Глава 5. Альберг «Эль Парке» – II: обитатели
Вернёмся в альберг «Эль Парке». Как он выглядит, и что там за порядки, читателю уже известно из главы 3. Теперь следует вкратце рассказать о его обитателях.
Большую часть обитателей альберга составляли негры и арабы, меньшую – европейцы и латиноамериканцы; неарабские страны Азии были представлены единицами.
Негры. В 1995 году негры в Мадриде встречались редко. Увидеть их можно было в метро, где они торговали, как правило, сигаретами.
В альберге негры составляли не менее трети от числа его обитателей.
Как известно, сами негры неграми себя не называют, и это наименование для них является обидным. Негры именуют себя «африканцы» или «чёрные люди». Я прошу их простить меня за то, что на страницах этой книги я называю их неграми – сугубо в силу литературной традиции.
Вообще, негры очень чувствительны в смысле расизма. Расизм им чудится везде, даже там, где его и в помине нет. За любое неосторожное слово или поступок по отношению к неграм они сразу назовут тебя расистом и разобидятся очень надолго.
У нас с Шоссом было несколько хороших знакомых-негров, в том числе «мой» негр Майкл, который сам по себе пользовался среди негров авторитетом. Практически все альберговские негры относились ко мне и Шоссу хорошо.
Прибывшие позже нас в альберг новички-негры поначалу настороженно смотрели, как я или Шосс беседуем с Майклом. «Что ему, белому, от него надо?» – наверно, думали они. И мне, честно говоря, было приятно, когда Майкл представлял меня новым неграм: «Это мой друг. Хороший парень. Русский. Говорит по-английски. Не расист». Настороженность сразу исчезала, и негры почтительно жали мне руку.
Языки негров. Негры, как известно, бывают в основном англо-, франко- и португалоязычные. Между собой негры в альберге общались в основном по-английски. По поводу языка, на котором они говорили, Шосс сказал: «И это – язык Шекспира и Леннона?..». Английский язык африканских негров, как известно, сильно отличается от языка англичан и американцев: грамматика там сильно упрощена, произношение тоже очень своеобразное. Нас негры, конечно, понимали, хотя мы, в свою очередь, говорили на корявом английском российского розлива.
В альберге, наряду с негритянским английским, мы также постоянно слышали какое-то «мумбо-юмбо». Что это за язык, или диалект, или смесь диалектов, или это некий межплеменной язык-посредник – одному Богу известно. Ничего похожего на какие-то европейские языки там не было.
Испанский язык как средство межнационального общения. По-испански негры чаще всего не разумели вообще или разумели плохо. Многие из них поэтому посещали курсы испанского языка и иногда любили попрактиковаться в нём в разговоре между собой. Однажды Шосс слышал, как два негра разговаривали по-испански. В переводе на русский это звучало так:
– Как дела? Хорошо?
– Хорошо.
– Очень хорошо?
– Очень хорошо.
– Гм. – Собеседник, судя по всему, просто икнул. Расценив это как вопрос, второй негр одобрительно заключил:
– Хорошо.
Разговор, который слышал я, свидетельствовал уже о более высоком уровне знания испанского. Негр из государства Эритрея знал английский, но его франкоязычный собеседник из Сенегала английского не знал, и негры беседовали по-испански:
– Тебе нравится этот альберг?
– Нет, мне не нравится.
– Да, мне тоже не нравится. А ты был в Сарагосе?
– Да, да… Что такое Сарагоса?
– Сарагоса – это город в Испании.
– Да, да, я там был.
– В Сарагосе хороший альберг.
– Да, да. Альберг в Сарагосе хороший.
– Шеф альберга в Сарагосе толстый. Он хороший человек.
– Да, да. Он очень хороший человек. Он белый?
– Да, он белый. Он попал в аварию.
– Да, да… Что такое авария? Я не знаю этого слова.
– Авария… э-э… Это когда машины – бам-бам.
– Ах! – Франкоязычный негр закрыл лицо руками.
– Он был в госпитале.
– Он жив?
– Да.
– Ох! – Франкоязычный негр воздел руки к небесам: он был рад, что тот человек остался жив.
– Я сейчас пойду смотреть телевизор и пить какао.
– Да, я тоже.
– Ты любишь какао?
– Да, я люблю какао. – И так далее.
Майкл Вест и другие. «Мой» негр пользовался среди других негров авторитетом. Когда в спальню набивалась куча африканцев, и они, приплясывая и размахивая руками, начинали вопить уж чересчур громко, одного-двух слов Майкла обычно хватало, чтобы они замолкли, а те, что посторонние, убрались в свои спальни.
Большинство негров, в том числе и Майкл, торговали в метро сигаретами.
Метро открывается в шесть утра, и сигаретные торговцы вставали в альберге раньше всех. Первым делом все они, с грохотом порывшись в своих вещах и достав шампуни, шли в душ. Негры крайне чистоплотны.
Затем они возвращались в спальню и начинали с грохотом перебирать кремы, дезодоранты и одеколоны и с благоговением переговариваться между собой: «Гуд бас, гуд бас» — то есть, хороший душ, помылись, дескать, хорошо. (По утрам в душах иногда бывала горячая вода).
Майкл обычно вставал позже, молча взирая со своего второго яруса на утреннюю возню. Наконец и он с грохотом слезал на пол и шёл умываться. Однажды, в то время, когда Майкл хмуро умывался в туалете над раковиной, какой-то негр, выйдя из душа, начал, по обыкновению, приплясывать и восклицать:
– Гуд бас! Гуд бас!
Поплясав, негр ополоснул под краном физиономию, постоял молча, подумал, и вновь, громко воскликнув:
– Гуд бас!! – стал плясать.
Майкл распрямился и хмуро посмотрел на него.
– Эй, ты, – сказал он, – какого чёрта ты сначала орёшь «Гуд бас», а потом моешь свою тупую рожу?
Негр опешил и плясать перестал. Те, кто понимали по-английски, рассмеялись.
Любитель «Роллинг Стоунз». Однажды негр из новеньких лежал на своей койке и слушал плеер. В это время в спальню заявился Майкл.
– Эй, что ты слушаешь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, снял с головы негра наушники.
– А-а, – презрительно сказал Майкл, возвращая наушники негру, – какого чёрта ты слушаешь «Роллинг Стоунз»? Это же музыка белых.
– Мне нравится, – грустно сказал молодой негр.
– Надо слушать… – Майкл назидательно назвал какое-то имя, – а эту музыку пусть белые слушают.
– Майкл, – обратился к нему я, – продай мне пачку «Кэмела».
Я дал Майклу 200 песет. С грохотом порывшись в своих сумках, Майкл нашёл только блоки «Мальборо» и «Уинстона». Он снова подошёл к любителю «Роллинг Стоунз» и выключил его плеер.
– Эй, ты, – сказал Майкл, – у тебя есть «Кэмел»?
– Нет, – отвечал негр.
– Не ври, – Майкл бесцеремонно полез сам в его сумку и достал блок «Кэмела».
– Это не мои, – сказал негр. Майкл молча разорвал обёртку блока, дал мне пачку «Кэмела», блок бросил обратно в сумку негра, а 200 песет сунул себе в карман.
Майкл торгует майками. Зайдя как-то в спальню, я увидел, что Майкл сидит на моей койке и раскладывает на ней майки, предназначенные для продажи, – он торговал ими наряду с сигаретами.
– Я тебе не мешаю? – буркнул он.
– Нет, – сказал я, так как спать пока не собирался.
Какой-то негр из «молодых» стоял рядом и почтительно разглядывал майки.
– Покупай, – сказал ему Майкл.
Между неграми завязался разговор о цене маек и о том, что на них нарисовано. Оглянувшись по сторонам, «молодой» негр вдруг наклонился к Майклу и спросил:
– А почему ты сам носишь майку чёрного цвета? Ты… расист?
Майкл что-то буркнул себе под нос.
– А я думал, что ты расист, – сказал негр. Майку он купил позже.
Патрик. Наш знакомый негр с Пасео дель Рей поселился в «Эль Парке» раньше нас; жил он в спальне Шосса.
Патрик, как и Майкл, тоже говорил только по-английски. Сигаретами он торговал возле подземного перехода у вокзала Аточа. После посещения столовой мы иногда его там встречали и разговаривали с ним, и как-то раз он подарил нам пачку сигарет. Патрик сказал, что вообще относится с уважением к русским. Один русский в его родной Либерии, узнав, что Патрик хочет ехать в Европу, дал ему денег на дорогу.
Сигаретный «бизнес» его не устраивал. Все негры торгуют незаконно, контрабандными сигаретами, в связи с чем имеют постоянные проблемы с полицией. Однажды полицейский патруль отобрал у Патрика несколько блоков сигарет. С тех пор Патрик, торгуя, непрестанно озирался по сторонам и, завидев что-то хотя бы отдалённо напоминающее полицию, исчезал.
Как-то раз мы с Шоссом наблюдали, как к вокзалу с сиреной подъехали пожарные. Неясно, что там случилось; ни дыма, ни огня не было видно; вокзал функционировал, как обычно. Патрик же, поскольку был близорук и, хотя носил очки, видел очень плохо, принял синюю форму пожарных за форму полицейских и в ужасе убежал – точнее, просто растворился в воздухе.
Айзек. Однажды, ещё на закате славной эпохи Пасео дель Рей, мы с Шоссом ехали на метро. Внезапно Шосс, увидев кого-то в окно, завертелся и замахал руками. Я удивился: откуда у Шосса могут быть знакомые в Мадриде? Выглянув в окно, я увидел на удалявшемся перроне двух негров, один из которых, улыбаясь, махал рукой нам вслед.
– Это же Айзек! – воскликнул Шосс. – И он тут, в Мадриде?! С ним я сидел в камере парижского комиссариата.
Я уже упоминал, что Мадрид для Шосса, в отличие от меня, был не первой заграницей. В 1994 году Шосс был во Франции; в Париже его поймала полиция и депортировала в Россию.
Позже мы встретили Айзека в альберге «Эль Парке».
Айзек очень обрадовался, встретив Шосса, и предложил выпить. Он дал денег на литр виски; Шосс сходил в бар за бутылкой и принёс в альберг. Спиртные напитки в альберге строго запрещены, и за их употребление могут выгнать вон с концами, в связи с чем у Шосса возникли опасения; Айзек на это сказал, что всё будет в порядке.
Так оно и вышло. Айзек жил в спальне Шосса; там же состоялась выпивка. Айзеку Шосс представил меня под именем Капитона, как меня называют друзья.
– Файер (Огонь), – молвил я по-английски после первого стакана, имея в виду вкусовые ощущения; Айзек засмеялся и с тех пор называл меня не иначе, как Кэптен Файер – «Капитан Огонь».
Айзек говорил только по-английски. Он был гражданином Ганы и игнорировал гражданина Либерии Патрика, потому что отношения между Ганой и Либерией тогда были натянутыми. (Интересно, почему: эти государства даже не граничат друг с другом). Патрик тоже делал вид, что Айзека в природе не существует.
Айзек был негр нетипичный. Характер и манеры у него были абсолютно как у белого, голос тихий. Негры вообще небольшие любители выпить. Я не видел, чтобы негры так уж плотно, как русские, бухали; распить литровую бутылку пива на троих у них было уже большим событием. Айзек же время от времени приложиться к бутылке любил, причём предпочитал крепкие напитки.
Нетипичность Айзека выражалась и в том, что сигаретами он не торговал. Чем он занимался, так и осталось загадкой. Шосс высказал предположение, что ничем. Бóльшую часть времени Айзек проводил в городе у своих чёрных друзей или подруг, а в альберге ночевал не каждую ночь.
Айзек уже изрядно поколесил по Европе. Ещё в парижском комиссариате он немало порассказал Шоссу о своих похождениях.
Айзек в Бельгии. В Бельгии, к примеру, Айзек жил на квартире у какой-то своей чёрной подруги. Поскольку выпить он любил, то как-то раз заявился домой пьяный.
Подруга стала ворчать, ругаться и в итоге сказала Айзеку что-то обидное, на что Айзек дал ей по морде и лёг спать. Негры вообще очень обидчивы, а пьяные, наверно, особенно.
Обозлённая оплеухой подруга вызвала полицию. Прибыли два полицейских и стали будить Айзека. Тот проснулся и, рассердясь, что ему мешают спать, дал полицейскому по морде. Тогда полицейский врезал Айзеку по морде так, что тот вылетел в окно! Вылетая, Айзек сильно изрезался стёклами (он показывал Шоссу огромные шрамы на груди и боках).
В госпитале Айзека зашили и подлечили, после чего бельгийская полиция отвезла его на французскую границу. Поставив Айзека к Бельгии задом, а к Франции передом, полицейский дал ему совершенно натурального пинка под зад – так Айзек оказался во Франции.
Айзек во Франции. Во Франции Айзека полиция, конечно, тоже нашла. В камере парижского комиссариата он и познакомился с Шоссом.
Комиссар полиции спросил Айзека, желает ли он видеть посла Республики Гана.
– На кой чёрт он мне нужен! – искренне воскликнул Айзек.
Айзека всё-таки доставили в ганское посольство.
– Вы желаете вернуться в Гану, свою страну? – спросил Айзека посол.
– Ещё чего не хватало! – отвечал Айзек. Полицейские отвезли его в камеру.
По вечерам, когда французские полицейские отправлялись в магазин, они спрашивали задержанных, не купить ли им чего. (Конечно, при наличии у тех денег). Айзек неизменно заявлял:
– Бутылку виски, бутылку водки и пива.
Конечно, ничего из этого задержанным не полагалось, и полицейские только усмехались.
Айзека депортировали в Гану. Вскоре он появился в Испании.
Айзек в Испании. Однажды, когда я и Шосс уже стали продавать газеты, мы, поскольку Айзек нуждался в деньгах, взяли его с собой, дали ему газет и поставили их продавать возле парка Ретиро.
Не прошло и получаса, как Айзек пришёл к Шоссу и отдал ему газеты, из которых не продал ни одной. Айзек чуть не плакал, губы его тряслись. Оказалось, что он нарвался на полицейских, которые сказали ему что-то вроде того, что: «Ты, черномазая рожа, убирайся отсюда со своими газетами вон».
– Я сегодня больше не буду продавать газеты, – потерянно бормотал Айзек. Мы долго его утешали и попросили подождать нас на скамейке, но он уехал.
Вечером, продолжая утешать всё ещё не успокоившегося Айзека, я в обществе негров разразился матерной английской руганью в адрес расистов, хлопал Айзека по плечу, но Айзек больше продавать газеты не пожелал. Потом он вовсе исчез из альберга.
Впрочем, я встречал его и после. Проходя как-то по парку вблизи альберга мимо множества гревшихся на солнышке негров, я вдруг услышал:
– Кэптэн Файер!
Конечно, то был Айзек. Расспросив, где Шосс, Айзек предложил мне выпить и дал денег на вино. Я купил вина и вернулся.
– Я не хочу пить с этими идиотами, – сказал Айзек, кивнув на остальных негров, – пошли в другое место.
Не знаю, почему они ему не понравились; возможно, они были из Либерии.
Андре. Шеф альберга Андре тоже был чёрный. Но, в отличие от других негров, он имел испанскую резиденцию, работал в «Крус Роха Эспаньола» и жил на квартире.
Интересно, что все до единого негры, обитавшие в альберге, его терпеть не могли. «Это не наш чёрный брат», – сказал как-то о нём то ли Патрик, то ли Айзек.
Приезжая на работу, Андре парковал свою машину далеко от альберга, опасаясь, как бы его подопечные её со зла не попортили. Никто не знал, где он оставляет свою машину, однако он её явно имел, так как на метро не ездил.
Андре носил позолоченные очки и вид имел весьма важный. Его родным языком был французский, и я как-то слышал, как он говорит также по-английски – совершенно чисто и правильно. Однако со своими «подчинёнными» он говорил строго по-испански, и всё тут, невзирая на то, достаточно ли его хорошо при этом понимали.
Когда меня в будущем из альберга выперли, я всё-таки продолжал туда наведываться почти ежедневно: посмотреть, нет ли писем на моё имя, заполучить на халяву бокадильо (мне по старой памяти его всегда выдавали) да попить какао.
Поскольку посещение альберга лицами, в нём не живущими, запрещено, Андре, обнаружив меня там, указывал мне на выход. Однажды, когда он в очередной раз ущучил меня в салоне и стал выпирать вон, альберговские негры вдруг дружно за меня заступились.
– Эй! – возмущённо сказали они Андре по-английски. – Ты зачем его отсюда выгоняешь?
– Потому что он не может здесь находиться, – невозмутимо отвечал им по-испански Андре, – он здесь не живёт.
– Почему он не может здесь жить?! Эй!! – завопили на Андре негры.
Стремясь не разжигать скандал, я ушёл, но из-за закрытой двери альберга всё ещё продолжали доноситься громкие вопли.
Не знаю, в связи с этим случаем или нет, но с тех пор Андре, когда встречал меня в салоне, на улицу уже не гнал, а только вполне дружелюбно спрашивал, как дела и, напомнив, что до 22 часов я должен альберг покинуть, удалялся.
Арабы. Если негров в Мадриде мало, а в испанской провинции их вообще не увидишь, то арабов в Испании полно. Мадрид, как и другие испанские города, изобилует марроканцами. Конечно, есть тут и алжирцы, и тунисцы, и ливийцы, и другие арабы, но больше всего в Мадриде уроженцев Марокко. Как помнит читатель, и первый не испанец, с которым я познакомился в Мадриде, был марроканцем.
В альберге одну треть его обитателей составляли негры, а вторую треть – арабы, почти сплошь выходцы из Марокко.
Хотя арабы, в отличие от негров, могли обычно разговаривать на разных языках, к не арабам они относились пренебрежительно-надменно. Да и вообще – покоя от них не было! Просить арабов не орать было абсолютно бесполезно. Скорее от негров добьёшься толку. Было известно, что и ножи у арабов тоже есть, причём время от времени они за них хватались. Уже после того, как я покинул альберг, там произошла резня – арабы дрались с неграми. Трупов не было; двоих слегка покромсали; было много полиции.
Попросить у араба закурить – бесполезно: он на твоих глазах достанет из полной пачки сигарету, закурит, пачку сунет в карман и, невинно глядя тебе в глаза, скажет, что сигарет у него нет. Сами же арабы были «стрелки» хоть куда.
О «любимом» арабе Шосса я уже писал. В дополнение к его горластости и прочим хамским прибамбасам он ещё, оказывается, любил выпить. В принципе, как известно, арабы как бы не пьют, так как это запрещено Кораном. «Любимый», наверно, пристрастился к алкоголю в Европе. Я сам наблюдал, как он распил на пару с кем-то прямо в салоне за столом, не таясь, бутылку сухого красного вина и так опьянел, что я думал, не умер бы, бедный!
Если негры занимались в городе в основном сигаретным «бизнесом», то арабы, жившие в альберге, зачастую промышляли воровством. Сигареты продавали единицы из них, а вот купить гашиш, причём в самом альберге, проблемы не представляло. Продавали они его чуть ли не в открытую. Наркотики, как и алкоголь, в альберге запрещены, но кому-кому, а арабам было на всё наплевать. Сами они курить гашиш тоже любили.
Араб и Майкл. Однажды в моей спальне один араб предложил другому арабу купить кропаль гашиша. Торг продолжался долго. Орать арабы умеют не хуже негров. Сделка не состоялась, и араб направился к выходу.
– Эй, – окликнул араба «мой» негр по-английски, – дай мне попробовать.
– Это стоит дорого, – надменно посмотрев на негра, сказал по-английски араб.
– Сколько? – спросил Майкл. Араб назвал цену.
Майкл продолжал настаивать, чтобы тот дал ему на пробу; араб ответил гордым отказом и ушёл. Кропаль он скурил сам со своими собратьями и скоро вернулся, шатаясь и хватаясь за что ни попадя. Арабы помогли ему взгромоздиться на верхнюю койку. По соседству с арабом, через проход, на койке лежал «мой» негр. Увидев негра, араб сказал заплетающимся языком:
– Я – марроканец, белый, а ты – негр, – после чего сразу уснул. Майкл только юмористически хмыкнул.
Что касается ислама. Ислам большинству альберговских арабов был, по-видимому, безразличен. Наверное, такая уж публика там подобралась.
Некоторые, впрочем, молились. (Были и мусульмане-негры). Разувшись и встав на коврик на колени, они утром и вечером шептали молитвы и отбивали поклоны Аллаху. У одного араба коврика не было, и он вместо него постилал газету. Увидев такой непорядок, Шосс подарил ему хороший коврик, который где-то нашёл. Араб был так ему признателен за этот дар, что, наверно, пятьдесят раз сказал Шоссу: «Спасибо», растерялся и стал предлагать ему за коврик печенье, консервы, шоколад – всё, что у него было; поскольку Шосс от всего отказывался – такие же консервы, шоколад и печенье он получил в той же самой столовой, – то араб аж огорчился.
Ну, конечно, были и среди альберговских арабов нормальные люди; верующие таковыми являлись прежде всего. От верующих никакой пакости ждать не приходилось. В этом я был уверен, так же как и сейчас глубоко уверен в том, что все конфликты между христианами и мусульманами к религии как таковой не имеют ни малейшего отношения – ни к мусульманской, ни к христианской.
Это, конечно, моё сугубо личное мнение.
Махмуд. Араб Махмуд, живший в спальне Шосса, относился к нам по-приятельски, хотя заповедей Корана явно не соблюдал, так как был пьяницей. Чем он занимался, неизвестно, вечером являлся пьяный, а утром лежал в койке часов до девяти, так как страдал бодуном, а похмелиться ему было не на что. Однажды мы с Шоссом предложили ему утром пойти с нами пить пиво, но Махмуд почему-то с испугом отказался. Здороваясь с нами за руку, он расплывался в улыбке, а Шосса (на свою голову) обучил арабскому ругательству «Зубби», что значит «Иди на…». Особым умом Махмуд не отличался.
– Махмуд! – кричал утром по пробуждении первым делом Шосс.
– Что? – спрашивал со своей койки Махмуд
– Зубби, – говорил Шосс по-арабски.
Махмуд на секунду гневался, но тут же вслед за Шоссом начинал смеяться.
Как-то раз Махмуд, страдая утром в своей койке, принялся очень громко по-испански поносить альберг, его администрацию, «Крус Роха», Мадрид, другие испанские города, Испанию, испанцев и испанское правительство. Дверь была открыта, и эти упражнения услышал работник альберга испанец Рафа.
– Эй, – сказал он, сунув голову в спальню, – ты чего это разошёлся с утра пораньше?
Махмуд сконфуженно умолк. Рафа, усмехнувшись, ушёл, а все, бывшие в спальне, громко расхохотались. (Ругать альберг, и Испанию вообще, считалось среди обитателей альберга признаком хорошего тона).
Махмуд был парень абсолютно безобидный. В целом же арабы своими постоянными хамскими выходками нас весьма раздражали. Когда в какой-то ясный и светлый день большинство их куда-то исчезло из альберга, в том числе и «любимый» араб Шосса («любимый» уехал в Голландию), дышать стало значительно легче.
Другие. В альберге было немного латиноамериканцев. К примеру, в спальне Шосса жил перуанец, с которым Шосс говорил по-английски, а в моей – панамец Антонио, который зачем-то изучал русский язык. Иногда я по его просьбе помогал ему правильно произнести или написать те или иные фразы. Высокий худой смешливый панамец был отличный парень, и я подарил ему испанско-русский разговорник.
Что касается азиатов из неарабских стран, то их было совсем мало. Помню только одного-единственного китайца (который торговал сигаретами), одного вьетнамца (который продавал газеты «Фарола») и одного индийца (который занимался неизвестно чем).
Европу в альберге представляли, разумеется, только граждане бывшего социалистического лагеря. То были румыны, поляки, болгары, чехи, словаки, венгры (почему-то почти не было беженцев из экс-Югославии), ну, и «наши» – граждане развалившегося Советского Союза. Больше всего было поляков и румын.
Поляки, о которых на протяжении нашего повествования будет говориться очень много, работали на стройках, а в свободное время в основном выпивали, что свойственно всем славянам. Представленный уже читателю Стив не работал нигде потому, что не хотел, а занимался сугубо тем, что выпивал и похмелялся за счёт своих соотечественников, а в будущем также и за наш счёт.
В отличие от поляков, отношения с которыми у нас сложились самым лучшим образом, с румынами у нас этого отнюдь не произошло. Негативное отношение румынской публики, подобравшейся в альберге, к русским было очевидно. Арабы к не арабам лучше относились. Было известно, что альберговские румыны занимались в основном воровством; некоторые также продавали газеты. В шоссовской спальне жил румын Ийон, с которым Шосс общался по-приятельски, но таких румын были единицы.
«Пóшли до вина Вова и Марек». Чех в альберге имелся только один. Парень он был вежливый и культурный; было видно, что альберговский бардак очень его угнетал. Он был нашим добрым знакомым. Звали его Владимир – как он объяснил, такое имя дали ему родители-коммунисты. Владимир немного говорил по-русски. Вечерами он обычно сидел в салоне и писал, так как изучал испанский язык.
Владимир собирался ехать в Аргентину и готовил для этого документы. Для этого он регулярно посещал аргентинское посольство, и дело у него шло успешно; вместо Буэнос-Айреса, впрочем, он быстро оказался в родной Праге – ниже я объясню, почему.
Приятелями Владимира были два словака. Одного звали Марек, а другого – Янек. На нас, русских, они смотрели сперва косо. Чехам и словакам, как и другим восточноевропейцам, конечно, есть за что не любить русских. При посредничестве Владимира сошлись мы и со словаками. По-русски они не говорили.
Марек и Янек ребята были простые. Часто они скандалили из-за чего-то между собой, причём дело, возможно, доходило до рукоприкладства.
Как-то я наблюдал их разборки. Сначала Марек и Янек вполголоса переругивались, потом альберговский гомон перекрыл голос Марека:
– Еден х..!
На это Янек что-то ответил, и Марек с размаху врезал кулаком по столу:
– Ты ешь свóе, я ем свóе!
Неугомонный Янек вновь что-то пробубнил, и горячий Марек, вскочив, воскликнул:
– Пóйдем выйдем!
Драка не состоялась.
Однажды, когда у нас с Шоссом завелись какие-то деньжата, я выпивал вместе с Владимиром, Мареком и Янеком. Пили мы вино из картонов на скамейке на улице Сумель – это пешеходная улочка возле метро Симанкас. Картоны, которые покупались тут же рядом то мной, то Владимиром (у словаков денег не было), быстро выпивались и сменялись новыми. С чехословаками мы обсудили как пражские события 1968 года, так и раздел Чехословакии на два государства. Выяснилось, что и чех, и словаки считают своей страной Чехословакию, а образование на её территории двух государств – придурью политиков. Беседа, правда, была затруднена тем, что я ни по-чешски, ни по-словацки почти ничего не понимал, а по-русски говорил только Владимир, да и то неважно.
Через пару дней чехословаки вновь собрались на улицу Сумель и активно агитировали меня составить им компанию, но мне то ли не хотелось в тот вечер пить вино, то ли я предчувствовал недоброе. Так и случилось: Владимир, Марек и Янек, основательно накачавшись из картонов, подрались с неграми. Я так думаю, что инициатором, как самый горячий, был Марек; факты таковы, что приехавшая полиция забрала всех троих, а позже депортировала. «Пóшли до вина Вова и Марек…» – имитируя чешскую речь, напевал потом Шосс.
Габриел и Андре. Бассом мазолят. Словак Габриел, с которым мы познакомились на второй день нашего пребывания в альберге, жил в моей спальне. Отношения с ним мы поддерживали и после того, как из альберга съехали. Парень он был свойский: время от времени основательно надравшись, он спал в одежде поперёк койки, а по-русски говорил вполне понятно. Габриел происходил из города Чоп, что находится на стыке Словакии, Украины и Венгрии, и свободно говорил по-венгерски со своим другом венгром Андре из Будапешта; я слышал версию, что и сам Габриел – словацкий венгр.
Как Габриел, так и Андре в то время занимались продажей газеты «Фарола».
Венгра Андре не следует путать с вышеупомянутым Андре, шефом альберга, и поэтому будем лучше называть его так, как его звал Габриел, то есть Унгар. Это значит «венгр», хотя по-каковски это, я не знаю. С Унгаром у нас тоже сложились самые дружеские отношения. В отличие от весьма простого, хотя и по-крестьянски хитро-смекалистого Габриела, Унгар был парень очень начитанный и умный. С Унгаром, впрочем, приходилось общаться по-испански, так как по-русски он не понимал.
По-русски Унгар знал слова «товарищ», «дружба» и «человек».
Как-то раз, встретив на улице идущих к метро Габриела и Унгара, Шосс вспомнил вычитанное когда-то в книге про солдата Швейка венгерское выражение бассом мазолят и немедленно сообщил его Унгару, который действительно был чрезвычайно похож на венгерского гонведа с известных иллюстраций Йозефа Лады. Лицо Габриела вытянулось, а Унгар выпучил глаза и спросил, откуда Шосс узнал эту дрянь. Шосс объяснил и поинтересовался, что это по-венгерски значит. Унгар развеселился, но отвечать не захотел.
– Это значит «… твою мать», – объяснил Габриел, и они с хихикающим Унгаром скрылись в метро.
С тех пор мы приветствовали Унгара строго выражением бассом мазолят, а он отвечал тем же и хихикал. С Габриелом же мы здоровались общеславянским словом курва.
Гога и Нодар. Бывший Союз Советских Социалистических Республик в альберге «Эль Парке», кроме нас с Шоссом, представляли: молдаванин Саша (мы так и называли его – Саша-Молдаван); грузины Нодар и Гога; крымчанин Гена (ныне покойный); русский Вова-Карман; ещё какие-то русские хмыри; политик А. М. Бедарьков; наконец, Олег, позже наречённый Тушканом, с которым мы впоследствии стали друзьями.
Гога и Нодар, конечно, сразу узнали в нас с Шоссом бывших соотечественников, но заговорили с нами не сразу и поначалу неохотно. Позднее я понял, почему. Русскоговорящая публика, обретающаяся на Западе, вдали от границ бывшего СССР, – как правило, весьма сомнительного свойства. В скором времени мы с Шоссом сами в этом убедились.
Пообщавшись с заграничными русскими и поняв, что не в пример лучше иметь дело с неграми, нежели с бывшими соотечественниками, я, заслышав где-то в Мадриде русскую речь, старался не подавать виду, что я русский. Позже я ещё вернусь к этой теме.
Конечно, даже среди экс-советских встречались ребята нормальные. Гога и Нодар, несомненно, таковыми являлись. Ну, что значит нормальные? С ними можно было поговорить о том, о сём, не испытывая при этом неприятных эмоций. Напротив, они нас часто веселили, а мы – их. Мы обедали вместе в столовой на Палос де ла Фронтера, ходили в парк Ретиро, а иногда даже выпивали как за наш, так и за их счёт.
Думаю, Гога и Нодар на меня не обидятся, если я упомяну, что они были любителями покурить чего покрепче табака. Купить у альберговских арабов первоклассный марроканский гашиш, как я говорил, не являлось проблемой. Что касается Гоги, то он также обожал кодеин, который выпрашивал в аптеках следующим образом. Зайдя в аптеку, Гога говорил с жалостливым видом:
– Я турист, я русский, я грузин, – и дёргал себя за кадык. Это должно было означать, что у него кашель: как это сказать, Гога не знал (кодеин считается средством от кашля). Рассказывая об этом, Гога веселился. Кодеин отпускался по рецептам, но, услышав про русского-грузина, Гоге его иногда продавали и так.
Жуки. Куда-то идти с ними было невозможно, так как передвигались они со скоростью 2 км/ч, да и то часто останавливались, так как всегда были погружены в некие астральные мысли. Если была возможность проехать на метро хотя бы одну остановку, Гога и Нодар немедленно направлялись в метро: высокий Гога прыгал через рога (удивляюсь, как при его постоянной заторможенности это у него так резво получалось), небольшого роста Нодар жуковал под рога. Оказавшись по ту сторону турникета, Гога и Нодар мгновенно возвращались к прежнему темпу своего передвижения – они действительно напоминали больших жуков. По билетам они, кажется, не ездили вообще никогда.
Утром они вставали позже всех. Персоналу альберга всегда стоило больших трудов их растолкать. Встав, они, как большие жуки, долго ползали по коридору в туалет, в спальню, опять в туалет, в салон, опять в спальню, опять в туалет и т. д., невзирая на то, что альберг уже все покинули, и персоналу надо было его закрывать.
Выйдя наконец из альберга, они, как жуки, медленно ползли к метро. Утром они иногда продавали газеты, а потом отправлялись в парк Ретиро, где до вечера дремали возле большого монумента Альфонсо ХII у пруда. К ночи они постепенно приползали в альберг.
Утренние разговоры с Гогой. Однажды утром, проснувшись, я услышал, что меня зовёт Гога. Он лежал, и глаза его были закрыты.
– Капитон, – медленно сказал Гога, не открывая глаз, – у тебя есть… э-э… золотой бумажка от шоколада?
– Нет, – сказал я, – а зачем тебе?
– Э-э… – сказал Гога. – Героин курить.
В другой раз, войдя утром в салон, я увидел, что Гога сидит там неподвижно и в полном одиночестве, а перед ним на столе лежит только какая-то большая и массивная никелированная ложка.
– Гога! – сказал я. – А это-то тебе зачем?
– Э-э… – сказал Гога. – Героин делать.
Так делать. Русские слова Гога иногда забывал. Как-то раз он попросил у Шосса рубашку, и он ему дал. Вечером Шосс увидел, что рубашка висит у него на кровати ненадёванная, но выглаженная.
– Гога, – сказал Шосс, – ты же просил рубашку, а сам её не взял.
– Э-э… – сказал Гога. – Я её взял, э-э… так сделал, – Гога изобразил, как гладил рубашку утюгом), – и… э-э… на место поставил.
– А почему не надел?
– Не знаю.
После этого случая мы с Шоссом разработали целый язык, в котором абсолютное большинство слов было заменено на «так делать», сопровождаемое соответствующими жестами. К примеру, один из нас говорил другому:
– Сейчас я пойду туда, где так делают, там вода так делает, а потом я пойду туда, где так делают, и буду сначала так делать, а потом так делать.
Жесты при этом объясняли, что человек сначала пойдёт в душ (то есть в то место, где моются и где сверху течёт вода), а потом в салон, где едят и смотрят телевизор, чем и будет заниматься, после чего пойдёт спать.
Нодару, который по-русски говорил очень хорошо, так как был менее заторможенным, чем Гога, этот язык очень понравился, и он, например, спрашивал у Шосса насчёт тюбика зубной пасты:
– Шосс, у тебя есть это, с которым так делают, чтобы так делать?
При этом Нодар смеялся до упаду. Гога же смотрел на нас из своего далека как на идиотов, так как эта игра была ему непонятна.
…А вы думаете, это такой примитивный язык? Как бы не так: Шосс, фельдшер по профессии, сумел выразить на нём такое понятие, как «вегетососудистая дистония». А также он сумел передать название известного произведения «Материализм и эмпириокритицизм»!
Правда, для передачи этих понятий потребовалось больше времени, чем для выражения «тюбик зубной пасты», ну так ведь эмпириокритицизм – это вам не какой-то тюбик!