Паутина. Часть Вторая: Мэриан (Мерси Шелли, 1998)

Kлетка 6. Прогулка

От: (не указано)

Тема: (не указано)

Дата: 7 марта 2018 г. 9:06

Для сотрудника Z256. Ваша информация подтверждена. Вознаграждение переведено на Ваш счет. Запрос о канале для образовательной программы удовлетворен. Доступное время для трансляции с 7:00 до 8:30 ежедневно. Подтвердите получение этого сообщения для получения адреса канала и пароля. Надеемся на дальнейшее сотрудничество. Служба безопасности АРГУС.

От: Жиган

Тема: Wow!

Дата: 7 марта 2018 г. 9:43

Привет Профессор!

В нашем полку прибыло? (см. вложение)

Сильная плюха! Надеюсь, Вы познакомите меня с этими нукерами? Пишу прямо с лекции, поэтому мылом. Позже звякну, обсудим подробнее.

Всего,

Жиган.

Вложенный файл: Москва-Ореол-Теракт

CITYCAT, 07.03.18. Сегодня утром локальная компьютерная сеть главного офиса компании ОРЕОЛ-ТЕЛЕКОМ в Москве подверглась деструктивному воздействию неизвестной природы. В результате происшествия повреждено коммуникационное оборудование и большинство устройств памяти в здании компании на Ленинградском проспекте. Благодаря предупредительным действиям сотрудников агентства безопасности «Аргус» удалось спасти большую часть деловой информации: резервные копии документов были сделаны за день до террористического акта и сохранены на компьютерах другого отделения ОРЕОЛ-ТЕЛЕКОМ. Однако само разрушительное воздействие предотвратить не удалось, несмотря на предупреждение. Ведется расследование загадочного случая. Представители «Аргуса» пока не сообщили, каким образом им удалось узнать о готовящемся теракте. Однако они заявили, что преступное действие против ОРЕОЛ-ТЕЛЕКОМ совершено хакерской бандой «Вольные Стрелки».

Прибытие почты прервало мою медитацию. Аура орхидеи, едва заметно колыхавшаяся в воздухе желто-зеленым спрутом, ровно в десять дважды вспыхнула синими спиралями, а сам цветок раскрылся чуть больше.

Сейчас Рита наверняка реализовала уже целую кучу сумасшедших биокомпьютерных проектов. И теперь какая-нибудь плесень в ее лаборатории считает дифференциальные уравнения или хранит в изгибах ворсинок всю «Войну и мир». Я так и запомнил Риту среди ее монстров: она вынимает из пасти биоэлектронного чудища маленький разъем и вставляет… То есть конечно не вставляет, а просто берет в рот и держит зубами, как сапожник держит гвозди, чтобы освободить руки. Я помнил ее и в другие моменты жизни, помнил бледное родимое пятно на ее бедре, словно след от пролитого на мрамор кофе, помнил и ее любимый жест раздумья: поднятая рука с открытой и немного вывернутой назад ладонью, словно она несет над плечом невидимый поднос… Но что касается ее работы, я всегда представлял Риту именно такой – с руками по локоть в чреве машины и с блестящим разъемом во рту.

Орхидея была одним из первых созданий Риты. Она потому и подарила мне именно эту «самую древнюю игрушку»: я был для нее «человеком архаичным», поскольку не любил ее изощренных издевательств над природой. Может быть, из-за моей архаичности мы и расстались. Даже назначение этой орхидеи меня раздражало. Не будь она прощальным подарком, я бы давно ее выкинул. Что за садизм – делать цветок индикатором процессов, которые происходят в компьютере!

Я никогда не использовал орхидею по назначению, лишь иногда включал ее собственную ауру и медитировал на ней. В моем лаптопе все равно ничего особенного не происходило. И только сегодня два неожиданных письма отразились на состоянии цветка. Я и забыл, что «сонька» каждый час проверяет почту, а цветок по-прежнему подключен к компу. К тому же первое из писем потребовало идентификации карточкой «Аргуса», а жигановское послание пришлось расшифровывать: в оригинале оно представляло собой довольно тошнотворный порнографический снимок с участием пяти человек. Только разобравшись с письмами, я вспомнил про цветок.

«Извини, не нарочно, – мысленно сказал я орхидее. – Надеюсь, ты не обиделась.»

Как бы ни был примитивен биоиндикатор Риты, этот полуцветок-полукомпьютер был самой современной техникой в квартире. Мой старенький лаптоп-«сонька» давно удивлял знакомых. Некоторые даже высказывали предположение, что он собран еще в 20-м веке. «Чего ты не поставишь нормальную тачку?» – спрашивали они.

Обычно я отвечал, что у меня и так все есть бесплатно в Университете, а дома мне, кроме почты и текстового редактора, практически ничего не нужно. Когда меня выгнали из Университета, денег на новую технику все равно не хватало. Да и те игры, в которые я играл, не стоило устраивать дома: через Нет-кафе и различные инфо-центры гораздо удобней заметать следы.

Но существовала и более глубокая причина такой самоограниченности. Я всю жизнь старался ни к чему особенно не прикрепляться: ни к людям, ни к городам, ни к работе, ни к технике. Забираясь поглубже в воспоминания детства, я видел, откуда происходит эта отчужденность. Слишком быстро прошел тот светлый период жизни, когда родители кажутся самыми большими, самыми умными и самыми красивыми людьми на свете. Уже в школьном возрасте я видел, что мать – обычная истеричка, далеко не умная, но настойчивая в своем желании контролировать все вокруг… или хотя бы в своей семье. А отец – замкнувшийся в себе пьяница, в котором погиб художник. Тем не менее, при всех ссорах и постоянной нервозности, их союз был крепким, как симбиоз водоросли и гриба в лишайнике. Ее окрики и его окурки – чем дальше рушился мир вокруг них, тем крепче была эта связь, основанная на простом психологическом дополнении, которое иногда называют любовью. В свою сеть они пытались затянуть и меня. «Зачем ты закрываешься в комнате? Что ты от нас прячешь?» – кричали они. А я, тогда еще школьник, не мог понять, чего они хотят: ведь я ничего не прятал, я просто читал «Последнего из могикан» и не хотел, чтобы мне мешал их шум с кухни.

С годами я учился закрывать за собой дверь все лучше и лучше: не проживал больше года в одной и той же комнате общежития, не имел друзей – да-да, как герой Лермонтова, я имел лишь приятелей, но не друзей, у которых плачутся на плече. Я ненавидел все эти русские «разговоры по душам», эти пьяные кухонные «ты меня уважаешь?», когда все выворачивают свое грязное белье друг перед другом, заставляя тебя делать то же самое, заставляя связываться с ними этим сомнительным «душевным родством» и подтверждать своим участием их дурацкий закон перехода количества в отечество.

И все же я был связан. Прежде всего с родителями: еще одна странная форма псевдолюбви, какой-то инстинкт человеческий – вылетевшая бабочка вряд ли испытывает такие чувства по отношению к опустевшему кокону. Но человеку вбивают: так просто не улетишь, нужно делать что-то для них, ведь они столько сделали для тебя и так часто про это напоминали. И я учился на все пятерки, чтобы они показывали потом грамоты родственниками и соседям, я разгрызал чертов камень науки в своем институте, работал и снова учился… не связываться. Учился захлопывать дверь. Я играл на чужих гитарах, жил в чужих городах, совращал чужих жен. Я нашел странное удовольствие даже в самом акте покидания разных учреждений, стран и людей. Именно так раз за разом удавалось поймать за хвост настоящую свободу, точно мелькнувшую под дверью полоску света. Несколько часов в самолете – и страна общественного транспорта сменяется страной личных машин, а город мобильных телефонов – городом автоответчиков. Лишь во время таких переключений можно почувствовать, какое огромное число людей заблуждается, принимая за свободу лишь свою местную стадную моду, зачастую навязанную искусственно.

Но и мир не стоял на месте, он шел за мной по пятам, становясь все более изощренным в своей цепкости. И нужно было бежать все быстрее, с почти пулеметной частотой захлопывая за собой двери ловушек. Блокнот, ручка, чтиво и плеер – в рюкзаке, и немного денег, заработанных на случайных работах, – в кармане. Вот все, к чему я шел.

И как только дошел, появилась Сеть.

По первому впечатлению, Сеть позволяла порвать еще больше связей, скинуть еще больше оболочек. Даже имя.

Насчет имен мы часто спорили с Жиганом. Он соглашался, что возраст, пол, происхождение, профессия зачастую и вправду лишь ненужные условности, оставить которые «по эту сторону экрана» – одно удовольствие. Но имя?… Нет такого человека, который не стремился бы как-то выразить свою индивидуальность, говорил Сергей. А как подтвердить подлинность этого выражения, если не именем? На этом, рассказывал он, засвечивались даже самые крутые хакеры. При всем их опыте конспирации нет-нет да и вылезет древнее желание шепнуть по секрету всему свету: «это я сделал, это я!»

Чушь, возражал я. Какое отношение к индивидуальности имеет бирка из букв? Желание «засветить» имя – это скорее комплекс неполноценности, жажда получить признание своих заслуг в социуме. Если ты действительно Личность – тебе не нужна вся эта бюрократия доказательств и подтверждений. Ты можешь сменить хоть тысячу имен – если ты Личность, от тебя не убудет.

«Как Бог?» – спрашивал Жиган. «Не совсем, – отвечал я. – Ведь „Бог“ это тоже имя…»

Погруженный в эти размышления, я закрыл дверь квартиры и стал спускаться по лестнице. С некоторых пор я взял себе за правило не пользоваться лифтом. Нечто подобное случилось и в моих отношениях с Сетью. Я понял, что к ней тоже не стоит приклеиваться. Выработка иммунитета против траффической лихорадки, синдрома гестбукера, «мертвой памяти» и еще нескольких сетевых болезней – все эти маленькие победы я вовремя записал на свой счет, пока Сеть была еще не столь искусна, чтобы обмануть меня.

Но даже борьба с отдельно взятым почтовым ящиком чуть не закончилась однажды победой ящика. Несмотря на то, что я успешно отбился от нескольких мейлин-глистов, огромные текстовые потоки почты привели меня на грань нервного срыва. Я путал имена и даты, говорил невпопад и видел наяву сны про расплывающуюся букву «ю», которую постоянно умудрялся ставить вместо точки, забывая переключить регистр. Я стал перевирать слова, читая их словно бы с опечатками, хотя опечаток там не было, они возникали лишь у меня в голове: среди папок своего почтового ящика я видел «Отравленные» и «Удавленные» вместо «Отправленных» и «Удаленных». И главное, я сам не осознавал опасности своего состояния.

Спасла меня, как ни странно, та самая Ошибка-2000, которая некоторым стоила жизни – я имею в виду несчастных паникеров типа того итальянца, который в канун Нового года из-за страха перед компьютерным хаосом снял с банковского счета сбережения всей своей жизни, и буквально тут же на улице был ограблен на всю сумму. В нашем Университете обошлось без таких ужасных жертв. Однако компьютеры факультета, произведенные чуть ли не в эпоху Мин, все-таки пострадали. Правда, я так и не понял, что с ними случилось. Еще в декабре не совсем добрая фея в лице не совсем трезвого системного администратора начала уверять меня, что в новогоднюю полночь моя персоналка, так же как машины нескольких друг их университетских Золушек, превратится в тыкву. Однако на просьбу показать мне это превращение сисадмин всегда отвечал тем, что сам превращался в крысу. По-моему, он просто использовал шум вокруг Проблемы-2000 для того, чтобы выбить из начальства крупномасштабное обновление своего парка. Причем делалось все в наилучшей последовательности, как обычно делается в этой стране: старые тыквы были уже сняты, а новые – только заказаны, и установить их обещали не раньше Старого Нового года.

Пользуясь случаем, я взял отпуск и уехал на дачу, оставив приятную обязанность по приему экзаменов тем своим коллегам, у которых с тыквами было все в порядке.

Первую неделю без компьютера я чувствовал себя как наркоман, лишенный очередной дозы. Я ловил себя на том, что мысленно составляю письма или даже перебираю в воздухе пальцами. Однажды, увидев на окне муху, я автоматически потянулся рукой – нет, не к мухе, а в правый угол подоконника в поисках мышки. О дурацкой реакции на разные щелчки, позвякивания и прочие приусадебные звуки даже говорить не стоит.

Зато к концу месяца появилось чувство глубокой благодарности к тем людям, которые много лет назад сэкономили на числе разрядов в электронной записи времени. Из-за перерыва в общении с Сетью нервы мои успокоились до самой дзеновской гармонии. Вернулся аппетит, а с ним и весь окружающий мир, который за годы работы успел незаметно сузиться до рамок экрана.

Вскоре после этого я купил портативную «соньку» и зажил по принципу «мой комп – моя крепость». Самым действенным способом обороны стал отказ от всяческих апгрейдов и установки нового чудесного софта. С тех пор мне вполне хватало лаптопа.

Да и то сказать, иногда и его бывало многовато. Два сегодняшних письма были как раз из разряда вещей, от которых мало толку, зато непонятного еще больше.

Даже самые продвинутые из моих виртуальных личностей неспособны долгое время функционировать автономно. Кто-то должен ставить цели, отдавать команды. И самое хитрое – нужно тянуть за все ниточки в такой последовательности, чтобы кукла выглядела живой, а управляющий ею человек оставался в тени.

То, что Орлеанская зажила собственной жизнью, само по себе не удивляло. Такое случалось и раньше, и даже шло на пользу моим персонажам, повышая их популярность. Нередко до меня доходили слухи о новой наглой проделке Малютки Джона, или о том, как совет Монаха Тука чудесным образом спас кому-то карьеру или личную жизнь. Причем слухи эти относились к событиям, в которых сам точно я не принимал участия. «Не мою» Орлеанскую тоже мог сыграть любой другой человек. Для постоянных акций ему, конечно, понадобилась бы такая же, как у меня, электронная марионетка с элементами искусственного интеллекта. Личное выступление под маской требует слишком много энергии для перевоплощения. Да и разоблачить такого «переодетого» куда проще, чем разоблачить хозяина марионетки. Но для одного-двух заявлений от имени «Орлеанской» он мог бы обойтись одним только псевдонимом, вручную подделать «почерк» да обеспечить засекречивание своего настоящего адреса.

Однако теперь «не моя» Орлеанская еще и предсказывает мои собственные выдумки. А выдумки эти – совсем мистика! – сбываются, делая из меня настоящего доносчика. Может, я стал мультиком и сам не помню, что натворил, когда запускал свою королеву флирта в последний раз? Только шизофрении мне на старости лет не хватало!

На улице было прохладно. Первый же порыв ветра взбодрил меня до дрожи, второй прояснил голову. Пожалуй, не буду-ка я предаваться мучительным раздумьям, а пойду поем хорошенько. Тем более, что есть деньги. Вспомнив об этом, я вынул личку и прижал палец к квадратику «Финансы». Давненько мы не грели своими папиллярами этот сенсор…

Личка высветила «5200». Ого! К моим двум сотням добавилась солидная пятерочка. Неплохо платят шпионам! Я вышел на Каменноостровский, купил мороженое и пошел дальше по проспекту, высматривая, где бы хорошенько поесть.

У меня не было постоянных любимых заведений в городе. Вернее, был пяток кафе, куда я любил иногда зайти – но в таких случаях, как сейчас, я предпочитал пробовать что-нибудь новое.

Новое не заставило себя ждать. Я остановился у «Фуджиямы» и подумал, что сто раз проходил мимо этого ресторана, ругая его американизированное название, но так ни разу и не был внутри. Что ж, пора проверить, насколько сбой в названии влияет на кухню.

Ресторан оказался неплох. Хотя бы потому, что на дне тарелок не крутились рекламные ролики, как это происходило теперь в большинстве заведений попроще. Музыка, дуэт кото и флейты, тоже была подобрана со вкусом. Здесь можно было не только поесть, но и насладиться «радостью Робинзона» – популярным ныне способом отдыха, состоящим в максимальной изоляции от окружающего мира, особенно от агрессивной рекламы. В центре города такой отдых стоил немало, но при нынешних финансах я мог себе позволить продлить утреннюю медитацию, прерванную приходом почты.

И дело того стоило: после полутора часов тихой музыки, после грибного супа, двойной порции маки с копченым угрем и нескольких чашек японского зеленого чая настроение мое улучшилось настолько, что раздумывать о сетевых казусах вообще не хотелось. Никаких Орлеанских, никаких Сетей – гулять!

В больших городах я любил побродить просто так, отпустив себя в бесцельное броуновское движение. Но я называл это «свободным поиском», потому что такие прогулки всегда приводили к чему-нибудь интересному. Для недолгих блужданий лучше всего подходили большие вокзалы и рынки, а для прогулок на целый день – даунтауны городов, особенно незнакомых, где улицы словно сговаривались против запутавших странника мыслей, дел и людей. Передавая меня друг другу на углах, заговорщики-тротуары в конце концов ослабляли мои повседневные путы, и тогда город вел меня дальше по собственным тропам, показывая Настоящее, подбрасывая свои особые знаки в виде неожиданных, но таинственно связанных с моей жизнью находок и встреч.

Они бывали смешными, как плакат «Достойно встретим XX съезд!», висевший над писсуаром в баре «Vorteх» на негритянской окраине Атланты. Или тревожно-многозначительными, как схема станций метро на «Звездной», где синяя линяя после кружочка «Купчино» идет дальше, занимая большую часть стенда и обрываясь вместе с ним, словно по этой ветке можно ехать под землей еще долго, но только без остановок. Каждый раз, разглядывая людей и витрины, я чувствовал, что должен встретить что-то, что оправдает это блуждание: книгу, которую я давно собирался прочесть, человека, который заговорит о том, что у меня на уме, любимую песню молодости в исполнении уличного музыканта… Или просто странную безделушку, как брелок с ракушкой «песчаный доллар», который поднял мне настроение в злом и холодном Нью-Йорке, где я никак не мог совладать с проклятым принципом «Время – деньги».

Немного не доходя до «Горьковской», я заметил очередную рекламу на библейскую тему. На этот раз огромная стереопроекция представляла собой переделку «Мадонны Бенуа». Ребенок с блестящим обручем над головой радостно тянулся к зарядному устройству в руках Богоматери. Четыре микроаккумулятора торчали из разъемов зарядника, как лепестки цветка. Изо рта Марии вылетали слова «Не хлебом одним! ОРЕОЛ-ТЕЛЕКОМ». Пафос композиции слегка сбивало выражение лица маленького Иисуса: его перенесли с картины Леонардо без изменений, и задумчивая, недетская гримаса не имела ничего общего с теми дебильно-счастливыми улыбками, какие обычно встречаешь на рекламных плакатах. «Мать, нас учат коммэрции», как бы говорило это хмурое лицо.

Светящаяся стрелка указывала вниз – здесь располагалось одно из отделений компании. Может быть, стоит зайти и хотя бы взглянуть, что представляет собой этот ОРЕОЛ, о котором я и мое чересчур самостоятельное виртуальное создание выдали одинаково мрачный прогноз?

Я перешел дорогу и уже подходил к двери, когда позади раздался топот, затем – удар и звон над головой. Я поднял голову. Оказалось, что рекламно-божественный младенец потерял ступню. Вместо нее в щите зияла дыра, и в дыре что-то двигалось. Я даже не сразу сообразил, что это пламя: языки огня перемешивались с голограммой, которая еще выступала из плоскости щита, но уже корежилась и оплывала. Да Винчи превращался в Дали.

Снова раздался топот, но потяжелей. Из дверей ОРЕОЛА выскочили два охранника и погнались за террористом. Худой, нескладный паренек бежал слишком прямо и слишком вяло. Обернувшись, он и сам понял, что догонят, выхватил из-за пазухи пачку листовок и бросил их в застывшую толпу.

Через пару минут все было кончено. Парня увели, поврежденный бомбой рекламный щит погасили, и праздная толпа снова потекла равномерными потоками по обеим сторонам проспекта. Я дошел до места, где валялись листовки, и поднял одну.

ХРИСТИАНСКАЯ АНТИКОМПЬЮТЕРНАЯ ЛИГА (ХАЛ)

зовет тебя на борьбу с Дьяволом!

– говорилось в заголовке. Ниже шел текст мелким и почти старославянским шрифтом. Я пробежал его глазами – сначала история из Нового Завета о том, как дьявол искушал Христа в пустыне, затем абзац про то, что компьютерная реальность выдумана Антихристом, чтобы точно так же искушать человека. «В виртуальном мире все ненастоящее, это машина для распространения лжесвидетельств и бесовских наваждений!» – кричал листок. «Истинный Бог – не набор обманных картин виртуальности, которые сделаны людьми, как идолы. Истинный Бог реален, и его нет в киберпространстве, в этой вотчине Антихриста!» Дальше все повторялось на разные лады. Особое внимание уделялось личкам и другим электронным карточкам. Приводился фрагмент Откровения Иоанна, согласно которому Антихрист должен всех пронумеровать своими числами.

Эта аллюзия, неоднократно встречавшаяся в текстах современных христианских луддитов, заставила меня улыбнуться: я невольно вспомнил, какое количество различных номеров, кодов и паролей появилось у меня за последние 20 лет. Их число не сократилось даже с введением электронных карточек-личек. Если Антихрист действительно работает такими методами, ему пора к психиатру. Ведь он не просто нумерует людей, а нумерует их растущим числом числовых последовательностей. Надо бы использовать эту идею в выступлениях Отца Тука, борца против тирании Русской Православной Церкви.

Заканчивалась листовка ХАЛа весьма лаконично: «Все в Храм!» На обороте был изображен мужик с известным дорожным знаком над головой. Качество печати оставляло желать лучшего – понятное дело, борцы с компьютерами не могут ими пользоваться. Поэтому я не сразу догадался, что висящее над мужиком круглое тело – вовсе не дорожный знак, а известное устройство «ореол», перечеркнутое крест-накрест.

Несмотря на неуклюжесть этой наглядной агитации, я ощутил сочувствие к парню, который поджег рекламную Мадонну и раскидал листовки. Я всегда немного завидовал религиозным людям. У них есть идеалы, есть иррациональная штука под названием вера, не особенно нуждающаяся в доказательствах. Они тратят свою энергию может и впустую, но целенаправленно. И у них есть сподвижники, которыми движет та же страсть, и потому возникают отношения братства, чего у меня никогда ни с кем не возникало. Может, потому вслед за Малюткой Джоном я и создал Тука?… К тому же в борьбе с личками как системой тотального электронного контроля я был явно не на стороне тех, кому нужен такой контроль.

Но стоит ли идти сейчас в ОРЕОЛ, не покажется ли это подозрительным? Я еще раз оглянулся по сторонам.

Впереди по другой стороне проспекта шла женщина. Дойдя до угла, она свернула направо, к «Горьковской», и пропала из вида. Где-то я видел эти рыжие волосы и зеленый плащ… Ах да, в «Тетрисе»! Я сунул листовку в карман и быстро, почти бегом, дошел до угла.

Незнакомка была на той стороне, она шла в сторону Зоопарка. Я двинулся за ней.

Клетка 7. Танец

Приезжий, решивший прогуляться без карты по центру Москвы или Праги, легко заблудится в течение первого же получаса. Две улицы, начинающиеся как параллельные прямые, метров через двести незаметно расходятся и ведут в противоположные концы города. Случайно выскочить на красивую площадь можно так же легко, как упереться в помойку.

Иное дело – прямоугольные города, где не подводит школьная геометрия. Манхэттен нарезан своими авеню на такие же аккуратные кубики, как Васильевский остров – своими линиями, и в обоих случаях знаешь, что свернуть четыре раза налево – все равно что никуда не ходить.

Но и эта прямоугольность обманчива, как обманчива нумерация страниц в книгах. Ведь иная книга так и норовит открыться не там, где закончил читать, а совсем в другом месте, то ли напоминая уже прочитанное, то ли показывая, что будет. И помимо расчерченной на квадраты земли, есть другие стихи города – они просто ждут, когда гуляющий отряхнется от прямоугольных мыслей и будет готов сыграть в классики посложнее школьных.

И когда он готов, они показывают ему свой гипертекст. Порыв ветра в Нью-Йорке кидает его из Азии в Европу – запах жареного риса из Чайна-тауна сменяется запахом пиццы из Маленькой Италии, отчего гуляющему вдруг приходит в голову выяснить, что находится между итальянским и китайским кварталами, потому что на карте Евразии между этими странами находится нечто огромное, как шестая часть суши, и загадочное, как душа его жителей. И если гуляющий будет упорным в своих поисках, он узнает, что в кривом зеркале Большого Яблока это «нечто огромное» отражено в виде Grand Street, Великой улицы – очень маленькой, безлюдной и заваленной мусором.

В городе на Неве прямоугольники разбивает вода. Стоит пройтись пять минут по набережной – и правильный лист бумаги в клеточку превращается то ли в кораблик, то ли просто в рисунок гуашью, где плавные линии и яркие краски делают сетку клеточек незаметной, и уже не так сильно хочется идти умирать на Васильевский остров.

Но кроме размеченной улицами земли и несущего запахи воздуха, кроме стачивающей гранит воды и манящих ночных огней, есть еще одна, самая загадочная стихия, определяющая нетривиальные городские маршруты.

Первый раз такое случилось со мной, когда мне было десять. Я хорошо запомнил тот день – пасмурное, типично питерское преддождевое небо, которое может висеть над головой этаким перевернутым морем кефира целый день или целое лето. Мы с другим пацаном из нашего дома, Юркой, идем из молочного магазина. Мы собирались пойти на свалку, но меня послали за молоком. И вот я, выстояв длинную очередь, иду с полным пятилитровым бидоном обратно, а Юрка со мной, за компанию – во дворе все равно делать нечего. Мы идем и болтаем о новой проволоке для рогаток, которую Юрка нашел утром на автобазе. Эта новая проволока не гнется так легко, как та, что мы отыскали вчера, и рогатки выйдут на славу.

Вдруг Юрка спрашивает: «А куда это ты идешь?» Оказывается, мы свернули с дороги и идем не к моему дому, а совсем в другую сторону, по незнакомым дворам. А я еще тащу туда огромный бидон, который надо ведь отнести домой! Юрка кричит: «А-а, понял! Ты идешь вон за той девчонкой!» И я сам только в этот момент понимаю, что так и есть: я иду за девчонкой, которая стояла в очереди на два человека раньше меня, а теперь идет со своим бидоном домой впереди нас.

Потом такое случалось со мной многократно, и я сам над собой подсмеивался, понимая, что это уже привычка, что я не спешу с ними знакомиться, что мне доставляет удовольствие сама процедура преследования. В этом не было ничего общего со скромностью, застенчивостью или другими комплексами, не позволяющими подойти и познакомиться «в лоб». Скорее наоборот: небывалая легкость знакомств и быстрый переход от одной банальной фазы общения к другой случались в моей жизни слишком часто, начисто сметая все удовольствия Неизвестности и Непредсказуемости.

В молодости мне нравился «Пикник на обочине», но слово «сталкер» вызывало особые ассоциации. Еще до прочтения романа я знал, что в современном американском это значит «преследователь». Причем именно такой, который идет по пятам за женщиной. И лишь во вторую очередь, по старому, основному значению – «ловчий, рыбак или искатель сокровищ». Поэтому и «Пикник» я читал как особую эротическую метафору.

С годами в моей игре стали определяться свои законы, и наиболее удивительным был Закон Второй Встречи. Преследование обычно заканчивалось тем, что понравившаяся мне незнакомка заходила в здание, садилась в транспорт или пропадала из вида в толпе, так что я не мог больше идти за ней. В некоторых таких случаях я словно заранее знал, что больше никогда не увижу свою «жертву» снова. Это знание появлялось сразу после расставания вместе с уколом особой грусти, которую ни с чем не спутать. И хотя это набоковское «чувство невыносимой утраты на день-два» проходило довольно быстро, я еще долго помнил своих незнакомок – как ту маленькую, в морковном пальто и с розой в руке, за стеклом отъезжающего троллейбуса на Лиговском.

Но бывало и по-другому. Расставаясь с той, за которой я наблюдал, я не чувствовал грусти, хотя эта незнакомка нравилась мне не меньше других. И в таких случаях мы обязательно встречались еще раз, причем между первой и второй встречами проходило совсем немного времени. И во второй раз я уже знакомился по полной программе, узнавал телефон и прочие координаты, по которым ее можно найти. Так однажды я прошел несколько залов Эрмитажа вслед за симпатичной длинноногой блондинкой. Потом она резко свернула, и я больше не видел ее в музее – но вечером на Балтийском она вошла в вагон электрички и села напротив меня.

Так же было и с Ритой. Я увидел ее на концерте в «Октябрьском», и потеряв из виду, совсем не расстроился. Через три дня мы с ней одновременно вышли покурить на пожарную лестницу в общежитии, куда я заехал в гости к приятелю.

Несомненно, сейчас был как раз такой случай, и незнакомка из «Тетриса» снова была здесь, в сотне шагов впереди. Она двигалась «против стрелки вокруг шпильки» – классический прогулочный маршрут, когда шпиль Петропавловки всю дорогу стоит за левым плечом, но постепенно оказывается все дальше и дальше. На карте этот путь – метро «Горьковская», Кронверкский проспект, Биржевой мост, Стрелка, Дворцовый мост и дальше – выглядит как раскручивающаяся спираль. Это настолько противоречит общей прямоугольной природе здешней планировки, что и сам город на карте, где нарисован этот маршрут, оказывается похожим на огромное ухо.

Когда рыжеволосая в зеленом плаще прошла под Ростральной колонной с алым пламенем, мне показалось, что она хочет свернуть на Университетскую. Но она не свернула и вышла на мост, продолжая движение «вокруг шпильки», как бабочка вокруг лампы.

Начинало темнеть. Ангел, насаженный на острие Петропавловки, давно превратился из сияюще-золотого в бледно-бронзового, а незнакомка шла все так же не спеша, словно прогуливалась без определенной цели. Я перешел вслед за нею мост и слегка задержался на углу Дворцовой, чтоб не идти слишком близко на открытом месте. А когда она скрылась под аркой Главного Штаба, побежал.

И не зря. Площадь была полна людей, которые не считали, что перед каждым пожилым бегуном надо немедленно расступаться. Навстречу пронеслась стайка юнцов на мотороликах, чуть не сбив меня с ног. Торчащие из шлемов зеркальца заднего вида придавали им сходство с насекомыми, а странный общий ритм, в котором двигались молодые люди, позволял предположить, что в голове у каждого – запрещенный MTV-чип и полное равнодушие к пожилым бегунам.

Ближе к центру толпа стала еще гуще. В воздухе летали разноцветные волны и странные фигуры, напоминающие куски лимонного желе. В последнее время на площади постоянно что-то отмечали. Вот и сегодня, судя по толпам, был праздник – то ли «День военно-морской кухни», то ли еще нечто столь же судьбоносное. На разборной сцене перед дворцом кривлялась пара артистов, скорее всего ненастоящих. «Идоры», как сказал бы Гибсон, если бы писал свою «Idoru» по-русски. Впрочем, издалека они выглядели вполне живыми. Но петь такими идорастическими голосами живые люди могут только в том случае, если они постоянно вдыхают гелий. А когда звук неживой, то и изображение, скорее всего, тоже: с появлением голографических проекций высокого разрешения практически все поющие «под фанеру» перешли и на танцы «под голяк».

Я пробежал через Арку, едва увернувшись от очередной ноги с мотороликом, и снова заметил рыжеволосую – она уже выходила на Невский. А что если она так целый день будет бродить? В моем возрасте долго не побегаешь. Впрочем, я же сам собирался заниматься именно таким блужданием. И похоже, мой свободный поиск уже привел меня к нужному знаку. Только знак этот движется.

Конец ознакомительного фрагмента.