Глава 3
Хорошо отдохнув за ночь, я позавтракал с матерью в небольшом садике, за которым она ухаживала сама – такое у нее было развлечение. Деревья и цветочные клумбы содержались здесь в безупречном порядке, а тихий плеск воды в фонтане, установленном посредине неглубокого пруда, в котором плавали золотые рыбки, создавал спокойную атмосферу. Мать оделась в простое белое платье с золотой цепочкой на талии. Ее черные волосы до плеч были распущены и завивались естественной волной. Косметики и драгоценностей на ней было немного, а на ноги она надела простые кожаные сандалии.
Слуги принесли фрукты и хлеб. Царица Михри пребывала в отличном настроении.
– Как тебе понравился царь Синтарук, Пакор?
– Он очень стар, – ответил я.
Она рассмеялась.
– Это, конечно, правда, но он мудрый и проницательный человек. Иначе он не смог бы целых пятьдесят лет править столькими царствами.
– Надо полагать, не смог бы, – сказал я, глядя на фигуристую девушку-служанку, которая уносила со стола пустой поднос.
– Твой отец сказал, что тебе случилось встретиться с царской колдуньей.
Я весь передернулся.
– Отвратительная старая мегера. Это было унизительно!
Мать снова рассмеялась.
– Несомненно, она такая и есть. Но то, что она избрала тебя для своих пророчеств, многое значит. Кое-кто счел бы огромной честью выслушать ее прорицания. О пророчествах Доббаи говорят по всей империи!
– Это все бессмысленный вздор, мама. Она явно безумна, на нее не следует обращать внимания.
– Ты говоришь так уверенно, потому что еще слишком юн, – ее огромные карие глаза чуть затуманились, она явно надо мной подшучивала. Я лишь пожал плечами в ответ. – Не отмахивайся так легко от ее слов. Я, например, верю, что она может видеть будущее.
По выражению моего лица она догадалась, что меня нисколько не интересует обсуждение пророчеств этой старой вороны, поэтому переключилась на другую тему:
– Мы с твоим отцом думаем, что теперь самое время подумать о невесте для тебя.
– Что?! – у меня сразу упало настроение.
– Ты у нас теперь знаменитый воин, да и в любом случае принцу Хатры не следует долго оставаться в холостяках.
– Я еще слишком молод, – буркнул я.
– Вздор, тебе уже двадцать два, и ты достаточно взрослый, чтобы жениться. Насколько я могу судить, вавилонская принцесса Акссена вполне тебе подходит. – У меня тут же пропал всякий аппетит. – Возможно, нам удастся так устроить, чтобы ты с ней познакомился. Дочь царя Вавилона укрепит позиции Хатры в империи.
– Я бы предпочел жениться на девушке, которую полюблю.
– Ты же не крестьянин, Пакор. Принцы женятся с целью создавать и укреплять союзы и обеспечивать безопасность своего царства, – с укором сказала она. – Кроме того, разве кто-то уже украл твое сердце?
– Конечно, нет!
Она улыбнулась.
– Тогда у тебя не может быть никаких возражений против того, чтобы встретиться и познакомиться с принцессой Акссеной, не так ли? Говорят, она отличается большой красотой. Я уверена, что из такого брака вполне может возникнуть и любовь.
Я собрался было протестовать и дальше, но потом передумал. Внешний вид моей матери обманчив: говорит она мягко и часто молчаливо соглашается, но у нее сильная воля, и ее нелегко переубедить. Поэтому я просто кивнул и стал думать о том, как избежать встречи с этой принцессой Буйволицей.
Мать хлопнула в ладоши, зовя служанок, чтобы те убрали со стола.
– Ну, вот и отлично, – сказала она.
Я поднялся на ноги и поцеловал ее в щеку:
– Спасибо, мама.
Чувствуя себя несколько обиженным и удрученным, я покинул ее и направился в зал совета. День нынче был жаркий и безветренный, но в вымощенном мраморными плитами дворце оказалось прохладно и тихо. Я занял место рядом с отцом, который выглядел посвежевшим и, кажется, пребывал в хорошем настроении. Он о чем-то беседовал с Ассуром. Вообще-то, все были уже в сборе – Бозан, Ассур, Виштасп, Адду и Коган.
Двери закрыли, и отец заговорил суровым, мрачным тоном:
– Мы уже два раза подвергались нападению римлян, и настало время нанести им ответный удар. Мир не наступит, пока Рим не поймет, что Парфия, а особенно Хатра, это не ягненок, но лев. С этой целью я намерен напасть на Сирию, пройдя через пустыню. Я сам возглавлю это предприятие. Наша сила в быстроте и скрытности, поэтому я не беру с собой тяжелую конницу, а только конных лучников. А в качестве подкрепления в этом небольшом приключении я намерен нанять кое-какое количество воинов из племени аграсиев.
– Но, господин мой, – запротестовал Бозан, – эти аграсии сущие подонки, они перережут тебе глотку так же легко, как поднимают руку, чтобы тебя приветствовать!
– Я знаю, Бозан, и также не сомневаюсь, что они помогали римлянам грабить Сирхи. Но стоит предложить им достаточно золота, и они продадут тебе собственных матерей и дочерей.
– Я бы предпочел их верблюдов, – заметил Бозан.
Аграсии – это кочевое племя, обитающее на Аравийском полуострове. Подобно другим племенам этого региона, они сплошь воры, попрошайки и разбойники, нападающие на неосторожных путешественников. Мы тратили значительные средства на то, чтобы держать аграсиев подальше от торговых путей, и часто предпринимали карательные рейды в их пустыню. Но этих кочевников трудно отыскать. Иной раз нам везло и удавалось вырезать и уничтожить этих негодяев, оставив их кости белеть на солнце. Но они, прямо как навозные мухи, кажется, были неистребимы и точно так же надоедливы. Их единственным достоинством, отчасти искупающим все прочие недостатки, являлось то, что их нетрудно было нанять на службу, если им хорошо заплатить.
– Только смотри, будь всю дорогу настороже, – добавил Виштасп.
– Этот рейд – лишь часть нашего ответа римлянам, – сказал отец.
Он поднялся и подошел к большой карте Парфянской империи, висевшей на стене. Вытащил из висевших на поясе ножен кинжал и пустил его в ход как указку.
– Мы направим второй отряд, поменьше, вот сюда, против Каппадокии[9]. Пять сотен всадников на быстрых лошадях – этого будет достаточно, чтобы дать римлянам отведать блюд по их собственным рецептам. Бозан, ты возглавишь этот набег.
Бозан широко улыбнулся и провел ладонью по выбритой голове.
– С удовольствием, мой господин!
– Только помни, – продолжал отец, – это всего лишь рейд. Набег. Цель – быстро нанести удар и убраться прочь. Пакор отправится с тобой, ему следует продолжить свое военное образование.
Я посмотрел на Бозана и улыбнулся, а тот одобрительно кивнул в ответ. Это было отличное решение. Шанс снова побывать в бою наполнил меня радостью, тем более что это позволит мне убраться из города и отделаться от намерений матери меня женить. Адду прокашлялся, довольно громко.
– Ты хочешь что-то сказать, господин мой Адду? – спросил отец.
– Э-э-э, только вот что, твое величество, – ответил Адду, робко поднимаясь со стула. Отец сделал ему знак оставаться на месте. – Хотя я уверен, что эти набеги добавят славы твоему имени, они повредят торговле. Смею напомнить, что Пальмира, Петра и Баальбек, все города в этом районе, на которые ты намерен напасть, имеют большое значение для Хатры. Если они будут разрушены, наши доходы упадут.
– Я помню о важности торговли для нашего города, – сказал отец. – Можешь быть спокоен, мы не будем нападать на караваны и на торговые центры. Мы атакуем их передовые военные посты и поселения. Вдоль границ пустыни расположено немало укрепленных фортов. Я надеюсь внезапным налетом захватить врасплох один или пару и предать их огню.
– Но что будет, если римляне ответят запретами на торговлю? – спросил Адду.
Отец, это было хорошо видно, уже начинал терять терпение. Он сел и уставился на своего казначея.
– Могу тебя уверить, господин мой Адду, что последнее, чего хотят римляне, это приостановки торговли с Востоком.
– Верно, – поддержал его Бозан. – У этих ублюдков ненасытный спрос на львов и тигров для их цирковых представлений, а еще им вечно не хватает шелка.
Ассур скривился от сильных выражений Бозана, но тоже согласно кивнул:
– Господин мой Бозан совершенно прав, даже если слова, коими он выражает свое мнение, несколько вульгарны. А мы не можем оставить нападения римлян без наказания.
– Однако, твое величество… – начал было Адду.
– Хватит! – резко бросил отец. – Решение принято. Мы выступаем через семь дней.
Адду уныло уставился в стол.
– В городе немало римлян, твое величество, – в первый раз заговорил Коган. – Если они узнают про задуманный поход, то, несомненно, дадут знать об этом своим хозяевам.
Все, кто сидел за столом, закивали.
– Ты прав, Коган, – сказал отец. – Ни слова об этом вне дворца. А что касается города, то надо пустить слух, что мы просто выезжаем на тренировочные маневры. Как только выедем из города, я пошлю гонцов к аграсиям. Посмотрим, не захотят ли они заработать немного золота. Надеюсь, мне удастся все устроить так, чтобы как можно больше их воинов погибло в бою, прежде чем придется с ними расплачиваться. Это все.
Все встали, поклонились и вышли из зала. Отец подозвал меня.
– Пакор, ни слова Гафарну и Вате о том, что ты здесь слышал. Понятно?
– Да, отец.
– У римлян шпионы повсюду. Надо быть очень осторожными.
– Значит, у нас будет война с римлянами? – спросил я.
Отец вздохнул и задумался, прежде чем ответить.
– Что мы имеем в данный момент, так это очень тревожный мир. Римляне испытывают нас, рассчитывают проверить, насколько мы сильны.
– Но у нас сильное войско, – гордо заметил я.
– Дело не только во всадниках и копьях. Дело еще и в воле. Римляне сильны, они никогда не сдаются. Их войско действует как машина, которая пережевывает все, что встречается ей на пути. Но их можно победить, мы сами в этом убедились. Однако, чтобы вести с ними длительную войну, сражаться год за годом, требуется стальная воля. А такое качество свойственно немногим. Есть множество людей вроде царя Дария, кто желает жить в неге и роскоши. И в таких случаях римляне ведут себя очень умно. Они предлагают людишкам, подобным Дарию, возможность стать их клиентами, вассалами. Будь нам другом, и можешь спокойно править своим царством, в полной безопасности от набегов, пока платишь Риму то, что с тебя причитается. Но такое царство быстро превращается в рабское, которое в конечном итоге заполняют римские воины и гражданские чиновники. Они строят города, дороги и порты, ставят в них свои гарнизоны, а потом привлекают туда еще больше римлян. После чего Рим просто аннексирует это царство, проглатывает его, и оно становится еще одной провинцией Римской империи.
– Но Парфия сильное царство, отец, – заметил я, отчасти для того, чтобы успокоить самого себя, а также и его, но мысль о могущественном Риме мало способствовала моей уверенности в этом.
Он хлопнул меня по плечу.
– Если мы сделаем все, как наметили, римляне еще не раз подумают, прежде чем попробовать нас завоевать. Но ты всегда должен помнить старую пословицу, Пакор: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Потому что даже самый богатый союзник Рима в действительности не более чем раб в дорогих одеждах.
Через семь дней после этого мы ранним утром покинули город. Из ворот вышли две колонны воинов: одна направилась на запад, в Аравийскую пустыню, другая на север, в сторону Зевгмы. Правда, мы намеревались резко повернуть на запад еще до того, как достигнем границ царства Дария. Интересно, а тела тех, кого мы перебили в том бою, еще валяются там, где их настигла смерть? Я отмел эти мелкие соображения. Перед отъездом я встретился со своим другом Ватой. Я нашел его в царских конюшнях. Он улыбнулся, увидев меня. Он всегда улыбался и именно поэтому так мне нравился, а еще по причине его безграничной преданности друзьям. Он собирался с отцом в Сирию.
– Почему нам нельзя взять своих коней? – спросил он.
Я, конечно, знал причину этого запрета: лошади тяжелой конницы слишком дороги, чтобы рисковать ими в обычном набеге. Именно поэтому я не смог взять свою Суру. Но мне было неловко врать Вате.
– Не знаю, друг. – Я подошел к нему, и тут в конюшню вошел Гафарн.
– Все готово к отъезду, принц.
– Спасибо, Гафарн. Жди меня снаружи.
Я обнял Вату.
– Будь осторожен, мой друг.
– Хочешь сказать, постарайся не падать с лошади, да?
– Нет, не то… Ладно, неважно. Постарайся вернуться целым и невредимым, – могло ведь так оказаться, что я вижу его в последний раз, и я хотел ему об этом сказать, но не мог.
– Ты каким-то слишком чувствительным стал, мой друг, – сказал он и хлопнул меня по спине. – Вот что случается с людьми, если они слишком много времени проводят во дворцах, мечтая о вавилонских принцессах.
Я покинул его и вышел наружу, где меня ждал Гафарн. Он уже сидел в седле и держал повод моего коня. Мы отъехали от конюшен.
– Тебе не по себе, принц?
– Почему это?
– Потому что ты соврал своему другу. И это видно по твоему лицу.
– Заткнись. Что тебе стало известно?
– Ничего, принц, – ответил он. – Кроме того, что ты сказал ему неправду и это, должно быть, тебя беспокоит.
– Замолчи.
– Врать друзьям неприятно, это я понимаю.
Я резко дернул повод и остановил коня.
– Я ведь могу тебя выпороть.
Но его это не остановило.
– Можешь, но легче тебе от этого не станет.
Я подтолкнул коня, и он прыгнул вперед. Гафарн был прав, как обычно, и это меня раздражало еще сильнее.
Через три дня после отъезда из Хатры мы достигли города Нисибиса, где взяли дополнительный провиант. Его, а также наши копья загрузили на мулов, которые будут сопровождать нас в походе. У каждого из нас был при себе меч, щит, лук и пятьдесят стрел в колчане. Доспехи мы не надели, кроме шлемов. В Нисибисе мы также взяли проводника, который утверждал, что знает всю Каппадокию как свои пять пальцев, хотя, если судить по его виду, следовало предположить, что он гораздо лучше знает городских шлюх. У него было угрюмое выражение лица, темные мечтательные глаза и прямые черные волосы. Сам он был грязен, небрит и одет в какие-то лохмотья.
– И что, разве можно ему верить? – просил я Бозана.
– Командующий гарнизоном уверяет, что он когда-то, еще юношей, был воином в войске Митридата[10] и сражался с римлянами в Каппадокии. Если это правда, он нам пригодится. Он утверждает, что знает, какими дорогами пользуются римляне, направляя свои товары в Понт. Все это вполне может быть правдой.
– А если нет? – спросил я.
Бозан пожал плечами:
– Тогда я лично перережу ему горло.
– Он может завести нас в западню.
– Послушай, Пакор, – ответил он. – Война – это всегда азартная игра. Ты никогда точно не знаешь, что делает враг, что вообще происходит по ту сторону холма. Но волков бояться – в лес не ходить, как говаривал мой старик-отец.
– А как он кончил?
– Армянский воин насадил его, бедолагу, на копье, напав из засады.
Меня продолжали терзать сомнения, но проводник все же мог говорить правду. Царь Митридат воевал с римлянами много лет. Римляне постепенно оттесняли его все дальше на север; он продолжал с ними сражаться, но римские легионы теперь уже стояли на самых границах его царства. Вполне возможно, этот человек и впрямь сражался в войске Митридата. Как бы то ни было, именно он повел нас из Нисибиса на север, в дикую, пустынную страну, какой являлась Каппадокия. Бесплодная, высохшая земля, которая на севере была ограничена отрогами причерноморских Понтийских гор, а на юге – хребтом Таурус. Мы пересекали овраги и расселины с крутыми склонами, проезжали по долинам, пересекаемым во всех направлениях ручьями, с удивлением смотрели на удивительные скальные образования, созданные ветрами и водами. Нам встречалось мало людей, и я уже начал думать, что вся эта территория необитаема, но тут наш проводник внезапно остановил коня. Я ехал рядом с Бозаном, когда он подскакал к нам.
– Нам нужно разбить здесь лагерь на ночь, – сказал проводник. – Рядом источник воды и место укромное. Вполне безопасное.
– А как насчет римлян? – спросил я.
– Римлян здесь нет, господин.
Он отъехал от нас, чтобы показать дозорным, где именно следовало разбить лагерь. Стоило признать, что выбранное им место и впрямь казалось подходящим: возле ручья с чистой водой и высоко в горах, откуда открывался превосходный вид на окружающие территории. Если бы на нас напали, здесь нашлось бы несколько путей отступления через горные проходы. Чтобы не выдать нашего присутствия, Бозан запретил разводить костры. Когда солнце зашло, температура упала, но, к счастью для нас, ветер, что дул весь день, стих. Мы с Гафарном накормили и напоили коней, прежде чем сели ужинать. Пока мы занимались конями, наш проводник подошел поближе и стал на нас смотреть. Его сопровождали двое стражей (видимо, Бозан ему тоже не доверял). Но проводника, казалось, ничуть не заботило подобное отношение. Он, несомненно, был рад получить первую часть платы за свои труды и спрятать золото в седельную сумку. Остальное он получит в конце пути.
– Вы, парфяне, очень любите своих лошадей, – улыбаясь, заметил он.
– Парфянин без коня – все равно что без правой руки, – ответил Гафарн. Я уставился на него, но он продолжал занимать проводника разговором.
– Мы делом заняты! – рявкнул я.
Проводник поклонился:
– Конечно, господин. Я вовсе не хотел вас отвлекать.
Я снял с коня седло и потник и положил их на землю. Гафарн наблюдал за мной.
– В чем дело? – спросил я.
– Он тебе не нравится?
– Я ему не доверяю. Есть разница.
– Почему? Потому что он одет не в богатые одежды?
– Нет. Потому что он взял у нас золото.
Гафарн рассмеялся.
– А почему бы и нет? Ему же нужно время от времени набивать желудок. Ведь он не живет в прекрасном дворце со множеством слуг, готовых выполнить любой его приказ.
– Он может точно так же брать золото и у римлян, об этом ты не подумал? Он может завести нас в ловушку.
– Или он может ненавидеть римлян и желать мести за то, что они убили всю его семью.
– Откуда ты это узнал? – спросил я.
– Я поговорил с ним. Тебе бы тоже стоило с ним как-нибудь побеседовать.
– У меня нет времени на бессмысленные сплетни. Пусть этим занимаются слуги.
– Тогда, значит, тебе неинтересно послушать про Мерв.
– А что такое с Мервом?
– Сожжен дотла, как говорят, – ответил он безразличным тоном, разглядывая ножны своего меча.
– Врешь!
Он обиделся:
– Зачем мне врать?
– Чтоб подразнить меня.
– Ну, это нетрудно проделать и другим способом, можешь мне поверить.
– Хватит! Рассказывай, что узнал!
– Когда мы были в Нисибисе, я от нечего делать потолковал с одним гонцом, и тот сообщил, что на этот город напала целая орда скифов и сожгла его. Помнишь, та старуха в Ктесифоне говорила что-то насчет сгоревшего города?
– Не помню, – соврал я.
– Ох ты! Но я все же думаю, что ты помнишь. И это наводит на некоторые мысли.
– Хватит, Гафарн. У меня уже уши болят.
– Да, мой господин, – ехидно улыбнувшись, сказал он.
Я едва сумел заснуть в ту ночь, все размышлял о том, что сообщил мне Гафарн. Нет, он наверняка ошибся. Да, конечно, города и военные посты на восточных границах империи постоянно подвергались нападениям, особенно степных кочевников с севера, но все же…
На следующий день проводник повел нас по широкой, заросшей травой равнине. Справа вдали виднелись покрытые снежными шапками горы. Потом мы въехали в небольшой лесок, где привязали мулов к деревьям и поставили вокруг них охрану, пока остальные воины проверяли коней, сбрую и оружие. Проводник, Бозан и я пешком выбрались на противоположную опушку леска, за которой открылась еще одна, менее широкая равнина, на другой стороне которой возвышалось невысокое скалистое плато. Через эту равнину вела грунтовая дорога. Солнце стояло уже в самой высокой точке небосклона, по которому плыли пышные белые облака. Воздух в леске был застойный и влажный; на лбу у меня выступил пот, его капли стекали по лицу. Бозан внимательно изучал лежащую впереди плоскую равнину.
– Ты уверен, что они пойдут именно этим путем? – спросил он.
– Да, мой господин, – ответил проводник. Его, как сообщил мне Гафарн, звали Бирд.
– Когда?
– Через два часа.
Бозан повернулся ко мне:
– Пакор, он говорит, что скоро здесь пройдет римский конвой, направляющийся в Понт. Я намерен их здесь остановить. Поскольку эта местность расположена далеко от зоны военных действий, у них наверняка будет лишь небольшой эскорт. Так что мы старательно ударим по ним, и они быстро уберутся назад. Грабить не будем.
– Хорошо, господин, – ответил я. При мысли о предстоящем бое у меня от возбуждения быстрее забилось сердце.
Мы вернулись к нашим людям – это заняло десять минут ходьбы через лесок из редко растущих тополей. Через него легко было проехать и верхом, но если мы переведем нашу конницу ближе к опушке, противник непременно нас заметит. Бозан разбил войско на группы по сотне воинов в каждой и оставил несколько человек в лагере присматривать за мулами, запасами продовольствия и запасными копьями. Я должен был возглавить одну такую группу, он – другую, а остальные три поведут в бой назначенные им командиры. Проводник остался в лагере. Он хотел тоже пойти в бой, но Бозан сказал «нет». Если он предатель, то придется сражаться с сотнями римлян, с пехотой и конницей, и эта мысль несколько охладила мой пыл. Я велел Гафарну тоже оставаться в лагере, хотя он желал следовать за мной. Он, конечно, слуга, но не менее хорошо подготовленный воин, чем я сам, особенно в стрельбе из лука, может, даже лучше меня, и неплохо владеет мечом, если возникнет такая необходимость. Несмотря на его протесты, я настоял на том, чтобы он остался в арьергарде. Мы в последний раз проверяли оружие, когда к Бозану подбежал дозорный с сообщением, что противник уже замечен.
Бозан дал команду всем садиться в седло, знаком указал мне следовать за собой, а сам вместе с проводником побежал к опушке. Через несколько минут я уже опустился на колени рядом с ними и пристально рассматривал равнину, в дальнем конце которой появились первые темные фигуры. Бозан, видимо, услышал, как тяжело я дышу.
– Успокойся, Пакор. У нас еще полно времени.
Минуты тянулись одна за другой, и фигуры в отдалении принимали все более узнаваемые формы. Впереди и по бокам колонны двигались конники, по моей оценке, около сотни, хотя их, по-видимому, было больше, и ехали они где-то сзади. Потом появилась фаланга пехоты с их обычными прямоугольными красными щитами, в стальных шлемах и кольчужных рубахах, хотя у некоторых щиты оказались круглыми, а копья длинными – это были вспомогательные части. Во главе воинства двигалась фигура в шлеме с поперечным гребнем, а рядом с ней легионер, несший квадратное знамя на длинном шесте. За ними следовали четырехколесные фургоны, запряженные парой быков каждый. Колонна продвигалась медленно, и люди и животные шагали лениво, неспешно. По моей прикидке, они должны были поравняться с нами минут через двадцать, может, меньше. Нам понадобилось вдвое меньше времени, чтобы вернуться к своему отряду, раздать приказы отдельным группам и переместиться обратно на опушку леска. Бирд остался с Гафарном и остальным резервом.
Я, Бозан и остальные командиры встали во главе своих отрядов; все они не сводили глаз с Бозана. Фланговый дозор римлян уже приблизился к нам; эти всадники даже не были дозорными, они просто ехали, соблюдая предписанное расстояние от фургонов. Бозан вынул стрелу из колчана и наложил ее оперенный конец на тетиву; остальные проделали то же самое. Каждый держал лук левой рукой, а тетиву натягивал правой. Сердце у меня билось, как молот, я ждал сигнала. Ждал, ждал, ждал. Тишина стояла оглушительная, ее нарушал лишь редкий всхрап лошади. Взгляд Бозана был прикован к неприятелю. И тут мы пошли в атаку.
Бозан издал клич и послал своего коня вперед; за ним бросились почти пять сотен конников. Часто первые две-три минуты могут решить все. Враг на время теряется, и даже отборные бойцы, самые подготовленные и опытные, не в состоянии мгновенно отреагировать. А эти воины не были похожи на отборных: там были и легионеры, и вспомогательные войска, растянутые в длинную колонну. Наши пять отрядов конных лучников налетели на их колонну со всех сторон, как волны, разбивающиеся о выступ земли. Пока мой конь мчался к арьергарду римской колонны, я заметил, как один из всадников поднялся с места, держа в руках копье. Я отпустил тетиву, стрела свистнула в воздухе и вонзилась ему в живот. Он упал назад, в свою повозку, и я галопом проскочил мимо. Конники, сопровождавшие колонну, были уже мертвы, проткнутые стрелами еще до того, как успели отреагировать на наше нападение.
Воздух наполнился криками, проклятьями и стонами боли, и тут моя группа достигла конца колонны, где тащились две перегруженные повозки. Кто-то из моих людей поразил стрелами быков, остальные стреляли по всадникам вспомогательных частей, которые прикрывали арьергард римлян. Кое-кто пытался выстроить стену из щитов, но поскольку те были круглыми, а не прямоугольными, мы легко поражали противников в незащищенные головы и торсы. Через несколько секунд их линия обороны оказалась прорвана. Я послал еще одну стрелу, и она вонзилась очередному воину в горло, отбросив его назад и швырнув на землю. Мы продолжали передвигаться вокруг их колонны, поскольку всадник на лошади представляет собой весьма крупную цель для стоящего неподвижно копейщика. Я наложил на тетиву следующую стрелу и развернул коня, чтобы снова атаковать вражескую колонну. Через несколько минут вся земля вокруг оказалась усеяна мертвыми и умирающими воинами и быками. Конницы противника видно не было, видимо, уцелевшие уже удрали.
Я снова развернул коня для следующей атаки и наложил на лук новую стрелу. Несколько вражеских лучников заняли позицию за повозкой в середине колонны и начали стрелять по нашим всадникам. Но их луки были не такими дальнобойными, как наши, так что выпущенные ими стрелы падали, не долетая. Я решил, что следует покончить с этой опасностью.
– За мной! – скомандовал я конникам позади меня.
Мы быстро промчались вдоль римской колонны, не обращая внимания на стрелы и копья противника, поскольку оставались вне их досягаемости. Римские лучники стреляли наобум и вразнобой, каждый старался поразить избранную им цель, вместо того чтобы всем стрелять целенаправленно и залпом. Я послал коня вперед, ускоряя ход, и приблизился к группе лучников. Я направлял коня инстинктивно, как диктовал мне опыт, накопленный годами непрестанных тренировок в седле и с луком в руках. Как только я поравнялся с этими лучниками, то резко повернул коня вправо, прочь от врага, и пустил в них стрелу. Следовавшие за мной конники проделали то же самое, и за какие-то секунды во врага полетела почти сотня стрел. Пока мы перестраивались, готовясь к новой атаке, я успел заметить лежащие на земле безжизненные тела, там, где наши стрелы нашли себе жертву. Как я прикинул, мы сразили примерно треть их воинов, может, даже больше.
Ко мне подъехал Бозан. Он был весь в поту, даже шлем с себя снял.
– Мы почти закончили. Оставь этих лучников. Они убегут при первой же возможности. А вот там, впереди, осталось еще с полсотни римлян, они прикрылись стеной щитов и с фронта, и сверху. Надо скорее с ними покончить, – с этими словами он умчался прочь.
Римляне заняли позицию на открытом месте, вдали от своих повозок и фургонов, передняя их линия сомкнула перед собой щиты, а те, что оказались внутри этого небольшого четырехугольника, подняли свои щиты над головами легионеров первой линии, прикрыв их от падающих сверху стрел. На поле боя воцарилось временное затишье; наши командиры скомандовали половине своих воинов спешиться и отдыхать. Остальные же перестроились в группы по пятьдесят всадников и рассредоточились вокруг римлян, но находились на безопасной дистанции – у противника имелись дротики, с которыми он хорошо умел управляться. Я тоже спешился, глотнул воды из меха и направился туда, где в одиночестве стоял Бозан, изучая римский боевой порядок. Его покрытое шрамами лицо было нахмурено.
– Придется, наверное, бросить этих ублюдков, – он сплюнул на землю. – Их не сдвинуть с места, а я не желаю тут слишком долго болтаться.
Бозан любил битву, но сейчас он являлся еще и командиром и осознавал, что не имеет смысла тратить время и жизни наших воинов на столь незначительный отряд неприятеля. Но я все же понимал, что сам факт того, что враг устоял после нашей атаки и сохранил отличный боевой порядок, тем самым бросив нам вызов, должно быть, здорово его бесил. Позади нас в небо поднимались столбы дыма – это горели фургоны со всем своим содержимым, кроме провианта, который мы забрали себе. Несколько наших воинов, вооруженных кинжалами, добивали раненых неприятелей, избавляя их от страданий. Бозан отправил полсотни всадников на поиски и уничтожение тех врагов, кто успел убежать.
– Ты потребовал, чтоб они сдались, мой господин? – спросил я.
– Конечно. Они отвергли мое предложение. Наглые уроды. Ладно, это не имеет значения. Мы нанесли им кое-какой урон, а к ночи будем уже далеко отсюда.
– Но я хотел бы еще кое-что здесь попробовать, – сказал я.
– Я не хочу терять людей и коней только для того, чтоб что-то кому-то доказать.
– То, что я задумал, не будет нам стоить ровным счетом ничего.
Он посмотрел на меня, потом бросил взгляд на римлян. И кивнул.
– Ну, хорошо, я дам тебе шанс. Только чтоб не впустую!..
Я приказал десятку спешившихся воинов отрезать постромки пары мертвых быков, которыми те все еще были привязаны к одному из фургонов. Их мертвые тела оттащили в сторону, а сами повозки передвинули к римскому построению, остановив в двухстах футах от него. Потом собрали брошенные неприятелем щиты, обломки копий и другие деревянные предметы, какие только попались под руки, сложили все это на передки повозок и подожгли. Вскоре они довольно сильно разгорелись. Теперь нам предстояло действовать наперегонки со временем.
– Давай, навались! – скомандовал я, и мы вдесятером ухватили заднюю часть повозки и изо всех сил начали толкать ее вперед. Собравшиеся вокруг всадники взяли луки на изготовку. У меня от усилий ломило ноги, но я продолжал толкать горящую повозку вперед. Мы были уже менее чем в сотне шагов от римлян, и повозка все набирала скорость. Она уже вся яростно пылала, жар обжигал мне лицо. Впереди я увидел, как римляне сломали строй, раздались в стороны, стараясь избежать стремительно надвигающегося на них огня. Некоторые легионеры подняли свои дротики, готовые метнуть их в нас. Некоторые успели это проделать, и двое наших воинов, толкавших повозку, упали, пронзенные ими.
– Назад! – заорал я.
Мы отпустили повозку, она проехала с грохотом немного вперед и остановилась. Римляне, осознав, что на них все же не налетит горящая повозка и не сокрушит их всех, попытались восстановить свой боевой порядок, но было уже поздно. Наши лучники возобновили стрельбу, и в воздухе снова засвистели стрелы. Они поражали врагов в грудь, в руки, ноги и лица. Стальные наконечники вонзались в плоть и дробили кости; в воздухе повисли вопли и вскрики боли. Римский боевой порядок распался. Наши всадники уже сновали между легионерами, вовсю работая клинками. Некоторые римляне еще сопротивлялись, рубили мечами лошадей, тыкали в них дротиками, сбрасывали всадников с седла и убивали их. Но за каждого из наших убитых мы уничтожали четверых или пятерых римлян. Их группа все уменьшалась, пока не осталась всего горсточка. Я вдруг заметил того легионера в шлеме с поперечным гребнем, он был еще жив. Он тоже увидел меня, когда я обнажил меч и прикрыл левый бок щитом. Он стремительно бросился вперед, сжимая короткий меч в правой руке. Это явно был какой-то их начальник, и мне хотелось убить его, окончательно закрепив нашу победу.
Я был полностью уверен в себе. Мы столкнулись с ним и одновременно нанесли удары мечами. Тут моя уверенность начала таять, я понял, что это схватка не на жизнь, а на смерть с очень опытным воином. Он мрачно смотрел на меня из-под своего до блеска начищенного шлема. Я навалился на него, ударил щитом о его щит и попытался рубануть мечом по голове, разбить ему шлем, но он опередил меня и парировал мой удар мечом, а затем сам сделал выпад, целясь в шею. Меня спасли только рефлексы, я инстинктивно отпрыгнул назад, избегая его клинка. Он атаковал меня снова и снова, заставляя отступать и расщепляя мой щит тяжелыми ударами меча. Он действовал с поразительной быстротой, стараясь нанести смертельный удар мечом. Я перехватил один удар перекрестьем гарды своего меча и попытался достать его шею кончиком острия, изо всех сил нажимая на рукоять, но в этом состязании он оказался сильнее и отжал мою руку с мечом вниз. И пока наши мечи оставались скрещенными, он вдруг ударил меня краем щита в щеку. Череп мне пронзила острая боль, а он отскочил назад и попытался обойти меня сбоку. Я-то считал себя сильным, но этот воин обладал поистине сверхчеловеческой силой. Я уже весь взмок от пота и тяжело дышал. А он снова двинулся на меня.
Должно быть, он уже понял, что все равно обречен, и поэтому старался подороже продать свою жизнь. Он издал боевой клич и снова атаковал, нанеся серию рубящих ударов. Я парировал их, как только мог, но один удар распорол мне правый локоть, прежде чем я успел отдернуть руку, и ее тут же залило кровью. Я кинулся на него, вложив в этот бросок весь свой вес, но это было все равно что кидаться на скалу. Он остановил мою атаку, а потом попытался распороть мне живот сильным выпадом снизу. Правда, я в последний момент успел парировать этот удар щитом. Но тут я зацепился ногой за его ногу, а он крякнул и сильным толчком бросил меня через бедро, отчего я с грохотом свалился на землю. Мне пришел конец, я понял это, видя, как он заносит свой меч, чтоб нанести последний удар. Но в этот момент послышались какие-то свистящие звуки, и я увидел, как ему в бок впились две стрелы. Он застонал, пошатнулся, но остался на ногах. В это невозможно было поверить: он что, бог?! Его поразила еще одна стрела, потом еще одна и еще. И в конце концов – а это время показалось мне вечностью – он зашатался и рухнул боком на землю.
Я был весь в крови и дрожал, но сумел подняться на ноги. Он был мертв, а я жив. Во рту пересохло, и я крикнул, чтобы мне принесли воды. Подбежал какой-то воин и сунул мне мех с водой. Я поднял меч, салютуя лучникам, которые спасли меня от верной гибели. И тут увидел Бозана, который шел ко мне, нахмуренный и мрачный, как грозовая туча.
– Ты, безмозглый идиот! В следующий раз, когда тебе вздумается строить из себя героя, выступай под командой кого-нибудь другого!
– Прости, господин?
Он встал прямо передо мной и кивнул на мертвого римлянина, лежащего у моих ног.
– Ты хоть понимаешь, кто это?
– Римлянин, – немного самодовольно ответил я.
Бозан ухватил меня за волосы и заставил нагнуться и поглядеть на мертвого римлянина.
– Ты, нахальное отродье! Это римский центурион, мой мальчик! А они – самые лучшие воины в мире! Так что тебе еще расти и расти, набираться опыта, если хочешь победить такого в бою, лицом к лицу. Ты уж лучше из лука стреляй. Я взял тебя с собой вовсе не для того, чтоб ты тут разыгрывал из себя бога и героя. Сперва подрасти, Пакор. Это война, а не детские забавы, – он отпустил мои волосы. – Зови слуг, пусть перевяжут тебе руку.
Я опустил голову, сгорая от стыда. Я ужасно себя ощущал, но понимал, что Бозан прав. Если бы не те лучники, я бы уже был мертв. Я злился на себя, но решил, что никогда больше не допущу подобной ошибки.
Мы сложили погребальный костер для наших погибших, а мертвых римлян оставили гнить в поле. Бозан стремился как можно скорее убраться отсюда, так что когда солнце опустилось к западному горизонту, мы уже быстро продвигались на восток. Проводник три часа вел нас извилистыми тропами через горную местность, через усыпанные камнями равнины и в итоге вывел к странным, похожим на высокие тонкие башни скальным образованиям, напоминающим конусы, увенчанные шапками. Было уже темно, когда мы разбили лагерь в небольшой долине посреди этих странных скал. Бозан разрешил развести костры, поскольку ночь выдалась холодная, расставил сторожевые посты на расстоянии полумили в каждом направлении, хотя Бирд уверял его, что поблизости нет никаких населенных пунктов.
Поев горячего – это оказался мясной суп с овощами, который мы захватили у римлян и который, должен признаться, показался мне чрезвычайно вкусным, – мы с Гафарном занялись моей рукой. Он стянул рану и начал ее зашивать. Боль оказалась вполне переносимой, гораздо хуже обстояло дело с его едкими комментариями, которые я вынужден был выслушивать и терпеть.
– Как я слыхал, этот римлянин чуть тебя не убил, а?
– Ты слыхал?
– Я просто не могу себе представить, какое будет лицо у твоей матери, когда твой труп привезут в Хатру. Бедная женщина!
– Ты зашивай давай, – сказал я, кривясь от боли, когда он снова всадил иглу мне в кожу.
– И твои бедные сестрички, как же они будут рыдать на твоих похоронах!
– Ты мог бы заметить, Гафарн, что я еще не совсем мертвый.
Он затянул последний узелок и откусил нитку.
– Ага, пока еще не мертвый.
Мы провели в этом лагере несколько дней, занимаясь своими ранами, чиня и затачивая оружие и обихаживая лошадей. Невдалеке было небольшое озеро, и мы воспользовались возможностью помыться в его ледяной воде. На третий день Бозан созвал всех командиров на совещание. Мы собрались под полотняным навесом, установленным возле скального отрога. Бирд, наш проводник, тоже был здесь и выглядел все таким же потрепанным и не достойным никакого доверия, как прежде. Бозан пребывал в хорошем настроении, явно довольный тем, что сообщил ему проводник. Мы уселись кружком напротив него, и Бозан сообщил нам свой план дальнейших действий.
– Мы неплохо начали, – заявил он. – Наш проводник, – он кивнул в сторону Бирда, – говорит, что к северу отсюда расположен город, именуемый Себастия, и там стоит римский гарнизон. Это в двух днях пути отсюда. Это и есть наша следующая цель. Бирд уверяет, что римляне построили там лагерь с деревянными стенами, а значит, он будет отлично гореть.
– Сколько у них войска? – спросил я.
– Не больше сотни воинов, – сказал Бирд, улыбаясь и кивая мне. – Легкая добыча.
– Мы не можем атаковать укрепленный лагерь, – заметил один из командиров.
– Я в курсе, – ответил Бозан. – Но они не знают о нас, так что нам поможет внезапность.
– Они могут уже знать, что в окрестностях появился неприятель, особенно после нашего нападения на их конвой, – озабоченно заметил я. – И вполне могут выслать дозоры.
Бирд пожал плечами, словно его это совсем не трогало. Бозан заметил это.
– Мы заранее все там разведаем, все окрестности, – сказал он. – Если окажется, что они не настороже, мы их атакуем, перебьем как можно больше и сожжем лагерь. И быстренько оттуда уберемся. Еще вопросы есть?
Ответом ему было молчание.
– Вот и хорошо, – сказал Бозан. – Выступаем через два дня.
Наш налет прошел успешно. Мы вдвоем с Бозаном выехали вперед на разведку за день до нападения. Гарнизон города, как оказалось, состоял не из римлян, а из местных рекрутов, и дисциплина у них была скверная. Часовые стояли у ворот лагеря, нахохлившись и сгорбившись, а тех, кто дежурил на сторожевых башнях, казалось, больше интересовали местные сплетни, а не наблюдение за окрестностями. Так что мы могли бы прямо сейчас войти в лагерь через ворота; на самом деле именно это мы и проделали, когда ринулись в атаку, – ворвались галопом в огороженное частоколом пространство, поражая стрелами любого, кто оказывался на пути. Лагерь располагался рядом с городом, и мы напали на него с севера, но город трогать не стали. Через несколько минут лагерь уже был охвачен огнем, все его деревянные строения ярко пылали. Земля была усыпана мертвыми телами. Наши потери: десять убитых и восемь раненых.
В течение двух следующих недель мы произвели налеты еще на несколько римских застав и аванпостов. Их гарнизоны по большей части состояли из местных вспомогательных войск. На второй неделе мы имели столкновение с отрядом римской конницы, явно посланным на поиски нас. Их оказалось около двух сотен, все в кольчужной броне, с красными щитами, копьями и мечами. Выглядели они впечатляюще, и когда выстроились на широкой, поросшей травой равнине, сторонний наблюдатель мог бы решить, что сейчас они нас всех вырежут. Мы дали им бой, выстроившись в три длинные колонны, охватывающие их с флангов. Они опустили копья и двинулись в атаку; мы сделали то же самое. Бозан находился в центре нашей передовой линии, а я на правом фланге. У нас не было копий, а щиты мы закрепили за спиной, чтобы те защищали от ударов мечом сзади. Римляне ускорили шаг, а мы натянули луки. Передовые шеренги уже почти сошлись, и римляне перешли в кентер, легкий галоп. Я пустил коня карьером и развернулся вправо, направляясь за фланг римлян. Наши конники на левом фланге проделали то же самое, а центр раздался в стороны, влево и вправо. В итоге римляне атаковали пустое место, а наши воины тем временем перестроились в две группы, охватывая противника с флангов. Римский конник в самом конце их линии попытался повернуть своего коня, чтобы встретить меня лицом к лицу, когда я окажусь рядом, но я спустил тетиву, и стрела вонзилась ему в грудь. Воин, скакавший позади меня, выпустил стрелу следом, то же самое проделали и остальные, мчась вдоль шеренги римлян. А я уже резко развернул коня, потом взял левее и оказался позади строя римлян. Наши конники на противоположном фланге проделали тот же маневр. Я наложил на тетиву новую стрелу и поразил римского воина, остановившего коня, в спину. Он упал на землю, мертвый. Мы продолжили атаку, промчались мимо их флангов и вскоре оказались у них в тылу, пуская стрелы во врага, совершенно сбитого с толку нашей тактикой. Некоторые римляне первого эшелона продолжали двигаться вперед и атаковать неизвестно кого, а второй их эшелон остановился и попытался развернуться лицом к нам. Но было поздно: мы успели перебить половину их состава и уже уносились прочь. Оставшиеся в живых попробовали броситься следом, но атаковать оказалось уже некого. Мы просто снова собрались у них на флангах и промчались мимо. А между тем их первый эшелон наконец остановился и развернулся, как раз вовремя, чтобы подставиться под наши стрелы, когда мы вломились в широкий разрыв между первой и второй линией. Я выпустил стрелу в знаменосца; у него на лице появилось удивление, когда наконечник стрелы проткнул ему шею; я приготовил новую стрелу и развернулся в седле, нависнув над крупом коня, и, проносясь мимо еще одного римлянина, всадил стрелу ему в спину.
Уже в начале боя мы превосходили римлян числом, а сейчас тучи наших стрел еще сильнее уменьшили их количество. Уцелевшие решили, что с них хватит. Небольшими группами они пустились карьером прочь с поля боя. Бозан остановился, поднял меч и закричал:
– Оставьте их, пусть бегут! Все ко мне!
Боевые рога протрубили отбой и общий сбор.
Я был возбужден и страшно доволен. Я впервые бился с римской конницей, и мы одержали легкую победу. И это были не местные вспомогательные войска, а настоящие сыны Рима, но мы превзошли их и одолели. Итак, мы одерживали здесь одну победу за другой, и я уже начинал верить, что и впрямь становлюсь достойным сыном Парфии. Я чувствовал себя совершенно непобедимым; возможно, старая ведьма при дворе Синтарука оказалась права. И я все еще мечтал о славе, когда на нас обрушилась беда.
В победном упоении, когда кровопролитие закончилось, те, кто остался в живых, обычно испытывают огромное облегчение, что все еще живы. Одни начинают плакать, других сотрясает дрожь, некоторые падают на колени и возносят благодарственные молитвы тем богам, коим поклоняются. Я же всегда чувствую себя так, словно избавился от тяжеленной ноши, хотя руки и ноги еще некоторое время неудержимо дрожат. Но при воспоминании о бое и победе даже самые лучшие воины расслабляются и перестают держаться настороже. Так оно и произошло, когда остатки римской конницы бежали, спасая свою жизнь. Бозана сразил уцелевший враг. Я не видел, как это произошло, но потом мне рассказали, что вражеский конник, ранее выбитый из седла и, видимо, потерявший сознание, вдруг очнулся и метнул в него копье, глубоко вонзив наконечник ему в грудь. Бозан, еще державший меч в руке, успел одним ударом перерубить древко копья, а римлянина между тем изрубили на куски командиры, собравшиеся вокруг своего военачальника. Но черное дело было сделано. Бозан еще сидел в седле, потом упал лицом вперед и сполз на землю. Он умер еще до того, как его голова коснулась травы.
О смерти Бозана я узнал лишь тогда, когда ко мне подскакал один из воинов и поманил за собой, требуя поторопиться. Когда я прибыл на место, вокруг погибшего уже собралась толпа. Я спрыгнул с седла и подошел к телу. Опустился на колени перед безжизненным телом и, не веря своим глазам, уставился на человека, ставшего мне вторым отцом. Это Бозан научил меня владеть мечом, стрелять из лука и сражаться верхом. Это его голос подзадоривал меня, хвалил, насмехался надо мной, угрожал и бранил с тех пор, как я был еще мальчишкой. И теперь – вот он, лежит мертвый. Рядом появился Гафарн, осмотрел тело Бозана и заплакал без всякого стыда. Он никогда не скрывал своих чувств. Да и зачем ему это? Он же слуга, раб. Но в следующие несколько минут я бы с радостью поменялся с ним местами, а пока изо всех сил старался унять поток слез, готовых вылиться из глаз. Я вытер глаза, чувствуя, что все взгляды сейчас направлены на меня, равно как и на тело Бозана. Я поднялся. Ноги дрожали, а когда я заговорил, голос тоже не слушался.
– Мы предадим тело огню прямо здесь, а оружие и доспехи врагов сложим в его честь на погребальный костер. Действуйте!
Командиры и воины разошлись, чтобы собрать топлива для погребального костра, оставив нас с Гафарном. Он уже не плакал, только тихо всхлипывал.
– Чего это ты разнылся? – резко спросил я.
– Я плачу за нас обоих, так что можешь не реветь. Хотя и понимаю, какая это для тебя потеря.
Я отвернулся в сторону, и по щекам потекли слезы. Он был совершенно прав. Я сейчас жутко ненавидел римлян и уже придумывал, что сделаю с ними. Я страстно желал отомстить за Бозана, тысячу раз отомстить. Я поставил стражу у его тела и приказал раздеть всех мертвых римлян догола и отрубить им головы. Обезглавленные тела были свалены в кучу на краю поля, где происходил бой, – пусть воронам будет чем поживиться. Одну сотню воинов я отрядил готовить погребальный костер, приказав обыскать все окрестности в поисках всего деревянного, что только может для этого пригодиться. Через два часа была воздвигнута целая пирамида из сучьев и веток высотой в два человеческих роста. По ее бокам сложили римские щиты, а сверху навалили их туники и плащи. После чего тело Бозана подняли на эту кучу и уложили там. У его ног сложили римские знамена, которые мы захватили в бою, меч положили прямо на тело, так что головка рукояти упиралась ему в подбородок, а острие было обращено к ногам.
Когда солнце начало опускаться к западу, мы собрались перед костром, чтобы проститься с погибшим. Когда мне вручили горящий факел, все опустились на колени в знак уважения. Я поджег дрова в основании костра, пламя разгорелось, дерево затрещало и начало стрелять искрами, а огонь поднимался все выше и выше, постепенно охватывая всю пирамиду и исходя жаром. Потом вся куча превратилась в шипящий и ревущий красно-желтый огненный шар, окончательно поглотив тело Бозана, и его дух вознесся в небеса, где он воссядет по правую руку от Шамаша.
Мы бодрствовали всю ночь, пока костер не превратился в кучку золы и пепла. А утром, озябший и с красными от бессонницы глазами, я приказал насадить отрубленные головы врагов на захваченные копья, которые затем вбили в землю. Эти древки с насаженными на них злобно оскаленными головами были установлены вокруг остатков погребального костра, чтоб они отдавали честь своему победителю. После чего мы покинули равнину с оставшимися на ней мертвецами, молча ведя своих коней в поводу. Впереди шагал Бирд. Все время нашего ночного бдения он сохранял почтительное молчание. Но сейчас наконец заговорил, шагая рядом со мной во главе нашей колонны.
– Мы идем в безопасное место, господин. Никаких римлян поблизости. Что теперь? Возвращаемся в Парфию?
Я тащился дальше, совершенно безразличный к тому, куда мы направляемся. И все перебирал в уме подробности гибели Бозана и думал о том, как его смерть воспримет отец. Будет винить меня за смерть своего друга? А разве я виноват? Ответа я не находил. И, конечно, не обращал никакого внимания на проводника, чей веселый вид уже начинал меня раздражать.
– Что ты сказал?
– Я знаю безопасное место, господин. Там нет римлян.
Гафарн шагал позади меня, и я чувствовал его взгляд на своем затылке.
– Он желает знать, не следует ли нам возвращаться в Парфию, мой господин.
– Я еще не решил.
– Разве мы не все сделали, что приказал твой отец?
– А что, разве все сделали? – ответил я, тоже вопросом. – К тому же ты слуга, а не стратег.
Гафарн ничего на это не сказал, и мы продолжили путь в молчании. По правде сказать, я и сам не знал, что теперь предпринять. Мысль о том, чтобы убраться обратно в Хатру, меня ничуть не привлекала. Но что еще я мог сейчас сделать?
На ночь мы разбили лагерь в пустынном овраге, усыпанном камнями и щебенкой, где было мало растительности. Я сидел у небольшого костра, вокруг сгущалась темнота. Настроение у всех было такое же, как у меня, – подавленное. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, так что я отослал Гафарна, чтобы побыть в одиночестве. Становилось холоднее, а я все сидел, сгорбившись, на земле, завернувшись в плащ и нахлобучив на голову войлочную шапку. И не заметил, как ко мне подошел Бирд и сел рядом. Я не обернулся к нему, надеясь, что он уйдет. Я мог бы приказать ему убраться, но мне не хотелось ни с кем разговаривать. Он довольно долго не произносил ни слова, а потом сказал только одно:
– Кесария.
– Что?
– Кесария, мой господин.
Я громко вздохнул.
– Я что, должен с одного слова уразуметь, что ты имеешь в виду?
– Если ты хочешь отомстить за смерть своего друга и начальника, мой господин, Кесария дает тебе такую возможность. Небольшой город, стен нет, маленький гарнизон. Много римлян – по большей части торговцы и их семьи. Отлично будет гореть.
Я обернулся к нему, уже заинтересованный.
– Продолжай.
Он рассказал мне, что Кесария была торговым центром еще до того, как римляне завоевали Каппадокию, но после этого они изгнали из города многих местных жителей, а вместо них поселили там своих. Но город все равно процветает и, по словам Бирда, являет собой созревший фрукт, который только и ждет, чтобы его сорвали.
– Откуда ты знаешь, что там нет гарнизона?
– Я не совсем уверен, мой господин, но все легионы ушли на север, они воюют с Митридатом в Понте.
Это, насколько я знал, было правдой. Доблестный Митридат противостоял всей мощи Рима, сражаясь за свободу своего народа. Да и мы во время похода встретили совсем немного легионеров.
– Кесария далеко отсюда?
– Три дня пути верхом, господин.
– Откуда ты так хорошо знаешь этот город?
Выражение его лица вдруг резко поменялось, стало крайне печальным.
– Я жил там когда-то, мой господин. До того, как туда пришли римляне.
Бирд отвернулся, уставился в огонь и замолчал. Через некоторое время он поднялся на ноги и ушел. Я раздумывал над тем, что он мне сообщил. Желание отомстить было слишком сильным. И я принял решение: мы нападем на Кесарию и тем самым принесем по-настоящему достойную жертву в честь Бозана.
Мы пробыли в этом лагере два дня. Насколько можно было судить, боевой дух воинов нашего отряда по-прежнему оставался высок, несмотря на гибель Бозана. Вечером, перед выступлением к Кесарии, я собрал командиров. Они расселись на земле вокруг костра, их вид выражал полную уверенность в себе.
– Завтра выступаем к Кесарии. Бирд говорит, что там нет ни стен, ни гарнизона. Тем не менее совершаем быстрый налет, наносим как можно больший ущерб, а затем как можно скорее убираемся оттуда.
– И после этого возвращаемся в Хатру, господин? – спросил один из командиров сотни.
– Да, – ответил я. – После того как сожжем Кесарию до основания, будем считать, что отомстили за Бозана и выполнили все данные нам приказы.
Кажется, им это понравилось, а я был рад, что они теперь вроде как воспринимают меня в качестве своего военачальника. Я же был сыном их царя, и они шли за мной из уважения к этому и отнюдь не завидовали мне. Во всяком случае, я на это надеялся.
Мы покинули эту местность сразу после рассвета. Четыре сотни всадников, запасные кони и грузовые мулы двинулись в путь по голой, бесплодной земле. Каппадокия соответствовала нашему настроению – скалистая, исхлестанная ветрами, пустая страна. Отдельные горы и целые плато, изредка встречавшиеся рощи и поросшие травой равнины казались бесконечными. Бирд сказал мне, что из соображений безопасности старается вести нас, минуя города, а также сообщил, что многие живут здесь в пещерах, вырубленных в скалах, и влачат при этом жалкое существование.
– И Рим все равно хочет захватить эти земли?
Он пожал плечами:
– Рим хочет захватить все земли, господин.
Через три дня мы достигли цели – Кесарии. Я осмотрел город с высоты близлежащего холма. Кесария располагалась в центре широкой равнины, опоясанной цепью невысоких холмов. Через нее с юга на север тянулась единственная дорога, она шла параллельно неширокой реке, которая также протекала через город. Нам негде было укрыться на подходе к городу, а предстояло пройти по крайней мере милю по открытой местности, прежде чем мы достигли бы самого города. По дороге в обе стороны двигались какие-то точки – повозки, запряженные мулами, телеги, пешеходы, занятые повседневными делами. Я не заметил никаких войск, никакого лагеря, никаких стен или смотровых башен. Бирд находился рядом со мной, лежал на земле и разглядывал город. День был солнечный, с севера дул свежий ветерок.
– Ты оказался прав, я не вижу здесь войск.
– Да, ни одного воина, мой господин.
Мы произвели последнюю проверку – оружие, седла, сбруя, кони, – прежде чем начать атаку на город. Тактика был простая: мы пойдем одной длинной колонной, промчимся через город галопом, пуская зажигательные стрелы. Это требовало остановки перед тем, как мы на них нападем, поскольку на древки стрел, прямо под наконечниками, были накручены тряпки, пропитанные смолой. Их предстояло поджечь, прежде чем ими стрелять. У каждого из нас было только по одной такой стреле, поскольку едва лишь некоторые здания загорятся, пламя тут же перекинется на другие дома. Мы двинулись через равнину рысью, пока не оказались в пяти сотнях шагов от окраин города. Как только мы остановились, я услышал крики и вопли, доносимые до нас ветром. Нас заметили. Воины спешились и запалили факелы, а потом двинулись от всадника к всаднику, зажигая им стрелы. Я бросил взгляд на Бирда, который с каменным лицом сидел в седле; рядом с ним находился Гафарн. Я наложил стрелу на лук, крикнул во всю силу: «За Бозана!» – и послал коня вперед. Мои воины заорали и последовали за мной. И менее чем через минуту мы уже стремительно неслись по улицам Кесарии. Мужчины, женщины, дети разбегались перед нами, а мы пускали зажигательные стрелы. Вскоре многие дома уже пылали, огонь от наших зажженных стрел перекидывался на сухое дерево и прочие горючие материалы. Я сунул лук в кожаный саадак, притороченный к седлу, и вытащил меч. И тут на меня наскочил вооруженный вилами мужчина с вытаращенными глазами. Мой меч со всей силой опустился ему на голову и отсек пол-лица. Пожар все разгорался, и население, уже забыв про скачущих по улицам всадников, стало пытаться спасти себя и свои семьи от пылающего ада, охватившего их город.
А мои люди совершенно вышли из-под контроля. Никакой дисциплины уже не осталось, они резали и рубили всякого, кто пытался оказать сопротивление, убивали и тех, кто просто попался им на дороге. Кони топтали визжащих женщин и детей, а я с ужасом смотрел на мужчину в горящей на спине одежде, который выскочил из дома, прижимая к груди маленького ребенка. Пламя вздымалось все выше, воздух наполнила вонь горящей плоти, застревая у меня в ноздрях. Ко мне подъехал Гафарн и остановился рядом.
– Это уже бессмысленная бойня, принц. Ты должен это остановить.
Я уставился на него, не зная, что сказать. Позади меня с грохотом рухнул многоэтажный дом, и это испугало моего коня. Он рывком встал на дыбы и чуть не сбросил меня на землю.
– Принц! – выкрикнул Гафарн.
Но было уже поздно. Всех наших воинов захватила жажда крови, и теперь мы несли Кесарии лишь смерть и разрушение. Мы рассыпались по всему городу, и уже никто не мог остановить этот кошмар, а местные жители пребывали в ужасе и замешательстве. Гафарн понял это по выражению моего лица, он плюнул на землю передо мной и отъехал. Убийства продолжались, кажется, целую вечность, но потом вдруг прекратились. По очень простой причине: убивать больше было некого. Те, что могли убежать, убежали, но многие были убиты или погибли в огне. Жар на некоторых улицах стоял такой сильный, что по ним невозможно было проехать, к тому же многие кони отказывались даже приближаться к горящим домам. Я в конце концов нашел пару командиров, и мы группой двинулись по главной улице, проходившей через центр города, выкрикивая: «Общий сбор! Общий сбор!», чтобы собрать всех своих конников. Отовсюду начали появляться группы конных с перепачканными сажей лицами, на конях, покрытых пеной. Они выстраивались в шеренгу позади нас. Я велел им собраться на равнине, откуда мы начали свое нападение, и ждать дальнейших приказаний.
Потребовалось много времени, чтобы собрать всех. К этому моменту вспышка кровожадности уже угасла, вымотанные всадники спешивались и ложились на землю рядом со своими точно так же измотанными конями. Все жадно пили воду из мехов, а командиры ходили между ними, подсчитывая тех, кто не вернулся. Через полчаса они явились ко мне с рапортом. Мы потеряли двадцать человек убитыми, и тридцать было ранено. В бою погибло более пятидесяти лошадей, а еще двадцать следовало немедленно избавить от страданий. Приближался вечер, и город уже представлял собой огромный, светящийся красным шар. Нам пришлось увести коней подальше от этого ужаса. Город Кесария перестал существовать.
Я не ощущал никакого подъема духа или радости, не чувствовал себя победителем. Все, что мы проделали, было лишь нападением на беззащитный город и резней его обитателей. Угрюмый Бирд вел нас на юг, в сторону Киликии, страны, лежащей за южной границей Каппадокии, откуда мы могли, сократив путь, двинуться на восток, затем к северу от города Антиохия, а затем домой, в Хатру. Он все время почти ни с кем не разговаривал. Он привел нас в город, в котором жил до того, как Каппадокию захватили римляне, и в награду стал свидетелем его разрушения. Он, должно быть, теперь ненавидит нас еще сильнее, чем римлян, подумалось мне. Но, по крайней мере, у моих людей здорово поднялось настроение в ожидании возвращения домой, к семьям. Гафарн, как я заметил, должным образом выполнял все свои обязанности, но в разговоры со мной не вступал и вообще все время отводил взгляд. Несомненно, он все еще болезненно переживал все то, что ему довелось видеть в Кесарии. Ничего, это у него пройдет. Мне самому стало легче, когда мы повернули на юг. Смерть Бозана, конечно, стала для меня ударом, но, как я рассуждал, он был воин, а воинов на войне убивают. Однако мы разгромили отряд римской конницы и с боями прошли всю Каппадокию. И возвращались в Хатру победителями, рассчитывая, что Рим теперь подумает дважды, прежде чем вторгаться в парфянские земли, поскольку такая акция непременно вызовет мощный ответный удар. Мне ни разу не пришло в голову, что римская конница, которую мы разгромили, была лишь одним из отрядов, посланных на наши поиски. Так что для нас оказалось крайне неприятным сюрпризом, когда на киликийской границе мы столкнулись с римским легионом и конницей.