Глава 2
Самая обидная
Поссорились мы из-за того, что папа решил меня подстричь. Он сказал, что теперь у нас режим строгой экономии. И что экономить мы начнем с того, что я перестану ходить в парикмахерскую. Отныне он будет стричь меня сам. Папа даже закончил интернет-курсы для начинающих парикмахеров – втайне от меня и от мамы. А всё потому, что к приезду мамы он решил сделать ей сюрприз. Купить тандем. Это такой велосипед, рассчитанный сразу на троих человек. Чтобы мы все вместе дружно ездили на рыбалку, в лес, в горы и всякие другие малопроходимые места.
– Садись, сын! – торжественно сказал папа, пододвигая ко мне табурет.
Я сел. Просто с ним спорить – себе дороже. У папы на любые споры ответ один – тотальное отключение Интернета на сутки. А для такого зависимого от социальных сетей мальчика, как я, это смерти подобно. Поэтому я здраво рассудил, что волосы – ничто, в сравнении с полной изоляцией от сверстников. За двадцать четыре часа произойти может всякое. Статусы и юзерпики меняются теперь со скоростью света, а я просто обязан быть в курсе происходящего.
Папа укутал меня какой-то мятой плёнкой и начал стричь. Он довольно вдохновенно чикал в воздухе ножницами и красиво размахивал расчёской с частыми зубцами. Поэтому я на какое-то время расслабился и стал думать про Галапагосские острова. Про их удивительную флору и потрясающую фауну. И про маму – как она сейчас там, наверное, ест бутерброд с арахисовым маслом и кольцует птенцов альбатросов. Или занимается с Просперо Гонзалесом бердвочингом. Это такое наблюдение за птицами – не простое, а в научных целях.
В этом была моя роковая ошибка – задуматься и отвлечься, пустить всё на самотёк.
– Готово! – весело сказал папа и подал мне зеркальце.
Сначала я решил, что обознался. Что это не моё отражение в зеркале, а кого-то другого, например папино. У него иногда бывают такие вихры, когда он отращивает волосы сзади. На своей же голове я видел их впервые.
Они были справа, эти чудовищные вихры. И делали они меня похожим на уральского вихрастого голубя – мама не дала бы соврать. В то же время слева не было ничего, кроме моей начисто выбритой головы. Абсолютно! Ни единой волосинки не оставил мне слева папа! Он безжалостно срезал там всё под корень и теперь улыбался до ушей, как сто тысяч проклятых клоунов!
– Что ты наделал? – закричал я не своим голосом. – Мне же завтра в школу! У нас же послезавтра открытый урок! Придёт завуч и ещё одна женщина из районо! Что они обо мне подумают?
– Ты, главное, не горячись, – сказал папа. – Всё образуется. – По его лицу я видел, что он уже начал осознавать, что натворил. Лицо у папы было какое-то смятенное и полное тревоги.
– Образуется?! Как?!
– Как-нибудь, – тихонько ответил папа и почикал кривыми ножницами.
И тогда я сделал вот что. Я побежал в ванную, схватил с полочки его электрическую бритву (папа её уже починил) и, упрямо глядя в зеркало, сбрил всё, что было у меня справа. Подчистую!
Потом я широким шагом вернулся на кухню (как ни в чём не бывало папа разогревал на ужин гороховый суп), сбросил с себя все плёнки, покрытые моими бедными-бедными волосами, и сказал:
– Папа, я тебя… я тебя… Я тебя больше не люблю!
По правде говоря, сказать я хотел что-то ещё ужаснее, чем то, что сказал. Я хотел сказать ему, что я его ненавижу. И волосы тут, конечно, ни при чём. При чём тут было всё. Всё его существование в нашем доме мне было ненавистно. Гляделки в затылок, вылазки на природу, тандемы, багажники, удочки, червяки, разогретый в мисочке суп, отключения Интернета, печёный картофель, проверки дневников, читательские абонементы, голос, лысина, запах дезодоранта «Хвойный», «ученье – свет», объятия с деревьями, парк, лес, ночные зорьки, посиделки у костерка, расчёски с частыми зубцами… Всего этого я терпеть не мог и собирался сказать об этом папе, но сказал только то, что сказал.
А потом я натянул кроссовки с курткой и, оглушительно хлопнув дверью, выскочил на улицу.
Там шёл дождь и была кромешная темнота. Но я всё равно перед собой ничего не видел – бежал, не глядя под ноги. То и дело в лужи наступал – кроссовки моментально промокли. У меня перед глазами стоял папа. Вернее, не весь он, а только его испуганное лицо. Он страшно испугался, когда я ему про «больше не люблю» сказал. Не обиделся и не разозлился, а именно испугался.
А я испугался, что так ему сказал.
Я всё бежал, бежал, сам не знаю куда. И накручивал себя, и накручивал. Что, мол, правильно я ему так сказал. Потому что нечего! Потому что мне надоело по всяким глупым правилам жить! Мне надоело жить с мамой в скайпе! Раз они так, буду жить один! Убегу из дома навсегда, и пусть! Пусть они меня поищут с полицией, пусть фоторобот посоставляют и всякое такое. Завтра куплю газету в первом попавшемся киоске, а там – моя фотография. «Помогите! Спасите, люди добрые! От меня сбежал мальчик! Замечательный был мальчик – славный, говорливый, ел гороховый суп, играл в «Ассасин крид». Он был хорошим сыном, прекрасным ребёнком десяти с половиной лет, звёзд с неба не хватал, но всё же он был мне опорой и отрадой, он скрасил бы мои годы в старости, он подал бы мне стакан кипяченой воды, а я… Я был жестоким и равнодушным отцом. Я не ведал, что творил, – и вот результат. Я один! Совсем один! Что скажет мне уехавшая в командировку жена, когда вернётся из командировки? Как посмотрю я ей в голубые глаза? Что отвечу ей – этой святой женщине-орнитологу?»
Ну, и так далее. Папа будет горько раскаиваться и сожалеть о том, что натворил собственными руками с ножницами. Но будет поздно – слишком поздно. Я уеду на электричке далеко-далеко и не буду слать писем домой. Или буду, но без обратного адреса. Только для того, чтобы сообщить им, как прекрасно идут у меня дела. Как я живу-поживаю на каких-нибудь островах (не Галапагосских, а на других), как я стал знаменитым этим… например, этим… в общем, ещё не решил кем, но обязательно стану богатым и знаменитым. И что у меня вилла на берегу океана, и жена – красавица-туземка, и шестеро детей, удивительно похожих на меня. И что мы не живём, а припеваем, а в парикмахерскую ходим чуть ли не каждый день. И вместо велосипеда у нас теперь лимузин темно-зелёного цвета, а вместо супа – роллы с копчёным угрём.
Вот так думал я, пока бежал не разбирая пути. А когда мысли у меня в голове кончились, я остановился и огляделся по сторонам. И ничего не узнал вокруг. Потому что вокруг, кроме темени и дождя, были какие-то горбатые строения, которых я в жизни никогда не видел. Я помотал бритой наголо головой и снова пригляделся – уже внимательней. Горбатые дома знакомей не стали. Наоборот, они пристально смотрели на меня чёрными-пречёрными окнами, как будто хотели мне что-то сказать. Что-то неприятное. Какую-нибудь гадость – ещё похуже того, что я сказал своему папе. И ни в одном из этих домов не горел свет – представляете? Да и фонарей тут совершенно не было. Вся улица казалась мне какой-то сгорбленной, сутулой и чахлой. Особенно вон та башня с готическими шпилями – очень подозрительная.
– Эй! – крикнул я. Мне вдруг показалось, что в одном из окон башни, на втором этаже мелькнул силуэт.
«Эй-эй-эй-эй!» – отозвалось эхо, отразившись от обшарпанных грязных стен.
Я не ошибся – силуэт в окне точно был. Он стоял и не шевелился. И вроде бы смотрел на меня. Хотя я его глаз не видел, но чувствовал что-то такое неприятное. Прямо во рту какой-то горький привкус, как будто я съел варёную жабу. Меня передёрнуло, а по спине быстро пробежали мурашки – сначала вверх, потом вниз. Стало вдруг очень холодно – практически как зимой. Я нахохлился и сунул руки в карманы. А потом я опять крикнул:
– Эй! Где я? Вы, случайно, не знаете? – Это вышло у меня как-то пискляво. Словно я не бритый наголо парень, а девушка с косой. Неужели голос ломается?
Силуэт в окне не шелохнулся. Я уже совершенно привык к темноте и теперь прекрасно видел его белые руки на подоконнике. Они были непропорционально длинные, очень худые и в бугорках. И лежали как будто сами по себе, отдельно – словно их отстегнули от туловища. Я подождал немного и потом добавил:
– Я заблудился! Вы мне не поможете?
И тут же в окне вспыхнул свет. Это было неожиданно. Если честно, я не особенно рассчитывал, что этот долговязый придёт мне на помощь. В окне его уже не было видно, и я рассудил, что он пошёл открывать мне дверь.
Я юркнул под козырёк парадного и отряхнулся. Всё-таки я прилично вымок под этим дождём и продрог до самых косточек. Может, он угостит меня чашечкой чая? И уложит в отдельной комнате, которая запирается изнутри? Если честно, я порядком устал от всей этой беготни и переживаний. Но домой я не планировал сегодня вернуться. Уж лучше ночевать на улице, чем…
– Ночи доброй, – услышал я за спиной высокий женский голос.
Я обернулся. Передо мной стоял длинноногий старик с маленьким ртом без губ, а больше никого не было, никаких женщин с высокими голосами.
– Вы это мне? – спросил я.
– Вам, – подтвердил старик всё тем же голосом.
Это было странно. И неприятно. И я, признаться, даже немного струсил. Не каждый день встречаются мне типы с серыми лицами и отстёгивающимися руками.
Глаза у незнакомца были навыкате и находились не там, где им было положено, а по бокам. Практически у самых ушей – от этого старик походил на какое-то насекомое.
Уши были тоже довольно необычными на вид – они напоминали лошадиные и были такими же чуткими. Эти поразительные уши всё время шевелились! А сам я ни одним ухом шевельнуть не могу, хотя пробовал сто раз.
Увидев его смешные уши, я немного расслабился. Старик выжидательно глядел на меня.
– Здравствуйте, – наконец промямлил я. – Дело в том, что я заплутал. Понятия не имею, какой это район? Центральный или Октябрьский?
– Ноябрьский, – поправил меня старик.
Я знал наверняка, что никаких ноябрьских районов в нашем городе нет. Наверное, я ослышался. Но переспросить было неудобно.
– Входите вас, прошу, – сказал старик и отодвинулся в сторону, чтобы мне удобней было пройти.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Нам на второй?
– На двухсотый.
Мы поднялись на второй этаж (на это ушло примерно пятнадцать минут – ступенек тут у них очень много), и незнакомец отворил дверь, причём опять-таки не обычную. Эта дверь была треугольной формы и напоминала скорее окно – нам пришлось влезать в неё через форточку. На двери висела странная табличка:
Режим работы круглосуточный – с 00:00 до бесконечности.
То, что я увидел потом, повергло меня в сильнейший шок. Вместо стандартной малогабаритной квартиры с узеньким коридорчиком и совмещённым санузлом я оказался в… настоящем готическом замке! Папа мне рассказывал про Средние века, и ещё я просто обожаю фильмы про вампиров. Только вместо разных старинных картин до потолка, оружейных коллекций и доспехов здесь были книги. Гигантские стеллажи (кажется, из морёного дуба) уходили под самый потолок, который был так высок, что к стеллажам подвесили лифты. По моим расчётам, ни одна лестница в мире, даже пожарная, не смогла бы дотянуться до верхних полок.
– Ничего себе! – присвистнул я. – Мы что, в библиотеке?
– В папатеке, – в своём репертуаре поправил меня старик и поманил за собой пальцем.
И я пошёл. А что мне оставалось делать? Во-первых, меня разбирало ужасное любопытство. Всё происходящее казалось мне каким-то странным, даже подозрительным и одновременно меня восхищало! Я ущипнул себя за щёку, чтобы убедиться, что не сплю и мне не снится какая-то абракадабра. А во-вторых, домой, как вы помните, я твёрдо решил не возвращаться. Ни ногой. Нам с папой в одном доме делать нечего.
Неожиданно он заговорил – прямо на ходу, не поворачивая головы. Всё тем же женским голосом он стал рассказывать, что зовут его господин Будь-Благодарен-Бенджамин, но я могу никак его не звать, если мне так хочется, и что он обладатель богатейшей коллекции, которая, как ему представляется, весьма меня заинтересует. Честно говоря, меня больше интересовал горячий ужин и мягкая постель, а не коллекция старого хлама, вроде книг, но, будучи мальчиком воспитанным, я об этом промолчал. Я шёл за ним по пятам и слушал его, и слушал. Признаться, это было довольно трудоёмким занятием, потому что говорил этот Бенджамин, как иностранец. Он постоянно переставлял слова, как ему заблагорассудится, и вычленить из его витиеватого бубнёжа что-то вразумительное было сложно.
– Тысяч экспонатов около сорока содержит коллекция моя уникальная, которых из находится каждый состоянии в безукоризненном. Все коллекции представители в глубокий погружены сон, познакомиться не составит вам поэтому труда в спокойной с ними обстановке, изучить, их рассмотреть и выбором с определиться.
Уф! Ну вот как с таким человеком разговаривать? Поэтому я молча кивал и притворялся, что прекрасно всё понимаю, хотя не понимал ничего абсолютно.
Мы всё шли и шли. По длинным узким лабиринтам, освещённым масляными факелами, по галереям без окон и залам без дверей. По коридорам, которым не было видно конца и края. Мы заходили в какие-то комнаты с гигантскими очагами, в которых что-то варилось и булькало, в чьи-то спальни или усыпальницы с огромными кроватями под балдахинами. Я заметил, что в них кто-то спал, но кто? Этого я не видел. Книг становилось всё меньше и меньше, и скоро они совсем исчезли, будто это была не библиотека, а что-то совсем другое. Впрочем, я уже стал догадываться, это и есть что-то совсем другое. А библиотека, вероятно, была всего лишь прикрытием – для соседей по подъезду. Они порой бывают страшно любопытными, например, как наши.
– Вот ну, и пришли мы, – сказал господин Будь-Благодарен-Бенджамин, уперевшись лбом в абсолютно голую кирпичную стену.
– Хм, но здесь же ничего нет, – здраво рассудил я.
Старик повернулся ко мне, и я впервые увидел его улыбку.
Лучше бы я её никогда не видел. Вместо зубов у него во рту росли зубчики – частые и длинные, как на папиной расчёске. Я содрогнулся от этого жуткого зрелища.
– Ты ошибаешься, – продолжая улыбаться, ответил господин. – То именно есть здесь, тебе что нужно.
– И что же это? – Меня начинала раздражать самоуверенность этого старикана. Он же впервые меня видит, мы же знакомы каких-то сорок минут! А он делает вид, что видит меня насквозь или читает мои мысли.
Я похолодел. А вдруг? Мало ли.
Я быстренько тряхнул головой и постарался ни о чём не думать. Но мне, как назло, всё думалось и думалось. Особенно почему-то про моего несчастного папку. Про то, как он теперь там без меня, горемычный? Позвонил ли уже участковому, обегал ли соседей по этажу?
– Не беспокойся чём о ни, – вкрадчиво произнёс господин Будь-Благодарен-Бенджамин и потрогал меня за плечо.
Мне это не понравилось, я отступил назад, но в этот момент что-то заскрежетало так, что мне пришлось зажать уши, пол дёрнулся, стены поехали куда-то вверх и направо, и я решил, что вот теперь мне точно пришёл конец.