Глава 2
Незнание законов не освобождает от ответственности.
А вот знание – нередко освобождает.
Всё, что сумела совершенно не готовая к разговору с герцогом тётя Анель, – это добиться трёх дней отсрочки, пока «переволновавшаяся девочка, которая мечется сейчас в горячке, не придёт в себя». Моей смерти до перехода к нему опекунства Длани не желали, с дохлой чужой перепёлки взять нечего. Но горячку и беспамятство предстояло подтвердить доктору.
– Так, быстро встала, разделась, влезла в постель! – скомандовала тётя.
Ясно. Если заглянет один доктор Летир, то проб-лем не будет, потому что когда-то дядя Филинт спас того от ростовщиков, а старичок доктор относился к редкой породе людей, долго не забывающих сделанное добро. Но если герцог пошлёт кого-нибудь проверить моё состояние или – вот ужас! – заявится поглядеть на добычу сам?
Только плохо он знает мою тётю…
Меньше чем за полчаса в моей комнате сменили шторы – теперь окна загораживали тяжеленные бархатные портьеры, не пропускавшие к постели недужной меня и лучика солнца. Я сама, в фисташкового цвета балахоне под подбородок, снова перемазанная белилами, создающими интересную бледность на цветущей физиономии, с синюшными, опять-таки искусственного происхождения кругами под глазами, красными припухшими веками и имитирующим запёкшуюся корку воском на губах, улеглась в кровать на спину, изображая свежую покойницу. Правда, не успев лечь, снова вскочила с воплем:
– Парик!
Тётя, в это время отправлявшая к знакомому нотариусу Тода, который вернулся от доктора, чуть не поперхнулась. Но после моих разъяснений задумалась…
– Не знаю, хорошо ли то, что ты на себя похожа не была… но пусть пока так. Дополнительные возможности лишними не бывают.
Так к моей маскировке добавилось то самое бронзовокудрое изрядно встрёпанное чудо куафёрского искусства, и – до кучи – чело мне увенчали мокрым полотенцем.
– Уф! Сейчас сама умру… – тётя присела рядом. Огляделась: – Нужен кувшин с водой на тумбочку, пяток пузырьков с разными микстурами и полупустой стакан. Ещё можно повесить на спинку стула клизму.
Почувствовала, как краснею под белилами. Клизму-то зачем напоказ выставлять, стыдно же!
– Затем. Такая гадость! На неё как взглянешь, так ноги сами вон из комнаты несут, – прищурилась тётя. – Ты тут зря не разлёживайся, думай, что делать будем!
К этому моменту я уже осознала, что, скорее всего, из загребущих дланей герцога мне не вырваться. Откажусь – будет плохо и мне, и тёте. Может быть, даже хуже, чем если соглашусь… хотя кто меня спрашивает? Правда, перспективы пугали. Опекунство с устройством брака несовершеннолетних подопечных в нашем королевстве было обычным делом и – для опекунов – законным и освящённым традициями способом набить мошну. Только почему-то среди вступающих таким образом в семейную жизнь лордов молодые, симпатичные и богатые не фигурировали.
Вот же накликала я себе перемен! И на голову, и на остальные части тела…
Но – стиснула зубы – смиряться не собираюсь, не знает ещё этот герцог, с кем связался! Я этому гаду длани загребущие повыкручу…
– Эль, не сопи так! Тебе положено дышать на ладан. Да, не дёргайся, сейчас водичкой на тебя побрызгаю, будет вроде как пот.
– Только осторожнее, чтоб белила не поплыли, – забеспокоилась я.
– Скорбь, скорбь на лице изобразить не забудь! И глаз не открывай! О, кто-то вроде пришёл.
Ну да, вдали тоненько зазвенел дверной колокольчик.
– Эль, зажмурься! – скомандовала шёпотом тётя, услышав приближающиеся шаги. – И молчи, что бы ни происходило! Дыши часто и неглубоко, помнишь?
– Поняла! – зашипела в ответ, сжав – самообладания не хватало – под одеялом кулаки так, что ногти впились в ладони.
Хлопнула дверь. Я замерла.
– И где ваша больная? – раздался безжизненный голос, знакомый по событиям вчерашнего злополучного дня.
Герцог! Надо же, сам явился, на добычу посмотреть. Небесный Владыка и Девы-Заступницы, что делать-то?
Я до последнего момента уговаривала себя, надеялась, что тётя Анель что-то неверно поняла, ведь не может же быть так – уронил случайно таз и вся жизнь кувырком! Но, похоже, может.
Шаги – кажется, вошедших было двое – смолкли. Где-то совсем рядом громко недовольно хмыкнули и приказали:
– Занавески раздвиньте!
– Не-ельзя-с занавески, – послышался чуть блеющий голос доктора Летира. – От яркого света возникает возбуждение, способное привести к припадку, который, от периферической нервной системы перейдя по позвоночному столбу к центральной и затронув мозжечок, перекинется на лобные доли, отвечающие за разум больной…
– Девы-Заступницы, – запричитала тётя, – ваша светлость, простите бедное дитя неразумное, сами видите, как она страдает и мучается! Под утро такой жар был, что думала, теряем мы её…
– Ваше дитя меня вчера чуть не прибило! – голос был бесцветным и одновременно ехидным. – Ладно, не трогайте шторы, раз на свету у вашей «деточки» ум за разум заходит. Проверим по-другому…
Хорошо, что я держала кулаки сжатыми так, что было больно. Иначе б точно дёрнулась, когда внезапно под нос сунули жутко вонючую и едкую нюхательную соль. Но как-то же я должна среагировать? А как? Ну, быстро, быстро, соображай! Чуть дёрнула головой, слабо застонала и впилась ногтями в ладони так, что глаза непритворно набухли слезами. Мотнула головой ещё раз – и почувствовала, как по щеке покатилась слезинка. Ой, а она белила не смоет?
Снова послышалось недовольное «Хм!», а потом – после недолгого молчания – герцог сообщил:
– Даю три дня. Делайте что хотите, но к этому моменту девица должна быть в состоянии проследовать из Меровена в Кентар, где находится моя резиденция. А вы… – Возникла тяжёлая пауза, словно герцог кого-то глазами буравил. Это он к кому обратился? К доктору или к тёте? – … когда подпишете бумаги о передаче опекунства?
К тёте. Может, приоткрыть один глаз, посмотреть? Нет, удержусь, опасно.
– После того, как Эль придёт в себя. Я должна сказать ей всё сама. А если она умрёт от горячки – сами же видите, в каком девочка состоянии! – то и подписывать ничего не стану! – Голос тёти звучал решительно. – Так что дайте возможность лечить ребёнка как следует.
Снова наступило молчание. Наверное, сейчас герцог прокручивает в голове, как можно надавить на тётю. Ответ – никак. Её на том балконе не было.
– Хорошо. Я пробуду в Меровене неделю. Даю вам пять дней, леди Эл’Сиран.
– Благодарю за милосердие, ваша светлость!
Зашуршали юбки, похоже, тётя присела в низком реверансе.
Когда тяжело хлопнула дверь, я поняла, что всё это время почти не дышала.
– Молодец, что выдержала и не стала подглядывать, – выдохнула тётя через минуту. – Он отвернулся, но встал так, чтобы наблюдать за тобой через зеркало.
Девы-Заступницы, во что я влипла?
Через полчаса доктор Летир, навыписывавший лекарств и сочинивший мудрёный диагноз, грозивший мне эпилептическими припадками, буде недолечусь, удалился. Кстати, добрый старичок своими глазами видел полёт моего таза и, подхихикивая, искренне негодовал, не понимая, как такое вот курьёзное недоразумение можно счесть покушением. Вот так и можно, если покушавшаяся – девица при большом приданом.
Не успел уйти доктор – как пожаловал нотариус, господин Вельемир. Также бывший дядин друг, которому, как считала тётя, можно верить.
Совещание по поводу моего имущества и того, как его уберечь от загребущих Дланей, длилось почти три часа.
Господин Вельемир иллюзий по поводу чистоты помыслов знатных и власть имущих не питал и тоже полагал, что вероятной целью герцога было богатое наследство, куда тот запустит лапы, лишь только получит опекунство. А с тем, что останется, выдаст, точнее, продаст, меня замуж. Поимев дополнительную прибыль. Вот только положение дел таково, что если заявить в лоб: «Нет, не пойду!» – можно сделать ещё хуже. И пойти уже не замуж, а под суд, который – будем реалистами – наверняка закончится плачевно.
– Эль, ты мне доверяешь? – уставилась на меня тётя.
Кивнула. Ну да, если не ей, то кому?
– Тогда первое, что делаем, это перекладываем все твои деньги, лежащие в банке, на другой счёт, открытый на моё имя. Основанием для этого послужит старая расписка твоего отца, которому я когда-то якобы одолжила денег. Расписку сейчас состряпает господин Вельемир, а о подписях позабочусь я сама. – Тётя повернулась к внимательно слушающему господину Вельемиру, чуть кокетливо склонила голову: – Выручишь?
Нотариус подмигнул. Тётя шлёпнула его по руке веером и продолжила:
– А чтобы не вышло так, что я споткнусь на крыльце, стукнусь головой и отправлюсь к Девам на небеса, а ты останешься нищей, одновременно пишем на твоё имя встречную долговую расписку на всю сумму – это около тридцати тысяч золотых. Срок погашения долгового обязательства назначим в следующем январе. Допустим, через месяц после твоего совершеннолетия. Согласна?
Я кивнула, одновременно прокручивая в голове комбинацию. Делаем вид, что тётя дала деньги родителям и не спешила требовать их назад, потому что я осталась сиротой и жила рядом, но сейчас, раз я ухожу из-под её опеки, долг надо вернуть. А что это и не долг вовсе, будем знать только мы. И, что бы дальше ни случилось, эти деньги через восемь месяцев возвратятся ко мне. Герцог Ульфрик до них не доберётся.
– Если напишем долговую на сумму посолиднее, можно обременить закладом какую-нибудь недвижимость, скажем, ваш дом, – задумался нотариус. – Тогда особняк будет невозможно продать.
– Хорошо, – согласилась тётя. – Дом и один из оливковых садов. Но не зарываемся, герцог не идиот и доверчивостью не страдает. Где-то в старых бумагах я подходящий кусок пергамента видела. А чернила разведём, чтобы выглядели чуть выцветшими…
Нет, ну я знала, что тётя – умная женщина, но какая она молодец! Я тоже хочу, дожив до её лет, иметь друзей вроде доктора Летира и господина Вельемира.
– Сейчас с этими бумагами закончим, как раз заложат коляску – и едем в Южный Сельскохозяйственный банк. Тот ещё два часа работать будет, отлично успеем.
Вообще-то банков, точнее, отделений банков, в Меровене было целых два: упомянутый среднеразмерный Южный Сельскохозяйственный и Центральный Фалерийский. Второй имел филиалы не только в Сорренте, но и в соседних странах – лежащей от нас к югу за горами Вермилье и восточном Геарсе. Тётя предпочитала иметь дело с местным, потому как на Фалерийский, по её словам, случись что, сам Владыка всея Сорренты управы не найдёт.
Гм, а там, где Владыка не справится, герцогу и вовсе ловить нечего.
Мне кажется, или в этой мысли есть рациональное зерно?
Проговорила вслух. Тётя с нотариусом задумались, уставившись друг на друга, а потом дружно подскочили в креслах, одновременно выдохнув:
– Оформляем заём!
Эк они синхронно! Но сама мысль была интересной.
Как известно, займы берутся под залог. И, пока за взятое не расплатишься, залог отчуждению – то есть продаже, дарению или смене собственника по другим основаниям – не подлежит. Нельзя также один раз заложенное имущество перезаложить вторично. Конечно, желающие смошенничать находились всегда, но наказание по соррентийским законам за такое было достаточно суровым.
– Берём заём под залог имущества до твоего совершеннолетия, – обернулась тётя. – Что хочешь спасти в первую очередь?
Ясно, что: конезавод с угодьями, бывший фамильной гордостью и главным достоянием рода Эл’Сиран почти три века, а ещё, если выйдет, оливковый сад, который больше всего любила мама.
– Сумма нужна такая, чтобы было не подкопаться и сделку не объявили фиктивной, – качнул головой нотариус.
– Но такая, чтобы заведомо суметь вернуть долг. В поручители пишем меня. Тогда, если даже Эль будет не в Меровене, я расплачусь своевременно, – подхватила тётя.
– Откройте счёт на долг с процентами в другом банке и дайте поручение перечислить деньги в срок. С запасом времени, конечно. Тогда, что бы ни случилось, залог вы не потеряете.
– Само собой.
– А полученную сумму куда деть, подумали?
– Потратить деньги – для настоящей леди не проблема! – победно усмехнулась тётя. – Пустим на приданое, развитие отечественного коневодства и ещё кой-какие мелочи!
По мере составления документов я их подписывала. Все, кроме фальшивой долговой расписки. Связано это было с тем, что по соррентийским законам распоряжался имуществом подопечного опекун, но начиная с шестнадцатилетия воспитанник считался ограниченно дееспособным и имел право знать, как происходит управление его собственностью, и, более того, должен был самолично визировать все сделки на сумму больше ста золотых.
Даты, само собой, ставили задним числом – сейчас я лежала в горячке.
– Ну, вот мы тебя и обобрали, – чуть нервно хихикнула тётя час спустя. – Можно отправляться по банкам! Тебе на людях показываться нельзя, так что сиди тут и думай – что мы забыли?
– Леську! – спохватилась я.
– А, – махнула рукой тётя, – я твою Левесеньеру на обратном пути от Беруччи уже предупредила, чтоб стрелой летела к родителям и передала, что в город семейству Эл’Легарт можно будет вернуться не раньше, чем через десять дней. Пусть тихо сидят в поместье, коли не хотят этого поместья лишиться.
– А если мне тоже сбежать? – загорелась я. – Ведь если меня не будет под рукой, то есть под Дланью, то и замуж будет выдавать некого! Заочных же браков у нас нет? Мне же всего семь месяцев продержаться надо!
– Юная леди, ты каким местом читала Гражданское право Сорренты? Не помнишь статью триста семнадцать, пункт третий? – Тётя, наставив лорнет, строго уставилась на меня.
Я потупилась: ой, совершенно не помню ничего такого, у меня же пока нет двадцатилетнего опыта судебной практики…
– Так вот там сказано, что если опекун назначен Короной, а подопечный, явив бунтарский дух, неуважение и неподчинение законной власти, сбежал, то по наступлению совершеннолетия всё имущество преступника переходит Короне. Напоминать, что Длани Владыки – прямой представитель оной, – надо?
Не надо. Поняла.
Но это не значит, что я смирилась. Буду думать… может, что и придумаю. Есть пословица, что волку непросто догнать зайца, потому что для волка приз в гонке обед, а для зайца – жизнь.
К моменту, когда на Меровен опустились синие сумерки, а из-за гор, серебря листву олив, выплыла рыжеватая крупная луна, тётя вернулась из похода по банкам. Мероприятие оказалось успешным: теперь я была с ног до головы в долгах как в шелках и чувствовала себя нищей церковной мышью, накрывшейся тем самым злополучным медным тазом.
Было страшновато, но злорадство присутствовало. Трофейная перепёлка тощала и чахла на глазах.
Но что делать дальше?
Тётя тоже об этом размышляла. Изображать горячку целых полгода вряд ли выйдет. А если и выйдет – так объявят слабоумной, и тогда Живоглот, как успела прозвать тётя герцога, сможет претендовать на пожизненное опекунство.
– Почему живоглот-то?
– В Ольсиве, откуда я родом, речка текла, а в ней сомы водились. Их у нас живоглотами звали за то, что заглатывают мальков и рыбок поменьше целиком. Видела, какой у сомов рот?
Видела. Губастый и зубастый. А что, похоже!
Кстати, тётя рассмотрела герцога намного лучше меня, лицезревшей его всего раз, с балкона. А вид сверху на сидящую особь искажает перспективу.
– Не так уж и искажает, – усмехнулась леди Анель, – ноги у их светлости коротковаты. Рост немного ниже среднего, манеры на первый взгляд великосветские, вот только после ухода герцога Верна пожаловалась, что её, честную девушку, Длани в тёмном коридоре за мягкое место ущипнули.
Верной звали нашу горничную.
– Возраст, думаю, за сорок. Лицо… глаза светло-серые, холодные. Рот как у сома. Кстати, небольшие усики наличествуют. А если спрашиваешь о характере, то, как мне показалось, герцог неглуп, крайне властолюбив и беспощаден. Жаден ли он или золото – лишь средство для укрепления власти, не знаю. Но то, что, судя по всему, этот паук ещё и сластолюбив – уверенности в твоём счастливом будущем не добавляет.
Ужас какой!
И что делать? Покорно идти на убой нельзя, перечить нельзя, сбежать тоже нельзя.
– Впору у высших сил защиты просить! – вздохнула облачённая в персиковый капот тётя Анель, когда, два часа поломав головы, мы так ничего и не придумали.
Я уставилась на неё. Высших сил?
К посещению Храма леди Анель относилась прохладно, объясняя отсутствие рвения тем, что ни разу за двадцать лет не видела, чтобы горячие молитвы помогли разрешить судебную тяжбу. Ну да, я тоже отродясь не слыхала, чтобы небесные Девы помогли вытащить из грязи телегу, каким бы набожным ни был возница.
Но что-то в высказывании тёти меня зацепило… Да, вот, поняла!
Было в роду Эл’Сиран семейное предание о жившей три с лишним века назад леди Фейли Эл’Сиран, той самой, которая вывела золотых меровенцев. Леди Фейли считалась заступницей семьи, помогавшей в тяжёлые или смутные времена. Правда то или нет, было неизвестно, но в гостиной среди прочих портретов висела потускневшая парсуна одетой в старинное платье сероглазой черноволосой дамы с решительным подбородком, а на городском кладбище стоял потемневший от времени склеп. Кстати, глаза и подбородок я унаследовала. А вот волосы были русыми.
Может, то лишь легенда… но времена у нас, несомненно, наступили тяжёлые. И кроме как к духу моей прапрапра… – кстати, а сколько «пра-» там за триста лет набежало? – и обратиться не к кому.
Только куда идти просить совета – к портрету или в склеп? Наверное, в последний.
А выходить днём мне нельзя, я же при смерти в горячке.
Получается, лежит мой путь ночью на кладбище…