Париж в кармане. 1. Игра случая (Лариса Соболева, 2015)

Россия, 2 cентября, вечер

Марк Ставров захлопнул дверцу «Форда», заложил руки в карманы брюк и недовольно покосился на охранников. Те, подняв капот, с детской увлеченностью разглядывали внутренности автомобиля. Иногда из-под капота выпрыгивал луч фонарика, а телохранители выпрямлялись и вполголоса переговаривались. Вечер выдался настолько тихий, безветренный, что все звуки вокруг слышались отчетливо. Потому Марк и уловил рев мотоцикла еще издали, отчего нервы натянулись. Вскоре мимо промчался мотоцикл, остановился неподалеку, мотоциклист вбежал в продуктовый магазин. Марк почувствовал облегчение и нетерпеливо спросил:

– Ну что там?

– Кажется, все в норме, – ответил Кеша, не высовывая головы из-под капота. – Свечи надо проверить. Леха, дай-ка перчатки.

Леха обошел машину, открыл багажник. Оба телохранителя умеют многое. Леха по собственной инициативе выполняет обязанности водителя, Кеша ремонтирует транспорт и бытовую технику, экономя боссу деньги. Марк не скупится, оплачивает их работу с лихвой, потому что знает: скупость, бывает, стоит жизни, тогда все сокровища мира уже не понадобятся. Ставров доверяет им, как себе, сейчас ведь мало найдется людей, которым можно доверять, а ему повезло.

– Надолго? – спросил он.

– Быстрее, чем есть, не будет, – сказал Леха неестественно тонким голосом, шествуя к Кеше с вязаными перчатками в руках. Из-за высокого тембра многие ошибочно принимают его за голубого, а Леха мужик во всех смыслах, кроме голоса. Он отдал перчатки Кеше и бросил Ставрову: – Вон бар, зайди выпей, а не стой у нас над душой.

Марк повернулся. Напротив мигала неоновая надпись: «…ар ор». Усмехнувшись про себя светившейся нелепости, Марк побрел на огонек. У входа задержался и поднял голову. Оказалось, что бар называется «Бор», просто начальные буквы слов не загорелись. Внезапно на плечо легла тяжелая рука, а хриплый голос произнес:

– Вот я тебя и поймал!

Грудь обожгло кипятком, затем кипяток распространился по рукам и ногам, пульсировал в висках, но, не найдя выхода, вернулся назад к сердцу. Ставров не потерял способности мыслить, а мысли проносились одна страшней другой: «Все. Конец. Так глупо». Тяжелую руку и хриплый голос Марк мгновенно связал с выстрелом в начале мая и со всеми последующими событиями. Сейчас он ждал второго выстрела, которого тогда, в мае, так и не услышал, однако понимал, что когда-нибудь это случится. Единственное, чего хотел в данную минуту, так это посмотреть в лицо человеку, который его убьет…

Париж, этот же сентябрьский вечер

Мелкие пузырьки дешевого вина, прилипшие к внутренним стенкам стакана, ловили электрический свет, придавая рубиновому цвету искристость. Выпив половину красной кислятины, Володька поморщился, но потом с приятным ощущением усталости откинулся на подушку.

Через открытое окно влетал в маленькую каморку свежий воздух и гул ночного Парижа. Днем отсюда виден лишь внутренний двор, ночью – зияющая чернота внизу да стена напротив. В это время суток можно с трудом разглядеть одни мусорные баки внизу, где в недавнем прошлом он частенько отыскивал ужин. Кстати, давнего прошлого у него нет. Нет, прошлое, конечно, есть, как у всякого человека, но в двадцать три года о нем не задумываются, в нем не путаются, оно не приносит ни радости, ни сожаления.

Володька – оригинальный субъект: откровенный, независимый, вспыльчивый, немного авантюрист и не умеет жить по распорядку обывателей. Еще талантливый, это, пожалуй, в нем главное.

День выдался умопомрачительный. Уж каким образом удалось попасть на выставку молодых художников – одному богу известно, в которого он не верит. Устроители выставки взяли три его работы из шести. Три картины проданы! О таком успехе можно только мечтать, хотя художник из России был уверен в нем. Конечно, не без помощи Влада, работающего во Франции рекламным агентом. Сегодня открылся путь на вершину, к славе!

На выставке… О, это что-то! Ничего подобного в России не бывает. Ну, во-первых, молодому дарованию попасть на престижную выставку хренушки дадут динозавры из Союза художников, захватившие Олимп еще в застойные времена. А если ты к тому же из провинции, на тебя вообще смотрят как на червяка, попавшего в тарелку. Во-вторых, ты обязан считаться с их вкусами, с их мировоззрением, что просто невыполнимо, если хоть немного талантлив. А в-третьих, вопросы: «Где учились?.. Ах, всего-то худшкола… Сколько персоналок?.. Ах, ни одной…» и тому подобная дребедень – унижают и бесят. В России талантам делать нечего, закопают и землю притопчут, чтобы следов не осталось, – таково убеждение Володьки. В лучшем случае дадут краски и жратву, чтобы не подох, а потом… Короче, он на это дело посмотрел и послал всех открытым текстом (он парень простой, из глубинки, чего с него взять?). Накопил денег на загранпаспорт, добрые люди – есть еще такие – дали кое-какие адреса, и отвалил пешкарусом в Париж. Добирался как «руссо туристо», с рюкзаком за плечами и гитарой под мышкой, которой добывал на пропитание, горланя русские песни. Добрался!

От своих работ на выставке держался поодаль, но так, чтобы видеть. Они находились в окружении мазни, «выдержанной в цвете»: то оттенки красного ужаса с желтым кошмаром вперемешку, то сине-зеленая мертвечина. Все эти «новшества» à la примитивизм с изломанными линиями и яйцами вместо голов вызывают блевотину. А в его работах сила, обилие красок, надежда и обреченность одновременно, образное решение, да и рисунком владеет отлично, что в наше время редкость. Конечно, работы Володьки привлекали посетителей. Попадая в зал, прежде всего подходили к его картинам, долго рассматривали, переговаривались и… ОТХОДИЛИ! Ух, Володька ненавидел в тот момент зажравшуюся публику, этих чванливых снобов, которые, как и в России, делают вид, что шибко грамотные в искусстве. Им нужно ИМЯ! А у Володьки нет имени. «Да, черт вас дери, не рождаются же люди с именем сразу!» – хотелось закричать на всю галерею. Он впал в отчаяние. Ведь ради этого дня столько вынес, стал натуральным аскетом. Домой топать опять пешком и на автостопе? На носу осень. У них, во Франции, тепло, а у нас через неделю в спальном мешке без теплой одежды на голой земле-матушке не заночуешь. И в кармане нет ни одного французского гроша. Ну, ни одного! Совсем.

Не так представлял настоящих ценителей, воображение рисовало иную картину. Пораженные посетители стоят безмолвно со слезами на глазах перед его полотнами. Растет толпа… Кто-то протискивается вперед, кто-то ищет автора, все безумно хотят заполучить его работы. Тут же начинается аукцион. Володька вынужден съездить за тремя картинами, которые забраковали устроители, а теперь готовы с юного живописца пылинки сдувать… Классно! Этот бред видится каждому художнику, пусть не врут, что прежде всего творчество, а остальное – мишура.

Он давал уже клятву больше никогда в жизни не брать в руки кисти, даже карандаш! Но его отвлек подошедший администратор или бес знает кто, затарабанил на своем французском языке. Находясь во Франции больше трех месяцев, Володька едва усвоил слов сто, пополнял лексикон с трудом, а быструю речь французов вообще не разбирал. Тот самый Влад, один из списка адресатов, полученного в Москве, пропихнувший работы на выставку, очутился рядом и перевел:

– Он поздравляет, купили «Времена года». Это первая проданная картина сегодня.

– Кто купил? – спросил, захлебнувшись счастьем, Володька.

Влад обменялся с администратором несколькими фразами и незаметно для окружающих указал на строгую брюнетку у полотна «Туман», тоже кисти Володьки:

– Видишь женщину в костюме стального цвета с темной отделкой? Она.

– Ух ты! – замер Володька-везунчик. – Вот это мадам! Сколько ей примерно?

– Кто их тут разберет. Думаю, от двадцати пяти до сорока, где-то в этом промежутке. Э, да ты, киндер, зря губешки раскатал. Ее могут интересовать только твои картины, но не ты.

– Посмотрим, – заявил нахально Володька и смело направился к мадам.

О, француженки – это что-то! Времени не было засматриваться на парижанок, но именно так он представлял себе настоящую парижанку. Она должна быть утонченной, элегантной, с безупречным вкусом (о ее вкусе говорит покупка Володькиной работы) и приятная внешне. Лишь на секунду покоробила собственная одежда, но на секунду. Вспомнил, что имеет вполне нормальный визаж (лицо по-французски), а под одеждой неплохое тело, без жировых отложений, с крепкими мускулами. Плюс ко всему его выделяет из общей массы неординарность натуры и развитый интеллект, не говоря уже о физических возможностях в интимных делах. Этого вполне достаточно, чтобы запудрить мозги любой мадам. Но как запудривать? Она вряд ли знает хотя бы пару слов по-русски, он тоже не полиглот, каким же образом раскроет свой богатый внутренний мир? Не из простых задачка. Да и с чего решил, что она заинтересуется лично им? Вот дурак!

– Bonsoir, madame, – сказал он на ужасающем французском, став у нее за спиной. А французы страсть как щепетильны, терпеть не могут, когда ИХ ЯЗЫК (!!!) коверкают.

Она обернулась, заинтересованно приподняла бровь. Светло-карие глаза удлиненной формы показались умными, спокойными. Он мог бы много порассказать об обладательнице таких выразительных глаз, но не ей же! Не зная, с чего начать, вывалил коктейль из английского, французского и русского:

– J am… peintre… Черт! Я хотел сказать – je suis peintre (Я художник). Yes! Ce sont mes tableaux (Это мои картины). Фу, кажется, вырулил. Вы купили «Времена года»? Ни хрена не понимает… Ну и ладно. Мадам, вы сделали правильный выбор. Эти три картины – лучшее, что здесь есть. Слушайте, мадам, почему бы вам не купить еще две? Через пяток лет за них вы сможете приобрести половину собора Парижской Богоматери… Меня заносит, кажется… К счастью, ты не понимэ…

Поискав в зале Влада, издали наблюдавшего за ними, сделал знак рукой, мол, топай сюда. Тот отделился от небольшой группы мужчин, поспешил к ним:

– Вовик, ты в рубашке родился. Нет, в шубе. «Туман» и «Девочку» купил вон тот почтенный господин.

– Yes! – воскликнул счастливчик, но тут же осекся, ибо на него оглядывались посетители, строго хмурясь.

– Проблемы? – спросил Влад, глядя почему-то на мадам.

– Понимаешь, я объяснял ей смысл работ, – врал Володька, – но… Она же ни бельмеса… Помоги.

Влад затараторил, оживилась и женщина. Из быстро текущих фраз ухо Володьки уловило лишь собственное имя и фамилию. Она протянула руку:

– Poline.

– Полин… – повторил Володька и, пожав теплую ладонь, представился: – Владимир.

Внутри негодовал. Какого черта мама не заставляла учить языки?! Почему учителя были недостаточно строгими?! Теперь содержи еще и переводчика!

А Полин говорила вполголоса в низком регистре, Влад объяснил:

– Полин поражена твоими работами. Особенно манерой исполнения. Как тебе удалось передать тепло человеческого тела, притом используя всю цветовую гамму? Это не я спрашиваю, это она интересуется.

– Понял. Тебе вообще углубление в тонкости живописи противопоказано. Видите ли, мадам… – начал важно Володька.

– Не рисуйся, – осадил Влад.

– Тогда скажи: талант и вдохновение.

– Нескромно и банально, – буркнул Влад, но перевел.

Она улыбнулась – не снисходительно, как часто улыбался Влад, – подошла ближе к «Временам» и задала вопрос. Влад перевел:

– Полин спрашивает, не жаль расставаться с картиной?

Володька постарался взглянуть на свое творение абстрагированно, словно не имел к нему никакого отношения.

Группа из четырех женщин – аллегорий времен года – великолепно вписалась в фантастически буйную природу четырех годовых циклов. Обнаженная Весна в нижней части картины лежит на животе. Поднеся к лицу пучок зеленой травы, она вдыхает запах рыхлой земли после стаявшего снега. Коснувшееся юного тела солнце оживляет девушку, глядящую на зрителей с лукавством и беззаботностью. Она прекрасна, как только может быть прекрасна юность. Рядом с ней присела девушка постарше в выцветшем ситцевом платье, босая, с запутавшимися в волосах цветами – Лето. Она сосредоточенно рассматривает яблоко у ног, в ней умеренность и покой. Пышнотелая Осень первым двум, скорее, годится в матери. Ее Володька изобразил в полный рост рядом с Летом, но над Весной. Эта женщина много работала, много пережила, устала. Она устремлена к Лету, но через плечо бросила беспокойный взгляд на сидящую немного в отдалении старуху в одежде цвета мокрой коры деревьев. Зима безрадостно глядит перед собой с немым вопросом: и это все? Каждую фигуру подчеркнул пейзаж, присущий определенному циклу года. Если небо над головой Лета безоблачно, то над Осенью оно в облаках, которые постепенно сгущались в тучи над Зимой. Мазки удалось уложить аккуратно, так что каждый влился один в другой, но тем не менее просматривается отдельно, отсюда потрясающая экспрессия и никакой слащавости. Удалась работа, нет слов, но все это уже пройденный этап.

– Я могу лучше написать, – уверенно сказал он, выйдя из задумчивости.

Выслушав Влада, Полин смерила художника оценивающим взглядом, затем заговорила медленно, не отрываясь от картины, с нотами сомнения и грусти в голосе.

– Она думала, что работа написана зрелым человеком, – переводил Влад. – В твоем возрасте невозможно знать тайны и переживания женщин. Мужчины твоего возраста, да и старше, не способны воспринимать чужие тревоги, особенно женские. Они им кажутся надуманными и скучными. Это под силу пожилому человеку и много повидавшему.

– У меня богатый опыт по части женской популяции, – хвастливо заявил Володька.

– Что, так и перевести? – изумился Влад.

– Валяй, не стесняйся.

– Почему талант достается кретинам? У нее есть к тебе предложение…

– Согласен на все ее предложения. Где, когда, во сколько?

– Полин приглашает нас поужинать.

– Не знаю, стоит ли ей об этом говорить… – замялся Володька. – Видишь ли, я со вчерашнего дня занимаюсь… э… лечебным голоданием. И ты не понял? Короче, у меня в карманах – ноль, пусто.

– Не беспокойся, наша дама оплатит ужин. Таковы здесь правила: кто приглашает, тот и платит. Согласен?

– Еще бы! Правда, за даму предпочитаю платить я, но раз она так рвется… Да, а как с расчетом? Просто так возьмем и уйдем?

– Ты не в России, – рассмеялся Влад. – Никуда твои деньги не убегут. Я объясню по дороге, что нужно завтра сделать, впрочем, основную работу выполню сам.

У выхода Влад попросил немного подождать. Находясь совсем близко к Полин, открыто изучавшей его, Володька тоже заинтересовался прежде всего ее своеобразным лицом. А поскольку стоять и молчать как-то неловко, да притом в упор разглядывать, свои впечатления высказывал вслух:

– Полин… По-нашему просто Полина… У тебя золотистые глаза… И зрачки то расширяются, то сужаются… Но это от света. Странно, глаза у тебя какие-то спрятанные. Ты, наверное, не слишком откровенная. Знаешь, я классный физиономист. Правда, все равно попадался в лапы дерьма. Но это не важно. Закажи мне свой портрет, а? Я бы написал один зрачок суженный, а другой расши… Нет, не годится. Может получиться хищное выражение, а ты не хищница. Ты, конечно, старше меня, возможно, много старше… Мне нравятся женщины постарше, хотя таких у меня не было. Вообще ты, Полин, ничего, стоишь… У тебя сильные губы… Уф, я даже вспотел.

К счастью, вернулся Влад. И они окунулись в ночной Париж, в бурлящий, кипящий, колдовской Париж, который завораживает и заставляет мечтательно трепетать. И кого только не видел этот город! Века пропустил через себя, выбирая уникумов, которых в его коллекции тысячи. И Володька будет в этой коллекции! Слышишь, Париж? Будет! Только так! Не иначе!

Россия, это же время

Марк ждал. А почему, собственно, решил, что услышит выстрел? Здесь людное место, выстрела можно не услышать, если стрелять через глушитель. Тогда должна быть только боль. Мгновенная, сильная, пронизывающая до мозга. Он ждал боли. Тело напряглось, словно защищаясь от пули, но человек сзади не стрелял. Казалось, прошло много времени, на самом деле всего несколько секунд. Несколько секунд!..

– Ну-ка повернись. – И, не дожидаясь, когда Марк это сделает, человек сзади сам развернул Ставрова резким движением руки.

Наконец Марк увидел того, кого вот уже почти полгода разыскивает и кто методично преследует его, наводя ужас. Кожаная куртка с молниями, кожаные брюки и армейские ботинки – это он, тот самый мотоциклист. Ставров впервые видел его без шлема. Лицо закрыла густая и неопрятная борода, волосы отросли до плеч, а глаза сверкали звериной яростью. Да, это, вне сомнения, он. В руках его не было пистолета, значит, решил убить Марка другим способом.

Тем временем бородач рассматривал Ставрова, слегка подавшись корпусом вперед и вытянув шею.

– Тебе чего, гангстер? – вдруг услышал Ставров спасительные нотки. К ним подбежал Леха и остановился сзади бородача.

«Гангстер» покосился краем глаза на Леху, затем снова уставился на Ставрова и разочарованно протянул:

– Я ошибся. Обознался. Мне чувак бабки должен и делает ноги от меня. А этот похож сильно. Извиняюсь.

Он панибратски хлопнул Ставрова по плечу и отошел к мотоциклу. Потом, бросив на Марка и Леху обиженный взгляд, будто те виноваты, что он не получил долг, снова разочарованно вздохнул и с ревом умчался на мотоцикле.

Марк не сразу понял, что страхи были напрасны. Но они были. После напряжения в ногах появилась слабость, а плечи ссутулились, как от тяжести. Леха догадался:

– Ты принял его за того парня? Слушай, а может, и тот принимает тебя не за того?

– Что с машиной? – не ответил Ставров, чувствуя неловкость, ведь минуту назад он готов был принять смерть, не сопротивляясь, как последний трус.

– В порядке. Едем?

– Я все же зайду, – сказал Марк и, пряча глаза, открыл дверь…

Ставров сидел на высоком стуле у стойки бара, держа в руках рюмку и глядя в нее, словно в злобную черную дыру. Собственно, не рюмка занимала, а дрожащая рука. Руки трясутся у невротиков или алкоголиков. Он не алкаш, значит, железобетонная нервная система получила основательную пробоину. Окружив себя телохранителями, нет уверенности, что доживешь до следующего утра. А желание есть дожить до глубокой старости, так как в тридцать пять еще бродят в голове иллюзии, жизнь представляется если не в розовом цвете, то хотя бы в пастельных тонах, особенно когда ты кое-чего добился. Однако мрачные коррективы вносятся, помимо желания, все той же жизнью, отчего хочется напиться, только напиться, а потом уснуть без сновидений.

Ставров переключился на зал. Бар соответствовал нынешнему названию «ор». Народу много, непрерывный галдеж перемешивался с гремевшей музыкой, а Марк последнее время предпочитал тихие места. Решив поскорее выпить и убраться восвояси, поднес рюмку ко рту. Неожиданно на него упал человек, коньяк пролился на брюки.

– Извини, друг, поскользнулся, – отступил от Ставрова и прижал ладонь к груди мужчина неопределенного возраста с ярко выраженной внешностью жителя Кавказа, но говорящего по-русски абсолютно без акцента. – Дело поправимо. Эй, бармен! Два по сто коньяка!

– Пошел вон, – вяло бросил Ставров, смахивая с брюк капли.

– Понял, – тот поднял вверх руки, будто сдавался, потом исчез из поля зрения.

Ставров выпил остатки коньяка и полез во внутренний карман пиджака…

За свободным столиком преданный Леха не сводил глаз с босса. У него своя тактика охраны: держаться немного поодаль, чтобы лучше видеть Ставрова и его окружение. Босс зашарил по карманам, выпятив нижнюю губу вперед. Леха – к нему. Да тут и спрашивать нечего, мол, что случилось? Достаточно недоуменного вида Марка, а недавно расплачивались за бензин. Леха оглядел зал в поисках того, кто выудил портмоне. Ага, кавказец, подходивший к стойке и неловко упавший на Ставрова, потягивал коктейль через соломинку, постукивая в такт музыке пальцами по столу и подергивая плечами. А рожа-то довольная! Леха криво ухмыльнулся и сделал знак головой Ставрову, указав на дверь туалета. Убедившись, что Марк понял, где ему ждать, зашел кавказцу с тыла:

– Не дергайся. Дуй в сортир.

Услыхав довольно тонкий голос для мужчины, человек безмятежно запрокинул голову, намереваясь послать нахала, и едва не свалился со стула. Над ним навис Илья Муромец. А на спинку стула легли два кулачка размером с кувалду каждый. Тут и прикидывать не стоит, сколько ударов сделает амбал – один. Слабенький. И ангелы подарят крылышки для старта на небеса. Посылать моментально расхотелось. Тимур – так звали кавказца – в замешательстве встал… Нет, это не человек перед ним, а боинг! «Чего ему надо?» – думал Тимур, следуя в туалет. Там их ждал еще один боинг, примостивший зад на батарею. Тут-то Тимур и разволновался, так как догадался, зачем первый боинг привел его ко второму. У, этот второй! Во всей его фигуре читалось: набоб. Это же подтверждала толщина портмоне, покоившегося в кармане Тимура. А красивое лицо набоба портил взгляд палача. Закончив изучать Тимура, он произнес так же вяло, как недавно произнес «пошел вон»:

– Портмоне.

А отдавать не хочется – жуть! Тимур зыркал по сторонам, ища лазейку, куда можно юркнуть. Первый боинг с тонким голосом сказал добродушно:

– По-хорошему отдай. А то я из твоей кавказской морды сделаю китайскую.

В сортире пусто, тихо, лишь водичка журчала в унитазах. И позвать некого, мол, грабят. Два боинга из стройного Тимура не только китайца способны сделать. Они же амбалы, наверняка тупые. Ведь факт известный: масса тела обратно пропорциональна массе мозга. Как не рассчитают силушку…

Тимур нехотя протянул портмоне боингу на батарее. Тот, не мигая, взял и сидел. А вода журчала. А Тимур трепетал, как осиновый листок. Какая нехорошая пауза! Нервно поправив бабочку, почему-то начавшую давить на кадык, Тимур спросил:

– Бить будете? (В ответ ни звука.) Я же отдал, – переминаясь с ноги на ногу, прохрипел он, голос вдруг пропал. И оправдался: – У меня тяжелое положение.

– А кому сейчас легко? – сказал боинг сзади и гоготнул своим противным тонким голоском, отчего душа Тимура ушла в пятки.

Ставров молча изучал ходячее недоразумение в смокинге и бабочке с отчаянно молящим взором сиротки. Не супермастерством привлек его Тимур – вытащить портмоне из внутреннего кармана на виду у всех может только мастер экстра-класса, – нет. Ставров распознал в сиротских глазах воришки натуру изворотливую, хитрую, ловкую, наделенную недюжинным умом. И эта натура – эгоистичная и трусливая – дорожит своей жизнью, лелеет тело. Да, сиротка – очень любопытный экземпляр и пригодится.

– Один работаешь или вас здесь целая кодла? – спросил устало Ставров, растирая двумя пальцами уголки глаз у переносицы.

– Один. Не люблю ансамблей, – ответ Тимура.

– Так, говоришь, тяжелое положение?

Ставров встал во весь рост, а Тимур, находясь меж двумя боингами, похолодел, ощущая каждой порой шкуры одно: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Не приходилось ему пробовать зэковских хлебов (к счастью!), но тем не менее…

– Поправить хочешь? – спросил Ставров.

– Что? – не понял Тимур.

– Положение.

Тимур робко пожал плечами, мол, не врубаюсь, об чем треп. Тем временем:

– Держи визитку, завтра в одиннадцать утра.

Ошеломленный Тимур недоверчиво проводил боингов глазами до выхода и – прямиком к писсуару. О счастье! О радость! Точно: душа находится в мочевом пузыре, пописаешь, и на душе легче становится. Вернувшись в зал, наметил новую жертву – пятидесятилетнего борова с юной девицей, наверняка надумавшей выпотрошить папашу. Почему бы не помочь девочке? И хотя слышал, что после неудачи лучше не пытаться в этот день щипать карманы, вальяжной походочкой направился к борову, он не суеверный.

Ставрову открыл дверцу автомобиля Кеша. Теперь в его машине постоянно находится охранник, подкрепляя собой сигнализацию, которая, по словам специалистов, очень ненадежная вещь. Бомбу под сиденьем заиметь нет охоты, а такая возможность вполне реальна. Леха сел за руль, включил зажигание и, как обычно, спросил:

– Куда теперь?

– Куда ехали, – вздохнул Ставров. – К тете Алисы, чтобы она пропала.

– А не поздно? – спросил Леха, трогая «Форд» с места. Собственно, вопрос задал формально. Марк, несмотря ни на что, поедет к чертовой тете и получит от ворот поворот, ничего нового не узнав.

Клара – тетя Алисы, крупная женщина, что делало ее старше сорока пяти лет, – как обычно, разговаривала через цепочку, не пуская внутрь квартиры:

– Сама волнуюсь. У меня не появлялась, у тебя вещи не забирала. Куда она могла деться из больницы? Может, ее уж и в живых нет? – захныкала в конце.

– Типун тебе на язык, – сказал Леха, употребив ее же выражение.

– Да хоть три! – взвыла Клара. – Она мне как дочь. А я ей как мать!

– Ладно, пошли, Леха, – нахмурился Ставров, спускаясь по лестнице.

– Ищи Алиску! – вслед кричала Клара. – Ты ее довел, ты и ищи! А то в суд подам!

– Так хочется ласково заехать тете Кларе в глаз, – пошутил Леха, следуя за боссом.

– Как в воду канула, – мрачно сказал Ставров, остановившись у подъезда.

– Слушай, Марк, может, тетя права, ее нет в живых?

– Не думаю. Мы бы знали.

– Считаешь, все же выкрали? Алиса исчезла в конце августа, а сейчас уже конец сентября. Месяц прошел! Они давно должны были сообщить, если предположить, что ее выкрали. (Помолчали. Да и что говорить?) А щипач тебе зачем?

– Понимаешь, Леха, он мне нужен в качестве ищейки. В милицию мы обращались, время бежит, а воз и ныне там.

– Хм! У нас же сейчас есть новые сведения.

– Да, есть, но именно эти сведения меня останавливают. Допустим, выловит их милиция, и что дальше? Посадят? Те сбегут, все начнется сначала. Я до сих пор не представляю, какова их конечная цель, почему меня не убили, зачем им Алиса? Скажу честно, если отловлю этих тварей, прикончу лично, и рука не дрогнет. Они не оставили выбора, значит, мне с милицией теперь не по пути. Я уверен, Алиса у них.

– Алиса ушла из больницы сама.

– Кто это видел? Почему она не вернулась к Кларе, раз ушла сама? Ей же больше некуда податься. Алиса пропала, от этого факта никуда не денешься. Ее надо искать. Решение я принял окончательное, так что, Леха, заставлять тебя, как говорится, идти на мокрое дело не могу. Ты вправе уйти, не хочу тебя подставлять. Потом вернешься, я возьму, но после того, КАК!..

– Доверишься вору? У тебя все гайки на месте?

– Он негодяй, Леха, а такому все равно, каким делом заниматься, мокрым или сухим, лишь бы бабки кидали. И потом, ему легче разобраться в бандитской психологии, сам из этой среды, а значит, этому сиротке будет проще отыскать мотоциклиста и его подругу.

– Ну, нет, Марк, я с тобой останусь до конца. Привык я к тебе.

– Тогда спасибо. Едем домой, устал я.

И понеслись они по ночному городу, который никогда не настраивал Ставрова на романтический лад, впрочем, его никакой город мира не заставлял лирически вздыхать, а объездил он почти всю Европу. Но этот довольно крупный город, всегда излишне суетливый и серый, где живет подавляющее большинство угрюмых людей, архитектура скупая или громоздкая и где появляется одно желание – уединиться, этот город вообще не нравился Марку Ставрову. Он смотрел в окно невидящими глазами, смотрел со скукой. Да и что там можно увидеть? То же, что и каждый день: «улица, фонарь, аптека», ну, еще магазины. Ах, да, люди… но они не интересовали Ставрова, впрочем, его давно ничего не интересовало, кроме работы и…

Париж, часом позже

Володька допил вино, поставил стакан на пол и мысленно вновь вернулся к событиям сегодняшнего вечера…

– Я думал, домой к ней едем, а она… – разочарованно протянул он в ресторане.

Ресторанчик махонький, в зале полумрак, столик на троих несколько маловат по нашим меркам, белоснежная скатерть, настольная лампа. Из звуков – только томная музыка и шепчущая в трансе певица. Никакой разлюли малины, как в родных кабаках, где можно оглохнуть и повеселиться, глядя на разгул крутых, если, конечно, тебе случайно не набьют морду.

Влад на манер английского лорда картинно отправлял в рот маленькие кусочки. Зато Володька заглатывал еду с быстротой жонглера: на вилку – в рот, запил вином, на вилку – в рот, запил… Влад ехидно заметил:

– У тебя, наш Боттичелли, акулий аппетит.

Есть у него мерзкая манера: оскорблять не оскорбляя. Поначалу просто выводил из себя, но Володька виду не подавал, а потом придумал манеру общения: рубил правду-матку, прикидываясь простачком.

– Ага, – согласился Володька с тем наивным выражением, которое здорово обманывало Влада. – Кстати, бывал я в Лувре, бывал… Кроме импрессионистов, смотреть не на что. Ну, Джоконда, пожалуй, куда ни шло…

– Что ж, когда тебя туда повесят, будет на что взглянуть, – успокоил Влад с надменной усмешкой.

– Естественно, – ответил с вызовом Володька.

Влад принялся переводить вполголоса их диалог, поглядывая на юного художника, дескать, милая Полин, видали ли вы что-нибудь подобное? Ну, прямо отец родной повествует о шалости сынишки. Она рассмеялась.

– Вот это не надо, – указал пальцем на Полин подвыпивший, а потому без тормозов, Володька. – Не надо снисходительно смеяться. Мне обязательно дожидаться вашей похвалы? А кто вы такие? Судите на основе чужих впечатлений или с позиции: нравится – не нравится. Мне что, надо стать покойником, чтобы богатые козлы дрались из-за моих работ, которых пока ничтожно мало? Нет уж, спасибо. Я хочу при жизни получить причитающееся. На том свете мне ваше признание будет до одного места.

– Ты, пожалуйста, руками не маши, – сдержанно сказал Влад. – А во-вторых, сбавь громкость, на нас смотрят.

– Да чихать я хотел… – но громкость убавил.

– А у вас есть авторитеты в живописи? – спросила Полин при помощи Влада.

– Не авторитеты, – уточнил Володька. – Если ты хочешь создать свой стиль, манеру, способ выражения, авторитеты пошли подальше. Они только с толку сбивают, загоняют в тиски, придуманные ими же правила, то есть догмы, а догма душит насмерть. Создай свои правила. Есть анатомия – изучи ее, чтобы писать человека. Есть ботаника – разберись и в ней. Есть земля – пойми ее. Все! Остальное дело – в твоем таланте и работоспособности.

– Но кто-нибудь из художников вам близок?

– Конечно! Врубель, Репин…

– «Бурлаки на Волге» или «Не ждали»? – спросил Влад с иронией.

– А что ты имеешь против бурлаков?

– Ничего. Просто не люблю революционной тематики, то бишь пропаганды.

– Там нет революционной тематики. Там есть люди. Но лично меня завораживают не названные тобой работы, а «Иван Грозный». Там сила, страсть, жизнь. А «тематику» определили критики, паразиты на теле творчества. Ведь эти господа ничего не создают, на чужом горбу делают карьеру и еще ломают судьбы талантливым людям. Языком трепать – не кистью махать. Один критик восторгается Рубенсом, другой ругает: много мяса и жира. Обычная вкусовщина, а где истина? Это я для Полин говорю, переводи.

– А еще кто вам нравится? – спросила она.

– Их много. Суриков, Айвазовский, Крамской… Да вы, мадам Полин, наверняка не знаете наших титанов.

– Почему же, слышала, – перевел Влад. – Но это русские художники…

– А разве плохо ценить русскую живопись? – изумился Володька. – В конце концов, я русский. Это тоже плохо?

– Я не то имела в виду… Ну, а западные классики, современные живописцы?

– Я уже говорил: импрессионисты. Остальные слащавы или, того хуже, – с вывертами. Хватит об искусстве, не люблю пустой треп. Скажи ей, еще хочу. – Володька повертел тарелку в руках. – Мне мало.

Полин поняла без перевода, подозвала официанта, который вытаращил глаза: Володька снимал пуловер.

– Ты что делаешь, идиот? – процедил сквозь зубы Влад и, в свою очередь, закатил глазоньки к потолку.

– Пуловер снимаю, жарко, – удивленно ответил взлохмаченный Володька.

– Это престижный ресторан, здесь так вести себя не принято.

– Мне подошел бы кабак попроще, – пожал плечами Володька и улыбнулся Полин во весь рот. – Интересно, она замужем? Даже если ей сорок, я б ее… приласкал. У меня полгода ни одной не было…

– Перестань смотреть на нее плотоядно, – прошипел Влад. – Ты теперь при деньгах, завтра можешь удовлетворить свою похоть. В Париже существуют целые кварталы красных фонарей.

– Э нет, покупной секс не для меня. Не хочу фальшивки. Мне надо по обоюдному согласию, тогда это кайф. Вот скажи, зачем ей вырез чуть ли не до пупка, а? Смотри, почти вся грудь наружу… Ой! Я пойду пописаю…

В туалете покатывался со смеху, вспоминая физиономию офранцуженного Влада. Вернувшись, приступил к мясу, мысленно рассуждая, что, в сущности, жизнь – коробка сюрпризов. И что для счастья человеку надо сначала мало – кусок жареного мяса и бокал вина, а потом много – славы и денег. Но Влад умудрился и тут нравоучительно, как классный дам в пансионе благородных мальчиков, сделать замечание:

– Перестань жрать как бегемот. Сделай вид, что ты из цивилизованного мира.

– Ты бы попил водичку денька три…

– Боже, какого черта я с тобой вожусь!

– Ты на мне зарабатываешь, а лишний франк… Что я говорю! У тебя никогда не будет ЛИШНЕГО франка.

– Ты мне надоел. Значит, так. Полин хочет сделать заказ…

– Я так и знал! – воскликнул Володька и подпрыгнул на стуле.

– Заткнись, пожалуйста, и слушай. Завтра она отвезет тебя на виллу…

– Ух ты! Я ей понравился?

– Не за тем, о чем ты подумал. Она хочет, чтобы ты написал для нее несколько картин. Ты хоть понял, как тебе повезло?

– Я гениальный художник, чему ж тут удивляться?

– Ты болван и самонадеянный кретин. Я пошел.

– Куда? – испугался Володька.

– Домой. Ты вызываешь у меня нервный тик. Не забудь прибавить пару процентов с сегодняшнего гонорара.

– За что? – нет предела изумлению Володьки.

– За терпение. И за сегодняшнюю сделку, а точнее, за перевод. Будь любезен рассчитаться, Гоген. – Он чмокнул даме ручку, сделав шаг к выходу, остановился: – И не прикидывайся простачком.

Володька почувствовал даже некоторое облегчение после ухода так называемого агента, в глазах которого застыл немой укор: неблагодарная свинья. Свинья, конечно, Володька. А ведь шокирующее поведение – маленькая месть агенту. Когда обратился за помощью к Владу, тот высокомерно расхохотался: еще один художник в столице художников. Но парень из «расейской глубинки» оказался настойчив и уверен в себе. Влад под его напором решил показать пару работ спецам, те заинтересовались не так чтобы очень, но посоветовали, к кому обратиться и кто в ближайшее время устраивал выставки, открывая сезон. Далее агенту пришлось побегать и немного поработать языком.

Набитый желудок сигналил: хватит, не хочу, но Володька ел впрок, не упускал шанса хорошо поесть. Полин, изредка поднося бокал с вином к губам, наблюдала за ним. Наконец Володька проглотил последний кусок, откинулся на спинку стула с бокалом вина в руке, ощущая сытое блаженство и забавляясь, что он и Полин – две разные планеты.

– Ну-с, Полин… чем займемся? Может, махнем к тебе? Мой чердак не место для прекрасных дам. Так махнем? Посмотри на меня внимательно: я высок, строен, симпатяга, в моем арсенале такой запас энергии, что трудно представить. Едем? Клянусь, не ударю в грязь лицом. Что, слабо переспать с русским гением?

– Я не сплю с первым встречным, пусть даже гением, – сказала Полин на чистейшем русском языке. Наверное, потрясенная физия Володьки доставила ей удовольствие. Она отпила глоток, наслаждаясь произведенным впечатлением, и улыбнулась: – А ты подтвердил, что наедине с собой человек остается хамом. Ведь со мной ты был все равно что один.

– Йоперный балет! – в полном ауте произнес Володька.

– Не смущайся. Ты же свободная личность, а таковая не должна стесняться своих проявлений, – иронично наставляла Полин с превосходством дикой кошки, в лапах которой пичуга. – Было забавно наблюдать за тобой.

– Да, повеселилась… – Он постепенно приходил в себя, но теперь его штурмовала злость: – Это же… Тебе понравилось бы, если б ты сидела на толчке, а кто-то подглядывал бы, смотрел, как ты испражняешься? Очень похоже.

– В тебе много вульгарного, – поморщилась Полин. – Но ты действительно одаренный художник.

– Слушай, ты кто?

– Просто Полина.

– Ага. Просто Полина… Не удивлюсь, если ты еще и резидент ФСБ.

– О нет, – рассмеялась она, – я обыкновенный человек, без определенных занятий, без талантов и увлечений.

– А от меня тебе что нужно?

– Несколько работ в присущей тебе манере и с твоей фантазией. Ты должен…

– Пока я должен лишь некоторую сумму трем троглодитам, других долгов не знаю.

– Хорошо, я выразилась неудачно, извини. Но ведь ты приехал сюда работать? Я могу дать тебе все необходимое: прекрасное жилье, краски, кисти…

– Понятно. Богатую девушку скука гложет, захотелось богемы вкусить. Только у меня это пройденный этап. Я уже жил на шикарной даче, где меня снабжали всем необходимым, лишь бы писал с утра до ночи. А потом как-то раскрыл западный каталог современной живописи и увидел там свою работу под чужим именем. Думаешь, я за этим пол-Европы прошагал, под небом звездным спал, в дождь прятался где придется, зарабатывал гитарой и горлом, а наш российский брат бил в зубы, требуя проценты? И куда ни ткнись – везде вы! Наверное, даже среди пигмеев затесались. Дома не давали покоя и здесь стережете. На всех дорогах Европы получишь с любимой Родины привет. Вот народ… популяция бандитов.

– Володя, я не бандитка, присваивать твои работы не собираюсь, – мягко сказала Полин, совсем не обидевшись. – Разве плохо то, что я предлагаю?

Он впился ей в глаза, пытаясь заглянуть внутрь. Но увидел прямой, открытый взгляд без задней мысли, хотя женщина – порождение ехидны, умеет прикинуться любым оборотнем. Полин спросила, не дождавшись ответа:

– Виза уже заканчивается?

– Откуда знаешь?

– Нетрудно догадаться. Если учесть время, за которое ты мог прошагать пол-Европы, потом заработать на краски… Ты же не тащил на себе картины через всю Европу?

– Не тащил.

– Ну вот. Помножить на время написания работ и проталкивание их, виза должна заканчиваться или уже закончилась.

– Ты проницательная. Закончилась.

– Ну, это дело поправимо. Теперь едем. Ты где живешь?

– На окраине, естественно. Нет, это… это просто йоперный балет!

Сначала ночной город не занимал Володьку, но, честное слово, Париж – средство от стресса. Здесь невозможно долго пребывать в упадническом духе. А если разобраться, кому должно быть стыдно? Полин. Она повела себя нечестно, пусть и переживает. И Володька уже рассматривал события вечера как авантюрный виток в своей жизни.

– Признайся, у тебя был с Владом сговор? – спросил, когда она остановила автомобиль на узкой улочке в районе трущоб.

– Нет. (И он почему-то поверил.) Одновременно с тобой я познакомилась и с ним. Как насчет моего предложения?

– Подумать надо, – набивал цену.

– Завтра в три жди у галереи. Хватит времени управиться с делами?

– Наверное.

– Тогда до завтра, гений, – улыбнулась Полин необыкновенно мягкой улыбкой.

Автомобиль свернул за угол. Володька стоял в наброшенном на плечи пуловере с завязанными рукавами на груди, заложив руки в карманы единственных парадных брюк. Стоял и думал: не приснился ли ему сегодняшний вечер? Нащупав бумажки в кармане, достал, хотел выбросить… Ого! Целое состояние – сто франков! А Полин – мировая мадама. Полин?.. Да, так и будет ее звать, по-французски: Полин. Надо же, денег сунула тихонько. Деньги… Все же есть в них доля счастья, причем доля крупная, если их много. Завтра не придется тащиться через весь город пешком. В ближайшем подвальчике купил дешевое вино (привык не шиковать), поднялся в каморку под крышей, названную им романтически мансардой, и в обожаемом одиночестве выпил вино до дна. Он давно жил предстоящими переменами, теперь вот они, а внутри вдруг образовалась пустота на пару с удовлетворением. И еще немного страшновато. Но совсем немного.

Заснул крепко, не сняв одежды, мечтая, как завоюет Париж, а значит, и весь мир.

Россия, в это же время

Ужинал Ставров в компании Лехи. Здоровенный детина тридцати лет стал не просто телохранителем, но и единственным другом, а то и нянькой.

Пару лет назад Леха случайно очутился в нужном месте и в нужное время, спас Ставрову жизнь. Они не были знакомы, а ситуация оказалась тривиальная. Зашел Марк в кабак выпить рюмочку и послал приставучих фанов какого-то футбольного клуба. Те, наверняка под кайфом, дождались его и напали вчетвером на улице. Начали бить. Поскольку аппетит, как водится, приходит во время еды, парни разгорячились, двое достали перья. Леха проходил мимо, встрял в драку и раскидал парней. А Ставров тогда сделал вывод, что в наше прекрасное и свободное время телохранитель необходим, как воздух. Леха – бывший боксер – на предложение Марка занять место охранника откликнулся с радостью, потому что не имел на тот период работы. Но отношения работодатель – работник переросли в нечто большее.

Не каждый человек легко сходится с людьми, вот и Марк был из этого разряда. Нельзя сказать, что он необщительный, заносчивый, грубый, напротив, Ставров человек воспитанный, образованный и внешне привлекательный, а дружеские отношения с людьми не завязывались. На одном из банкетов местная певица, исполняющая классические произведения, – пикантная, как сыр пармезан, – назвала его «человеком с отрицательным обаянием». Ставров не понял, как обаяние может быть отрицательным, но выяснять смысл глупого высказывания не стал. Он терпеть не мог взбалмошных и шумных артистов, глубокомысленных музыкантов, эксцентричных художников, вообще избегал общества людей, а представителей богемы тем более. Когда у него униженно клянчили деньги на благотворительные акции в пользу издыхающего искусства, которым, в понимании Марка, здесь даже не пахло, давал лишь затем, чтобы отстали. Ставров был одинок, как луна на небосклоне. Подобный образ жизни его не тяготил, потому что люди умудряются раздражать бессмысленными разговорами, да и знакомство с ним считают выгодным, а ему хотелось бы других отношений. Но последний месяц он не выносил одиночества, потому что все в мире меняется, изменился и Ставров. Единственный, кто тонко почувствовал его натуру, – Леха. Он постоянно рядом, но незаметный. Теперь только по необходимости Марк посещал банкеты, концерты, конференции и скучал на них до смерти. Все свое время, и свободное тоже, отдавал работе. Отдавал до недавнего времени.

Шестидесятипятилетняя тетка Сима, полненькая и подвижная, третья по счету и последняя, кому Марк доверял, как обычно, приготовила на роту. Странно, наряду с «как обычно» происходят необычные события. Около полугода уже Марк находился в том состоянии, когда каждый прожитый час мог оказаться последним. Это сильно изнуряет.

– Все, все, тетка, я пас, – поднял руки Леха, а он любитель поесть.

– Тогда кисель или взвар? – не унималась Сима.

– Старая, – с легким упреком произнес Ставров, – если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты диверсантка и решила нас уморить едой. Отстань.

Ставров встал из-за стола и поплелся наверх, в свою комнату.

– Не подходи к окну, Марк, – напомнил Леха.

– Спасибо, я забываю… – проговорил Ставров, не оборачиваясь.

И правда, он забывает, что заимел неизвестного врага, который не дремлет, преследует по непонятным причинам, но почему-то не доводит дело до конца.

Очутившись в своей комнате, Марк открыл окно, постоял несколько мгновений и вдруг вспомнил, о чем Леха предупреждал минуту назад. Он тут же отошел от окна, выключил свет и лег на кровать, не раздеваясь. Кому-то может показаться, что он ищет смерти. Нет, у человека, у нормального человека, живет непреодолимая тяга к жизни, у Марка тоже. Он, действительно, забывает, что там, за окном, возможно, притаилась смерть с пистолетом в руке. Просто забывает, а надо помнить.

Россия, утро следующего дня (21 сентября)

Не собирался к боингу, ну его к чертовой матери! Так решил Тимур вечером. Но в десять утра любопытство погнало судьбе навстречу. Очутившись в кабинете Ставрова, он не удержался и присвистнул с уважением. Кабинетик большой, ну очень большой. Мебель отпадная. Сзади кто-то кашлянул, Тимур оглянулся. У стены в огромном кресле, обтянутом кожей, утонул боинг с голоском педика, листал журнал и поглядывал исподлобья на Тимура. Скупо поздоровавшись, Ставров предложил Тимуру присесть в кресло напротив у черного стола, сразу предупредив:

– Только не ври, это в твоих интересах. Рассказывай биографию.

Выложил, как на духу, основные вехи. Итак. Бывший танцовщик и фарцовщик, бывший маклер и крупье, бывший дилер знаменитой косметической фирмы, одновременно чистил квартиры постоянных клиентов, последнее время щипач в дорогих клубах и барах. К жителям Кавказа отношения не имеет, так, дедушка армянин затесался, а вообще-то он русский… по паспорту. Все.

– Бьют не по паспорту, а по роже, – и боинг в кресле у стены рассмеялся собственной шутке, у которой борода выросла до Колымы.

– Не очень-то внушает доверие биография, но рискну, – сказал Ставров. – Будешь работать у меня?

Тимур поскучнел. Работа? От которой кони дохнут? Пахать от звонка до звонка? Он, Тимур, личность многоплановая, с авантюрным складом, то есть романтик. А какая романтика в слове «работа»? Но из вежливости поинтересовался:

– Что за работа?

– Секретаря.

– В приемной я видел секретаршу…

– То секретарь-референт, а ты будешь секретарь по личным вопросам. Понял?

Тимур утвердительно кивнул, однако ни фига не понял. Но в Ставрове было нечто удавистое, так и потянуло к нему в пасть. Вдруг пасть открылась и произнесла сумму гонорара… Тимур с готовностью выпалил:

– Рискну.

– Рискую я, – уточнил Ставров. – Учти, в случае…

– Понял, понял, – поднял вверх руки Тимур.

– Мне не нравится, когда меня перебивают, – лениво выговорил Ставров. – Ты с Лехой знаком? Так вот, вздумаешь проделывать штучки-дрючки, он из тебя сделает…

– Знаю, китайца, – снова перебил Тимур и хихикнул.

– Нет, пластырь, – подал голос Леха, – от асфальта не отдерут.

Ставров уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция закончена. Тимур, взявшись за ручку двери, вдруг спохватился, вернулся и положил перед Ставровым авторучку «Паркер» с золотым пером, перекочевавшую со стола в его карман:

– Извини, я нечаянно. Болезнь у меня такая, клептомания называется.

– Я тебя вылечу, – обнял его по-дружески Леха и повел новоиспеченного секретаря в другой кабинет оформляться на работу.

Тимур, заполняя бланки, больше поглядывал на Леху, который бил ребром ладони о дверной косяк с тупым упорством.

– Таран, – вырвалось у Тимура.

Ну, блин, точно: Леха один к одному бревно, которым только ворота пробивать в неприступной крепости. А еще занимало Тимура, почему Ставров решил взять его к себе, чем он ему приглянулся? Неужто мастерством? Тогда эта фирма специализируется на мошенничестве, а Тимуру вовсе не улыбается перспектива стать сообщником крупной банды. Но гонорар перевесил сомнения, и потом в случае опасности Тимур найдет способ смыться.

Париж, вторая половина этого же дня

Он, конечно, не надеялся, что получит гонорар без проволочек, безумных справок с мест жительства и работы, учебы и леший знает еще откуда. Оказалось, у них тут бюрократия сведена до минимума. Володька расплатился с теми, кому должен, перекусил в бистро и прохаживался у галереи в ожидании Полин. Изредка ощупывал наличку в кармане, не веря собственному счастью: можно жить не тужить и писать, писать…

Далеко вперед не заглядывал, довольствуясь сегодняшним днем. А зачем проектировать будущее? Ведь по расписанию оно не сложится. Дома, в России, расчетливые планы сверстников приводили в уныние, на деле же терпели фиаско. Девчонки планировали захомутать богатого старичка (где столько богатеев найти?) и согласны были выполнить любые фантазии старого урода с торчащими из носа волосами и жирным брюхом, попутно отрываясь с Володькой. Имеющие более скромную внешность впадали в умствование, из кожи вон лезли, показывая эрудицию и фехтуя словесами. А цель одна: заинтересовать парней и наконец отведать греха. Третья категория девчонок – всем давалки, эти быстро слетали с дистанции, конченые. Есть еще четвертая категория – ни то ни се. Может, и встречаются нормальные, да, видимо, ходят они с Володькой по разным дорожкам, не попадаются друг другу на глаза. Он охладел к девчонкам, видел в каждой потенциально расчетливую, глупую обезьянку, с которой можно только пару раз перепихнуться, а на большее она не годится. С ребятами было проще. Но их цинизм, бессмысленная жестокость, проявляемая вдруг ни с того ни с сего, тоже оказались ему чужды.

Володька далеко не ангел, мог пить дня три запоем, потом проснуться сразу с двумя девушками на одной койке (это во времена-то СПИДа!) и ни хрена не помнить; мог нахамить кому угодно и где угодно, отстаивая свое «я», пробовал наркотики, участвовал в дебошах… Нет, на святого не смахивает ни с какого бока. Откушал от всех сладких и горьких пирогов. Но отметелить группой прохожего или зажать в темном углу тетку, наслаждаясь ее страхом, и тому подобные шутки – отказывался делать, претило.

Однажды дошло: стремление походить на окружающих, желание не выделяться из общей массы присуще лишь животным в стаде. Постарался взглянуть на сверстников как посторонний и ужаснулся: на что тратится жизнь! Сплошные поиски острых ощущений, под «косячок» умные рассуждения о планах, которые должен выполнить кто-то другой, и полный раздрызг внутри. Володька посетовал на упущенное время, забаррикадировался книгами, читал запоем, делал наброски углем и карандашом, писал маслом, короче, нырнул в творчество и самообразование. Одновременно познакомился и подружился с людьми от тридцати до сорока пяти лет. От них узнал много нового, начиная с правил общения, и понял выражение «здоровое поколение». Держались они с ним на равных, не подчеркивали возрастное и социальное превосходство, с их помощью понял процессы в обществе, вообще почерпнул многое. Один доцент кафедры философии, принципиально не берущий взяток, часто говорил:

– Нас превращают в дерьмо. Мы живем в дерьме, едим дерьмо, над нами чиновники дерьмо, и нас заставляют признать, что мы дерьмо. В таком случае я буду высококачественным дерьмом с понятиями чести и достоинства.

Поначалу Володька думал, что все люди среднего возраста такие, оказалось – нет в мире черного и белого, есть еще и оттенки, зачастую не радужные. Тем не менее, не читая нравоучений и моралей, именно старшее поколение внушило веру в себя, избавило от детского максимализма. Поразмыслив, Володька уехал в Москву покорять Олимп живописи. Москва, Москва… Как много в этом слове! И приехал. Москва его не ждала, ей чихать на Володек. Правда, кое-кто проявил эдакую ленивую заинтересованность к работам юного художника без специального образования в высшем учебном заведении. Позже догадался, чего стоила «ленивая заинтересованность», когда в каталоге узрел собственную работу под чужой фамилией. Не желая быть рабом, свалил с той шикарной дачи, намереваясь заработать и махнуть в Париж. Ага, не тут-то было! Обокрал дачу! Утащил антиквариат: старинную китайскую вазу (ну, была там ваза из фаянса с росписью под китайский фарфор), шкатулка пропала из нефрита и пачка баксов. Каково, а? Володька негодовал. Но его сокрыл у себя семидесятилетний потомственный интеллигент.

– Было, такое уже проходили, – сказал он расстроенному и, честно говоря, напуганному Володьке, – сажали ни за что. Попробуем тебя, юноша, отбить. У, гиены! Расплодились на русской земле! Ничего, ничего, всему приходит конец. И сатанинскому разгулу тоже придет конец! – грозил он, сотрясая воздух кулаками.

Жизнь прекрасна, когда осознаешь, что в Содоме и Гоморре находятся бескорыстные, порядочные люди, что они все же есть, и почитай за счастье, когда такие встречаются на пути. Старик с помощью приятелей уладил историю с «кражей», а проще – откупился. Делец, владеющий дачей, потребовал возместить убытки. Старик отдал ему серебряную статуэтку восточной работы, инкрустированную самоцветами. Вещь очень ценная, Володька за голову схватился:

– Зачем отдали? Мою вину доказать еще надо. Ну, посидел бы я недельку-другую… Мне теперь никогда с вами не расплатиться.

– Ты, юноша, не болтай чепухи, – ворчал старик. – Они докажут все что угодно, время сейчас такое: балом правят негодяи. Из царских тюрем выходили революционеры, а из наших выходят бандюги, если вообще люди твоего склада способны там выжить. Не переживай. Твоя жизнь ценнее серебряной безделушки, без которой я могу обойтись. Мое счастье, что о ней никто из новой породы не узнал – убили бы. Да пусть подавится! Зато у нас его заявление и расписочка есть! Мы же хитрые, дашь на дашь: ты нам заявление из милиции и расписочку в получении статуэтки за вышеназванное заявление, а мы тебе…

– И он написал расписку?! – поразился Володька.

– Э, Володя, ты не знаешь, каких размеров бывает жадность. Ты же не крал его барахла, оно у него дома, а тут за так можно хапнуть ювелирное изделие немалой стоимости. Жадность и зависть… На этом человечество далеко не уедет. – Володька растрогался до слез, чем привел старика в ярость. – Не распускать нюни! Ты мужчина, будь добр, соответствуй слову! Может, не я тебе помог, а ты мне. Может, я свои грехи за твой счет отмаливаю. Э, ты слишком молод, чтобы понять!..

Это случилось год назад, а весной Володька отчалил в Париж.

– С тобой что-то не так? – спросила Полин, всю дорогу не проронившая ни слова, лишь искоса наблюдая за ним. – Вчера ты не был похож на памятник самому себе.

– Вчера я говорил с женщиной, не знающей моего языка, сегодня… У людей, говорящих на одном языке, больше шансов не понять друг друга.

– О, у нас философский склад ума…

– Не разговаривай со мной тоном мамочки, – вяло бросил Володька.

– Хорошо, не буду.

Ветер путался в волосах, сильные порывы сбивали дыхание. Володька ощущал восторг в себе, вызванный быстрой ездой, свободой и окружающей гармонией.

– Знаешь, каждый город, – заговорил он, – страна, любое место на земле имеет свой запах. Если меня с закрытыми глазами перевезти туда, где я был однажды и жил некоторое время, я определил бы по запаху, где нахожусь. Особенно утром и вечером. Днем запах улетучивается, наверное, смешивается с суетой людей.

– Да? – удивилась Полин. – Ну и чем пахнет Париж?

– Парижем, – недоуменно пожал плечами Володька, ведь он говорил о вполне осязаемых вещах. – Понимаешь, это объяснить нельзя… Я попробую написать.

– А стихи пишешь?

– Спрашиваешь! Пишу и стихи, но тебе они не понравятся.

– ?

– Потому что эмоции я оставляю краскам. Эмоцию на холсте выразить значительно сложнее, чем одеть словами. Стихи – это поток сознания, как в снах, это прежде всего метафора, смысл которой растормошить воображение. Тогда это стихи. Но так писать не каждому дано. Кстати, заметь: пишут стихи и пишут картины. А? Одно дополняет другое.

– Пожалуй… Мы приехали. Вот моя вилла.

Двухэтажный домик стоял слегка на отшибе от других домов, на окраине очень маленького городка. Место скромное, за домом мини-сад, перед парадным клумба, вокруг дорожки, обложенные «диким» камнем. В общем, мечта пенсионера. В доме пахло недавним ремонтом, и внутри дом показался больше, чем снаружи. Приличных размеров гостиная – хорошо освещена, целых шесть окон. Мебели мало, что придавало простор, выполнена под старину или старинной и была. А вот голые стены действительно выглядели паршиво.

– Хорошая, скажу, избушка, – одобрил Володька. – Извини за нескромный вопрос, но страсть как хочется знать… Откуда у тебя деньги?

– Муж накрал, – сказала Полин, словно это самое простое дело: накрасть столько, что и на избушку хватает, и на жизнь во Франции, далеко не дешевой стране, и на заказы картин в избушку.

– А ты тратишь? – с сочувствием к мужу спросил Володька. (Она кивнула, мол, да, трачу.) – И он в восторге?

– Его убили в России. Расстреляли из автоматов машину.

Володька недоуменно опустил углы рта вниз и поднял плечи до ушей, дескать, не понял: у мадам Полин жестокосердное отношение к мужу, обеспечившему ее шикарной житухой? Ну, ни грамма жалости к убиенному. Да, современных женщин отличает патологическая неблагодарность! А Полин медленно обходила гостиную. Он спросил:

– Почему ты выбрала меня?

– У тебя картины живые, это сейчас редкость. Вот для этой гостиной нужно написать несколько картин на библейские сюжеты. («Она к тому же и религиозная фанатка!» – подумал Володька.) Скажем, Саломея, Магдалина, Юдифь… Шесть картин. Седьмая будет «Времена года», ее место я определила над камином. Только ты должен увидеть этих героинь по-своему, не так, как их изображают традиционно.

– Но «Времена» – не библейская тематика.

– Ошибаешься. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки». Цитата из Екклесиаста. Картины должны напоминать…

Полин замолчала, глядя на стены. Володька подошел к ней вплотную и стал смотреть на нее, как врач-психиатр смотрит на безнадежно больного.

– Напоминать о чем? – напомнил он о себе.

Полин повернулась к нему лицом, очнулась. Ответила:

– О ненависти, отчаянии, надежде… о том, что наполняет жизнь.

– Почему одни женщины? Ты, если не ошибаюсь, одинокая, может, приятнее иной раз взглянуть и на мужчину? Или ты ярая феминистка?

– Зачем ты хочешь казаться пошлым?

Точно, есть такой факт. Жизнь научила не распахивать душу настежь.

– Почему одни женщины? – сделал вид, что не расслышал.

– Они дают жизнь, в них заложено созидание… и в то же время разрушение. Убить не просто, особенно женщине. Но случается, она вынуждена избавляться… Страшно. Ты согласен работать?

– Да, – дан твердый ответ.

– Составь список, что нужно для работы. Завтра ты переедешь сюда.

– Для начала мне нужна Библия, почитаем – разберемся. А ты где будешь жить?

– Иногда здесь, если, конечно, не помешаю.

– Наоборот, ты меня вдохновляешь.

Володька признался себе, что сказал правду этой странной женщине, которая неизвестно откуда взялась и представляла собой загадку, если употреблять банальные выражения. Нет, он вовсе не рассчитывал стать «разгадывателем» Полин, просто в тот момент ее почему-то стало жаль. Он почувствовал в ней надлом, хрупкость не только внешнюю, но и внутри.

Обратную дорогу теперь он тайком наблюдал за Полин и пытался угадать, как она поступает в тех или иных ситуациях, придуманных им же. Странно, но Полин не укладывалась в обычные представления. Времени было достаточно разглядеть и оценить ее: красивая, независимая (независимость не выпячивает), умная и… счастлива. Парадокс, но наряду с надломом и едва уловимой печалью Полин счастлива. Последнее определение запутало Володьку, а дискомфорт под черепом русский гений не переносит, поэтому переключился на ветер, пейзаж за окном и сумерки.

Россия, полмесяца спустя (5 октября)

Солнце просачивалось в кабинет сквозь жалюзи, а пылинки, обычно не видимые глазу, подмигивали Ставрову. Он был один. Щурился, глядя на микроскопические точки в световых полосах, а напряженная фигура застыла в кресле. Напряжение теперь было всегдашним состоянием Ставрова. С начала мая по нынешний день он находится в том положении, когда стоишь у края пропасти и точно знаешь, что тебя столкнут вниз, но неизвестно, когда. Он пережил панику, животный ужас, отчаяние, а последнее время сюда примешалась апатия. Марк Ставров чувствовал себя неудачником и банкротом. Да нет, не в том смысле, что обнищал материально, с этим делом полный порядок, а внутри пусто и зябко. Вошел Леха:

– Босс, Тимур залетел. Звонил и слезно просил помочь.

Ставров некоторое время смотрел на телохранителя, будто сообщение прошло мимо ушей, потом тяжело поднялся:

– Где он?

– В милиции сиротка, вчера взяли с поличным. А я предупреждал…

– Ладно, – отмахнулся Марк, набросил кожаный плащ, проверил карманы.

– Да пусть летит в тюрягу, клептоман паршивый, ему там место. Терпеть не могу всякое жулье, ворье, гнилье.

Тимур неудачно выудил кошелек из дамской сумочки. Вернее, выудил-то удачно, но поторопился, зацепился запонкой за цепочку сумки, потянул. Дамочка – глядь, а кошелек у неизвестного, подняла крик, Тимуру заломили ручонки. В общем, провалился бездарно, как начинающий. Проведя ноченьку в обезьяннике, решил, что казенный дом с жестким спальным местом и контингент клиентов не подходят аристократу от воров. Каких трудов стоило добиться, чтобы позвонить Ставрову! Попал на Леху, тот не упустил возможности покуражиться над несчастьем. Вот не терпит Тимура, а за что?

Ставров переговорил с начальником отдела, Тимур дал подписку о невыезде с громким раскаянием вслух, что подверглось насмешкам со стороны Лехи, и вышел на волю. На пороге отделения милиции схватил Ставрова за руку, с чувством затряс:

– Босс, прими мои искренние…

– …соболезнования, – толкнул его в спину Леха. – Дуй, сиротка, в машину.

Вечерело. Ехали молча по улице, где меньше машин. Тимур на заднем сиденье ерзал, пребывая в думах о предстоящей взбучке и поглядывая с тоской на второго телохранителя рядом – Кешу. Леха рулил, а впереди Ставров смотрел в боковое окно. Неожиданно он глухо произнес:

– Леха, вот он!

Тот скосил глаза в сторону Ставрова.

– Спокойно, босс. Ты уверен? – спросил, не разжимая губ.

– Да, это он, – сказал Марк, завороженно глядя в окно. Рядом с автомобилем со стороны Ставрова ехал мотоциклист в закрытом шлеме. Тимур тоже обратил на него внимание, потому что держался тот очень близко, не обгоняя и не отставая, изредка поворачивал голову в шлеме на Ставрова.

– Проблемы? – ожил второй телохранитель.

– Вроде да, – отозвался Леха.

Он крутанул руль и ударил боком мотоциклиста, но тот удержался на колесах, прибавил газа и вырвался вперед. Сзади завизжали тормоза, видимо, своим маневром Леха помешал кому-то обогнать их. Мотоциклист оглянулся, поднял руку, мол, сворачиваю, и, красиво выполнив поворот, скрылся за углом.

– Дразнит нас, – усмехнулся Леха. – Гаденыш. Готовься, Кеша.

Кеша вынул пистолет, держа у коленей, снял с предохранителя…

– Вы что?! – вжался в сиденье Тимур. – Стрелять будете? Мы так не договаривались! Я не мокрушник! Остановите, я выйду… тут свидетелей полно!

– Закрой клюв! – шикнул Леха. – Марк, пристегнись.

– Его надо сбить, – угрюмо сказал Ставров. – Он мне нужен живым.

– Погоди, босс, не здесь, выберем тихое местечко. – Леха свернул в переулок за мотоциклистом. – Кеша, стрелять будешь по моей команде в колесо. Готов?

– Всегда готов, – пробормотал тот, придвигаясь к окну.

– Не надо, Таран! – взвыл Тимур прямо в ухо Лехе, схватившись за сиденье водителя. – Пришьют групповщину, срок впаяют…

Леха Таран, не глядя, слегка ткнул кулаком в лик Тимура, сиротка упал на сиденье и отключился. Тем временем мотоциклист притормозил – впереди образовалась пробка из нескольких автомобилей. Кеша, пряча ствол, скороговоркой выпалил:

– Подгони ближе, так возьмем. Пулю на него еще тратить.

Он приоткрыл дверцу, приготовившись прыгнуть на дорогу, но мотоциклист, обернувшись и оценив ситуацию, выехал на пешеходный тротуар, лавируя между людьми, объехал затор и скрылся.

– А он пасет тебя, Марк, – сказал Кеша.

– Где я? – простонал Тимур, очнувшись и потирая распухший нос.

– На нарах, – огрызнулся Леха, выруливая из переулка. – Не заткнешься, на больничной койке очутишься.

Тимур дал себе слово не злить Леху, а то и впрямь кости переломает. Он забился в угол, с тревогой перебирая в памяти известные преступные группировки города и вычисляя, в какую из них угодил. А не зря первое впечатление от Ставрова было: палач. Как он это просто сказал: «Его надо сбить. Он мне нужен живым». Вывод: когда будет не нужен, пришьет мотоциклиста, а возможно, и Тимура. Поганая компашка.

Прибыли в офис, к кабинету вели Тимура ну прям как под конвоем: Ставров впереди, Леха и Кеша сзади. Марк расположился за столом, в креслах развалились охранники, а Тимуру предоставили стоячее место посреди кабинета. Поскольку он не выносил театральных пауз, нервно хрустя пальцами, подал голос первый:

– Босс, извини за беспокойство. Натура подкузьмила.

– У тебя есть два выхода, – устало вымолвил Ставров. Еще при первой встрече Тимур составил о нем мнение как о флегматике, эдакий большой-большой флегматик, не способный ни радоваться, ни огорчаться. Мнение не изменилось, но сегодня добавился безотчетный страх перед ним. – Первый: на тебя заводится уголовное дело по факту кражи, и тебя годик-два содержит государство. Второй: я прекращаю дело. Что выбираем?

Тут извилины Тимура подытожили: это Ставров его накрыл, приставил человека, который его пас, вот и попался. Раньше ведь не попадался. А как человека сделать ручным? Элементарно – взять с поличным. Ясно, что Марк птица крупная и хищная, слинять просто так не позволит. Вот свободный полет и закончился, предстоит вступить в стаю и выполнять повеления вожака. Тимур с готовностью сказал, ибо другого выхода не было:

– Второй вариант. Что я должен делать?

– Так-то лучше, – усмехнулся Ставров. – Ты должен найти мотоциклиста.

– А кто он?

– Когда бы мы его знали, ты бы не понадобился, – бросил из кресла Леха. – Учти, не найдешь – сядешь. Это я тебе обещаю.

Тимур стух. Справиться с таким делом ему вряд ли по силам. Присев на краешек стула напротив Ставрова, с несвойственной честностью признался:

– Понимаешь, ты предлагаешь сделать то, чего я не умею. Я не мент, меня не обучали премудростям сыска. Я проходил совсем другую школу. Даже не представляю, с чего начинать, как и где искать этого мотоциклиста.

– У него есть сообщница. Нужно отыскать обоих. Подумай и действуй. – Ставров был неумолим.

– И без трюкачества, – добавил Леха. – Не вздумай смыться. Я все равно тебя отыщу, и ты станешь пластырем, сиротка.

Сиротка метнул в него испепеляющий взгляд, а тот еще и кивнул, мол, помни обо мне. Тимур безнадежно вздохнул:

– Не могу гарантировать, что у меня получится. Но буду стараться, потому что не хочу на нарах париться, – бросил в сторону Лехи. – Тогда и ты, шеф, будь откровенным. Понимаешь, я сделаю все возможное, но мне надо знать то, что знаешь ты. До мелочей.

Ставров потупился, память перенесла его в первые дни мая…

Погода тогда была дрянь. «Дворники» с натугой разгребали воду на лобовом стекле, а Марк Ставров, подъезжая к особняку, с неудовольствием вспомнил, что не прихватил зонт. Майский вечер – светлый, а темно стало, как ночью. Высунув руку с дистанционным управлением в окно, Марк открыл ворота. «Ну и потоп!» – подумал, вытирая кисть руки платком, а рукав пиджака промок почти насквозь. Марк не свернул к гаражу, а поехал к дому по дороге, которая освещалась с двух сторон фонарями. Тетка Сима не забыла перевести фонари в умеренный режим, они словно висели в воздухе сами по себе, а свет от них не достигал земли. Ставров захлопнул дверцу машины и запрыгнул под навес на террасу. Стряхнув воду с пиджака, достал ключи… И вдруг ВЫСТРЕЛ!!!

…Ставров дернулся, как от испуга, поднял ничего не выражающие глаза на Тимура, встал:

– На сегодня все.

Леха и Кеша привезли Тимура в особняк, где Сима окружила заботой всех четверых. Поужинали. Ставров поднялся к себе, снял одежду и лег. Сон не приходил, несмотря на вековую усталость. Бессонница – проблема многих людей – для Марка стала ночной подругой. Часто он засыпал под утро, когда уже брезжил рассвет. А до того – мысли, услужливая память и ночные шорохи… Что же рассказать Тимуру? То, как он замирает от страха вне стен дома или офиса? Как стискивают грудь нелепые предчувствия? Как, потеряв Алису, сентиментально вздыхает, глядя на луну? Об этом лучше промолчать. Да и что он сам знает? Только то, что все изменилось во всех отношениях и что каждый день возвращается в начало мая, в ливень…