принадлежит в том числе и ей. Я также хотел бы поблагодарить ряд моих друзей за их комментарии к рукописи. Рискуя упустить некоторые имена, я упомяну следующие: Жуан да Вейга Коутиньу, Ричард Шолл, Джим Лэм, Майра и Жовелино Рамос, Паулу де Тарсо, Альмину Аффонсу, Плиниу Сампайу, Эрнани Мария Фиори, Марсела Гажарду, Хосе Луис Фиори и Жуан Закариоти. Разумеется, ответственность за выдвинутые в этой книге утверждения лежит на мне и ни на ком больше.