Наше «Пионерское» детство
«Пионерская» – это название нас буквально преследовало. В Москве мы жили на Пионерских прудах (раньше и впоследствии они назывались Патриаршими), в Большом Пионерском переулке, а все наши каникулы мы проводили в дачном посёлке Дубки на станции Пионерская, Белорусской ж.-д. в 30-ти километрах от Москвы. Но посёлок всегда называли «Пионерская». Что такое была «Пионерская»? Это были несколько прямых, параллельных улиц, которые шли от станции до леса. Их называли «просеки», и у них были номера, прямо как авеню и стриты.
Посёлок состоял из маленьких домиков, старых, и, конечно же, без всяких удобств. У всех владельцев были участки разной величины, но довольно большие. Раньше у многих жителей была живность – куры, козы, коровы, но постепенно эта живность исчезала в соответствии с указами Хрущёва. Никогда никакой логики не было в той стране. Вся жизнь протекала в соответствии с указами основного правителя. Это, к сожалению, продолжается и теперь, а на дворе 2013 год!
Первый раз мы отдыхали» на Пионерской», как тогда говорили, аж в 1940 г. До этого у нас была роскошная по тем временам «госдача» в Малаховке. Мы её имели как семья директора завода. Но так как папа был арестован в 1938 г., то у нас дачу отняли. К счастью, папа вернулся в 1939 г. (увы, не надолго). И мы отдыхали в 1940 г. в «Пионерской». Я это помню плохо, отдельные отрывки в памяти.
Были мы трое – маленькая Лена (2 года), Леня-кузен (6 лет) и я (7 лет). И жили с нами бабушка и дедушка. Из отрывков памяти я помню, что все восхищались Леной, так как она была очень кудрявая, что не было обычным. Я помню, что почему-то мы играли с Лёней так, что он был собачкой, и я ему завязала чем-то вокруг шеи и привязала к ножке стола, а он был доволен и лаял. Помню, что бабушка, увидев эту сцену, ужасно сердилась и запретила нам такую игру.
Мы четверо —внуки семьи Абезгауз: слева Лена, Тиночка, Ира, Леонид.1940 год
Как ни странно, но я отчётливо помню ещё два события: по просеке шла группа детей, очевидно их водили в лес, и я очень испугалась, увидев мальчика, у которого вокруг шеи был какой-то аппарат, типа поддерживающего голову «воротника». Я часто вспоминала этот аппарат. Как же я могла знать, что более чем через 20 лет я буду детским неврологом, и увижу такие же аппараты в Филатовской больнице.
И ещё, рядом с нами жила молодая женщина с ребёнком. Во время прогулки она разговаривала с другой женщиной и сказала ей, что в наших тюрьмах бьют заключенных. Я, семилетняя девочка, уже знала, что мой папа был в тюрьме, что в тюрьме находятся родители Лёни, и я была просто потрясена этим рассказом.
Я была развитая, читала с 5 лет и сразу запоем. Ровно в 5 лет у меня появилась младшая сестра, и с этого дня мне не прочитали ни строчки. Я помню, что были маленькие книжечки, главы из классических произведений. Так мне попалась «Козетта», отрывок из «Отверженных» В. Гюго. Я прочитала, разрыдалась и помню, что пряталась за дверью.
Снова о «Пионерской». В лесу построили дома для руководителей строительного ведомства. Там, на продолжении нашей просеки, был дом Зильберквитов. Мы тогда познакомились с Наной (Анна), моей любимой подругой впоследствии.
А вдали от посёлка было село Лайково. Обычно с московского поезда сходили мужчины и бегом бежали по дорожке через лес домой, в село. А из села в Москву женщины—молочницы возили молоко. Жаль, что об этом явлении не написали. Женщины были все в ватниках, на голове платки, на плечах наперевес спереди и сзади висели бидоны с молоком. У них были свои «анклавы», куда они возили молоко и разносили его по квартирам. У нас тоже была молочница Нюша из… Лайково. Она много лет носила нам молоко. Потом молоко стали продавать «пастеризованное» в бутылках, потом в пакетах, и этот промысел исчез.
Наша тётя Ида в молодости окончила Берлинский университет, и стала одним из ведущих врачей—педиатров во Фрунзенском районе Москвы. Её всё время ставили на административные должности. До войны она была главным врачом детского санатория по профилактике рахита – это такое нарушение обмена витамина Д и кальция. Тогда это было самое распространённое детское заболевание. У детей становились мягкими кости, и было ещё много проблем организма. Когда я работала участковым педиатром в Подмосковье, я часто видела рахит. Тогда условия жизни народа были просто ужасающими. И… не было солнца, которое стимулирует обмен витамина Д. В последующие годы я работала в больнице и рахита почти не видела.
В эвакуацию тётя Ида вывозила Дом младенца, где были дети-сироты до двух-трёх лет. После эвакуации она вернула их ВСЕХ в Москву. В 1944 г. тётя стала главным врачом Детского противотуберкулёзного санатория Фрунзенского района Москвы. Санаторий находился на станции Пионерская. Так мы стали как бы жителями посёлка Пионерская.
Ида Абезгауз с племянниками Леонидом и Ирой. 1945 год
У тёти Иды был домик на территории санатория, где мы провели всё своё свободное время во все школьные годы. По-моему, тётя Ида работала там до 1955 г. Это было просто самоотверженно
Трудно теперь представить эту жизнь, в домике без удобств, почти без света, конечно же, без телевизора, с радио, которое не всегда работало. И всё это было ради нас, её любимых племянников. Ведь у нас не было отцов, их уничтожил сталинский террор. А мама Лёни, тётя Минна, до 1946 г. была в лагере. Вернулась и в 1949 г. была сослана в Сибирь откуда вернулась только после 20-го съезда партии. Наши тёти, Ида и Соня, заменили нам отцов.
С тетей Идой в санатории жил дедушка, и несколько лет жила постоянно наша Лена. Она там же училась на дому, приходила учительница из местной школы, тётя Ида ей платила. Считалось, что Лена слаба по здоровью, наверное, так и было. Ведь ещё о нас всё детство была тревога, что мы были в контакте с туберкулёзом. Это было потому, что Анца, младшая сестра в семье мамы, во время войны умерла от туберкулёза. Умерла она в городе Ставрополе – на Волге. Этот город теперь не существует, так как его залили водой при каком-то строительстве на Волге. Я только впоследствии поняла, какая это была трагедия в семье – смерть 28-летней Анци, одинокой, в чужом городе. Наша дочь Анна была названа так в её память.
В Москве маме было трудно обеспечить нас двоих теми условиями, которые бы нам подходили. Ведь была ещё война и первые ужасные послевоенные годы. Теперь стало известно, что Америка предлагала Сталину «План Маршалла», на котором так сказочно восстановилась Германия. Но Сталин предпочёл, чтобы «его» народ голодал, вымирал и в городах, и в деревнях и, особенно, в лагерях. Я отвлекаюсь, простите. Но я помню прекрасный западногерманский фильм «Мы – вундеркинды», где герои поют песню: «Нам повезло, мы побежденная страна».
Лена была на пять лет моложе меня. Но там, в санатории, было несколько сотрудников с детьми, у них образовалась своя компания, и они резвились все вместе на территории санатория.
А ещё у нас в санатории было средство передвижения – лошадь, эдакая старая кобыла. У лошади был кучер – старик Афанасий. Наш бедный дедушка, живший в том же доме, что и мы (дом главврача), видимо, был лишён возможности общения. Тётя Ида была всё время занята, а мы были ещё детьми. Так получилось, что Афанасий стал дедушкиным собеседником. О чём они беседовали, не знаю. Эта лошадь служила и «скорой помощью» для пациентов санатория, для персонала, и даже жителей посёлка, когда надо было срочно кого-нибудь везти в больницу, довольно далеко. Тётя Ида никогда никому не отказывала. С этой лошадью были связаны разные воспоминания. Например, как-то в зимние каникулы нас было несколько детей сотрудников и почему-то мы везли бочку с квашеной капустой из филиала санатория, который был за железной дорогой. Непонятно, как получилось, но мы управляли лошадью сами и, наверное, наши крики и смех ей надоели, она сделала какой-то «вираж», и мы все, включая бочку, упали в снег, а бочка опрокинулась и капуста рассыпалась по дороге. Мы как-то пытались это исправить, но не сумели, и нам был «втык» от тёти Иды. Она была права.
А ещё я помню, как-то летом мы поехали с тётей Идой на другую станцию, где были то ли ясли, то ли детский сад того же Фрунзенского района. Кстати, всех «организованных» детей летом вывозили на дачу. Как правило, эти дачи были постоянными у всех учреждений. Итак, мы в телеге с сиденьями поехали на другую станцию. Ехали мы по Можайскому шоссе, машин почти не было. Ехали как в «дораньшие» времена. Тётя Ида была нарядно одета, в какой-то красивой шёлковой накидке. Это был подарок от кого-то после войны с Японией. У меня до сих пор хранится японское шикарное кимоно, видимо, из этого же подарка. Я надевала это кимоно на сцену, когда в институте играла какую-то «красотку» в самодеятельной театральной постановке. А потом, спустя много лет, моя дочь Аня надевала его на карнавал в школу, изображая японку. И это с её огромными еврейскими глазами!
Изредка у нас бывал праздник. Это когда приезжали «шефы» на машине и катали нас на этой машине в замечательные места. Это было Успенское шоссе, а за ним, через Москву-реку, было самое элитное по тем временам место – Николина гора. Там были дачи самых знаменитых людей в СССР, где жили Михалковы—Кончаловские, семья Нобелевского лауреата Петра Капицы и многие другие известные люди. Там мы купались в реке и были счастливы. Иногда мы ездили кататься по шоссе, доезжая до совершенно эксклюзивной теперь Рублёвки. Но и тогда, в 40—50 годы, здесь уже витал дух «гламурности», так как были элитные посёлки. Где-то поблизости была даже дача Сталина, и поездка по тем местам становилась не то, чтобы опасной, но напряжённой, так как было много милиции и другой охраны по всей дороге.
В санатории летом я много занималась с детьми – моя всегдашняя любовь. В основном, конечно, в старшей группе. Я готовила праздники и проводила их с детьми. Мы читали стихи, танцевали. Я не решалась только петь, зная свою полную неспособность к пению. Вообще же эта была «та ещё» самодеятельность, но всем нравилось. Ведь «на безрыбье и рак рыба». С другими развлечениями у детей было бедно. Но тётя Ида очень старалась их лечить и хорошо кормить. Ведь дети были, как правило, из неблагополучных, бедных семей. Из пребывания в санатории, видимо, выросло моё неуёмное желание быть детским врачом.
Мы много времени проводили на просеках, играли в разные игры с мячом. Никакого транспорта ещё не было, понятия о педофилии тоже не было. Тётя Ида могла о нас не волноваться. Единственное, чего она от нас требовала – не поздно являться домой. Калитки в санатории запирались часов в 8—9 вечера. На большой территории находился ночной сторож Яков и собака. Но мне не раз приходилось кричать у калитки: «Дядя Яков, откройте!». Когда у нас в компании появлялись мальчики, они помогали мне перелезть через забор. Тётя Ида всегда в таких случаях сердилась. Но мы её, хоть очень любили и уважали, совсем не боялись. Правда, с персоналом она была строга. Она мне много раз говорила, когда я уже училась в Мединституте: «Только не становись администратором». Я и не пыталась. Наверное, наша дочь Анна унаследовала эту жилку от тёти Иды и от своего дедушки, моего папы, который был директором авиационного завода. Анна – прирождённый администратор.
Личность тёти Иды была тем примером, на котором я формировалась. На вопрос: «Сделать жизнь с кого?» я точно знала ответ, что с тёти Иды. Когда у Ани родилась моя чудо—внучка, и Аня, всегда идущая против любого течения, выбрала имя Идан, что тогда было ещё только именем мальчиков, я была рада этому имени.
А ещё «на Пионерской» я научилась кататься на лыжах, даже съезжать с горок. Везде было спокойно, тихо, и главное – совершенно безопасно. Я даже одна на лыжах гуляла по лесу. Лыжи были широкие, тяжёлые, как говорили «охотничьи», но я как-то с ними справлялась. В дальнейшем, все годы жизни в Москве я каталась на лыжах или с Валей или с подругами.
«На Пионерской» я обрела своих подруг на всю жизнь. Это были: Ирочка Файнзильберг, Наталья Гранберг, Нана Зильберквит, Лора Гаусман. Все, кроме Ирочки, были дачники, приезжавшие только на лето. Мы с Наной были еврейки на 100%, Наталья и Ирочка на 50% – по отцам.
Национальность Лоры выяснить не удалось. Фамилия у неё была Гаусман, но непонятно, была ли это фамилия еврейская или немецкая. Во всяком случае, Лора сменила эту «подозрительную» фамилию на русскую фамилию её мамы в 16 лет при получении паспорта. Это был период страшного антисемитизма в СССР.
С Ирочкой мы познакомились ещё до войны, они постоянно жили «на Пионерской». Её папа погиб на фронте, остались три девочки. Мама, Клавдия Васильевна работала в санатории у тёти Иды. Жили они в те годы после войны очень бедно. Тётя Ида, чем могла, помогала им. У них была часть большого дома и там мы все встречались. Это был наш «клуб». Семья была очень гостеприимная. Девочки выросли, учились, удачно завели семьи. Появились дети. Словом, уже в конце 50-х годов всё было хорошо. Мы часто приезжали к ним из Москвы в более поздние годы.
На просеке я познакомилась с Натальей. Эту сцену знакомства я помню очень хорошо. Год 1944 или 1945, на просеке сидит компания девочек, и среди них новая, очень хорошенькая пухленькая девочка. Я подошла и спросила: «Ты родственница Покровских?» Все сидели возле дома Покровских. Девочка взглянула на меня с невероятным презрением: «Мой папа кинодраматург, моя мама кинооператор, как я могу быть родственницей Покровских?» Это была Наталья Гранберг, после замужества Аскоченская. Но рассказ о Наталье был бы неполным, если бы я не рассказала об её родителях и их доме, что было важно для меня и моего развития. Отец Наташи – Гранберг Анатолий Семёнович – интересный человек, по образованию юрист, по призванию – литератор. Он стал кинодраматургом и был автором и соавтором нескольких известных фильмов – «Сердца четырёх», «Гранатовый браслет», «Дело пёстрых» и других. Великолепный рассказчик, с юмором, саркастичный, общение с ним было безумно интересно. Мама Наташи, Клавдия Филипповна Красинская, была красавица, умница, острая на язык. В её биографии был такой незаурядный факт, то, что она была одной из первых женщин-кинооператоров, окончивших по этой профессии ВГИК. Она участвовала в съёмках у великого Сергея Эйзенштейна, когда он творил «Иван Грозный». Дома у Гранбергов хранятся фотографии, где Клавдия Филипповна вместе с Эйзенштейном, Николаем Черкасовым и другими участниками съёмок. А съёмки происходили в Алма-Ате, столице Казахстана, где «Мосфильм» был в эвакуации.
По образованию Наталья была биолог. Безусловно, что она была одним из наиболее ярких и своеобразных людей, встреченных мною в жизни. Сложная, с не всегда приемлемыми для меня особенностями характера, она была очень образована, с яркой речью, юмором. Могла быть безумно обаятельной или, наоборот, отталкивать от себя. У неё было какое-то особое отношение ко мне, неоднозначное. Мы часто ссорились, я злилась на неё, а она звонила мне, как будто ничего не было. Наталья была разносторонне талантлива. Но, возможно, по состоянию здоровья, не смогла достичь желаемых ею высот. А вернее, она родилась раньше своего времени. Сейчас она могла бы процветать, иметь свой бизнес, быть владелицей дизайнерского бюро или что—то в этом роде, со штатом работников, миллионами и т. д. Увы! – это не сбылось.
Наталья вышла замуж за Сашу Аскоченского. Он был прекрасный парень – высокий, красавец, умница, добрый, моногамный, прекрасный отец. Был сыном А. Н. Аскоченского, академика аж даже двух академий – сельского хозяйства и Узбекской ССР. Саша по образованию был физик, он работал в Академии наук СССР, а после крушения СССР очень успешно преподавал физику в Тимирязевской Академии и в школе. У них родилась очень хорошая девочка Настя, супер-образованная, журналистка. Мы с ней часто общаемся по телефону.
В годы моего детства дом Гранбергов был очень привлекательным, хотя они жили в коммуналке. У них были четыре комнаты, очень красиво обставленные антикварной мебелью. Стол всегда был сервирован в соответствии с этикетом, всегда было вкусно. В квартире жили ещё родители Анатолия Семёновича, дедушка и бабушка Натальи, чудесные люди. Фаина Павловна была прекрасной акушеркой, оказалось, что она всем нам помогла появиться на свет.
Главное в доме Гранбергов – это были застолья. В доме бывали интереснейшие люди, удивительные беседы, для меня это всё было увлекательно. В этом доме я встретила просто уникальных людей. Михаил Михайлович Морозов! Это ведь очаровательный мальчик, Мика Морозов с известнейшего портрета В. Серова. Конечно же, это он, Мика, те же чёрные удивленные огромные глаза. Тот же мальчик, который опирается на ручки кресла, и вот-вот вскочит с него, и побежит играть. Он из знаменитой семьи Морозовых—Мамонтовых, предпринимателей и меценатов. Это его родственница – Верочка Мамонтова, изображена тем же В. Серовым – «Девочка с персиками». А ведь это – профессор М. М. Морозов, ведущий в СССР специалист по шекспироведению и переводчик.
С Михаилом Михайловичем был связан один эпизод, который мы с Натальей помнили долгие годы. Как-то на даче, Наталья пригласила нас с Лорой на прогулку с родителями. Нам было лет 14—15. Мы пришли на дачу к Гранбергам. На даче мы застали пару – пожилой мужчина, одетый вполне по—летнему, но на рубашке были подтяжки, что было странно тогда. Это был М. М. Морозов и его жена, довольно молодая дама, которая была одета в белое длинное платье и с белым кружевным зонтиком! Мы просто онемели, это была буквально иллюстрация к Тургеневу или Чехову. Мы, трое девочек, были в сарафанах. Язвительная Наталья сказала, что мы выглядим, как служанки «тургеневской девушки», имея в виду мадам Морозову. Михаил Михайлович рассказал нам, что, в его «морозовское» детство, у него был гувернёр—англичанин. Однажды семья собралась на прогулку в деревню Пяткино, там было вроде всего пять изб. Гувернёр явился народу в «колониальном костюме», бриджах, пробковом шлеме и со стеком. Он заявил, что он готов к прогулке в «русский Пяткин». С тех пор мы наши прогулки в деревню Лайково – наш любимый маршрут, именовали прогулкой в «русский Пяткин». Кстати, во время той знаменательной прогулки в Лайково – «русский Пяткин», наша компания выглядела так живописно и необычно, что за нами бежала толпа деревенских ребят с криками.
Тотя! Антонина Николаевна Орбели. Это была ослепительная женщина, но не по внешности, а по уму, образованности, яркости и «пикантности» речи. При встрече с ней, я просто замирала с открытым ртом. Тотя жила в Ленинграде, была одним из ведущих искусствоведов Эрмитажа и… женой директора, академика Иосифа Абгаровича Орбели (!). Я даже как-то воспользовалась её протекцией и посмотрела «закрытое» тогда «золото скифов».
И ещё – профессор-экономист Павел Петрович Маслов, человек очень остроумный, ироничный. Он был сыном министра финансов Петра Маслова в правительстве Керенского! А его дочь Аня вышла замуж за одного из Асафов Мессерер – знаменитая балетная семья, давшая миру Майю Плисецкую. Словом, сплошной «бомонд».
В доме Гранбергов я видела известных тогда кинодраматургов – Н. А. Коварского (сценарии – «Мать», «Капитанская дочка»), М. Ю. Блеймана («Подвиг разведчика»). Михаил Григорьевич Папава был сценаристом таких знаменитых фильмов, как «Высота», «Иваново детство» и многих других. Впоследствии, мы с Валей с ним много общались. Он был очень обаятельный человек.
Хочу сказать, я очень благодарна родителям Гранбергам, что они «привечали» меня, демонстрировали своё уважение ко мне, хотя я была ещё подростком. Я же на застольях, как правило, молчала, но так как я была потрясающе начитана, всё помнила, то изредка вставляла по делу какие-то слова. Но главное, конечно же, они всё понимали; как и то, что я из семьи репрессированных. Думаю, что у них в родне тоже это было. Но я всегда была у них желанной гостьей.
Лора. Красавица, с лучистыми серыми глазами и великолепной фигуркой. Она имела удивительное влияние сначала на мальчиков, потом мужчин. Успех её у них был особенный. У меня с ней были хорошие отношения. Но она всегда была не такой, как другие мои подруги, без непосредственности. Семья её была очень «партийная». Мама профессор, но была слишком «ортодоксальной» коммунисткой – «правильной» женщиной. Говорила она обычно пафосно, лозунгами. Я её побаивалась. Лора в подростковом возрасте, как-то повергла меня в некоторый шок своим серьёзным вопросом: «Кого ты больше любишь, Ленина или Сталина?» По сути, вопрос был страшный, любой ответ на него грозил проблемами. Я как-то вывернулась, наверное, сказав, «Обоих». Но щёки мои пылали. Интересно, что среди людей, близких для её мужа Игоря, были такие личности, как Ярослав Голованов – знаток и летописец космоса, артисты Игорь Кваша, Олег Анофриев и другие молодые артисты МХАТа и «Современника». Я иногда тоже бывала в этой компании, но только тогда, когда все бывали на вечеринках у Натальи. Лора, к сожалению, погибла в 40 лет, невольно спровоцировав дорожную аварию. Дочь Катя осталась без матери в 14 лет.
Нана Зильберквит. Очаровательная тоненькая девочка. Мы в начале знакомства почему-то конфликтовали, но потом, преодолев проблемы переходного возраста, стали близкими подругами, и очень любим друг друга. Наверное, этому способствовало ещё и то, что мы обе были еврейками. Нана и её муж Никита Кашкин были морские биологи. Никита – сын Ивана Кашкина, знаменитого переводчика Э. Хемингуэя. Их брак был «лав стори», и вот уже более 50 лет они вместе. Сын Кирилл – учёный, хороший сын и семьянин. Мы очень дружили с Наной и всей её семьёй. Мама – Ревекка Марковна – прекрасный педагог фортепьяно, учила нашу Лену музыке. Она и Александр Абрамович – папа Наны, и её младший брат Марик были для нас близкими людьми. «На Пионерской» у них остаётся та дача с большим участком, которую они построили ещё до войны. Дача старая, требует постоянных работ, но всё равно мы с Валей любили там бывать, приезжали почти каждое воскресенье в последние годы нашей жизни в Москве. Мы все привыкли к этим воскресным встречам, Валя, с его обаянием, входя на участок, кричал: «Вам гости нужны?» И мы все радовались встрече. Нана очень переживала и даже плакала, когда мы решили уехать в Израиль. Я очень благодарна ей, что после нашего отъезда у неё на даче два года жили летом мама, Лена и Ляля. Я очень сожалею, что вскоре после нашего отъезда Нана стала болеть и даже, несмотря на своё и наше большое желание, не сумела приехать ко мне в гости. А вокруг дачи стали «как грибы» расти дворцы «новых русских». Печально. У Наны есть две внучки, уже большие. И это уже счастье.
Я хочу рассказать о младшем брате Наны, Марике. Марик моложе Наны на 11 лет. Я помню его малышом, даже в такой судьбоносный для него день, как поступление в музыкальную школу. Он был очень торжественен с бантом на шейке. Он всегда был очень хорошим мальчиком, юношей, мужчиной. Марик – воплощение обаяния, коммуникабельный, добрый, отзывчивый и заботливый. Он стал пианистом и музыковедом. В конце 80-х годов он уехал в США с семьёй – красавицей женой Леной и прелестной дочкой Юленькой. Марик сейчас живёт и работает в Москве. Он очень успешен и я счастлива, что у моей подруги есть такой брат, заботящийся о ней.
А Юля пошла по стопам бабушки и отца и стала пианисткой. Интересно, что Марик очень дружен с Владимиром Спиваковым, и я знакома немного с его семьёй. Об этом я напишу отдельно в рассказе о знакомых музыкантах.
Ида с Леной. 1940-е годы
Я отвлеклась от основной темы: «Пионерское детство». Возвращаюсь. Я хочу рассказать ещё о двух запомнившихся мне эпизодах из того времени. На днях я снова посмотрела фильм «Сердца четырёх», соавтором сценария которого был Анатолий Семёнович Гранберг, отец Натальи. Последний кадр фильма – это когда герои машут руками вслед уходящему поезду. И вдруг – вспышка памяти. Наша железнодорожная станция была таким же притягательным местом прогулок, как вокзал в фильме «Безымянная звезда». Полотно дороги было внизу, а по краям две высокие насыпи – «горки» —зелёные, там были деревья. Поезда ходили редко, и мы даже любили ходить по шпалам. Однажды, мы с Натальей гуляли по горке. Это был, наверное, 1945 год. И вдруг появился поезд, идущий на запад. Поезд был украшен флагами, состоял из «теплушек». Это были такие вагоны, типа «ящиков» с одной широкой дверью. К счастью, я внутри не была, не знаю, как там было. Так вот, двери вагонов были широко распахнуты и в них стояли мужчины в полувоенных костюмах. Мы поняли, что это были польские солдаты, воевавшие вместе с Красной армией и возвращавшиеся домой. Мы с Наташей стали махать им руками. Нам ответили все, стоявшие в дверях вагонов люди. Шёл этот поезд, из открытых дверей нам махали руки. Поезд уходил, а руки, машущие нам, были видны издалека. Мы очень впечатлились этому случаю. Это было символом полного окончания войны.
Ещё эпизод. Сын маминой, ближайшей подруги, Надежды Владимировны Дымерской – Роман – Ромочка, всегда был нашим верным другом. Ромочка учился в Высшем Военно—Морском училище в Ленинграде. И вот в 1946 или 1947 год, когда Ромочка окончил училище, он устроил нам праздник. Приехал к нам на дачу! В форме! С кортиком! В нашей дачной компании началось волнение. Мои подружки-подростки (мы все находились в периоде «гормонов») были взбудоражены. А уж что делалось в лениной «компании», где были дети от 6 до 11 лет. Просто переполох! Офицер приехал, с кортиком! К нам в санаторий! Ведь был ужасный послевоенный дефицит мужчин. Мы решили прогуляться по нашему традиционному маршруту по лесу до озера. Что было?! Ромочку «оккупировала малышня», они висели на обеих его руках, и визжали, и толкались. Ромочка мужественно терпел. Лена вдруг «потеряла» своё место на руке Ромочки, (а ведь знала, что больше других имеет право на свою часть руки, он ведь НАШ гость). Она упала на тропинку и стала рыдать. Ромочка остановился, вернулся к ней и «статус кво» был восстановлен. Барышням была дана отставка. А ведь там была даже Лора, уже привыкшая к «мужскому вниманию», несмотря на её 14 или 15 лет. Дамы были разочарованы. Оставалось довольствоваться своими ровесниками – мальчишками.
В 1950 г. я окончила школу. Хотелось повидать новые места.
Моё «Пионерское» детство закончилось.