Глава третья
След синего карандаша
Лететь в спецлагерь №0267-бис, или «учреждение Чагина», как его еще называли коллеги Волохова, пришлось в штурмовике на месте стрелка-радиста. Под плексигласовым колпаком, у пулеметной турели Волохов чувствовал себя неуютно. Он вообще с опаской относился к путешествиям по воздуху. Рискованное занятие – полеты. Особенно при роде занятий Петра Николаевича. Затянет в мотор птицу воздушным потоком. Поленится механик на аэродроме проверить какие-нибудь рычаги, шланг, трубку. Воспламенится топливо в баке. Многое могло случиться. И, что самое интересное, случалось с советскими самолетами.
Шут с ним, с самолетом. Крылатая железяка разобьется вдребезги, новый самолет на заводе построят. А человека на заводе не отремонтируешь. Нет человека, как говорится, нет и проблемы. «В профессиональном смысле, конечно, – просто подумал Волохов, – ничего лучше авиакатастрофы не придумать». Но вот если самому в таком самолете оказаться, тут уж держись! Не поздоровится. Как тем людям, в Тифлисе.
В конце двадцатых на аэродроме неподалеку от столицы Грузии проводили показательные полеты пассажирского самолета. В одном из первых полетов пассажирами стали один из руководителей местных чекистов Агарбеков, герой Гражданской войны Фокявичус, Могилевский, сослуживец совсем юного тогда чекиста Петьки Волохова.
Самолет потерпел аварию. Пассажиры и летчики погибли. В акте комиссии по расследованию причин катастрофы было указано: «Падение аппарата произошло из-за неисправности элеронов».
Возможно, элероны действительно были неисправны, но в руках у мертвого и до неузнаваемости обезображенного при падении крылатой машины Агарбекова Пётр Волохов, одним из первых оказавшийся на место катастрофы, увидел «брауниг».
Из него Агарбеков застрелил пилота, пытавшегося покинуть самолет с парашютом. Пистолет Агарбекова Волохов утопил в ближайшем ручье.
Через пару недель по протекции начальника секретно-оперативной части Грузинского ОГПУ Лаврентия Павловича Берии получил сотрудник угрозыска Волохов повышение по службе, еще через месяц был переведен на службу в ГПУ. По комсомольской путевке.
Пётр Николаевич усмехнулся. Он подтрунивал над своими слабостями. Особенно, когда судьба загоняла его в тупик, и ничего, кроме как пошутить над собой, больше не оставалось.
А впрочем… Нет, пожалуй, не стоит ему грешить на судьбу. Наоборот, должен быть ей, чертовке, благодарен. Хотя бы за встречу в августе 1926 года. Когда привелось познакомиться с молодым, но уже настоящим комиссаром – Лаврентием Берией. Мать Петрухи Волохова стирала этому степенному и тихому грузину белье. Берия проживал по соседству, в доме, примыкавшему задним двором к их пролетарской трущобе, почти развалившейся за годы гражданской войны.
А с другой стороны, если о судьбе подумать… Кошмарным пророчеством сочла бы мать Петра Волохова, Елизавета Алексеевна, выпускница Смольного института, рассказ о своем будущем: придётся ей в расцвете лет скрывать буржуйское прошлое, нищенствовать за тысячи верст от родного дома, перебиваться трудовой копейкой.
А отец, дед могли бы подумать о такой ее жизни? Дед Пётр Петрович Волохов, землемер, брал мелкие подряды на строительство, нанимал в работу каменщиков и плотников. Дед копил копейку, чтобы выучить в университете сына Николая, который стал после окончания курса Петербургского университета врачом.
За неблагонадежность (участие в митинге) Николай был выслан под надзор полиции в Опочецкий уезд, на родину. Университет закончил экстерном, вскоре получил место земского врача. В начале 1908 года он женился на помещичьей дочке Елизавете Львовой, отхватил за супругу в приданое хутор возле усадьбы Крулихино. Хутор – скромный дом, конюшня, скотный двор, гумно – раскинулся на берегу речки Теребянки, земли его примыкали к шоссе Опочка-Новоржев. Там и появился на свет весной 1909 года Петя Волохов.
Отец зарабатывал на частной практике неплохо. Любил охоту и движение, долгие блуждания по псковским лесам. В такие походы брал с собой сына. Петьке нравилось, как лихо батя мог стрелять зверя, бить острогой рыбу на Черном озере. Охотничьему промыслу учил с маленства сына. Да, Николай Волохов был хорошим отцом.
«Одно плохо, – говорила мать, – азартен наш батюшка больно». По субботам резался с помещиками в карты, часто выпивал, денег в доме вечно не хватало. Единственному ребенку в семье Пете иногда не было на что и башмаков купить. Но голодать не приходилось. Хутор сытно кормил всю семью. Даже в голодные годы революции.
Осенью девятнадцатого сытой жизни на хуторе пришел конец. Дом, конюшню сожгли пьяные красноармейцы, искавшие припрятанное зерно. Реквизировали двух коней да порубали шашками коров да овец.
Волоховы собрали пожитки и отправились сначала к брату матери Никите Алексеевичу под Псков. Он служил в комиссариате по снабжению, помог с продуктами, с ордерами на жилье.
В 1925 году отец умер от тифа. Шестнадцатилетний Пётр сильно горевал. После смерти отца он не оставил мать, не поехал на рабфак в Питер, хотя секретарь комсомольский настаивал.
Через месяц после отцовских похорон арестовали дядю Никиту. За растрату. В Пскове говорили, что гораздо дешевле жить в Сухуме или в Тифлисе, чем на заваленном снегами Севере. Пётр отправился с матерью на юг.
Солнечная Грузия пригрела их. Веселый город на зелёных горах подарил не только хлеб и покой, но и дал Петру путевку в жизнь. Юный Волохов поступил на работу в местный угрозыск. Оттуда случай вывел его на самого заместителя председателя ГПУ Грузинской ССР, начальника Секретно-оперативной части Лаврентия Берию. И тот же всемогущий случай дал ему шанс заслужить полное доверие высокого покровителя.
– Здесь только за сороковой год, товарищ майор госбезопасности, – сказал Варфоломей Михайлович Чагин, начальник оперативного отдела лагеря №0267-бис, выкладывая на стол перед Волоховым несколько пухлых, набитых бумагами канцелярских папок. На каждой из них красовалась строгая типографская надпись «Для служебного ознакомления. Совершенно секретно».
– Все списки. Точно? – подозрительно спросил Волохов, глядя на потный красный лоб тучного Чагина.
Петр Николаевич мог бы и не переспрашивать. Чагин был отчаянный служака, чем-то похожий на Ефремова.
«Наверное, и Дима Ефремов будет вот таким солидным дядькой лет через двадцать,» – иронично подумал Волохов, наблюдая, как сноровисто Чагин раскладывал на широком столе канцелярские папки. Волохов вообще предпочитал иметь дело с педантами. Аккуратисты предсказуемы. Их поведение, мотивы поступков можно было прогнозировать с высокой степенью точности.
– Как можно… – обиженно протянул Чагин. И тут же осведомился: мол, не нужны ли еще какие-нибудь дополнительные документы?
– Нет, пожалуй, пока свободны, я вас вызову, Варфоломей Михайлович, – торопливо сказал Волохов. Он не притронулся к документам, пока Чагин не покинул помещение спецхрана.
В первой папке оказались листы с длинным алфавитным перечнем фамилий людей, с которыми в учреждении №0267-бис люди Чагина работали в январе 1940 года. Списки очень подробные, оформленные в виде таблицы. Напротив каждой фамилии – номер статьи Уголовного кодекса СССР, по которой велось дело. Тут же окончательная мера наказания.
В основном, подопечные Чагина получали не менее десяти лет лагерей. Многие – без права переписки, что означало одно – немедленный расстрел. В штате отдела Чагина была даже специальная группа обученных сотрудников, которая занималась осуществлением этого последнего вида наказания: меткие стрелки, с тщательно проверенной биографией, безупречного классового происхождения – все в прошлом неквалифицированные рабочие-пролетарии, несемейные бобыли, обиженные судьбой.
Списки за январь Волохова совсем не интересовали. Он просматривал отчетность за июль 1940 года. Красное графитное жало отточенного карандаша скользило по длинным рядам строк списков, датированных началом июля сорокового года. У одной фамилии в предпоследней графе на тридцать второй странице карандашное жало замерло.
Волохов хотел поставить рядом с именем в предпоследней графе жирную галочку, но заметил, что имя в графе кто-то до него уже подчеркнул синим карандашом. Чья-то неведомая рука аккуратно заключила в овал фамилию и помещенный следом за ней закавыченное слово. Не имя, агентурный псевдоним человека, фотографию которого Волохов видел на столе в кабинете Берии – «Мигель».
Волохов откинулся на спинку жесткого канцелярского стула. В лишенном окон, бетонном кубе архива спецучреждения Чагина не было вентилятора. Отдушины, забранные под потолком частыми решетками, почти не пропускали воздуха.
Волохов расстегнул крючки гимнастерки. Сто к одному, в таких апартаментах недолго и задохнуться. Вентиляционные каналы лет десять никто не чистил.
Подумалось вновь о причудах судьбы. Странно получается в жизни. Все зыбко и переменчиво, как игра света и тени на речной воде под ивами в солнечный день. Сразу и не разберешься, где черное, где по-настоящему белое. Качнулась ивовая ветка под дуновением ласкового ветерка, и на тебе, иная картинка. Чужая. Непривычная. И все иное: свет, мысли, чувства.
Волохов сделал закладку и бегло пролистал другие страницы в папке. Подчеркнутой оказалась только фамилия Мигеля. «Кому понадобилось выделять именно эту фамилию в общем списке? – подумал Пётр Николаевич. – Определенный интерес к этому делу. У кого? У Варфоломея? Цель?»
Волохов вызвал Чагина.
– Что это у тебя за художества в документации, Чагин? Чей автограф? Твой? – Волохов ткнул мизинцем в страницу, указывая на подчеркнутую синим карандашом фамилию.
– Никак нет. Не я писал, – поспешно стал отпираться служака – капитан.
– Кто же тогда? Объясни внятно. В состоянии?
– Никак нет, товарищ майор госбезопасности. Не могу знать. Но я точно никаких отметок не делал.
– Подозрительно все это, Чагин. Не находишь? Какие-то отметки в секретной документации.
Голос Чагина дрогнул.
– Дело прошлое. Объект в расходе. На сорок восьмой странице реестр боеприпасов. На этого Мигеля обойма списана. Как положено. По нормам наркомата.
– Значит, нет ошибок? Все в порядке?
– Конечно, что тут беспокоиться. Списание сто лет никто не смотрел. Кто его проверять будет?
– Да ты, гляжу, рехнулся тут, Варфоломей. Зажрался. Будут, Чагин, будут. Нутром чую.
Волохов с треском захлопнул папку с бумагами. Прошелся по маленькому пространству комнаты спецхрана. Он подозревал, что Чагин не договаривает – ведомо ему, кто подчеркнул синим карандашом фамилию журналиста.
Петр Николаевич снова почувствовал сухой жар у висков, как в тот момент, когда он увидел фото Мигеля в руках Берии.
«А что, если я ошибся? Если они не довели работу до конца? И Мигель остался жив? Чудом. Может ли быть такое? В принципе?» – Этот, казавшийся ему ранее совершенно ненужным в силу своей невозможности, вопрос внезапно всплыл в мозгу Волохова, усталом, обремененном многочисленными заботами, расчетами и комбинациями. Как вспышка молнии в дождливую безлунную ночь.
«Неужели могли? А ведь вполне. Если рассуждать теоретически», – ответил сам себе Волохов и дико посмотрел на капитана Чагина, невозмутимо и буднично собиравшего папки со стола. Но тогда где он, этот Мигель? Перехитрил судьбу? С чьей помощью?
– Кто приводил приговор трибунала в исполнение?
– Лейтенант Панков.
Волохов окаменел, тупо уставился на Чагина. А тот занервничал – дрогнула в его руках стопка бумаг.
– Где же этот Панков? – особенно четко и осторожно спросил Волохов. Заколыхались белесые ресницы Чагина. В голосе Волохова он почувствовал угрозу.
– В лагере отсутствует. По причине выбытия из штата.
– Куда он выбыл? Что ты мелешь, Чагин? – прошипел Волохов. Для него уже было слишком много вопросов без ответа. И это обстоятельство подсознательно, не на шутку встревожило старшего майора госбезопасности, привыкшего ощущать дыхание опасности порами своей кожи.
– Выбыл в распоряжение управления охраны главного аппарата НКВД. В Москву.
– В какой отдел?
Чагин звякнул связкой ключей.
– Надо в журнале посмотреть. Всего не упомнишь.
– Так смотри, твою мать! Живее! – заорал на капитана Волохов, разразившись длинной, в четыре этажа, матерной тирадой. Чагин суетливо отпер сейф, достал толстый гроссбух, быстро перелистал, нашел нужную графу.
– Панков отбыл в распоряжение вашей группы, товарищ майор госбезопасности. С постановкой на полное довольствие.
Веки Волохова опустились на красные, воспаленные от хронической бессонницы глаза. Он почти физически почувствовал, как темной стеной сжался вокруг него спёртый воздух комнаты спецхрана. Усилием воли он подавил в себе страстное желание срочно покинуть замкнутое пространство, увидеть над собой небо, а не эту сырую, желтоватую штукатурку.
– Пятнадцать минут, Чагин. Все выписки отдельно. В пакет с печатью. Без регистрации. Пакет ко мне в машину. Мигом. Самолет ждет.
Перед тем, как покинуть хозяйство капитана Чагина, Волохов отправил шифровку, которая предписывала капитану Ефремову принять меры для выяснения дальнейшего служебного продвижения бывшего сотрудника секретного лагеря №0267-бис лейтенанта госбезопасности Панкова, а также специалистов НКВД, работавших в учреждении №0267-бис в июле 1940 года под началом Панкова.
Волохов понадеялся на дотошность и цепкость своего помощника. У Ефремова был особенный дар. Ему удавалось не упускать самые незначительные мелочи дела, из которых постепенно вырисовывалось нечто большее, что приводило в итоге к успеху.
Ефремов честно использовал известные Волохову агентурные связи. От проверенного источника в кадровой службе комиссариата стало известно: возвращаясь из крымского ведомственного санатория, где Панков проходил курс оздоровления перед отбытием к новому месту службы, он случайно стал свидетелем и невольным участником пьяной драки в вагоне-ресторане пассажирского поезда, затеянной ударниками Новолипецкой комсомольско-молодежной стройки. Получил несколько ножевых ран и удар бутылкой по голове. Прямо с поезда находившегося в бессознательном состоянии Панкова доставили в санчасть станции Харьков пассажирский.
Панков скончался 20 июня 1941 года, как свидетельствовал акт медицинского освидетельствования, произведенного военврачом 3-го ранга Чижовой, от кровоизлияния в правое полушарие мозга через двадцать минут после госпитализации. Вследствие чего и было оформлено выбытие лейтенанта из системы органов НКВД.
Факт выбытия из органов не был доведен до сведения руководителя нового места службы лейтенанта Панкова по причине, выяснить которую Ефремову не удалось.