Свобода как пустота
О свободе говорили и писали давно и достаточно много. Эта тема интересна и философам, и «свободным художникам», и политикам, и обывателям. И хотя почти все понимают смысл понятия «свобода», выразить его ясно и определенно – не простая задача. Чаще свободу определяют через отсутствие чего-то: рабства, угнетения, давления. В конечном же итоге оказывается, что основной смысл свободы – отсутствие всего. Ведь что бы то ни было способно свободу ограничивать и только пустота является достаточно убедительным описанием свободного состояния бытия. А если погуглить картинки по запросу «свобода», то поиск выдаст массу изображений людей, стоящих на какой-нибудь горе с распростертыми руками, или даже подпрыгивающих, пытаясь изобразить полет. «Вольная птица» – эпитет более распространенный, чем «вольный зверь», а тем более какая-нибудь рыба, рептилия, или трава. А выражение «вольный ветер» приходит на ум гораздо быстрее, чем «вольная вода», или «вольная земля» (впрочем, последнее выражение может иметь и двоякий смысл, см. «Свобода своя и чужая»). Напрашивается вывод, что свобода предполагает возможность полета, или хотя бы максимального контакта с воздушным пространством, которое само по себе является символом освобождения от материального, бренного, телесного. Когда мы говорим «свободное место», «свободное время», «свободная касса» и т. д., подразумеваются место/время/касса пустые, не занятые, но потенциально могущие быть заполненными.
Наиболее простое определение, вытекающее из сказанного: свобода – это пустота. Этот вывод мы получим без погружения в многословие умных книг – такое понимание свободы вытекает из самого языка и нашего опыта. Конечно, любая пустота относительна. А физики могут сказать, что пустоты вообще не существует, по крайней мере, нам таковая не известна. Но ведь и материи «самой по себе» мы не знаем, она бесконечно делима, а значит, бесконечно содержит в себе некие промежутки, которые условно можно назвать пустотой. Пустота существует и постигается лишь в сравнении с какой-то «непустотой», или материальными объектами. При этом любая пустота окажется условной, ограниченной конкретным уровнем ее проявления, как и материя, овеществляемая благодаря наличию пустоты рядом/вокруг, позволяющей быть отдельным объектам вообще. Материя обретает свое бытие через пустоту, а пустота выступает таковой, имея проявленные формы материи в себе/рядом с собой. Собственно, то, что Аристотель называл формой – это и есть та самая пустота, поскольку материя им рассматривалась лишь как материал, аморфный наполнитель. Каждая конкретная пустота существует для конкретных проявлений материи. А главнейшее свойство материи – движение – осуществимо только благодаря наличию некой условной пустоты, позволяющей осуществлять такое движение внутри себя.
Один из популярных вариантов основного вопроса философии звучит так: «что первично: материя, или сознание». В свете сказанного его можно перефразировать: «что первично: материя, или пустота». Такая редакция основного вопроса освежает его актуальность, ведь «сознание», или «дух» – понятия слишком человеческие, а пустота/свобода очевидно являются свойством физического мира. Не будь в мире свободы, не было бы возможно и движение, а значит, и любое развитие форм материи. Правда, из коктейля пустоты и материи усложнение и совершенствование форм движения вроде бы не вытекает, но мы говорим не о причине эволюции, а об ее потенциальной возможности. Ведь не будь пустоты, или свободы в мире, отсутствовало бы и движение. Сама материя без движения не мыслима, это ее главное сущностное свойство. Единство материи и пустоты выступает основой бытия как такового. Нужно лишь постоянно иметь в виду, что эти материя и пустота условны и внутри одних материальных объектов будут другая пустота и другие объекты. Мы вообще не можем пока знать, что такое «сама по себе» материя и пустота (как не-материя). Вероятнее всего, они не существуют в «чистом виде», мы постигаем лишь их проявления, у которых если и есть какие-то начало и конец, то добраться до этих «краев мира» нам не суждено.
Первооткрыватель идеи небытия Парменид стал и первым его закрывателем, утверждая: «Можно лишь то говорить и мыслить, что есть: бытие ведь Есть, а ничто не есть». Демокрит и атомисты Небытие, или Ничто отождествили с пустотой, а современная физика склоняется к тому, что подлинной пустоты не существует (эту идею поддерживают и многие мистические учения1). А значит, нет и подлинного небытия. По мнению Гегеля, бытие должно было возникнуть из небытия, или, как он пишет, «из ничто»: «Есть пока что ничто и должно возникнуть нечто. Начало есть не чистое ничто, а такое ничто, из которого должно произойти нечто, бытие».
Если свобода «дает жизнь» всему сущему, то напрашивается вопрос: не является ли она сама не-сущим, или небытием? В этой связи уместно вспомнить «Трактат о Небытии» А. Чанышева, в котором небытие утверждается как первоначальная основа действительности, источник бытия. По Чанышеву, небытие – более реально, чем бытие. Характерна такая цитата из его трактата: «Небытие окружает меня со всех сторон. Оно во мне. Оно преследует и настигает меня, оно хватает меня за горло, оно на миг отпускает меня, оно ждет, оно знает, что я его добыча, что мне никуда от него не уйти. Небытие невидимо, оно не дано непосредственно, оно всегда прячется за спину бытия. Небытие убивает, но убивает руками бытия… Бытие только тень небытия, его изнанка. Оно как сверкающая всеми цветами радуги пленка нефти на поверхности океана, океана небытия… Оно как волна, бегущая перед кораблем, кораблем небытия… Оно покоится в небытии как ребенок в чреве матери. Небытие повсюду и всегда: в дыхании, в пении соловья, в лепете ребенка… Оно – сама жизнь!». Эта мысль очень созвучна тому пониманию свободы, которую мы описываем. Будучи ничем, свобода позволяет быть всему тому, что есть. Но следует ли считать свободу не-сущим? Если она не существующее, то о ней нельзя сказать ничего позитивного, дать ей ни одной характеристики. Между тем, свобода «есть» и «существует», поскольку она обладает определенными проявлениями, позволяющими дать ей даже количественные характеристики. Мы сами можем определить меру своей свободы, либо воспринимать объективные факторы окружающего бытия, задающие рамки нашей свободы. Свободу можно считать не-сущим, несущим в себе все сущее. Но вряд ли свобода равнозначна небытию в том «виде», который ему обычно приписывают философы. Хотя в чанышевской трактовке небытия мы легко обнаружим многие свойства свободы.
Именно знание о смерти, своей (и любого другого объекта и субъекта) конечности делает нас свободными, поскольку свобода и предполагает дискретность, прерывность бытия, внесения промежутков как необходимого условия существования чего-либо отдельного. Интересны слова Льва Толстого, подтверждающие эту мысль: «Только она (смерть), т. е. мысль о ней, выносит в такую область мысли, где полная свобода и радость». (Письмо В. Стасову)
То, что мы знаем как пустоту и поле нашей свободы, является, прежде всего, плодом восприятия волюнтаристского разума, направленного на внешнюю природу как на пассивное начало, объект. Таков характер европейского мировосприятия, сделавшего гигантские успехи в деле познания и преобразования мира, формирования высокотехнологичной антропогенной среды благодаря такому отношению к бытию. Мне удобно видеть пустоту как поле для реализации своей свободы. Но кто-то увидит на месте этой пустоты огромное число незримых для невооруженного глаза связей, заполняющих все пространство и влияющих на нашу жизнь, наш выбор, а значит – и на свободу. Поэтому восточное мировосприятие, не знавшее идеи пустоты, не знакомо и с настоящей свободой. Взгляд ученого на свою область также открывает гигантское количество незримых для обыденного взгляда связей. Но ученый, мыслящий все-таки линейно, волюнтаристски, видит иные вопросы, иные пустоты, таящие неразрешенные проблемы. То есть пустота/свобода специалиста и профана (неспециалиста) будут существенно отличаться при взгляде на одну и ту же проблему, или явление.
Таким образом, объективной пустоты действительно не существует. То же можно сказать и о свободе, которая всегда субъективна. Из каждой точки времени/пространства открывается различный вид не только на окружающее бытие, но и на свободу. Точно также каждое отдельное сознание, или иное зеркало, отражает свой, доступный ему образ свободы. Вспомним и учения о тотальной иллюзорности действительности. Ведь бытие – это более процессы, чем вещи. Вещи воспринимаются нами как таковые лишь в силу ограниченности нашего восприятия, особенно во времени. Ни один предмет не статичен в своих формах, он является статичным только в качестве предмета воспринятого непосредственно, здесь и сейчас. «Вдумаемся в то, что значит для предмета «быть», быть сущим, быть чем—то. Если предмет вообще есть нечто, то это значит, что предмет отличается от иного. Если предмет ничем не отличается от иного, то нельзя сказать и того, что он есть нечто. Тогда он слит с другим, неразличим от всего иного и другого, и о нем ничего нельзя сказать как о нем. Но отличаться от иного и не сливаться с другим можно только тогда, когда есть определенная граница, очертание, форма. Предмет отличается от иного – это значит, что предмет имеет определенное очертание, и – обратно. Надо только хорошенько усвоить себе природу этого «иного» (А. Ф. Лосев. Философия имени).
Более важное качество предмета – процесс. А значит, перетекание форм, переход в другие предметы, размывание всяческих границ. Свобода находится над и за всем этим, поэтому условно она пустота, ведь протекание процессов возможно лишь там, где это позволяет конфигурация внешних обстоятельств. А свобода – поле такого позволения.
Процесс открывания свободы тождественен эволюции – усложнению как необходимому условию обретения новой свободы. Больше свободы дает больше возможностей, а значит, повышает способность выживанию. Но на самом пути к этой новой свободе сложно выжить. Поэтому многие/большинство выбирают застой в зоне комфорта, выбирают отсутствие выбора. И без необходимости, без принуждающих к действию вызовов извне, не ходят по этому пути.
Эволюция, частью которой является и развертывание человеческой истории, заключена в непрерывном восхождении от «свободы от» к «свободе для». Вначале освобождается пространство для нового, а затем новое заполняет это пространство, понуждая к поиску очередного глотка свободы.