Глава 1,
в которой мы с Никой узнаем друг про друга удивительные вещи
– Так и сказал? – переспросила Ника. – Гайка, твой любимый Зет заявил, что вам нужно сделать перерыв в отношениях?!
– Не кричи, – попросила я, оглядываясь на пап, которые отправились за кофе, – не то чтобы перерыв...
– Но просто он не будет тебе звонить и отвечать на твои эсэмэски...
– Всего пару недель, Ника! Он сказал, что ему надо побыть одному... подумать о наших отношениях.
Я набросила на голову капюшон толстовки и откинулась в кресле, сцепив руки на коленях в замок. Ника заглянула под капюшон и строго спросила:
– А Слава тебе не то же самое сказал, перед тем как тебя бросить?!
– Слава – не Зет. Зет вообще никогда не врет. Ему надо подумать.
– Хани, я думаю, это конец! Если тебя бросает парень...
– Потише можно?!
Я снова показала глазами на наших пап.
К счастью, они были сосредоточены на том, чтобы поставить на поднос шесть стаканов кофе и ни один из них не опрокинуть.
Наши с Никой мамы сидели неподалеку. Никина мама что-то со скорбным видом рассказывала моей, моя же горестно кивала, однако иногда оглядывалась на папу, из чего я заключила, что ей не терпится удрать из аэропорта к своим любимым книжкам. Даже в такую рань, в половину шестого утра, мама думала только о научной работе и диссертации, которую ей предстоит защищать весной.
Однако маминым словарям все-таки придется подождать, пока объявят рейс.
Родители подарили нам с Никой на Новый год поездку в Париж, с проживанием в пансионе какой-то очень строгой мадам, знакомой Никиного отца. Сопровождать нас будет коллега наших пап, Елена Алексеевна. Она нас довезет до пансиона, сдаст на руки мадам, а потом через неделю вернется и заберет.
За огромным окном зала ожидания валил снег, словно ребенок великана высыпал его из гигантского ведра, и было очень сложно представить, что в Париже сейчас плюс пять, все в куртках без шапок, и тюльпаны на улицах продают, как сказала строгая мадам, когда Никин отец советовался с ней по поводу теплых вещей.
Я полетела почти налегке, с маленьким чемоданчиком, который решила не сдавать в багаж. Ника же свой чемоданище, весь в пестрых узорах и заклепках, в салон взять не могла и ждала, когда нас позовут на регистрацию.
Мой бедный папа споткнулся о него, когда принес кофе.
– Чуть не пролил твой латте на новые брюки, – сердито сказал он мне, словно я своими руками смастерила этот чемодан и силой воли заставила папу о него споткнуться. – Осторожно, Гаянэ, не обожгись! Ника, это твой.
– С двойным карамельным сиропом? – уточнила Ника, – и взбитыми сливками?
Я решила, что ослышалась, ведь Ника вечно на диете. Осенью вообще загремела в больницу для анорексичек, есть отказывалась. А тут, здрасте! Карамельный сироп и взбитые сливки!
Но папа кивнул, и Ника с кокетливой улыбкой приняла у него пластиковый стакан.
– Ника, а....
– Твой папа запрещает тебе встречаться с бойзами? – перебила она меня, наблюдая за тем, как наши папы передают мамам кофе (Никина мама наверняка выбрала что-то без молока и сахара, а моя – самый крепкий, чтобы мозги работали на полную катушку, ведь ее словари ждут) и усаживаются неподалеку, с наслаждением вытягивая ноги.
Никин отец достал ай-под и что-то показал моему на нем.
– Папа и так был недоволен тем, что у меня есть парень. А если он узнает, что Зет меня бросил...
– То он его прирежет, – растягивая слова, проговорила Ника все с той же кокетливой улыбочкой, не отводя взгляда от наших пап.
– Минимум, – хмыкнула я, – восточная кровь, знаешь ли...
– Как он тебя только в Париж отпустил?
– Не одну же. В самолете Елена Алексеевна за нами следить будет. А на месте – мадам Пуарэ. Ты, кстати, ее видела?
– В жизни – нет. Только на фотках. Дэдди вчера показывал. Похожа на Вивьен Вествуд[1].
– Такая же рыжая?
– И такая же старая. Пуарэ... Звучит как «Пуаро». Кстати, думаешь, нам попадется там какое-нибудь преступление? Очень хочется что-нибудь расследовать, – мечтательно протянула она, осторожно подбирая кончиком трубочки взбитые сливки и отправляя их в рот.
– Если папа услышит твои слова, снимет меня с рейса. Не рассчитывай, подруга! Что можно успеть расследовать за неделю?
– Велл, тогда мы немного рассеем твою... как это... как у Юджина Онегина? Грусть?
– Хандру, – вздохнула я, поднимаясь, чтобы выбросить свой стаканчик в урну, – не Юджина, а Евгения. Слышал бы тебя Ботаник. Моя хандра, Ника, не связана с тем, что Зет меня бросил. У меня есть гораздо более серьезная проблема. Я не могу... Ой!
Ника повернула голову туда, куда смотрела я. По залу бежал парень. Обычный, русоволосый, в черной куртке и свободных серых спортивных штанах. Он направлялся к зоне таможенного контроля и на бегу (вот почему я ойкнула!) перепрыгивал через чемоданы, сумки и даже тележки, нагруженные багажом. При этом у него было абсолютно невозмутимое выражение лица, то есть сосредоточенное, но спокойное. Как будто он участвовал в соревнованиях по бегу с препятствиями.
– Ты смотри, что он вытворяет! – вырвалось у меня, когда парень перескочил через спину дядьки, нагнувшегося завязать шнурки. А дядька даже ничего не заметил! Когда он распрямился, то первое, что увидел, было изумленное лицо жены. Она что-то сказала дядьке, и тот повернулся, но парень уже достиг воротец, отгораживающих зону таможенного контроля от зала и... не стал их перепрыгивать. А просто вошел внутрь.
– All show and no go, – пробормотала Ника.
– В смысле?
– В смысле – понтуется, – пояснила Ника, – я с таким училась в Америке, тоже все прыгал и в воздухе переворачивался. Это акро-стрит называется. Собираются в кружок и давай прыгать, показывать друг другу всякие... как это? Как в цирке?
– Трюки?
– Ну да. Никогда не понимала, зачем им это надо? Слушай, а ты стаканчик с собой в самолет, что ли, потащишь? На память?
– Нет, – улыбнулась я, бросила его в урну и промазала.
Скажу честно, не получилось у меня на броске сосредоточиться. Все перед глазами этот парень стоял, то есть бежал. Непохоже было, что он показывал трюки. Да и кому? Дядька со шнурками его вообще не заметил! Казалось, будто парень просто опаздывал на рейс, а через сумки перепрыгивал, потому что хотел расстояние сократить.
«Вот бы с ним познакомиться», – пришло в голову мне.
– Эй! Хеллоу! – завопила Ника, дергая меня за рукав, и я очнулась, с удивлением обнаружив себя уже в кресле рядом с ней, – так что у тебя за проблема?
– А, – вспомнила я, – да. Я не хочу рисовать. Абсолютно. Пропало желание.
– Кантбишно! – выпалила она, отпуская мой рукав.
– Серьезно... Уже несколько дней не могу заставить себя взять карандаш.
– И что, ты не брала свои блокноты с собой?!
– Зачем?
– Ну... не знаю. Я не представляю тебя без карандаша в кармашке джинсов.
– Если честно, я сунула альбом в чемодан. Но пока мне не хочется его даже доставать. Буду ходить по музеям. Мамочка уже неделю забрасывает меня названиями мест, которые мы должны посетить.
– Ну... не знаю насчет музеев, а я лечу в Париж, чтобы есть.
– Что ты там планируешь есть? Обезжиренный творог?
– Велл... Круассаны... багеты... бриоши... Крабов, однозначно!
– Погоди-ка, – я уставилась на Нику так, словно видела ее в первый раз в жизни, – погоди, хани... они... все-таки... предложили тебе роль?! Да?! О боже! Почему же ты сразу не сказала?
– Я поддерживала тебя, – скромно потупившись, сказала Ника, – у тебя душевная драма.
– Да перестань! Моя лучшая подруга скоро получит «Оскар»!
– «Эмми», Гайка. Сериальным актерам дают «Эмми».
– А что за сериал?
– Про толстую-толстую девочку. Которая похудела к концу сериала. И в нее влюбился наконец главный герой.
– Слушай... Не пойми меня неправильно, я двумя руками за тебя, но все-таки зачем им заставлять толстеть худую девушку? Почему они просто полную на роль не позовут?
– Во-первых, они же не знают, как эта полная девушка будет выглядеть к концу сериала, если похудеет. Сама понимаешь, можно похудеть и понекрасиветь...
– Подурнеть, – поправила я ее.
Ника только вернулась из Америки, и все время приходилось ее поправлять, чтобы она говорила на правильном русском языке. Иногда, правда, мне казалось, что она даже и не пытается запомнить, как надо говорить правильно, потому что так она внимание привлекает, а внимание Ника любит.
– Надо же, – фыркнула я, – ты всю жизнь худеешь, а тут тебе придется...
– Потолстеть, да.
– И как ты на это решилась...
– Ну знаешь... В процессе потолстения есть и свои плюсы, – улыбнулась Ника, с удовольствием выпивая со дна стаканчика остатки карамельного сиропа.
– А вы уже заключили контракт?
– Нет... Все организует маленький продюсерский центр в Нью-Йорке. Мне недавно пришло от них письмо. Сказали, что на кастинге я была лучшей. Поэтому если я потолстею...
– То с тобой потолстею и я! – улыбнулась я.
– Это вряд ли. Ты же йогой занималась со своим Зетом.
– Я ее брошу, – снова помрачнела я, – как он меня.
– Ты же сказала, он тебя не бросал!
– Я не признавалась, что он меня бросил, – сдалась я, – но ведь и ежу понятно, что это так.
– Упс, – проговорила Ника, указывая на мою маму, которая подскочила с места и бросилась к нам.
Никина мама побежала к папам, и те тоже вскочили.
– Кажется, кто-то услышал, что тебя бросил парень, – прошептала Ника.
– И что, из-за меня тарарам? – недоуменно проговорила я, но мама, поправляя съехавшие на нос очки, уже прокричала:
– Скорее! Объявили посадку на рейс!
Я наклонилась, чтобы поднять варежки, выпавшие из ее кармана, и придержала маму за руку, чтобы бедняга тоже не споткнулась о Никин чемодан, напоминавший громилу из команды по регби, которого взяли и раскрасили в цветочек.
Ника подняла его вертикально, выдвинула ручку и покатила к стойке для регистрации, где уже ждали папы.
– Мамуля, не волнуйся, – попросила я, – посадку только что объявили. Успеем.
– Но Елены Алексеевны все нет!
– Сейчас приедет, может, проспала. Она не звонила?
– Нет. Мы звонили, но она недоступна.
– Ну, может, батарейка села. Не переживай, мамуль, все будет хорошо!
– Я не могу не волноваться, – призналась мама, и я заметила, что ее глаза как-то подозрительно заблестели, – ты же в первый раз без нас летишь!
Если честно, меня ее слова слегка удивили. Я думала, что ей нет ни до чего дела, кроме умных книжек, а оказывается...
– Папа тоже переживает, – прошептала мама, подводя меня к стойке, где папы уже стояли в очереди, с нашими билетами и паспортами в руках.
Никин папа прижимал к уху трубку и хмурился. Наверное, пытался дозвониться Елене Алексеевне.
«Ничего себе новости, – подумала я, – а я решила, что папа меня с радостью сбагривает на каникулы, чтобы не заморачиваться с моими развлечениями. Нет, все-таки родители – совершенно непостижимые люди».
Я хотела поделиться этим соображением с Никой, но вдруг ее мама кивнула моей, пропустила ее вперед, а сама зачем-то взяла меня под руку.
– Зайка, у меня к тебе одна просьба...
Выражение лица у нее опять стало скорбным, словно парикмахер ей сделал не укладку, а панковский ирокез.
– Зайка, если помнишь, осенью Ника страдала от анорексии.
– Такое сложно забыть, – пробормотала я и нечаянно наехала ей на белоснежный сапог колесиком чемодана, – ой, извините.
На секунду ее лицо сделалось куда более скорбным. Она оценила урон сапогу и, вздохнув, продолжила:
– Я хотела бы, чтобы в Париже ты следила за Никой. Следила, чтобы она получала от жизни удовольствие, понимаешь? Поддерживай любые ее желания, хорошо? Особенно...
Она понизила голос до шепота:
– Особенно ее желания поесть, хорошо, Зайка?
Я хотела сказать, что я Гайка, а не Зайка, но Никина мама тоже не любит запоминать, как говорить правильно, и я просто кивнула. Про себя же подумала, что у Ники явно нет проблем с желанием поесть. Двойной карамельный сироп – это вам не шуточки.
Никина мама наконец оставила меня в покое, и я собиралась подойти к родителям, как увидела парня, который завязывал шнурки. Невысокого такого. Даже ниже меня, насколько я могла судить по его согнутой фигуре.
И тут меня захлестнуло странное желание. Я бросила взгляд на родителей. Все четверо что-то бурно обсуждали у стойки регистрации. Наверное, переживали, что Елена Алексеевна опаздывает.
Я поставила чемоданчик. Глубоко вздохнула. Разбежалась. Внутри у меня все в пружину сжалось от волнения. Я подскочила к парню и занесла ногу, чтобы через него перепрыгнуть. Мне страшно хотелось повторить трюк, который сделал парень в растянутых штанах.
Однако у этого реакция оказалась быстрее. Он вскочил и неожиданно толкнул меня в плечо.
– Ты чего? – набросился он на меня, – с ума сошла? Что себе позволяешь?
– Ничего, – промямлила я, – простите, я... я...
Так ничего не сообразив ответить (а что тут можно выдумать?!), я ретировалась. Подхватила свой чемоданчик и подбежала к родителям, пытаясь понять: чего вдруг меня понесло через людей-то прыгать? Хорошо, папа не видел! Иначе в жизни бы не отпустил ни в какой Париж.
– Дозвонился! – громко сказал Никин отец, прижимая трубку к уху. – Что?! Когда? И... почему вы раньше мне не позвонили?!
Все уставились на него. А он отнял трубку от уха и сказал:
– Так, все. Никуда не едете.
– Почему?! – завопила Ника.
– У Елены Алексеевны вчера ночью воспалился аппендицит. Она в больнице. Только что пришла в себя после наркоза.
Повисла пауза.
– Нет! – закричали мы с Никой хором.
Переглянулись и начали хором уговаривать родителей отпустить нас одних. Никины сдались довольно быстро. А мой папа все сопротивлялся. Мало ли, что случится! А если на нас нападут? Если похитят? Как вообще мы доберемся до мадам?
– На такси, – пожал плечами Никин папа.
– Ни за что! – сердито сказал мой папа. – А если их увезут неизвесто куда?
– Тогда на поезде, – подала голос моя мама, поправив очки. – Мы ездили на конференцию по вопросам французской литературы и прекрасно добрались до места на поезде.
Папа хмуро посмотрел на нее. Мол, и ты, Брут?
– Папочка, – проникновенно сказала я, – у меня есть мобильник. Звони хоть пять раз в день. Проверяй, как мои дела. И не беспокойся, все будет хорошо! Обещаю!
Папа вздохнул и притянул меня к себе.
– Ладно, – сказал он, – но если что – сразу обращайся к полицейскому!
– Особенно к симпатичному, – добавила Ника, и все, кроме моего папы, улыбнулись.
Никин папа поставил шикарный чемодан дочери на черную ленту.
– Давай свой, Гая!
– Нет, спасибо, я его в ручную кладь возьму, – отказалась я.
Никина мама защебетала:
– Солнышко, улыбайся почаще, гуляя по улицам Парижа! Вдруг тебя увидит какой-нибудь известный фотограф? Или представитель модельного агентства! Это же Париж, хани, центр мира моды!
– А еще это центр мира искусств, – добавила моя мама.
– И развлечений! – подмигнул нам Никин папа.
– И любви, – сказала Никина мама, и мое хорошее настроение испарилось.
Я подумала, что есть и еще одна причина, по которой нам явно не светит расследование.
Когда прошлым летом нам повезло найти похищенного мальчика с помощью канарейки, я не хотела ехать в Звенигород[2].
Когда мне доверили расследовать похищение важной рукописи на кафедре МГУ, я не хотела ходить на занятия в университет.
То есть оба раза судьба как бы примиряла меня с реальностью. Показывала мне – в любом скучном месте можно обнаружить что-то интересное.
А сейчас я хочу уехать. Уехать, убраться, умчаться из Москвы, подальше от этого дылды с глазами-озерами, в глупой куртке с тысячью карманов, с дурацкой прической и помешанностью на энергии и карме... Такого дурацкого дылды... Которого я все еще люблю.
Клянусь, в Париже я постараюсь забыть его навсегда!