Глава 5
Эпп
Рука почти не болела. Наоборот, именно после того, как палач гвардии надрезал тонким ножом кожу на правой руке Эппа и одним движением сорвал с предплечья ветерана лоскут шириной в половину пальца и длиной в палец, старшина северной башни почувствовал облегчение. Все-таки он был наказан как воин, а не как какой-нибудь луззи. К тому же рубец от раны должен был стать для него вторым. Двадцать лет назад ловчий Эпп уже был наказан подобным образом, правда, тогда он провинился не на службе, а услышал в трактире что-то неподобающее о ловчих и с разворота, не примериваясь, отправил острослова на заплеванный пол. К сожалению, тот оказался родственником важного вельможи, и за сломанную челюсть пришлось заплатить полоской кожи. Друзья говорили, что Эпп еще легко отделался, зато уж гордился он тем своим шрамом так, как гвардейцы не гордятся золочеными шнурами на дарственных мечах. А вот если бы пришлось отведать плетей, то кроме обретения стыда и позора он вполне мог лишиться и содержания, и должности, а значит, и лелеемой мечты о спокойной старости. Нет уж, лучше расстаться с полоской кожи. Тем более что бывший ловчий прекрасно знал, как снимать боль да какую травку привязать к ране, чтобы через пару дней она подсохла, а в неделю затянулась молодой кожей.
Но даже рана эта, или, как тут же назвал ее Эпп, царапина, ничего не значила по сравнению с тем внезапным и весьма неприятным ощущением, которое нахлынуло на старшину. Ему вдруг показалось, что он находится в доме, который рушится. Нет, и стены еще на месте, и крыша защищает и от дождя, и от солнца, но по штукатурке бегут трещины, балки скрипят, а стекла в крохотных оконцах лопаются и разлетаются осколками. И с кем бы ни говорил Эпп, голос каждого казался ему подобным вот этому самому скрипу прогибающихся балок.
Воевода Квен, который, считай, был его ровесником, а не так уж и давно, десять лет назад, прямым командиром, разговаривал с Эппом дважды. Сначала через час после того, как распорядитель ярмарочной стражи Хилана сорвал голос, визжа под столбом со щитами кланов Текана, а второй раз – на следующий день. Но между этими разговорами произошло столько всего, что хватило бы на год жизни. Во время первого разговора в караулке у проездных ворот Квен больше слушал, чем спрашивал. Он кивнул Эппу на скамью с другой стороны обеденного стола и внимательно выслушал все, что тот мог сказать о происшедшем, иногда задавая точные и короткие вопросы. Так, не перебив ветерана ни словом, когда тот описывал представление в балагане Куранта, он спросил именно о том, о чем Эпп даже не подумал:
– Что бросил в плошку сиун?
– Не монету, – ответил после мгновенного раздумья Эпп. – Звякнуло, конечно, но звякнуло то, что уже лежало в плошке. А так-то… словно черепок от горшка бросил. Тут многие тугие кошельки на пояс вывешивают, а приглядишься – внутри черепки или ракушки.
– Понятно. – Квен словно думал о чем-то своем, глубокая борозда пролегла на его лбу от сдвинутых бровей. – Хотел бы я посмотреть на этот черепок. А как сражался сиун?
– Никак не сражался, – дернул подбородком Эпп. – Поднял меч, провел по нему ногтем. Так провел, словно ноготь у него из железа был. Мне даже показалось, что меч от этого покраснел или небосвод в нем отразился. А потом сиун просто подставил меч под удар этого паренька. Подставил и… подсек, что ли, удар. Но меч тут же бросил.
– И?
Квен встал, скрипнул сапогами, отошел к узкому стрельчатому окну.
– Потом сиун исчез. – Эпп вздохнул, опустил голову. – Непонятно как, но исчез. То ли вовсе растаял, то ли смешался с толпой. Не увидел я, словно глаза мне кто-то отвел.
– Колдовство в Текане запрещено, – пробормотал Квен и, прищурившись, повернулся к Эппу. – Плохо, что ты не заприметил щит с утра. Глядишь, и обошлось бы. А теперь дойдет до иши, хлопот не оберешься. Почему щит не заметил, не спрашиваю. Каждый мог оплошать. Почему снимать сразу не стал, дождался, когда твои сосунки за распорядителем сбегают?
– Не смог, – вовсе опустил голову Эпп и через силу, запинаясь, рассказал о призраке, которого увидел у столба. Описал его одежду, лицо и то, что, не говоря ничего губами, тот будто бы втолкнул свой голос Эппу прямо в голову. «Пусть висит», – сказал. А имени своего вовсе не называл, но имя его точно так же зажглось в башке старшины: «Сиват».
– Ты уверен? – бросил Квен и, прищурившись, несколько секунд рассматривал старшину, затем сел на место, прикрыл на мгновение глаза. – Сейчас иди к палачу, скажи, что воевода приказал отметить тебе руку. Добавь второй шрам на предплечье да надейся, что этим дело и ограничится. А потом возвращайся и вспоминай свои прошлые навыки. Наизнанку выверни этих циркачей, но выясни все, что только можешь. Чую я, что камешек свалился с вершины горы, как бы он не обернулся к подножию лавиной.
Через час Эпп бродил по площади, но, уже подходя к потешному кругу, понял, что время упущено. Самому, что ли, надо было вырывать кожу с собственной руки? Хотя и это бы не помогло. Тот самый здоровяк, что опять кидал с плеча на плечо тяжелые шары, только пожал плечами:
– Нет их, старшина. С час уж как нет. Только отыграли свое, оглянуться никто не успел, а их уже и след простыл. Сначала малые куда-то утопали, за покупками, что ли? Самана куда-то отлучалась. Рыжий тут пробегал. Раза три пробегал. С тележкой в последний раз. А потом Самана прошла по рядам и продала все. Ну барахло куда-то вынесли, наверное, потому как, я когда ходил прицениваться к повозке, там уже не было ничего, да и что там было барахла-то…
Через полчаса Эпп знал о происшедшем во всех возможных подробностях. Все имущество труппы Куранта, исключая шатер, повозку, лошадей со всей сбруей и кухонную утварь, исчезло без следа, как, собственно, и сама труппа. Все прочее Самана в десять минут распродала среди соседей по потехам за полцены, причем снижала и эту цену в два-три раза, стоило кому-то из покупателей начать чесать лоб. Достаточно было сказать, что котел она продала не только вместе с треногой, на которой тот висел, но и вместе с наваристой кашей, за которую не набросила ни медяка. Еще до начала внезапной торговли Харас прикатил телегу, похожую на телегу слободского булочника, загнал ее в шатер, нагрузил на нее что-то и отволок получившийся возок в сторону слободы. Куранта так никто и не видел, да и Самана, едва убрала в кошель последние монеты, со слезами на глазах сунула в пасти проданным лошадкам по куску свежей лепешки и поспешила все туда же, к слободе.
Эпп прошел пару сотен шагов в сторону слободы, вышел, как и ожидал, на возничий круг, откуда уходили набитые покупками возы и телеги во все концы Текана и где они же разгружались и царил шум, гам и неразбериха, поговорил с сонными стражниками и в уже раздраженном состоянии добрался до булочника. Тот сначала не мог понять, чего от него хочет старшина с пятном крови на рукаве, потом перепугался, признался, что давал за монету рыжему на час тележку, которую ему через час тот и вернул. Да и чего было не дать, парень с уважением, еще с неделю назад начал покупать выпечку и ни у кого, кроме него, не брал. А уж как ловок под балаганом своим… Эпп истребовал у булочника монету, с удивлением убедился, что за ничтожную услугу Харас рассчитался серебром, и понял, что сиун сиуном, а смотреть-то надо было на курантовских выкормышей, а не на их представление. Да и на самого Куранта в том числе.
С этими мыслями Эпп и отправился обратно к столбу, на котором среди прочих щитов вновь сиял белизной щит клана Паркуи – клана Чистых. У столба переминались с ноги на ногу двое его подопечных, о которых он уже и забыл совсем.
– Как вас там? – скрипнул зубами старшина, борясь с желанием надавать затрещин и одному, и другому.
– Хап… Хаппар, – услышал он в ответ.
– Хап и Хаппар, – медленно произнес Эпп и показал на рукав нательницы, на котором темнело кровавое пятно, – вам когда-нибудь снимали кожу с руки?
Стражники онемели.
– Хотите такую же метку? – плюнул под ноги Эпп.
– Нет, – хором вымолвили юнцы, посерев лицами.
– В таком случае, – Эпп зловеще прищурился, – вы сию секунду бежите в казарму, сбрасываете ваши доспехи, надеваете обычную одежду и идете по торговым рядам, да не с довольными рожами стражей иши, а с медяками. Можете хоть обожраться сладостями, но чтобы к утру я знал все о Куранте и его артистах, все слухи о щите, о сиуне и о Сивате.
– О ком? – снова одновременно переспросили юнцы.
– О призраке, – добавил им бледности в лица Эпп. – Имя ему Сиват. Выглядит босяком, весь в рванье, но в глаза ему посмотришь – и кажется, что на тебя смотрит сам иша. Шляпа у него еще как у угольщиков из-под Ламена из клана Огня. С полями. И глаза. Как у лошади глаза. Огромные и влажные. Да, и прислушайтесь к слухам, прислушайтесь. Меня все интересует, любая чушь. И чем чуднее, тем больше интересует. Понятно?
«Понятно», – закивали остолопы и в самом деле бросились выполнять приказание бегом. Эпп только вздохнул, надо было ведь еще и запомнить, что высокий и смуглый здоровяк – Хап, а кучерявый суетливый коротышка с вечной улыбкой, от которой, правда, теперь и следа не осталось, – Хаппар. На лбах у них написать, что ли?
К позднему вечеру, когда солнце сползло за горизонт и над ярмаркой загремели, засверкали фейерверки, Эпп почувствовал усталость. Болели ноги, постукивало в затылке, да и все сильнее саднила рука. Выяснить ничего не удалось, но вывод напрашивался сам собой – по той или иной причине Курант вместе со всем своим семейством растворился без следа. Как тот же сиун. Понятно, что слепец сиуном не был, но вот куда он делся, Эпп ответить не мог. У пристани стояла охрана, которая вроде бы глядела во все глаза и ни слепого, и никого другого, описанного Эппом, не видела. Что касалось трех главных трактов от Хилана – на север, на запад и на восток, так чтобы их прочесать да вычесать, все ловчие иши могли потребоваться. Нет, нужно было думать головой, а вот голова-то как раз хотела покоя.
Эпп раздраженно потер виски и, решив было отправиться домой и хорошенько выспаться, неожиданно развернулся и вновь потопал к слободке. В маленьком домике, которым заканчивалась прибрежная слободская улица, жил старик Халуган. Эпп не был уверен, что старик жив, считай, с полгода к нему не заглядывал. Но именно теперь старшине нужен был кто-то, кто не только мудрее самого Эппа, но и кому не нужно было думать о должностях и правилах, бояться храмовников из-за выскочившего неуместного словца, да и вообще которого особенно не интересовало и не беспокоило уже ничего. Тем более что кто, как не Халуган, который был немолод уже во время прихода Эппа в ловчие, учил того уму-разуму? Их было десять человек, десять бездомных мальчишек, подобранных на улицах Хилана. Тогдашний иша повелел сделать их ловчими, из пятерых ловчие действительно вышли. Но десять лет назад из пятерых в живых остался один Эпп. Сакува, которые по собственной дурости открыли ворота смотрителю, сражались как звери. Немало гвардейцев погибло оттого, что, убивая стариков и женщин, не сразу обращали внимание на детей, которые бросались с ножами им под ноги. То был страшный день. После него у Эппа иногда стало побаливать сердце. А когда-то он был самым крепким и быстрым среди всех. Тот же Халуган, из которого было невозможно вытянуть хоть одно доброе слово, сквозь зубы иногда бурчал вполголоса: молодец, сучий потрох, чтоб я так жил, как ты растешь. Одно подпортило детство Эппа: сынки вельмож, выходцы из арува, ненавидели безродных и при каждой возможности норовили их поддеть, пнуть, ударить. В свою очередь безродные не оставались в долгу. Сколько раз Эпп схватывался с тем же Квеном, барахтался с ним в пыли, молотил его кулаками по физиономии и сам получал от него по скулам, пока Халуган не плескал на сведенцев холодной водой. Хотя надо заметить, что Квен был единственным, кто иногда, нечасто, брал вверх над Эппом, и уж точно единственным, кто ни разу не пожаловался на строптивого сверстника.
Почти миновав торговые ряды, Эпп вдруг спохватился и на тот самый, отнятый у булочника, серебряный прикупил кувшин акского вина, сверток темно-коричневых ломтей вяленной с пряностями свинины и длинный намешский хлеб.
В отличие от ярмарочной площади, слободка тонула в темноте, но окошечко в низкой халупе Халугана помаргивало слабым светом. Эпп попытался нащупать калитку в низком заборчике, потом махнул рукой, перешагнул через досадное препятствие и постучал в окно.
– Заходи, Эпп! – послышался из-за стекла срывающийся голос.
Халуган был еще жив. Он сидел в мягком кресле, сплетенном из хурнайского тростника, подложив под некогда крепкое, а ныне почти безвольное тело одеяло, и с интересом рассматривал вторгшегося в единственную комнатушку чистого домика пожилого гостя, который здесь, перед древним, сияющим в свете масляной лампы сединой стариком казался сам себе вполне еще молодым воином.
– Как ты узнал, что это я? – спросил Эпп, выставляя на стол угощение.
– Да я всякий раз узнаю. – Старик не удержал в седой бороде улыбку и дрожащей рукой прихватил кувшин. – Ты же единственный из моих гостей перешагиваешь через забор. Нет, еще женщина одна, что ходит за мной, перешагивает. Но ее двор с другой стороны, ей так ближе. Акское?
– Оно самое, – кивнул Эпп, усаживаясь на широкую скамью. – Какое любишь, но скрывать не стану, в дни ярмарки оно дешевле, чем обычно, да и купить проще.
– Прошлого года урожая. – Старик втянул ноздрями аромат вина, поставил кувшин на стол. – Самое то, что надо. Но на ночь пить не буду. С утра полакомлюсь. Жалуйся, бедолага Эпп.
– Почему же бедолага? – обиделся старшина.
– Как тебе сказать. – Старик хмыкнул, отчего глаза его утонули в пучках морщин. – Последний раз такое пятно я видел на рукаве твоей нательницы, когда ты двинул по роже сыночку судьи. Так или не так?
– Так, – пробурчал Эпп. – В этот раз все проще. Зевнул озорство какого-то недоноска. Тот взобрался на ярмарочный столб и на щите клана Паркуи намалевал углем глаз клана Сакува. Вот уж не думал, что придется вспомнить то грязное дельце.
– Грязное дельце, – поскучнел старик и тяжело вздохнул. – Среди мудрых людей ходят разговоры, что то грязное дельце избавило нас от очередной Пагубы.
– Ну. – Эпп махнул рукой. – У смотрителей на всякую мерзость одно оправдание – чтобы Пагуба не случилась. И на всякое хорошее дело одно веское предостережение. То же самое. Ты лучше послушай, Халуган, что приключилось сегодня на ярмарке.
Эпп вздохнул, с тоской посмотрел на кувшинчик акского и выложил все, что узнал и запомнил из суматошного дня. Старик ответил не сразу. Помолчал минут пять, потом закряхтел, сдернул с подоконника два глиняных кубка, снова подхватил кувшин да наполнил их вином так ловко, что ни капли не упустил мимо. Кивнул Эппу и начал медленно тянуть вино, пока не вытер губы и не спросил о неожиданном:
– А девчонку никто не видел?
– Какую девчонку? – вытаращил глаза Эпп.
– Как какую? – поднял брови старик. – Птичку, колокольчик, дитя. Она-то уж пострашнее Сивата. Правда, ее встречают еще реже, чем этого оборванца со сливовыми глазами. Ах, как я мог забыть, ты же, бедолага, сирота. Тебя не убаюкивала мама. Не пела тебе песенку о том, как красиво звенят капли тающего льда весной за окном. Совсем как голосок Ишхамай. Не будешь слушаться – отдам тебя прекрасной девочке, и она сгрызет твои кости.
Эпп замотал головой. Халуган залился мелким смешком.
– Ну насчет костей, конечно, перебор, но будешь стоять над пропастью – подтолкнуть сможет, даром что призрак. Еще и ручкой помашет, и песенку споет, и над трупиком твоим поплачет.
– Никогда не слышал, – наконец вымолвил Эпп.
– Времена были не те, – кивнул Халуган, а потом добавил, сверкнув глазами: – А теперь те. Помнишь, когда мы ходили на речных разбойников? Ну завелись выше по течению Хапы разбойники, грабили купцов напротив Намеши? Прямо над городом, там, где Бешеная впадает в Хапу?
– Помню, – хмыкнул Эпп. – Славные были денечки. Мы на двух судах, разбойники на трех, но это их не спасло. Ни один не убежал. Полтора десятка ловчих мы, правда, не уберегли, но что уж. Война. Вольным тоже досталось.
– Ерунда, – отмахнулся старик и заходил желваками. – Вольными те разбойники не были. Вольные сами от них страдают. Это были не вольные, и даже не малла, которые населяли равнину за Хапой и Блестянкой до прихода туда вольных, а теперь сохранились только ближе к Восточным Ребрам. Да уж куда там малла, у них рост-то у самого высокого три полных локтя. Это были кусатара, старшина. Или ты не заметил, какие у них ручищи?
– Ну спорить не буду, ребята крепкие, – нахмурился Эпп.
– Не знаю, многих ли ты видел крепких ребят, чтобы могли почесать собственное колено, не нагибаясь, – скривил губы Халуган. – Но не о том речь, хотя, если бы дело было не в степи, где мы догоняли последних, а где-нибудь в горах, где эти самые кусатара пасут своих овец да ковыряются в штольнях, так бы легко мы не отделались. Скольких мы потеряли на берегу?
– Шестерых, – вспомнил Эпп.
– А как их нашли? – прищурился Халуган. – Травка-то стояла в пояс, а какая травка за Хапой, ты должен помнить, след минут десять держится, потом стебли как пружины встают.
– К чему нам тот след? – хмыкнул Эпп. – Там же падальщиков было до жути. За сотню. Смотри, где кружатся, туда и иди.
– Вот! – едва не подскочил на месте Халуган. – О том и речь. Сиват-то твой – падальщик. И Ишхамай – падальщица. Может, еще кто есть, но я только про этих слышал.
– Это в каком же смысле? – опешил Эпп.
– Эх, парень, – вздохнул старик. – Ты, конечно, ловок был с мечом. Того же Далугаеша обучил, слава о нем такая идет, что кровь стынет. Но я же тебе всегда говорил, что ловкостью знания не перешибешь. Так вот, я, конечно, не настолько стар, чтобы помнить последнюю Пагубу, но дед мой зеленым мальчишкой еще кое-что запомнил. А я запомнил на всю жизнь его рассказ. Так вот, тогда, когда небо покраснело, а потом почернело и стало светить вокруг красными лучами вместо солнца, вся эта мерзость, что время от времени истязает Салпу, добралась и до Хилана. Прадед мой проник втайне от родителей на стену и своими глазами видел, как слуги Пустоты сравнивали с землей вот эту самую слободку, рвали на части людей, не разбирая ни детей, ни женщин. А вот там, – старик ткнул коричневым пальцем в окно, – на ярмарочной площади, танцевал Сиват. Кружился как оглашенный. Упивался. Да и Ишхамай недалеко была. По стене бродила среди ошалевших стражников и песни пела. Страшные песни. Веселые песни. Как колокольчик звенела. Но прадед мой не сразу ее услышал, Пагубу рассматривал. Только когда она его в спину толкнула, сообразил, что не ветер в его ушах шумел. Тем и спасся, что привязан был к зубцу стены, боялся, что утащит его Пустота. Ты бы поговорил с теми же храмовниками, знаю, что, кроме отвращения, они ничего вызвать не могут, так сдержал бы тошноту да поговорил. Они бы тебе многое рассказали. Балахонники все записывают, все.
– Что же выходит, – поймал плечами дрожь Эпп. – Труп где-то поблизости? Если Сиват падальщик?
– Будет труп, – пробормотал Халуган. – Много трупов. А если он так радуется Пагубе, почему бы ему ее не ускорить? Я-то свое отжил, во мне уж и жизни не осталось, разве только любопытство одно, но страх за пальцы дергает. Все идет к тому, что новая Пагуба накатит. И дело даже не в Сивате. Слишком все гладко при нашем ише. Ни войны никакой, ни мора, ни побора. Народ богатеет, жиреет даже. Верная примета – быть Пагубе.
– А что ты скажешь о черном сиуне? – спросил Эпп.
– Ничего, – зевнул старик. – Я его не встречал, да и вообще, говорят, что это не хиланский сиун. Хиланский вроде столба. Я мальчишкой весь город облазил с бечевой и шестом. Все искал каменный столб, который то короче, то выше или то толще, то тоньше. Но так и не нашел…
Эпп вздрогнул от треска, раздавшегося за окном. Над ярмарочной площадью взрывались фейерверки.
Утром, облившись холодной водой в маленьком дворике своего домишки, который он все-таки сумел купить все у той же северной башни как раз десять лет назад с богатой харкисской добычи, Эпп надел свежую нательницу, напялил поверх нее кольчужницу без рукавов и, выходя из дома, столкнулся с Хапом и Хаппаром. Молодые стражники выглядели слегка осунувшимися, но бодрыми. Скосив взгляды на рукав нательницы Эппа, под которым выделялась повязка, они затараторили вразнобой.
– Ярмарка разбегается, народу вполовину осталось!
– Слухи поползли, что Пагуба скоро! Урай Хилана помер! Прямо во дворце иши перед его глазами!
– И постельничий помер тоже! От страха! Что-то там такое главный смотритель Текана выкинул, и они все поумирали! Народ разбегается. Кто на лодках, кто на телегах.
– Сивата никто не видел, но говорили, что девчонка какая-то танцевала между рядами и песни пела. Как колокольчик звенела. Откуда взялась, непонятно, куда пропала, тоже никто не понял. А как исчезла, то вся посуда побилась и молоко скисло.
– А может, оно и было кислым-то?
– Было, да не у всех же! А про черного сиуна никто не слышал. Точнее, все слышали, но только то, что сиун с белым парнем меч скрестил. И все.
– Так уж переврали десять раз, что чуть ли не час они фехтовали.
– А кто на столбе со щитом озоровал, никто не знает. Но все говорят, что это, наверное, черный сиун и нарисовал глаз.
– А другие говорят, что вовсе не черный сиун, потому как черный сиун должен был белый щит Паркуи в голубой цвет покрасить. Он ведь вроде из разрушенного последней Пагубой города Араи, а там жил клан Крови, клан Эшар, а у них щит был голубым с красной каймой.
– А труппа Куранта без следа сгинула. Никто их не видел, разве только говорили, что Луккай, которого Белым кличут, и девчонка та, Нега, в город ушли со сломанным мечом, а там и пропали. Меч-то у парня после схватки с сиуном развалился на части. Не сразу, но развалился. Больше их и не видел никто.
– Цыц! – рявкнул Эпп. – Дельное пока услышал только насчет девчонки и насчет сломанного меча. Об урае и постельничем и без вас разузнаю. Девчонку-то, случаем, не Ишхамай кличут?
– Не знаем… – Молодцы ответили едва ли не хором. – Те, кто рассказывал о ней, словно не в себе были.
– Еще какие чудеса имеются? – сдвинул брови Эпп.
– Чудес не имеется, – покосился на Хапа Хаппар и понизил голос, – а странностей предостаточно.
– Ну! – поторопил молодцов Эпп.
– Кессарцы ушли, – прошептал Хаппар. – Большой корабль кессарцев, что стоял у пристани, ближе к вечеру вдруг ушел. Лодочники говорят, что обычно они до последнего дня томятся, а тут вдруг погрузили какие-то мешки и ящики и уплыли. Но на борт никого не брали.
– Еще что говорят лодочники? – прогремел Эпп.
– Вольный помер какой-то, – почесал затылок Хап. – Нет, ну бывает такое, но уж больно от него воняло. Когда его на носилках тащили на струг, стражники аж разбежались. Ну старик и старик, монеты на глазах, худой, туда ему и дорога, но где они его хранили, непонятно, потому как он же где-то тухнул? Чего ж никто раньше не унюхал?
– Ага, – кивнул Хаппар. – А через час на тот же струг свадьба отправилась. Кому-то горе, а кому-то праздник. А как перемешаешь – ни вздохнуть, ни невесту поцеловать, одна рвота.
– Чей струг? – только и бросил Эпп, собираясь бежать к Квену.
– Арнуми и Нигнаса, – выудил из-за пазухи полоску ткани Хаппар. – Брат и сестра из вольных, трактир держат в гиенском поселке на берегу Блестянки. Пятьдесят лиг от устья. Два струга у них. На том Нигнас ушел, только Арнуми не стала неделю доторговывать, под утро сорвалась. С час назад, наверное, даже шатры не свернула, погрузилась, парус подняла – и в путь. Сейчас ветер западный, как раз в спину ей задувает. Так все теперь разбегаются, не она одна…
– Наверное, прямо так и ходили вокруг ее шатра и пытали, кто умер да почему? – стиснул зубы Эпп.
– А как же еще? – недоуменно подняли брови молодцы.
– Эх! – размахнулся Эпп, чтобы отвесить по оплеухе каждому, но только плюнул и побежал к проездным воротам, прикрикнув стражникам: – Не отставать!
Квен и в самом деле оказался у караулки. Глаза у воеводы были красными, но движения твердыми и спокойными. Тут же толпились старшины всех дружин и всех башен, на воротах стояли не только стражники, но и гвардейцы и даже ловчие. Эпп уже начал почесывать затылок, как подойти к воеводе, но Квен сам заметил старшину северной башни. Он бросил толпящимся вокруг него что-то резкое и быстрым шагом подошел к Эппу.
– Говори! – процедил сквозь зубы.
Старшина проглотил приготовленный вопрос об урае и постельничем и отчеканил коротко:
– На ярмарке Сивата, кроме меня, никто не видел, зато являлась Ишхамай, «поющая девочка». Курант и вся его труппа ушли на Вольные земли. Еще вчера после полудня ушли. На одном из стругов Арнуми и Нигнаса из поселка, который лежит в пятидесяти милях по берегу Блестянки от ее устья. Если идти на веслах, да и при среднем ветре, будут там сегодня к вечеру. Второй струг отошел только сегодня утром, почуяла торговка что-то. Но все барахло, все сундуки и реквизит Курант отправил с кораблем кессарцев. Скорее всего, в Хурнай. Кессарец, по крайней мере, ему предлагал гостеприимство еще во время выступления.
– Все? – сузил глаза Квен.
– Перед бегством двое курантовских выкормышей ходили в город, – вспомнил Эпп. – Лук и Нега. Думаю, решили починить сломанный меч.
– Ганк! – рявкнул, обернувшись, Квен.
От толпы у караулки отделился белобрысый здоровяк и подбежал к воеводе.
– Этот? – спросил Квен, когда ловчий извлек из мешка половинки старого меча.
– Похоже, что этот, – прищурился Эпп.
– Значит, Лук, – задумался воевода и уперся холодным взглядом в лицо старшины. – Скажи, Эпп. Ты ведь фехтовальщик не из последних. Когда-то так и лучшим числился. Мог этот Лук взять на меч ловчего?
– Мог, – коротко бросил Эпп.
– Эпп! – выпучил глаза Ганк. – Он Эква убил! Ты хочешь сказать, что какой-то мальчишка мог взять на меч Эква? Он был одним из лучших!
– Заткнись! – поднял руку Квен.
– Я вот что скажу… – Эпп на мгновение прикрыл глаза и явственно вспомнил все движения мальчишки, чувствуя какую-то странную симпатию к белоголовому мерзавцу. – Судя по тому, что я видел, он мог бы взять на меч и Далугаеша.
– Да ты… – задохнулся от возмущения Ганк.
– Молчать! – повысил голос Квен и наградил ловчего холодной усмешкой. – Беги, братец, к Далугаешу и скажи ему, что следствие следствием, но самому ему нужно собираться в Вольные земли, да не медлить. Скажи, что Квен знает, где убийца его ловчего и уплывший от него меч. И быстро!
Ганк бросился бежать, а Квен снова посмотрел на Эппа:
– Да, старый приятель. Хватка у тебя все еще есть, а то ведь не те стали нынче ловчие. Говоришь, даже Далугаеша может на меч взять? Интересно. Надо, надо Данкую вызывать мастеров из клана Хара, если уж одного из лучших ловчих зарубил какой-то мальчишка. Хотя с Сиватом и Ишхамай не справиться даже им. Ну от этих-то только один страх…
– Что мне делать? – хрипло спросил Эпп.
– В Хурнай отправляйся, – твердо сказал Квен. – И жди там Куранта с домочадцами. И главное – этого Лука. Чутье подсказывает мне, старина, что именно его мы упустили в Харкисе. Я тоже кое-что разузнал. По возрасту вроде подходит, вот только масть у него белая… Но с умом да с малым колдовством…
– Колдовство запрещено в Текане, – напомнил Эпп.
– Воровство тоже, – зло хмыкнул Квен. – Если он так ловок, значит, и щит – его рук дело. Тогда, выходит, имя его не Лук или Луккай, а Кир Харти, и он не кто иной, как внук последнего урая Сакува. Шрам у него на лбу был?
– Был вроде, – нахмурился Эпп. – Едва заметный, из-под волос и до середины лба.
– Он, – процедил сквозь зубы Квен. – В Хурнай тебе дорога, старшина.
– Что ж, – Эпп расправил плечи, – в Хурнай, значит, в Хурнай.
– Этих обормотов с собой возьми, – кивнул на застывших столбами Хапа и Хаппара воевода. – Заодно обучи их, а то уж отцы их приходили ко мне, жаловались, что растут никчемными придурками. Все мысли о бабах да о сладостях, причем о первых только мысли. Хорошо хоть к вину пока не пристрастились. Идти в Хурнай следует скрытно, к примеру, как бы по торговым делам. Сейчас отправляйтесь в казарму, получите деньги, одежду, довольствие. Товарец какой-нибудь, из того, что помельче, чтобы за коробейников сойти. Потом к пристани. В полдень намешский купец пойдет вниз по реке, будет предупрежден. Осядь в Хурнае, внимания к себе особо не привлекай, но жди.
– А когда дождусь? – спросил Эпп.
– Убивать всех, – процедил чуть слышно Квен. – С остальными, если не срастется, Пустота пусть разбирается, а этого Лука надо убивать. Как только увидишь, так сразу и убивать. В спину, в лицо, стрелой, мечом, копьем, как угодно, но чтобы наверняка. В толпе, один на один, днем, ночью, в постели, за столом в гостях хоть у самого урая Хурная, все равно убивать! Но будь осторожен, Данкуй тут настоящего отца парня разыскивает, за ночь, я думаю, в этом деле не продвинулся, но кое-что успел раскопать об отце названом, об этом самом Куранте. Правда, все на уровне слухов, но порой и слухов достаточно. Возможно, что этот самый Курант не просто слепой циркач. Есть отголоски, что не гнушался и воровством, просто не попадался никогда. Не то что водичку не замутил, даже ног не замочил. Если действительно те дела, о которых я думаю, на нем, то не бедный он человек, совсем не бедный.
– Так чего ж он в циркачах? – выпучил глаза Эпп.
– А кем еще ему быть, чтобы ни под какого арува не попасть? – нахмурился Квен. – Или у него есть ярлык вольного всадника? Да, почтения к циркачам нет, но так и к луззи никто их не причисляет. Свобода! Живи где хочешь, езжай куда хочешь. Для вора лучше и не придумаешь. Ты о другом думай. Если он богат, значит, есть где ему укрыться, есть. Так что поброди по Хурнаю, ожидая гостей, присмотрись. Может быть, там его берлога? Но сберегайся. Он ведь и кровь пустить был горазд. Очень возможно, что за последние несколько лет немало ловчих спровадил в Пустоту. Это уж я сам чую. Срастается так вроде. Понятно?
– Понятно, – хрипло ответил Эпп. – Выходит, убивать надо этого… Кира Харти? А эти?
Старшина глазами повел в сторону молодцов.
– Дело сделаешь, мне они побоку, – понизил голос Квен. – На сталь их не бросай, но и от схватки не удерживай. Больно дорогую цену мы можем заплатить. Я бы сейчас собственными руками сотню ловчих обезглавил, если бы это беду остановило. Или ты думаешь, Харкис рубили из-за прихоти какой?
– Значит, если не справлюсь, этим, – старшина коснулся вздувшегося рукава, – не обойдусь?
– Не обойдешься, – кивнул Квен. – Но и на хорошую порку тоже не рассчитывай. Пагуба наступит, Эпп.
Красноватое солнце только начало подниматься, поэтому дозорный клана Смерти не сразу разглядел вспышки на ближайшей сигнальной вышке, подобные которой тянулись от Хилана по главным трактам, охватывая изрядную часть Текана. Он привычно сдернул чехол с начищенной поверхности и отсигналил, что готов принимать сообщение. Дело было не только привычным, но еще и легким: день – значит, не надо разжигать костер, солнце на востоке, да еще и пока что не так высоко, – значит, можно обойтись одним зеркалом, а не двумя, а тем более тремя. Дозорный вытянул из ящика восковую дощечку, чтобы выцарапать на ней полученное сообщение, но почти сразу забыл о ней. Вспышки хитро отраженного солнечного луча несли не слишком приятную весть. Дозорный отсигналил, что сообщение принято, и побежал вниз по ступеням башни. Через пять минут урай клана Смерти назвал три имени – одно женское и два мужских: Хурта, Игай, Заманкур, – а через час три лучших воина клана покинули Сакхар. Верхом на выносливых гиенских низкорослых лошадках они двинулись по дороге в сторону Хилана. Хрупкая на вид, подтянутая черноволосая девушка с тонким лицом. Веселый, подставляющий ветру гриву кудрявых волос широкоплечий молодой мужчина. И седой, сутулый, бородатый, но все еще крепкий старик. Почти две тысячи лиг. Две недели пути, чтобы загнать лошадь, три недели, чтобы сберечь ее.
В полдень, когда солнце поднялось в зенит и казалось не просто мутным красным пятном, а вознесенным в небо пламенем, копыта коней застучали и на той дороге, которая вела в никуда. Трое всадников появились прямо из багровой стены. Затрещали размалываемые черными подковами кости. Заблестели на солнце под бархатистой шкурой мускулы огромных коней. Затрепыхались на ветру черные плащи. Трое всадников, которые вроде бы не имели ничего общего с людьми, приближаясь к крайнему дозору, обретали их черты с каждым шагом. Когда всадники остановились возле костра, они уже были почти обычными воинами, пусть ужас и охватывал всякого, взглянувшего на них. Их доспехи были скрыты плащами, но на груди каждого висел знак Пустоты – бронзовая табличка с двенадцатью отметинами по сторонам ее, словно циферблат часов, часовщик которых не затруднил себя устройством механизма и стрелок. Один из двух дозорных поднялся, потому что второй от страха потерял сознание, взял в руки тяжелый кувшин и поднес его первому всаднику, которым был гигантский, в два раза тяжелее обычного воина, мужчина с низким лбом, короткими волосами и глубоко посаженными глазами на квадратном лице. Он отпил воды и гулко произнес свое имя:
– Ваппиджа.
Следующей глоток воды сделала женщина. Она была полегче первого всадника, но не уступала ему в ширине кости и могла бы уничтожить самую ушлую торговку хиланской водяной ярмарки одним взглядом. На вид ей было лет пятьдесят, хотя ее рыжеватые волосы своей густотой сделали бы честь и молодке. Но больше от молодки у этой всадницы не было ничего. На широком лице царила скука и равнодушие.
– Суппариджа, – вымолвила она, глотнув воды.
Третий всадник на фоне первых двоих казался худощавым подростком, хотя вряд ли уступил бы статью самому крепкому воину клана Смерти. У него было бледное, почти белое лицо, зачесанные назад с высокого лба вьющиеся темные волосы и совершенно пустые глаза. Такие пустые, что казалось – их нет вовсе.
– Хантежиджа, – чуть слышно прошептал он после глотка, но этот шепот показался дозорному громче самого громкого крика.
Всадники развернули лошадей, поскакали к воротам Сакхара, но внутрь города-крепости не вошли. У первой же угловой башни, не перекинувшись ни одним словом, они разъехались в стороны. Гигант направил лошадь в сторону Туварсы, от которой начинался приморский тракт к Хурнаю через Ак, женщина свернула в сторону Кеты, через которую можно было попасть на развалины Харкиса и в Парнс, а всадник с пустыми глазами направил коня к Хилану через Ламен.
– Ну пошла забава, – рассмеялся дозорный, выплеснул остатки воды в лицо бесчувственному напарнику, поставил кувшин и смочил мокрыми ладонями лысину с едва различимым крестообразным шрамом. Потом поднял лицо к красноватому небу и с блаженством закрыл глаза. Затем негромко и радостно прошептал:
– Скоро. Скоро Пагуба.
Если бы Курант оказался поблизости, да волею Пустоты получил бы обратно свои глаза, он не поверил бы им. Его бывший напарник, чье имя странно совпадало с именем клана Смерти, за десятилетия нисколько не изменился.