6
С этого момента я обрел надежду. Что произошло в кабинете физиотерапии? Каким чудом я встал и сделал несколько шагов? Почему Дэн свалился под напором моего взгляда? Я четко помнил, что хотел остановить его, и страстно желал, чтобы подонок оказался в моей шкуре. До боли в голове, до рези в глазах.
На расспросы Киселя я отвечал туманно. Мне самому предстояло разобраться в новых ощущениях. Что это было, чудо или наваждение? Теперь, щипая свои ноги, я чувствовал их, и эта колющая боль окатывала теплой волной счастья. Даже не знаю, с чем сравнить. И напрягаться не буду! Если вы не гадили под себя в инвалидном кресле и не плакали от беспомощности, то всё равно не поймете.
А еще меня мучил вопрос: нужно ли благодарить за чудо Всевышнего?
В нашем интернате нет спортзала, зато есть комната с иконами. Ее называют молельня. Там детские души, каждая на свой лад, просят об одном и том же: об исцелении. В интернате я убедился, что страдание самый быстрый путь к Богу. Если ты сирота, инвалид, а врачи бессильны, то остается лишь одна опора – вера.
Многие наши, особенно девочки, посещают храм. Местный бизнесмен с русой бородой на сытом лице присылает для этого по воскресеньям автобус. Он же организует нашу экскурсию в Москву. Один раз я ездил в храм, но мне там не понравилось. На входе ступеньки, внутри копоть от сотен свечей, а сочувствующих взглядов, как на похоронах. Лишь любопытный мальчишка с восторгом разглядывал мою коляску, пока его не отдернула мамаша: «Не лезь к безногому! Он маму не слушался, вот его Бог и наказал».
Неужели это правда? Неужели так наказывают за то, что я не ел кашу и бегал в школу зимой без шапки?
Я пытался, но не смог полюбить Бога. Если он всесильный и справедливый, то почему наша машина не разминулась с «камазом»? Ведь дело всего в секунде! Один миг божьих трудов – и моя семья осталась бы жива!
На следующий день после чуда в массажном кабинете я все-таки подкатил к молельне. Дверь приоткрыта, внутри тихо, но я чувствую флюиды знакомого запаха. Вкатываюсь. Так и есть – Вонючка! По его футболке можно определить, чем нас кормили накануне. Но это не главная его проблема. Вонючка с рождения не может произнести ни слова. Для общения у него на столике, прикрепленном к коляске, есть карточки со словами и буквами. Сначала ему подготовили всего два слова – «Да» и «Нет». Воспитатели посчитали, что для дебила, каким выглядит Вонючка, этого достаточно. Но огромные глаза мальчишки кричали, что он жаждет большего, и я постепенно написал ему много разных слов.
Вонючка замечает меня и смешивает на столике свою просьбу к Богу. Тоже мне секрет! Будто я не знаю, о чем он может молиться.
Вонючка суетится с карточками. Он хочет общаться, но мало у кого хватает терпения, дождаться пока его дергающиеся руки сложат что-то путное.
«Все умирать. Смерть не больно», – появляется на столе.
Я догадываюсь о знаке вопроса в конце фразы, потому что знаю, о чем думает Вонючка. Когда только сошел снег, он умолял меня толкнуть его коляску под грузовик.
«Смерть – это не больно?» Что ему ответить? Я вспоминаю слова Валентины Николаевны.
– Умирает только тело, а душа бессмертна.
Вонючка пыхтит от усердия, помимо рук дергаются и мышцы лица. Он составляет ответ. Я вижу «Быстро тело умирать», но Вонючке не нравится фраза из готовых слов. Он добавляет буквы. «Быстрее бы тело сдохло!»
Я отвожу взгляд, чтобы не видеть слез в глазах тринадцатилетнего мальчишки, брошенного мамой еще в роддоме. Натыкаюсь на скорбный лик на иконе. Сколько больных к нему взывают по всему свету? Только в нашем интернате около сотни остро нуждающихся в чуде. Даже если Бог работает без выходных, когда еще очередь дойдет до дурно пахнущего Вонючки из Верхневольска. А утешить его надо сейчас. Валентина Николаевна в этом случае обязательно упоминает, что есть кто-то кому еще хуже, чем тебе. Мне она говорила про Вонючку.
– Я достану тебе учебник нотной грамоты, – выпаливаю я.
Глаза Вонючки загораются. Весной каждое воскресенье весь интернат прилипал к экранам во время конкурса певцов «Фактор-А». Среди многих красивых эффектно передвигающихся по сцене исполнителей была девушка в инвалидной коляске. Она не могла танцевать, она не могла даже держать микрофон. Она могла только петь. Ее глубокий обволакивающий переливчатый голос проникал в наши сердца. Надо ли говорить, что мы все дружно переживали за нее. Юля могла быть одной из нас, незаметной и ненужной. Но она пробилась туда, по ту сторону экрана на центральный телеканал, и теперь вся страна могла убедиться, что инвалиды тоже люди, достойные всеобщего внимания.
Когда Юля пела, мы замирали. У наших децепешников успокаивались руки и ноги. Мы не могли говорить, у каждого перехватывало дыхание, и только сердца колотилось чаще, переживая за Юлю. Когда музыка смолкала, девчонки не сдерживали слез, а мальчишки тратили последние деньги, чтобы отправить СМС-сообщения с цифрами 09 в поддержку смелой и талантливой девушки Юли.
Однажды пунцовый Вонючка признался мне с помощью карточек, что он сочинил песню для Юли. Я посмеялся. Вонючка раз за разом убеждал меня, что его голове рождаются удивительные мелодии, но он не в силах их напеть. Вот если бы он выучил ноты и записал партитуру. Освоить нотную грамоту стало его заветной мечтой. Поэтому я и ляпнул про учебник.
«И где я только достану эту книгу», – злюсь я на себя, но продолжаю обещать:
– Когда прочтешь учебник, я нарисую таблички с нотами. Ты составишь мелодию, а Дэн сыграет.
Подонок Дэн действительно умеет тренькать на пианино. Вспомнив о нем, мне становится тошно. А если он снова захочет приласкать меня? А вдруг ему будет помогать Кисель?
Злая решимость гонит меня во двор. Я уединяюсь за помойкой и заставляю себя встать. Я опираюсь руками о кресло, приподнимаю худое тело и сверлю взглядом беспомощные ноги. Ну, давайте же, напрягитесь, станьте послушными и твердыми! Я согласен хромать, ходить на костылях, держаться за воздух зубами, только бы приблизиться к состоянию нормального человека! Черт! Ведь я же был им когда-то! Я ловко бегал на этих проклятых ногах и даже не задумывался, как это делать.
Но чуда не происходит. Руки каменеют от усталости, я сваливаюсь в постылое кресло. Неужели то, что произошло в кабинете физиотерапии, больше не повторится?
Я смахиваю пот со лба и слышу ехидный голос Киселя. Выследил все-таки дружочек.
– Ты чё напрягаешься, чудило. Не напрягаться надо, а расслабляться.
– Отвали! – огрызаюсь я.
Кисель закуривает, сует мне сигарету. Мы дымим, глядя в разные стороны.
– Дэн тобой недоволен. И на меня окрысился.
– Козел он.
– Первый раз стремно, я понимаю. Ты бухни ликера для храбрости, и всё пройдет как по маслу. – Кисель панибратски похлопывает меня по плечу. – Ладно, Солома, не дури. Сейчас Дэн тебя ждет. Помочь добраться?
– Не лапай. – Я грубо спихиваю его ладонь.
– Идиот! Я тебе выход предлагаю, а ты… Придурок! Ты что думаешь, у тебя есть выбор? Конечно, есть. Я даже скажу, какой! Стать алкашом и загнуться в подворотне. Вот твоя перспектива, вшивый гроссмейстер!
Я молчу, крыть нечем. Я сам рассказал ему правду о мнимой победе. Кисель терпеливо ждет и меняет тон.
– Да хрен с ними, с дурацкими шахматами… – В его голосе заискивающие нотки: – Ну чё, поехали?
– Да пошел ты!
Женька выплевывает окурок, давит огонек костылем. Во взгляде смертельная тоска.
– Думаешь, мне приятно с Дэном… У меня план – денег скопить на операцию. В Швейцарии таких как я вылечивают, я читал. Ну, как мне еще заработать?!
Вечная надежда инвалидов: где-то далеко за большие деньги с ним сотворят чудо.
– Ну, хочешь, я буду рядом? Пусть он сначала со мной, а ты посмотришь. Это не страшно, – с надеждой спрашивает Женька.
Я качаю головой.
– Ну и оставайся нищим, колченогий придурок!
Он злобно стучит костылями, унося тощий зад навстречу светлой мечте. Кажется, я потерял единственного друга.
– По какому поводу ругачку устроили?
Я вздрагиваю от неожиданности и тут же расплываюсь в улыбке. Раздвинув ветки, на меня смотрит Марго.
– Сигареты не поделили? – усмехается она. – Я неподалеку окурок видела. Принести? Свеженький, еще не затоптали.
Горькая обида слизывает улыбку с моих губ. Я совсем не такой, как она думает, я совершенно другой. Сейчас докажу! Она должна это видеть! Я напрягаю руки, приподнимаюсь и отталкиваю коляску. Ноги, как сухие палки, пару секунд держат равновесие, а потом ломаются в коленях. Я рухнул бы на четвереньки, если бы Марго не подхватила меня.
– Ты чего? – пугается она.
– Я буду ходить.
– Серьезно?
Она держит меня подмышки, я чувствую ее вздымающуюся грудь, а теплое дыхание оставляет влажный след на моей шее. Сейчас или никогда!
– Буду. Помоги. – Я обнимаю девушку за плечи, опираюсь и делаю шаг. Потом еще один.
– Вот это да. Ты же безнадежный.
– Кто сказал?
– Да так, слышала где-то.
– Я не безнадежный. Я докажу.
– Тогда вперед.
Я стискиваю зубы, пот катится по напряженной спине. Ноги отказываются подчиняться, но я не могу признаться в беспомощности.
– Ты тяжелеешь, Солома. Давай к коляске.
– Нет. Еще! – И я шагаю. Но сил совсем не осталось. Кажется, это всё.
Марго усаживает меня в коляску, переводит дух и улыбается.
– Ты меня удивил, Солома.
– Мышцы, – я ожесточенно мну свои ноги, – они еще слабые. Мне надо тренироваться.
– Я тоже тренируюсь. Хочешь, буду помогать тебе, Солома?
– Нет, Марина.
– Почему?
– Потому что я не Солома. Меня зовут Паша!
Она фыркает и передергивает плечи. Я вижу ее спину.
– Вообще-то я к Ате пришла.
Она ухаживает за котенком и рассказывает о себе. Я узнаю, что у нее была мама и младшая сестренка Катя. Они впервые поехали в Египет, приземлились ночью, но до отеля не добрались. Автобус врезался в опору моста. Катя умерла спящей. Она еще не умела говорить, и когда ее спрашивали, как тебя зовут, отвечала: Атя.
Марго нежно гладит рыжий живой комочек.
– Сестренка была рыженькой? – догадываюсь я.
– Катя была золотой.
Сестренка, котенок – эти слова рождают неясные воспоминания. Я уже видел в своем кошмаре маленькую девочку. Она была рядом со мной, когда надвигался самосвал. На ее руках был…
К черту кошмар! Я отгоняю мрачные мысли.
– А мама? Что с ней?
– Мама тоже погибла. А мне повезло. – Марго иронично показывает на то, что осталось от руки. – И вот уже пять лет, как я здесь.
– А я грохнулся об «камаз». Его долго чинили, – пытаюсь шутить я.
– Слышала. – Марго поворачивается ко мне без тени улыбки. – Я помню, как ты появился. По глазам вроде сильный, а по ночам ревел.
– Это было давно!
– Я тоже ревела. Помню, проснусь среди ночи и понимаю, она уже никогда не вырастет.
Мы смотрим друг другу в глаза, не улыбаемся, не моргаем, словно играем в игру «кто кого переглядит». Я поднимаюсь на руках, переношу вес тела вперед и отпускаю коляску. Ноги распрямляются. Марго стоит на моем пути.
– Уйди, – говорю я, стараясь держать равновесие.
– Ты в праве сам набивать шишки, но со мной дело пойдет быстрее. – Она ловко подныривает под мою руку и обнимает за талию. На ее другой, короткой руке примостился котенок. – Давай, Паша.
Круг из двадцати шагов, пройденный за пять минут, стал моим Эверестом.