Ночь в Пале-Ролле
Каждую среду в семь часов утра летом и в восемь часов утра зимой речной пароходик отправлялся из города Оксер в путь длиной двести километров до Парижа. Особенно зимой это был самый безопасный и удобный путь из Бургундии и с юга. Чтобы проплыть по рекам Ивонн и Сена до Парижа, требовалось всего три дня, и кораблик останавливался среди шпилей и куполов в сердце старого города. Большое плоскодонное судно, выкрашенное зеленой краской и поделенное на каюты с иллюминаторами и просторное помещение со скамейками, вмещало до четырехсот пассажиров-людей и столько же животных, предназначенных для продажи на рынках, расположенных вдоль реки, или для обеденных столов в городе. На борту был камбуз, где готовили супы и рагу для тех, кто приехал без достаточных запасов провианта, а по обеим сторонам находились две уборные для тех, кто слишком много почестей воздавал виноградникам, расположенным по берегам реки.
Богатые путешественники, которые уже преодолели по суше бесчисленное количество лиг (мера длины, приблизительно равная трем милям; одна сухопутная миля – 1609 м. – Пер.), признавали это путешествие приятным приключением, как только привыкали к компании солдат, странствующих торговцев, бродячих музыкантов, монахов и крестьян и армии кормилиц, которые оставили своих младенцев дома и отправились в столицу продавать свое грудное молоко. Поэт, который совершил такое путешествие за несколько лет до начала этой истории, представлял себя на борту одного из кораблей, груженных тварями всех видов, предназначенных для заселения какой-нибудь недавно открытой заморской территории. Пассажиры, нашедшие себе тихое удобное место в этом Ноевом ковчеге за свернутыми в кольца канатами и грудами багажа, наблюдали за ландшафтом, который, казалось, проплывал мимо неподвижного судна как раскрашенные декорации. В те долгие часы безделья и медленного движения вперед в живом смешении представителей социальных слоев некоторые пассажиры ощущали внезапный прилив сил. Мужчины, которые жаждали увидеть достопримечательности Парижа и испытать репутацию парижских женщин, часто оказывались во власти чувств задолго до того, как в их поле зрения попадали башни собора Парижской Богоматери.
Среди пассажиров, которые поднялись на борт судна, отправлявшегося из Оксера утром 7 ноября 1787 г., был молодой лейтенант-артиллерист, недавно назначенный на должность в Баланс (административный центр департамента Дром. – Пер.). Ему было восемнадцать лет, и он не боялся ничего, кроме неловкой ситуации. Ему немного не хватало роста для его высоких кожаных сапог, но он был достаточно горяч, чтобы требовать немедленного удовлетворения от любого человека, который осмеливался назвать его в лицо Котом в сапогах. Инспектор его военного училища в Бриенне (город в департаменте Об. – Пер.) дал ему характеристику близкую к восхищению: «Честный и вдумчивый; поведения самого правильного; всегда отличался в математике; обладает прекрасным знанием истории и географии; недостаточно общителен; станет отличным моряком».
Будучи заядлым читателем Жан-Жака Руссо, молодой человек не оставался глух к красотам речного путешествия, но он был слишком озабочен честью своего мундира, чтобы вступать в пустые разговоры, которые помогали скоротать поездку некоторым из пассажиров. Когда его отправили в полк, расквартированный в Балансе, он один из группы молодых офицеров не воспользовался ночью в Лионе, чтобы посетить бордель. В любом случае, хоть ему и не терпелось открыть для себя Париж, его мысли были заняты более серьезными вещами.
Он только что возвратился домой в первый раз после того, как восемь лет назад уехал учиться в училище. Его отец умер, потратив несколько лет жизни и часть семейного состояния на судебные тяжбы со своими собственными родственниками. Когда молодой человек увидел вновь свой дом, он не почувствовал печали в связи со смертью отца, но когда он обнаружил, что его мать занимается домашним хозяйством, это унижение было для него как пощечина. Его семья имела законные и давние права на благородное происхождение, но правительство Франции обращалось с ее членами так, будто они были неграмотными крестьянами. Им была дана субсидия на посадку тутовых деревьев и организацию шелкового производства в их отсталом районе, но теперь, когда они уже вложили свои деньги в это дело, неизвестный служащий Короны отозвал субсидию. Так как старший брат безуспешно занимался юридической стороной этого вопроса, лейтенанту было предоставлено право вести переговоры с парижскими властями.
Путешествие по дорогам, на которых уже были видны признаки ранней зимы, от берегов Средиземного моря было долгим. Только теперь, когда он подчинился неспешному движению по реке, он начал думать о городе, который ждал его впереди.
Он уже видел Париж однажды, будучи курсантом, когда ему было пятнадцать лет; тогда он приехал туда вместе с тремя своими одноклассниками и монахом из школы в Бриенне. У них было время лишь на то, чтобы купить роман на набережной и прочитать молитву в церкви Сен-Жермен-де-Пре, прежде чем их отправили в Королевскую военную школу, учась в которой за двенадцать месяцев он не увидел в городе ничего, кроме парадного плаца на Марсовом поле. Но, разумеется, он слышал о Париже и его великолепии от членов своей семьи и коллег-офицеров. Он уже читал о его памятниках и сокровищах в исторических и географических справочниках; он изучил его оборонительные сооружения и ресурсы, как иностранный полководец, планирующий вторжение.
Он вспомнил все, о чем читал, и полуправдивые рассказы своих товарищей, когда в его поле зрения появились города-спутники Парижа – Витри и Шуази-ле-Руа, а равнина Берси начала расширяться в северном направлении. Он стоял на передней палубе, глядя вперед, как капитан корабля, молчаливый и серьезный, среди поросят и кур в корзинах и играющих у его ног детей. Он почувствовал, как судно подхватило течение зеленых вод реки Марны при ее впадении в Сену у Алфорта, и коричневая река стала широким и величественным водным путем. Отсюда были издали видны первые шпили Парижа, а глубокие воды еще не загрязнились канализационными стоками и фабриками. По реке плыли длинные плоты из сплавляемого леса, которыми управляли люди дикого вида в плащах из волчьих шкур, и судна, которые везли пассажиров и булыжник из Фонтенбло. На берегах стали появляться прачки. Молодой человек увидел обсаженную деревьями дорогу, по которой ехали экипажи, и длинные деревянные сараи, из которых подкатывали бочонки с вином из Бургундии и центра Франции к ожидавшим повозкам.
На этот раз он знал, что видит город, который вырос, как тысяча деревень, задушенных привилегиями и мелкой конкуренцией. Вместо того шаткого причала должен был бы быть надлежащий порт, который мог соперничать с Лондонским портом. Властям следовало бы построить огромные зернохранилища и склады, которые снабжали бы людей продовольствием в трудные времена. Город, который едва умел поддерживать жизнь в своем населении, не имел права сравнивать себя с древним Римом, а еще меньше – пренебрежительно относиться к провинциалам.
Теперь по обоим берегам тянулись низенькие дома. Пароходик вошел в канал к югу от необитаемого острова Лувьер, заваленного грудами дров, словно галльские леса только недавно были расчищены. За ним были видны высокие дома острова Сен-Луи, а позади них из речного тумана и дыма, поднимавшегося из труб, высилась укрепленная контрфорсами масса собора Парижской Богоматери, подобно корме огромного корабля.
Лейтенант сошел на берег с другими пассажирами на набережной Турнель и указал на свой чемодан носильщику из гостиницы, в которой он собирался остановиться. Затем, предварительно изучив карту и пройдя по маршруту по памяти, он перешел по мосту Понт-о-Дубль и вступил в средневековый лабиринт острова Сите. Заблудившись среди тупиков, он нашел другой берег реки и направил свои стопы через людные улицы к востоку от Лувра. Он пересек улицу Сент-Оноре – главную магистраль, протянувшуюся с востока на запад по правому берегу реки, и свернул на улицу Фур в том месте, где сильное речное зловоние сменили овощные запахи рынка Ле-Аль.
На улице Фур располагались отели с меблированными комнатами, постояльцами которых были преимущественно мужчины, приехавшие заключать сделки на центральных рынках. Лейтенант отправился в отель «Шербур», находившийся рядом с кафе «Ша-ки-пелот». В гостиничном журнале регистрации постояльцев (который уже давно исчез) значилось, что он остановился в комнате номер 9 на третьем этаже и написал свое имя на родном итальянском языке, а не на французском, как стал делать позднее.
Когда его чемодан был доставлен, он заселился и в этом городе, насчитывавшем шестьсот тысяч человек, стал наслаждаться одиночеством. В доме, где он снимал квартиру в Балансе, люди устраивали ему засады, когда он покидал свою комнату каждое утро и когда возвращался вечером; они крали его время и рассеивали его мысли вежливыми разговорами. Теперь он получил возможность свободно думать и проводить исследования, сравнивать свои собственные впечатления с книгами, которые он прочитал, и решать для себя, заслуживает ли Париж своей высокой репутации.
Даже без письменного отчета, который составляет основу этого рассказа – краткого, неполного описания приключения, произошедшего за одну ночь, – было бы легко угадать главный объект, который возбуждал любопытство лейтенанта. В те времена было лишь одно место, которое хотел увидеть каждый приезжий в Париже; и любому путешественнику, который опубликовал рассказ о своей поездке и не упомянул его или сделал вид, что обошел его, как гнездо разврата, нельзя доверять. Говорили, что улицы в его окрестностях – самые оживленные в Европе. По сравнению с ним другие достопримечательности Парижа – Лувр и Тюильри, собор Парижской Богоматери и Сент-Шапель, Бастилия, Дом инвалидов, великолепные площади и сады, мануфактура гобеленов – были почти безлюдны.
В 1781 г. герцог Шартрский, ищущий удовольствий либеральный двоюродный брат короля, который испытывал хронический недостаток наличных денег, начал превращать территорию своей королевской резиденции в удивительный базар, на котором процветала экономическая и эротическая деятельность. Вдоль одного из пассажей были возведены деревянные галереи, образовавшие великолепный дворик. Они выглядели как железнодорожный вокзал (если бы он существовал), вживленный во дворец. Лавочники, шарлатаны и артисты заняли эти галереи еще до того, как их постройка была закончена в 1784 г., и почти мгновенно Пале-Рояль превратился в волшебный город в городе, который никогда не закрывал своих ворот. Если верить Луи-Себастьяну Мерсьеру, «узник мог жить там не испытывая скуки и начинал мечтать о свободе лишь спустя несколько лет». Это место полушутя называли «столицей Парижа».
Ни один человек, который видел Пале-Рояль в 1787 г., не мог сомневаться в прогрессе промышленности и преимуществах современной цивилизации. Там были театры и кукольные шоу и каждую ночь в садах запускали фейерверки. Галереи и пассажи вмещали свыше двухсот магазинов. Не пройдя и нескольких сотен футов, человек, которого не заботила цена или честность лавочников, мог купить барометр, резиновый плащ, рисунок на оконном стекле, экземпляр самой последней запрещенной книги, игрушку, чтобы порадовать самого деспотичного ребенка, коробку румян для его учительницы и какую-нибудь вещь из фланели для жены. Он мог рыться в горах лент, маркизета, помпончиков и атласных цветов. В медленно движущейся толпе он мог оказаться прижатым к незнакомой привлекательной женщине, голые плечи которой сияли при свете ламп, и отправиться дальше спустя мгновение – уже с совершенно пустыми карманами. Если человек был достаточно богат, он мог проиграть свои деньги в игорном доме на первом этаже, заложить свои золотые часы и пиджак с вышивкой на втором и утешиться с одной из женщин, которые проживали в съемных комнатах на третьем.
Там имелись рестораны, достойные императоров, прилавки с экзотическими фруктами, привезенными из пригородов Парижа; а торговцы вином продавали редкие ликеры, доставленные из несуществующих колоний. Все, что делало человека красивым, можно было купить по сказочной цене: лосьоны и притирания, которые отбеливали лицо, убирали морщины или выявляли голубые вены на груди. Немощный старый шевалье мог выйти из Пале-Рояля, превратившись в подмигивающего Адониса с сияющими зубами, стеклянным глазом любого цвета, с черным фальшивым локоном под напудренным париком и молодыми икроножными мышцами в шелковых чулках. Некрасивая девушка, желавшая найти мужа, могла сделать себя желанной, по крайней мере до свадебной ночи, заполучив фальшивые плечи, бедра, ложбинку между грудей, ресницы, брови и веки.
Там были необычные бутики, где одежда игроков и распутников была выставлена в плохо освещенных стеклянных секциях, чтобы на ней не были видны пятна; ее продавали клеркам и мастеровым. Имелись и общественные уборные, где за пятнадцать сантимов посетитель мог подтереться газеткой. Пале-Рояль мог угодить любому вкусу, и говорили, что он создавал стили, которые не существовали раньше. Путеводитель, который был издан вскоре после приезда лейтенанта, рекомендовал мадам Лаперьер, проживавшей «над булочной», которая специализировалась на «стариках и хлыстах», мадам Бонди, поставлявшую иностранок и очень юных девушек (набранных из самых уважаемых монастырей), и модный магазин мадемуазель Андре, «хотя не стоит проводить там ночь, потому что мадемуазель Андре применяет принцип «ночью все кошки серы».
Несмотря на резко отрицательное отношение к этому месту, где каждый мог пялиться на любого человека, и несмотря на отвращение к толпе, лейтенант, по-видимому, уже делал какие-то предварительные набеги на дворцовые сады – возможно, это было утром, когда одетые в лохмотья женщины копались в кустах и водостоках в поисках уроненных монеток и безделушек, или в полдень, когда люди сверяли свои часы по пушечному выстрелу, который производился при помощи солнечных лучей, прошедших через мощную линзу. Во время одной из таких разведывательных вылазок он посетил любимую кофейню Жан-Жака Руссо – «Кафе де ля Режанс», расположенное на площади перед дворцом, где за мраморными столами в огромном зеркальном зале с канделябрами сидели игроки в шахматы. В Балансе он пользовался репутацией шахматиста. В «Кафе де ля Режанс» он проводил свои пешки через всю доску, блестяще вводил в дело коней, явно равнодушный к своим потерям, и всегда приходил в ярость, получив мат.
Отель «Шербур» находился через пять улиц от Пале-Рояля на улице Сент-Оноре. По пути в гостиницу из Министерства финансов, где лейтенант проводил каждый день по многу часов в вестибюле, чтобы узнать ответ на прошение, посланное его семьей, он часто проходил мимо железного ограждения, тянувшегося вдоль галерей. В конце концов он начал исследовать эти галереи (всегда в конце дня после наступления темноты), чтобы удовлетворить свое любопытство и заполнить пробелы в своих знаниях, хотя он ощущал, что этому месту уделяют слишком много внимания и обычно к нему приближаются в таком состоянии души, которое делает невозможным извлечь пользу из этого опыта. В конце концов, Пале-Рояль был тем местом, где человек с философским складом ума и здравым смыслом мог сделать некоторые ценные наблюдения. Как он написал приблизительно год спустя в очерке о счастье, посланном на конкурс, устроенный Лионской академией, «глаза Разума хранят нас от бездны Страсти». В Пале-Рояле он получил возможность своими глазами увидеть иллюзорные холостяцкие радости и опасные последствия современного неуважения к семейной жизни. Человек мог пойти в Пале-Рояль, чтобы увидеть дикарей из Гваделупы или «прекрасную Зулиму», умершую двести лет назад, но изящное тело которой превосходно сохранилось; он мог также увидеть тех цивилизованных чудовищ, которые превратили естественное стремление к здоровью, счастью и самосохранению в грубый поиск животного удовлетворения.
К ночи, о которой идет речь, лейтенант уже провел в Париже почти две недели вдали от своей семьи и товарищей. Он не продвинулся вперед в решении вопроса о субсидии на посадку тутовых рощ, хотя он получил несколько полезных идей на тему административной реформы. Он почувствовал необходимость развлечься. Он прошел мимо Пале-Рояля и Королевской библиотеки к обсаженным деревьями бульварам и театру, где актеры Театра итальянской комедии исполняли свои комические оперы. «Итальянцы» были популярны у любителей легкой музыки и юмористических намеков, а также у джентльменов, ищущих спутниц на одну ночь, которые ценили удобную возможность искать дам, уже ранжированных по цене – от дорогих балконов до дешевых амфитеатров.
В тот вечер в программе была оперетта на историческую тему под названием «Берта и Пепин». Сюжет должен был всколыхнуть воображение честолюбивого молодого офицера. Поступками поразительной храбрости миниатюрный Пепин ле Бреф производил впечатление на солдат, которые дали ему прозвище Коротышка. Он был настолько искусен в политике, что его сделали королем франков, и папа в Сен-Дени возложил на него корону. Заключив своего брата в монастырь, король Пепин покорил готов, саксов и арабов и победным маршем перешел через Альпы в Италию. Скорее Пепин, нежели его сын Карл Великий, был первым правителем европейской империи.
В основе оперетты лежала любовная интрига, имевшая место в жизни Пепина. Неосторожно женившись на властной женщине, притворившейся Бертой из Ла-она, Пепин случайно встречает настоящую Берту в лесу неподалеку от города Ле-Ман. Большеногая Берта (так ее называли из-за ее изуродованной стопы) поклялась никогда не открывать свое истинное лицо, за исключением случая, когда необходимо сохранить девственность. Угрожая лишить ее невинности, Пепин узнает, что она его настоящая королева, и парочка возвращается с триумфом в Париж. Главное, что интересовало публику, озабоченную главным образом сексом, было преследование хромоногой девушки коротышкой королем, воспылавшим к ней страстью.
К концу спектакля молодой лейтенант находился в состоянии волнения, которое легко можно было себе представить. Вечер еще не закончился, и все люди вокруг него возбужденно разговаривали о предстоящей ночи. У него не было желания оказаться в веселой компании, и все же мысль об ужине в одиночку в отеле «Шербур» была невыносима. Он вышел из театра и поплотнее закутался в свою шинель, так как по бульвару дул зимний ветер. Вокруг спешили люди и экипажи, словно день только начался. Побуждаемый внезапным решением, он направился по улице Ришелье к галереям и пассажам, где каждую ночь в свете тысячи ламп разыгрывались драмы.
Приблизительно через час он возвратился в свою комнату под номером 9 в отеле «Шербур». На этот раз он был не один. Когда его гость ушел, он сел за стол, чтобы записать свои наблюдения в большой тетради. Он так и не закончил рассказ, но в дальнейшем продолжал вести свою тетрадь, наверное, в том числе и потому, что ей он доверил событие, имевшее такое большое значение в его юной жизни.
Спустя годы, когда его жизни угрожала опасность, он положил эту тетрадь в картонную коробку, обернутую серой бумагой, и распорядился отправить ее своему дяде на хранение. По счастью, рукопись сохранилась. Столько людей посещали Пале-Рояль, и столь немногие оставили более или менее честные рассказы о том, что они там делали, что ценность рукописи как исторического документа сильно перевешивает ее биографическое значение.
«Четверг, 22 ноября 1787 г. Париж, отель «Шербур».
Я вышел из итальянской оперы и отправился гулять по улицам Пале-Рояля. Взволнованный сильными чувствами, характерными для моей души, я не ощущал холода. Но когда мое воображение остыло, я почувствовал зимнюю погоду и нашел себе укрытие от нее в галереях.
Я стоял на пороге перед железными воротами, когда мой взгляд упал на существо женского пола. По времени суток, покрою ее одежды и ее чрезвычайной молодости я без колебаний заключил, что она проститутка.
Я посмотрел на нее, и она остановилась, но не с тем воинственным видом, какой бывает у других; выражение ее лица абсолютно соответствовало ее внешнему виду. Я был поражен этим совпадением стиля и поведения. Ее робость придала мне смелости, и я заговорил с ней – я, который чувствовал острее других мужчин низость ее профессии и который всегда считал себя запятнанным одним лишь взглядом одной из подобных особ… Но ее бледность, хрупкое телосложение и мягкий голос заставили меня действовать без промедления. Я сказал себе, что либо эта женщина будет мне полезна в наблюдениях, которые я хочу сделать, либо она просто дура.
– Вы, должно быть, очень замерзли, – сказал я. – Как вы можете заставлять себя гулять по этим улицам в такую погоду?
– О, месье, надежда подгоняет меня. Я должна закончить свою вечернюю работу.
Бесстрастная манера, с которой она произнесла эти слова, и ее спокойствие при ответе на мой вопрос вызвали у меня симпатию, и я пошел рядом с ней.
– На вид вы такая хрупкая, – заметил я, – и я удивлен, что вас не тяготит это занятие.
– Но, месье, нужно же чем-то заниматься!
– Может быть, и так, но разве нет занятия, более подходящего для вашего здоровья?
– Нет, месье, нужно зарабатывать на жизнь.
Я был рад, что она, по крайней мере, отвечала на мои вопросы. Ни одна из моих предыдущих попыток не имела такого успеха.
– Чтобы так мужественно переносить холод, как вы, нужно быть родом из северных краев.
– Я родом из Нанта в Бретани.
– Я знаю эти места… Вы должны оказать мне любезность, мадемуазель, и рассказать о том, как вы потеряли девственность.
– Один офицер отнял ее у меня.
– Это вызывает вашу злость? – спросил я.
– О да, в этом вы можете быть уверены.
Когда она произносила эти слова, ее голос приобрел очарование и силу, которые я раньше не замечал.
– Будьте уверены в этом, месье. Моя сестра сейчас хорошо устроена; нет причин, чтобы и со мной не произошло то же самое.
– Как вы попали в Париж?
– Офицер, который опозорил меня и которого я ненавижу всем своим сердцем, бросил меня. Я была вынуждена бежать от гнева моей матери. Появился другой мужчина. Он привез меня в Париж, где покинул меня. Его преемником стал третий, с которым я прожила эти три года. И хотя он француз, служебные дела позвали его в Лондон, где он и находится сейчас… Давайте пойдем к вам.
– Но что мы там будем делать?
– Пойдемте, месье, мы согреемся, а вы получите удовольствие.
Меня не мучили угрызения совести. Я так спровоцировал ее, что она не убежала, когда я сделал ей предложение, которое собирался сделать; моей целью было выдумать честные намерения, которые, как я хотел доказать ей, я не вынашивал…»
В этом месте лейтенант отложил перо в сторону. Без сомнения, остальная часть вечернего приключения едва ли подходила прозаическому стилю, которому он научился в сентиментальных романах. И наверное, по мере того, как он писал и запутывался в своих фразах, он понял, что в своей пьесе главное действующее лицо – не он и в этой тяжелой профессии кроется больше, чем он предполагал.
Наблюдатель был замечен и просчитан задолго до того, как он сделал первый шаг. Она уже видела молодого человека в толпе в его синем мундире, стеснительного и гордого, не столь изящного, каким бы ему хотелось быть, и явно не парижанина. Свое целомудрие он нес, как рекламный щит. Такой мужчина оценил бы робкую юную проститутку, обладающую чувством собственного достоинства в своем затруднительном положении и готовую поддержать разговор на улице. Ему была нужна женщина опытная в искусстве любви, которая дала бы ему почувствовать, что это он ведущий в танце и учит ее всему.
Лейтенант переменил неловкое положение на стуле. В Пале-Рояле действительно надо было еще многому научиться. Своими действиями он показал больше, чем словами, что он получил пользу от уроков: слишком много времени ушло на совершенствование тактики и подготовку почвы. Он превратил потерю своего целомудрия в кампанию, тогда как на нее ушло всего несколько франков и пять минут времени.
Он остался в отеле «Шербур» еще на несколько недель. В каком-то смысле это была бесполезная поездка. Ему не удалось добиться субсидии на посадку тутовых рощ, что казалось ему предсказуемым исходом в городе лавочников и развратников. Он написал несколько писем и первый абзац по истории Корсики: «И хотя я едва достиг возраста (здесь в рукописи пробел), я испытываю воодушевление, которое более зрелое изучение людей часто вырывает из сердца». Несомненно, он лучше узнал достопримечательности Парижа, но больше никаких записей о своих наблюдениях он не оставил. Если бы он вернулся в итальянскую оперу в декабре, то увидел бы «Испытание любви, или Женщина-невидимка», а не «Английского пленника», премьера которого состоялась через два дня после того, как он поднялся на борт корабля, отплывавшего в Монтеро в канун Рождества. Возможно, он также возвращался в Пале-Рояль, но толпа людей была такой плотной, а очаровательная девушка из Бретани редко испытывала недостаток в клиентах. Маловероятно, что он еще хоть раз видел свою первую любовницу.
Сама женщина известна нам только по рассказу лейтенанта. Даже такое небольшое количество подробностей необычно. Официальная статистика показывает, что из двенадцати тысяч семисот парижских проституток, знавших место своего рождения, пятьдесят три приехали из той части Бретани, что и она. Но к цифрам не прилагаются никакие имена, кроме обычных прозвищ – Жасмин, Абрикос, Змея, Инженю и т. д. Нет ничего, что подтвердило бы ее рассказ о том, как она была опозорена и брошена. Возможно, ее спутник – если таковой существовал – возвратился из Лондона и спас ее из Пале-Рояля. Или, быть может, подобно жене бальзаковского полковника Шабера, ее подобрали в галереях, усадили в экипаж и поместили в первоклассную гостиницу. Два года спустя после приезда молодого лейтенанта, когда Пале-Рояль стал центром революционной деятельности, она, возможно, присоединилась к своим «сестрам по оружию» на историческом митинге у фонтана, когда «юные леди из Пале-Рояля» поклялись обнародовать свои обиды и потребовать справедливого вознаграждения за свои патриотические труды:
«Союзники изо всех уголков Франции, собравшиеся в Париже, не имеющие причин жаловаться на нас, сохранят приятные воспоминания о том, на что мы шли, чтобы оказать им радушный прием».
Ее положение было лучше, чем положение других проституток в других частях города, и могло помочь ей пережить эти тяжелые годы. Когда Франсуа-Рене де Шатобриан вернулся из ссылки в Англию в 1800 г. и проехал по разоренным землям мимо безмолвных церквей и чернеющих фигур в заброшенных полях, он был поражен, обнаружив, что в Пале-Рояле по-прежнему звучит веселье. Маленький горбун стоял на столе, играл на скрипке и пел гимн генералу Бонапарту, молодому первому консулу Французской республики.
Своими достоинствами и обаянием
Он заслужил быть их отцом!
Если на момент встречи с лейтенантом ей было восемнадцать, то тогда она бы приближалась к концу своей профессиональной карьеры. (Большинство парижских проституток были в возрасте от восемнадцати до тридцати двух лет.) После революции жизнь стала тяжелее. Всякий раз, когда генерал Бонапарт посещал Театр Франсе и оставлял свою карету у Пале-Рояля, солдат посылали «чистить» бордели, чтобы первый консул не подвергся приставаниям, которые привели бы его в замешательство. Еще позже, когда молодой лейтенант уже завоевал пол-Европы, женился на австрийской принцессе и сделал свою мать самой богатой вдовой Франции, проституток из Пале-Рояля стали штрафовать, сажать в тюрьму, подвергать медицинским осмотрам или отправлять с позором в их родные провинции.
Но даже Наполеон Бонапарт имел маленькое влияние на «столицу Парижа». Если верить одному английскому путешественнику, Пале-Рояль остался «водоворотом разгульной жизни, затянувшим в себя многих молодых людей». Его слава распространилась по всей империи и за ее пределами. В глубине России казаки говорили о нем как о легендарном месте, и, когда армии с востока пересекли границы рушащейся империи, офицеры вдохновляли своих солдат рассказами о Пале-Рояле, утверждая, что, не увидев этого дворца распутства и не вкусив его радостей, ни один человек не может называть себя мужчиной или считать свое образование законченным.