Глава 2. Полк особого назначения
Место службы определено
В Москву наша Брянская «община» приехала одним поездом, уже под вечер. И, естественно, встал вопрос о месте ночлега. Ни у кого из моих земляков знакомых в Москве не было, и только у меня была Тина Васильевна, которую мы с Таней называли между собой бабушкой. Таня уже успела раньше побывать в их семье, где её приветили как родную и оказали большую помощь в покупке одежды и других вещей. После долгих колебаний я всё-таки решился предложить своим землякам поехать на Измайловский проспект к бабушке, хотя и до сих пор испытываю неловкость – ведь пригласил товарищей поехать к, практически, чужим для меня людям, из которых чуть-чуть знал лишь Тину Васильевну, познакомившись с ней лишь год назад. Но наши брянские – народ простой, благородным воспитанием не отличались и потому без высказанных угрызений совести решили поехать. Все мы в Москве оказались впервые в жизни, ничего не знали, но топографию изучали в училище, читать умели, адрес у меня был и – вперёд. Где сами, где с помощью милиции (она в те годы была в Москве вежливой и старалась помочь) добрались до Измайловского Бульвара. Боязно было звонить в дверь, а было уже около десяти вечера, но решились. Бывают же на свете такие милые, гостеприимные люди, которые не то чтобы выразить недоумение, увидев перед собой четырёх незнакомых лейтенантов, но и вида даже не показали о неуместности такого визита. А всё Тина Васильевна! Она меня узнала ещё за дверью по голосу, обняла меня, а подошедшие Галина Васильевна и Николай Георгиевич пригласили войти. Конечно, девочек – четырёх их дочек, мы своим появлением смутили – они уже укладывались спать в своих комнатах, и потому им пришлось перейти в одну комнату, а освободившуюся комнату уставили раскладушками для нас. Нам сразу же предложили ужин, а утром Тина Васильевна накормила нас всех и завтраком. Спасибо им, я не устаю повторять это многие годы, хотя их уже давно нет на этом свете. Мои друзья-товарищи были очень довольны и ужином, и завтраком, и очень уважительным к нам отношением со стороны гостеприимных хозяев.
В управлении кадров в.ч. 32396 (1-я армия ПВО особого назначения) долго с нами не беседовали, выдали новые предписания и практически здесь же пришлось распрощаться со многими товарищами, с некоторыми, как оказалось, навсегда. Мне и В. Марченкову вручили предписание в в.ч. 52127 (17-й корпус ПВО особого назначения), дислоцирующийся на дальней окраине Одинцово, а практически напротив железнодорожной станции Внуково. Прибыли в закрытый большой и ухоженный городок за кирпичным забором уже во второй половине дня и пришли к выводу, что «здесь служить даже очень можно», от Москвы совсем недалеко. Но каково же было наше разочарование, когда нам вручили новые предписания отправиться дальше в какие-то неведомые для нас войсковые части. На наш естественный вопрос о том, что из тех в.ч. нас пошлют ещё куда-нибудь подальше (целый день только и посылали), кадровик, усмехнувшись, сказал, что дальше уже некуда. При этом моему земляку он сразу же объяснил, что доехать до его части, расположенной на окраине деревни Воробьи Калужской области, можно автобусом, идущим до Обнинска или Малоярославца. «А с Вами посложнее будет», – таков был первоначальный ответ на мой вопрос. – «Хотя, подождите, из части должна быть сегодня машина, может она ещё не уехала». Действительно, грузовик был ещё на складах, и можно было воспользоваться такой неожиданной оказией. Здесь же в штабе корпуса попрощался с Виктором и, как оказалось, надолго. Он был направлен в левофланговый полк первого (дальнего) эшелона корпуса, я же в 754-й полк особого назначения (в.ч. 71396), дислоцирующийся также в первом эшелоне, но правее – через один такой же полк от левофлангового. Расстояние между нашими полками по прямой линии составляло всего 35—40 километров, а по дорогам и все восемьдесят. При слабо развитой транспортной сети и отсутствии общедоступных средств связи эти расстояния были труднопреодолимыми. И только года через два в составе корпусной комиссии по проверке готовности к боевым стрельбам я оказался в этом «воробьёвском» полку, где мы и пообщались с земляком. К слову, в этот же раз я впервые встретился и с начальником боевой подготовки Московского округа ПВО полковником И. Е. Барышпольцем, ставшим через девять лет моим начальником в Управлении противоракетной обороны. Но это было потом, а пока нужно было быстро бежать со своими чемоданами к каким-то складам, дабы не упустить подвернувшуюся оказию. Успел, слава богу, как раз к концу погрузки автомобиля.
Уже начало темнеть – коротки осенние дни, было сравнительно тепло, в шинели даже уютно. Уселся со своими чемоданами в крытый кузов автомобиля ГАЗ-51, разделённый на две части: переднюю – для грузов, заднюю – для пассажиров. Пассажирская часть кузова со стороны заднего борта была совершенно открытой, что и позволяло вести некоторый обзор.
Выехали при свете фар, машина мелко подпрыгивала на каких-то неровностях, встречные и попутные машины были редкими. Населённых пунктов проезжали мало, дорога казалась тёмной и долгой. Обмолвиться словом было не с кем, и это ещё больше удлиняло дорогу, тем более что обозревать окрестности из-за полнейшей темноты не приходилось. Наконец, после нескольких поворотов, проехали какое-то поле, въехали в лес и остановились у освещённого прожектором шлагбаума. Из небольшой будки вышел солдат с автоматом ППШ, открыл шлагбаум, и мы опять поехали. Это был первый пост при въезде по единственной дороге на территорию полка. Через него транспортировались боевые ракеты и другая техника в зенитный ракетный дивизион, контрольно-пропускной пункт в который располагался метрах в ста от шлагбаума. Дорога от шлагбаума уходила влево, опять в темноту, но это была единственная дорога, ведущая в жилой городок. Наконец-то опять остановка, более яркое освещение, широкие металлические ворота, за которыми в свете редких фонарей просматривались слева и справа от дороги какие-то дома. Ворота открыл опять автоматчик с ППШ. Так как было уже поздно и в штаб идти не было смысла – кроме дежурного там, по-видимому, уже никого нет, то старший машины посоветовал мне отдохнуть и показал дорогу к гостинице. Было темно, что-то рассмотреть в незнакомом месте было трудно, да и уже, честно говоря, после целого дня мытарств с предписаниями и переездами, без обеда и ужина, хотелось отдохнуть. Первый раз в жизни оказался в гостинице для офицеров, небольшой, всего на три или четыре комнатки, с ковровой дорожкой на полу и большим зеркалом посредине небольшого коридора. Постояльцами уже были три молодых лейтенанта, прибывшие в этот же день из других училищ. Так я и познакомился с Анатолиями Мироновым и Ламоновым и Колей Дорошенко, с которыми и предстояло служить в предстоящие годы. С первыми двумя связь прервалась после моего поступления в академию, а с Дорошенко мы продолжали общаться даже после увольнения со службы, работая в разных организациях министерства радиопромышленности.
Полковые командиры и начальники
С некоторой робостью, наслушавшись от новых товарищей рассказов о строгости командира полка, которому они уже успели представиться, пошёл и я в штаб полка, чтобы выполнить обязательный ритуал при прибытии к новому месту службы. Полковник В. С. Деев встретил вполне дружелюбно, но без всяких сюсюканий, как иногда наигранно в таких ситуациях поступают некоторые начальники, так что я, соблюдая, конечно, определённую дистанцию в разговоре, совершенно не почувствовал себя дрожащим от волнения «кроликом». Командир был среднего роста, плотного телосложения, с немного азиатским лицом, с внимательным оценивающим взглядом, направленным на собеседника. Я обратил внимание на большое число орденских планок на груди – это был один из тех офицеров, которые благополучно прошли всю войну. Говорил он сравнительно медленно, слова произносил чётко, не повышая голоса. Расспросил меня о себе, об училище и успехах в учёбе (личное дело пока не пришло), о семейном положении. Услышав, что я женат, тут же предложил привезти жену. Естественно, с моей стороны возражений не было. Меня поразила чёткость действий командира, тут же вызвавшего начальника тыла подполковника К. С. Мельника с докладом о наличии свободной жилплощади. Нашлась одна комнатка в трёхкомнатной квартире, занимаемой семьёй командира взвода лейтенанта Н. Г. Мулявко. Об этих Мулявках я пока ничего не знал, может, это было и к лучшему. Вручили мне ключ от жилья, пошёл, посмотрел – комнатка метров в десять-двенадцать, совершенно пустая, без какой бы то ни было мебели, со сравнительно чистыми полами и стенами, с одним окном на восток. Осмотр производился под неусыпным оком будущей соседки Люси (Ядвиги – таково было её настоящее имя) и двух её деток, выступавшей больше на правах хозяйки, а не соседки. Правда, она посвятила меня во все бытовые стороны совместного проживания на одной кухне, распределению территории, обязанностей по уборке, топке плиты и обогревающей системы и приобретению топлива для них. Квартира эта находилась в двухквартирном сборно-щитовом (называемом у нас финским сборно-щелевым) доме, облицованном снаружи для утепления асбошиферной плиткой. Домов такой конструкции было шесть, т.е. на двенадцать семей, но практически во всех квартирах ютилось по две семьи. Были дома и иного типа, о чём речь ещё впереди. Конечно, со всем жилищным фондом полка разобрался уже позже, а пока, как и приказал командир, во второй половине дня доложил ему об осмотре жилья и готовности привезти жену. Тут же в моём присутствии последовала команда начальнику штаба подполковнику Козельскому выписать мне отпускной билет на пять суток. «Хватит пять суток?» – «Управлюсь, товарищ полковник!». А ведь можно было попросить ещё пару суток. Но молодо-зелено, да и не хотелось начинать службу с просьб. Не приучен был просить. Как командир сказал, так и должно быть. По крайней мере, это было уже в подсознании. А думать-то начал о другом – на чём спать, на что и за что сесть – никакой ведь мебели не было. Ключ вручил своим новым товарищам – хорошо, что они были холостыми – и попросил их помочь в обустройстве. Спасибо им, к нашему приезду в комнате уже была солдатская, естественно, односпальная койка, правда, без матраса, тумбочка, стол и стул с табуреткой. На кухне тоже появился какой-то столик. А это уже относительный комфорт, в таких условиях в те времена жило подавляющее число молодых офицеров, да и не только офицеров.
Хорошее, по моему убеждению, помнится долго, даже вроде бы мелочи. Так мне и запомнился заместитель начальника штаба майор И. А. Миронов, ехавший по каким-то делам в Балабаново и предложивший место в своём «Москвиче-401». До этой железнодорожной станции от нас километров тридцать, а никакого общественного рейсового транспорта из полка не было. Чтобы куда-нибудь поехать, надо было от городка пройти около пяти километров до окружной автомобильной дороги, по которой раза четыре в сутки проходил автобус Москва-Боровск. Чаще всего рассчитывали на попутные грузовики, которые в те годы, как правило, останавливались и подвозили, иногда даже бесплатно. Ближайшими к нам железнодорожными станциями были Наро-Фоминск (Нара) и Балабаново на Киевском направлении и Дорохово (примерно в 30 км) на Белорусском направлении. В те годы все пассажирские поезда останавливались на этих станциях и отсюда можно было уехать и в Москву и, что очень важно было для меня, в Брянск (из Нары и Балабаново). В дальнейшем, по мере развития пригородного сообщения, остановки пассажирских поездов здесь постепенно упразднялись. Но до этого было ещё очень далеко.
Практически через четыре дня после отъезда за назначением я вновь предстал перед светлыми очами моей Татьяны, чему обрадовалась не только она, но и Клавдия Николаевна и Толя, всё ещё ожидавший повестку в армию. Сборы наши в обратный путь были недолги, всё приданое уместилось в чемодан и тюк, которые нам помогал забросить Толя, наш незабвенный Кузьмич, и на грузовик поверх дров в Жиркино, и на поезд Орёл-Брянск в Карачеве, и на верхнюю полку плацкартного вагона поезда Брянск-Москва, с которого мы должны были сойти в Наре, конечной точке нашего железнодорожного маршрута. Дальше уже предстояло добираться автомобильным транспортом, и здесь мой расчёт был на наш полковой автомобиль. Дело в том, что для получения фельдъегерской (служебной) почты наш полк был приписан к Наро-Фоминскому почтамту, и сюда два раза в неделю высылалась машина с начальником секретного отделения. Слава богу, всё сошлось, мы дождались машину. Это был тот же крытый ГАЗ-51, на котором я добирался из Внуково, и впереди была теперь дорога длиной более 50 км. Если идти по просёлочным дорогам и тропинкам, то расстояние от полка до Нары оценивается примерно в 22—25 км. Эту дорогу я однажды прошёл с матерью, когда она приезжала нас навестить. А автомобиль сначала из Нары по Киевскому шоссе доезжал до Балабаново, а затем уже по кольцевой дороге до полка. Других автомобильных дорог не было. Значительно позже, уже в конце 60-х годов была построена дорога Нара-Верея, проходившая примерно в пяти километрах от жилого городка полка. Но к этому времени полка уже не было, а на его месте был размещён отдельный противоракетный центр (ОПРЦ) системы ПРО А-35. В интересах системы были построены новые дороги, в том числе и прямая от жилгородка до Нары, частично использующая и вторую, проложенную специально для доставки противоракет с технической базы. Сейчас и ОПРЦ перестал существовать, но остался большой городок из пятиэтажек, выстроенный на месте нашего полкового из «сборно-щелевых» домов.
А тогда по той единственной 50-километровой дороге доставлялась в полк не только спецпочта, но и хлеб с Наро-Фоминского хлебозавода, который находится на том же месте и в настоящее время. Конечно, учитывая большие по тем временам расстояния, и за хлебом ездили не каждый день. Ближе хлебозаводов не было. Вот такие были времена.
Наше обустройство в первом совместном жилище началось с похода за сеном для матраса, которое специально заготовлялось для этих нужд. Стожок такого «сена специального назначения» находился метрах в семидесяти от нашего дома. Вот и пригодился тот полосатый матрас, который мне выдали в училище – знали тыловики условия жизни в частях и материальные возможности молодых офицеров.
За один вечер благодаря стараниям Тани наша комнатка была вымыта, постелька убрана, стол застелен вышитой ею же скатёркой, зимняя одежда определена на гвоздики в стене, а остальное было всё аккуратно сложено на тумбочке и на полу. Пока надеяться на какие-то улучшения быта не приходилось, купить было не за что; все деньги, полученные в училище, были израсходованы. Да и велики ли они были? Теперь оставалось ожидать выплаты подъёмного пособия и очередной получки, в счёт которой пришлось приобрести кое-какую кухонную посуду, ведро для воды (вода-то была на улице в колонке) и керогаз, как у соседей. Электрические плитки и электричество были дороги, поэтому пищу чаще всего готовили на керогазах, особенно в летнее время, когда плиту не топили. В результате обильного и практически ежедневного сжигания керосина, за которым приходилось ездить за 10 километров в деревню Назарьево, потолок и стены на кухне и в коридорчике давно потеряли свой первоначальный вид и производили удручающее впечатление. Года через два уже с новыми соседями мы предприняли, прямо скажем, героические усилия по отмыванию копоти и приведению кухни и коридора в более или менее «светлое» состояние.
Ну а настоящую кровать с очень популярной тогда, так называемой, панцирной сеткой и ватным матрасом мы смогли приобрести лишь к новому году после получения подъёмного пособия.
Практически с самого первого дня надо было решать и другие бытовые вопросы – приближалась зима и требовалась заготовка топлива для кухонной плиты и обогревательной системы. В квартире было смонтировано водяное отопление с водонагревательным котлом, установленным на кухне. Котёл растапливался дровами, а потом загружался углём, продолжительность горения которого, а следовательно и поддержания в квартире тепла, была значительно большей, чем у дров. Уголь завозила часть и потом продавала офицерам за наличные деньги, как правило, путём удержания соответствующей суммы из денежного довольствия. Дорогой был уголёк. На дрова старались не расходоваться – кругом же лес. С помощью нескольких солдат пилили недалеко от дороги сухостой, а разделывали его на дрова уже во дворах, где были построены вполне приличные сараи для хранения топлива. Конечно, все эти снабженческие функции приходилось совмещать со службой, что было довольно сложно. Но в наших условиях особого выбора практически и не было.
Может и не стоило бы писать об этих «мелочах», но надо обязательно помнить об исходной «высоте» нашего положения, с которой мы начинали свою сознательную взрослую жизнь. Мы, молодые люди, мирились с бытовой неустроенностью (не могу сказать, что всё это нам нравилось), считая её временной, помня и огромные потери, понесённые нашей страной в прошедшей войне и понимая необходимость расходовать огромные средства на защиту страны от объединившихся в единый фронт извечных врагов России. Откуда государству на всё было отыскать средства? Вопрос совсем не риторический, тем более в условиях господствующей интернационалисткой идеологии.
Немного о жилом городке полка
Городок со всех сторон был обнесён плотным забором из колючей проволоки высотой более двух метров, а расстояние между проволоками не позволяло даже маленькому ребёнку протиснуться через такое ограждение. Из городка через КПП выходила всего одна дорога, ведущая на объекты и далее, в обход объектов, ещё через один КПП – во внешний мир. Служебная и жилая зоны городка разделялись только неширокой бетонной дорогой, никаких дополнительных ограждений не было. Даже караульное помещение находилось на территории жилой зоны рядом с домами офицерского состава; правда, само караульное помещение было выгорожено. В служебной зоне размещались две казармы для личного состава, солдатская и офицерская столовые, штаб, клуб – все в одноэтажных сборно-щитовых домах только разного размера. Здесь же размещались баня с котельной, автопарк и складские помещения. Жилая зона по площади была значительно больше и в ней размещались три двухэтажных кирпичных дома для командования части, офицерского общежития для холостых офицеров, гостиницы. Остальная часть офицерского состава полка занимала шесть сборно-щитовых двухквартирных домов и десятка два таких же, значительно меньших по площади домиков, но с мансардными помещениями. Туда тоже заселяли молодых семейных офицеров, и было большим счастьем получить такой домик на одну семью. Но это было возможным очень редко и только в особых ситуациях, например, при откровенной неуживчивости с соседями.
Представление об этом жилфонде может дать фотография одной из двух улиц городка. Улицы же были щебёночными, но уже заросшими травой настолько, что и щебёнка местами не просматривалась. Кюветы вдоль улиц и мостки через них в каждый двор пока исправно выполняли свои функции. На каждой улице было по две-три водяных колонки. На снимке 1959 года: с ребёнком сидит Тося Циркунова, а моя Татьяна что-то рассказывает ей весёлое
Внутри каждого двора вдоль заборов были высажены кусты чёрной смородины, дававшие хороший урожай, а кое-где уже плодоносили и фруктовые деревья. Во дворах же рядом с сараями для топлива находились и удобства. В самих домах были построены по одному или два (в больших домах) бетонных погреба, но пользоваться ими ни для защиты от оружия массового поражения, ни для хранения овощей было невозможно из-за постоянного затопления их грунтовыми водами. Вот так иногда из-за непродуманности конструкции или нарушения технологии строительства (например, некачественного выполнения гидроизоляции) большой труд идёт насмарку.
Лазарет для оказания медицинской помощи офицерам и солдатам полка размещался в торце здания штаба. Никаких гражданских медицинских учреждений для членов семей, в том числе и детского врача, не было. Нуждающиеся в медицинской помощи вынуждены были на перекладных добираться аж в город Верея, находящийся от нас километрах в тридцати. И только для оказания экстренной медицинской помощи, в том числе и роженицам, выделялся транспорт. В штате медицинской службы числился старший врач полка, фельдшер и две медицинских сестры.
Детского садика и школы в городке тоже не было. Школьников возили на автобусе части в деревню Назарьево (около 10 км), а маленьких деток воспитывали сами родители, так как для жён работы в городке и в ближайших населённых пунктах практически не было, а ездить на работу в города из-за отсутствия регулярного транспортного сообщения не всякая женщина решится. Такое положение с трудоустройством жён офицеров имело определённые негативные последствия, поэтому командованием частей предпринимались некоторые меры по обеспечению занятости женщин. Но об этом рассказ впереди.
И ещё немного о нашем жилье. Никакой телефонной связи в домах, кроме квартир командования полка, не предусматривалось. Но зато в каждой квартире всех жилых домов были установлены «звонки громкого боя» для оповещения офицеров в случае объявления тревоги. Эти звонки были неоднократной причиной истерик у малых деток, так как они могли греметь в любое время суток, а часто и по несколько раз в сутки. Мне они запомнились ещё и выговорами, которые мы получили с соседом Игорем Стремоуховым за то, что проспали очередной сбор по тревоге, так как накануне отключили сигнализацию, испугавшую нашего Валеру, находившегося как раз под звонком на руках у мамы, а потом забыли её включить.
1959 год. Некоторые фрагменты нашего бытия. Дорожка от дома до мусоросборника и прочих удобств всегда была у нас очищенной от снега, когда-то она была уплотнена щебёнкой, но трава оказалась сильнее и скрыла это «достижение цивилизации».
Впрочем, морозной зимой дорожка и так была проходимой. Роль канализации «успешно» выполняло обычное ведро, с которым в руках и запечатлена моя молодая жена. На этом снимке уже просматривается начало весны и Таня присела на крылечке в своих ботиках (непременном атрибуте этого времени года) погреться, пока наш ребёнок спокойно спит в своей коляске. Справа от Тани – контуры укутанного в платок соседского мальчишки
Такие городки с небольшими внутренними отличиями были типовыми для всех полков 1-й армии. Серьёзное отличие в житейском плане состояло в степени удалённости городков от крупных населённых пунктов и дорог с общественным транспортом. Такие «райские» городки были и в нашем 17-м корпусе, например, в упоминавшейся уже мною д. Воробьи на Старо-Калужском шоссе, в Старой Рузе, на Минском шоссе около Голицыно (Бутынь), да и в других местах.
Все боевые объекты, жилгородки, вся инфраструктура, в том числе и две кольцевые дороги вокруг Москвы, соединяющие между собой полки и технические базы армии, были построены ведомством Л. П. Берия. В мою бытность в полку рядом с жилым городком и боевыми объектами ещё хорошо просматривались выгороженные колючей проволокой зоны с вышками и бараками для заключённых.
Немного о ПВО города Москвы
До начала 50-х годов противовоздушная оборона крупных административных, промышленных центров, особо важных промышленных районов и отдельных стратегических объектов осуществлялась истребительной авиацией, зенитной артиллерией и обеспечивающими боевые действия радиотехническими войсками и другими средствами воздушного наблюдения и оповещения, прожекторными частями и др.
В начале 50-х годов прошлого века для защиты Москвы от возможных налётов авиации вероятного противника была создана и принята на вооружение система ПВО С-25. На технической базе этой системы была сформирована 1-я армия ПВО особого назначения в составе четырёх корпусов особого назначения (1-й, 6-й, 10-й и 17-й) по 14 зенитно-ракетных полков (ЗРП) в каждом. Для обеспечения ЗРП ракетами, боевыми частям к ним, компонентами ракетного топлива, проведения ремонтных и восстановительных работ на средствах системы были созданы технические базы армейского и корпусного подчинения. Для радиолокационного обеспечения боевых действий предназначались радиолокационные узлы дальнего обнаружения (РУД) на базе стационарных РЛС типа П50 на удалении 300—400 км от Москвы и радиолокационные узлы ближнего обнаружения (РУБ) на базе РЛС П20 (П30) на удалении 20—30 км от Москвы в районе расположения штабов и командных пунктов корпусов. РУД 17-го корпуса находился в районе Брянска, а РУБ – недалеко от железнодорожной станции Внуково. В те далёкие уже теперь времена вся территория от РУБов в сторону от Москвы была совершенно свободной от всяких застроек; это были поля, леса и перелески. Ныне этих объектов уже давно нет, а вся территория застроена либо торговыми и жилыми комплексами, либо сервисными и, реже, промышленными предприятиями.
Полки каждого корпуса располагались в два эшелона. Первый (дальний) находился на расстоянии около 85 км, а второй (ближний) – на расстоянии около 45км от Москвы. Привожу, конечно, средние расстояния, так как в зависимости от рельефа местности ЗРП смещались в ту или иную сторону от расчётной точки, намеченной по карте на дуге соответствующего радиуса. Но при любом отклонении объекта от расчётной точки всегда обеспечивалось достаточное перекрытие секторов ответственности смежных полков.
Для доставки ракет с технических баз (баз хранения) на позиции ЗРП вокруг Москвы были специально построены две кольцевые дороги с бетонным покрытием – дальнее кольцо на расстоянии 70—100 км и ближнее – примерно в 40—50 км от Москвы. Вдоль кольцевых и радиальных дорог были проложены кабельные линии служебной связи. Строительство этих дорог способствовало значительному развитию транспортных связей в Московской и смежных с ней областях. Это как раз пример того, когда расходы на военные нужды способствуют и развитию народного хозяйства. Ныне тех «бетонок» уже не узнать – во многих местах они значительно расширены, покрыты асфальтом и обеспечивают огромные перевозки грузов в центральном регионе России, способствуют освоению новых территорий, ранее исключённых из оборота по причине отсутствия дорог.
О зенитном ракетном полке системы С-25
Каждый ЗРП С-25 в своём составе имел станцию наведения ракет (СНР) Б-200, зенитный ракетный дивизион в составе двух батарей по 5 взводов в каждой и пункта подготовки ракет (ППР), некоторые вспомогательные подразделения. Каждый взвод отвечал за обслуживание и обеспечение боевой готовности 6 ракет, так что зенитный ракетный дивизион мог одновременно установить на пусковые столы 60 ракет типа В300 (вертикального старта, длиной около 12 м. и весом более тонны). На пусковые столы ракеты устанавливались из транспортного положения вместе с полуприцепом, на котором ракета была доставлена с технической базы или из ППР, с помощью специальных гидравлических подъёмников. В момент зависания над столом огромная ракета держалась только на двух специальных цапфах, входивших в такелажные углубления в верхней части корпуса ракеты. После установки ракеты на стол и фиксации пускового замка цапфы выводились из такелажных углублений, которые тут же автоматически захлопывались специальными лючками для исключения нарушения аэродинамики ракеты. Затем к ракете пристыковывался кабель с так называемым отрывным штекером, по которому запитывалась вся бортовая автоматика. Ракета переходила в режим подготовки к пуску, а транспортный полуприцеп опускался в исходное состояние. Перечисленные операции требовали предельной аккуратности в управлении подъёмным механизмом и элементами крепежа, достаточной сноровки, чтобы раскачивающуюся на цапфах как маятник ракету установить направляющими «пальцами» в соответствующие углубления (с общим замком) пускового стола. Всеми этими работами, в том числе и заправкой ракеты окислителем и горючим, осуществляемой перед её подъёмом, руководил командир взвода. Картина установленных на столы ракет была впечатляющей, хотя лес и скрадывал высоту, но на открытом пространстве, как в степи на полигоне Капустин Яр, подготовленные к старту ракеты со своими стабилизаторами и воздушными рулями смотрелись как мусульманские минареты (высота всей сборки превышала 13 м).
В зенитном ракетном дивизионе в режиме повседневного дежурства (готовность №3) ракеты содержались под брезентовыми укрытиями на транспортных полуприцепах со снаряжённой боевой частью, но не заправленные компонентами ракетного топлива. Окислитель и горючее хранились в баках из нержавеющей стали на полуприцепе. При получении команды на заправку боевым расчётом, экипированным в защитную одежду и в изолирующих противогазах, осуществлялась перекачка компонентов из ёмкостей полуприцепа в баки ракеты. Без изолирующего противогаза случайный пролив окислителя мог привести к серьёзным отравлениям, вплоть до летального исхода. Мне запомнился тёмно-жёлтый дым, идущий от вытекших из заправочного пистолета нескольких капель окислителя, и едкий запах, проникающий в лёгкие через обычный фильтрующий противогаз даже на расстоянии нескольких десятков метров. Поэтому расчёты заправки тренировались постоянно, доводя свои действия до автоматизма и безусловного выполнения инструкции. Только такой подход обеспечивал сохранение здоровья и даже жизни. Должен сказать, что за четыре года службы в этой системе несчастных случаев, связанных с заправкой ракет, в нашем корпусе не было.
В заправленном состоянии ракета могла находиться ограниченное время, так как не выдерживали баки. После этого было два пути – либо запустить ракету, либо произвести аварийный, технически сложный, слив, а затем подвергать баки ракеты очистке и нейтрализации, что, конечно же, укорачивало её срок хранения. Поэтому боевые ракеты в полках заправлялись только в случаях действительной необходимости их пуска по воздушным целям. И только в угрожаемый период ракеты могли заправляться ещё на базах хранения, но таких случаев за мою службу не было. К слову, все перевозки ракет с баз в полки и обратно производились только в ночное время под постоянным контролем всех должностных лиц и при строжайшем обеспечении мер безопасности, в том числе и при возможных утечках окислителя во время транспортировки.
Вернёмся, однако, в дивизион. После установки заправленных ракет на пусковые столы боевые расчёты укрывались во взводных железобетонных бункерах, выдерживающих воздействие взрыва боевой части и самой ракеты в случае аварийной ситуации, и защищающих личный состав от воздействия пламени двигателя и летящего гравия. В каждом взводном бункере находилась и вся стартовая автоматика на шесть столов.
Постоянное боевое дежурство во всех полках несли по два взвода, но количество дежурных ракет иногда было и меньше двенадцати из-за необходимости в соответствии с графиком, завозить ракеты в ППР для проверки бортовой автоматики и других работ.
И немного «из будущего», о непредвиденном. В 1998 году мне предложили возглавить работы по утилизации ракет на бывшей ракетной базе в Часцах (километрах в десяти от Голицыно). Удивлению моему не было предела, когда увидел на стеллажах под открытым небом около сотни своих «старых знакомых» – ракет В300 207-й модели, с которыми расстался в 1961 году, т.е. более 35лет тому назад. За истекшие годы, со времени снятия в 1988 году системы С-25 с вооружения, оборудование и все сооружения базы, особенно заправочные комплексы, были сильно разрушены и временем и отсутствием надлежащего присмотра и ремонта. Но ракеты после прошедших со времени их поставки на базу десятилетий, постоянно подвергавшиеся воздействию переменчивой подмосковной погоды, выглядели, как только что вышедшие из ворот завода. Ещё большее, теперь уже восхищение, у меня вызвало внутреннее состояние ракеты. Пиропатроны, предназначенные для запуска ампульной батареи, открытия клапанов подачи горючего и окислителя в двигатель, воздуха высокого давления из шар-баллонов своим потребителям сработали очень чётко при подаче на них нужного напряжения. Обезопасив таким образом работающих (баки ракеты на отсутствие в них компонентов топлива были проверены мной ранее), вскрыли лючки для доступа к радиооборудованию. Поразительно, но даже минимальных следов коррозии или других разрушающих признаков визуально совершенно не обнаруживалось. Всё «нутро» этого сложнейшего технического устройства было совершенно чистым. Невольно вспомнился и куратор системы С-25 Л. П. Берия, сумевший в тех сложных условиях организовать производство сложнейшей ракетной техники с таким запасом прочности по её сохранности.
Но это воспоминания «из будущего», а я был назначен в 1957 году на должность старшего техника координатной системы станции Б-200 и приведенная выше, даже в очень неполном изложении, информация о зенитно-ракетном дивизионе являлась запретной, мягко выражаясь, ненужной для выполнения своих прямых обязанностей на конкретной аппаратуре. Мне же, допущенному в конце второго года службы к исполнению обязанностей оперативного дежурного КП полка, пришлось осваивать технологию перевозки ракет, порядок проверки прибывающих с баз ракет на ППР, порядок хранения, организацию заправки и подготовки их к пуску, принципы работы и устройство стартовой автоматики, охрану позиций и другие вопросы, касающиеся обеспечения боевой готовности средств полка. В обязанности оперативному дежурному вменялось руководство сокращёнными боевыми расчётами СНР и зенитно-ракетного дивизиона, подъём полка по «тревоге» и приведение средств полка в боевую готовность, в том числе и с заправкой ракет, а в случае неприбытия на КП командования – руководство боевыми действиями. Это были для меня дополнительные не менее шести 12-часовых дежурств в месяц, причём совершенно неоплачиваемые. При этом никто не снимал с меня обязанностей по обслуживанию закреплённой за мной аппаратуры, по несению дежурства в качестве дежурного техника и начальника боевого расчёта СНР.
Эти дополнительные нагрузки начались через два года, а пока, через месяц пребывания в полку, пришёл только допуск по линии компетентных органов (как было принято тогда говорить), разрешающий вход на объект и пользование служебной литературой для освоения своих обязанностей в соответствии с занимаемой должностью.
Станция наведения ракет Б-200. Начальники и сослуживцы
До сих пор не изгладились из памяти первые впечатления от знакомства с СНР. В отличие от радиотехнических войск боевая позиция станции была окружена несколькими рядами колючей проволоки. К позиции, окружённой с трёх сторон лесом, подходила одна единственная бетонная дорога, упирающаяся в КПП, дежурство на котором постоянно нёс часовой, он же по совместительству и контролёр, вооружённый автоматом ППШ с двумя снаряжёнными магазинами. Сразу же за КПП справа от дороги располагалось здание ремонтной мастерской со складом запасных деталей, одноэтажный кирпичный домик с караульным помещением, библиотекой секретной литературы и комнаткой отдыха боевого расчёта офицеров. А далее бетонная дорога выходила на угол покатого кургана («бугра») длиной метров семьдесят и шириной около 35 метров, над которым возвышались оголовки вентиляционных шахт с небольшими закрытыми люками на боковой стенке. Перед западным торцом этого кургана была сравнительно больших размеров бетонная площадка, на дальней стороне которой находились какие-то пока с непонятным для меня назначением вертикально-наклонные углубления, покрытые металлом, с подъёмом на уровень площадки в сторону от «бугра». Таких углублений довольно приличных размеров было четыре и они оказались, как потом позже узнал, антеннами для передачи команд на борт ракеты и приёма сигналов от радиоответчиков ракет (каждая на своей частоте). В самом же «бугре» в большой бетонной нише я узнал антенны, их было две, необычной и невиданной мною доселе конструкции – двойные, сложенные из двух треугольников со сглаженными углами так, что в плане конструкция напоминала шестиконечную сионистскую звезду. Одна из этих конструкций вращалась перпендикулярно земле, вторая была развёрнута относительно первой на 900 и под углом в 450 относительно горизонта. Увиденное уже внушало какое-то смутное чувство загадочности и сложности конструкции, но когда представилась возможность разобраться, то оказалось всё просто. Так как СНР работала в сантиметровом диапазоне, то в качестве антенн использовались усечённые параболоиды вращения, размер которых был выбран исходя из необходимости создания диаграммы направленности нужной конфигурации. Двойная же конструкция позволяла увеличить частоту облучения цели, которая при выбранной скорости вращения антенны составляла 6 Гц. Именно с такой частотой менялась развёртка на индикаторах наведения, синхронизированная, естественно, с вращением антенн. Такое «дёргание» индикаторов СНР воспринималось очень непривычно по сравнению с плавным движением развёртки на экране индикатора кругового обзора РЛС П-10 или П-20 (30) в радиотехнических войсках.
Метрах в пятнадцати-двадцати от этих антенн в бетонном обрамлении находилась тяжёлая стальная дверь с мощными запорами. За дверью шёл бетонный коридор до конца «бугра», заканчивающийся такой же дверью, выводящей на другую сторону сооружения, в торце которого находились подземные ёмкости с запасом топлива для трёх дизель-электрических генераторов, смонтированных внутри сооружения, выхлопные трубы которых возвышались тут же. Конечно, все сведения я не мог получить в первый же день моего пребывания на объекте, на это требовалось время и, прежде всего, на освоение аппаратуры по назначенной должности, куда и вёл меня мой новый начальник через такую же массивную стальную дверь, расположенную примерно в середине коридора, открывшую вход уже в нутро сооружения. Очередную, уже более лёгкую дверь открыл мой начальник, как бы распахивая сразу тот объём аппаратуры, которую мне следовало освоить. Увиденное в зале прямо после двери меня если и не потрясло, то заставило на какое-то время остановиться и замереть с впервые в жизни явившимся чувством оцепенения, робости или боязни того, что «тут и до смерти ничего не изучишь». Честное слово, это, может быть, и не было произнесено вслух, но то, что я так подумал, является абсолютно достоверным. В училище я привык к аппаратуре, размещённой в КУНГах, т.е. к относительно небольшим объёмам. А здесь слева от меня вдоль стены стояло пять или шесть шкафов (это уже больше, чем на РЛС П-10 и даже П-20), а справа открывался большой зал с рядами огромных, выше человеческого роста, шкафов, закрытых стеклянными дверями. В конце зала угадывались ещё двери, за которыми, несомненно, находится тоже аппаратура. И вновь возникла та же мысль.
Мои созерцательные, в необычном для меня состоянии, размышления прервал мой куратор Валентин Волостных – дескать, нечего изображать из себя барана перед новыми воротами. Он был уже старший лейтенант, а это означало, что после окончания им Горьковского зенитно-ракетного училища, в котором и изучалась СНР Б-200, прошло уже три года. А за три года практической работы на координатной системе можно было достичь и определённых успехов. По-видимому, это и бралось в расчёт, когда мне в наставники начальник группы и определил Валентина. Как и оказалось, из всех старших техников на координатной системе он был наиболее знающим и потому авторитетным. На этой же аппаратуре с таким же стажем как у Волостных и достаточно высоким уровнем подготовки работали Володя Визенько, сверкавший целым рядом золотых зубов, так как свои зубы и часть носа он по причине лихой езды на своём ИЖ-49 оставил на бетонке в районе деревни Назарьево и Иван Половой – маленький, кривоногий и как все малорослые люди, с заметными амбициями. Уникумом был Серёга Машкин, тоже, как и Половой, небольшого роста, но круглый, как колобок. Убеждённый холостяк и весельчак, относящийся к технике не как к кормилице, а как к обременению и потому изучавший её, по его же определению, «методом индукции» – в отсутствие начальников расстилал за шкафами большие схемы и на них восстанавливал силы, израсходованные в предыдущую поездку на гулянки.
Вот такими были к моему приходу «координатчики». В этом же зале старшим техником на аппаратуре выработки команд был Слава Румянцев, хорошо подготовленный и довольно эрудированный специалист, холостяк с весёлым нравом, склонный к неординарным поступкам, например, за бутылку водки проглотить живого лягушонка, прославившийся в полку ещё и лозунгами, развешанными им в комнате общежития, типа: «Воин ПВО! Ты и дома на работе!», «Не спеши выполнять приказание, ибо последует его отмена!», «Недостаток пищи компенсируй сном» и др. Я не привожу здесь изречений более крепкого содержания, коих на стенах комнаты вместе с соответствующими картинками было предостаточно.
В этот же зал были назначены и прибывшие в полк в один день со мной Анатолии Миронов и Ламонов. С офицерами на других устройствах станции пока близко познакомиться не представлялось возможным, так как все были заняты делами на своих рабочих местах, и свободного времени для общения оставалось очень мало.
Нужно сказать, что полки 1-й армии на тот момент были укомплектованы в значительном числе офицерами так называемого «сталинского призыва», призванными из запаса младшими лейтенантами. Ими были в основном (процентов на 80) заняты должности командиров взводов дивизиона. На СНР таких «призывников» было очень мало, так как уровень их технической подготовки не позволял усвоить сложную аппаратуру и успешно работать на ней. Но и здесь тоже были исключения: запомнился на антенных системах П. Круглик, агроном по образованию, но имевший несомненные дарования в обслуживании механических устройств. На энергетическом оборудовании трудился Н. Юдин, имевший подготовку в объёме техникума, вполне состоявшийся специалист, изобретатель и модернизатор своего телевизора КВН-49.
На руководящих инженерных должностях начальников групп офицеров с высшим образованием было очень мало. Мои начальники в разное время Е. Антонов и В. Фриск самоотверженно продолжали учёбу заочно в Энергетическом институте. На должность начальника СНР со штатной категорией «подполковник» был назначен старший инженер-лейтенант Ю. А. Розанов, выпускник КВИРТУ. Офицеры с высшим образованием начали прибывать в полк только в 1959 году. Это были выпускники Киевского и Минского высших училищ.
Постижение мною координатной системы проходило, в основном, самостоятельно по классическому образцу – изучение технического описания, инструкции по эксплуатации и других документов, консультации «знатоков», практическая настройка, правда, под присмотром моих кураторов. Параллельно с изучением своей аппаратуры от общения с офицерами получал и некоторые сведения о других устройствах станции. Как и всё в этом мире проходит, так и через несколько дней моего знакомства с аппаратурой СНР прошли все мои волнения и робость. Состояние обречённости, связанное с мыслью о невозможности познания всего этого нагромождения «в металле» человеческих идей, с этих пор меня больше никогда не посещало, даже когда через много лет волею судьбы я был приставлен к аппаратуре, которая по своей сложности и объёму в десятки и даже сотни раз превосходила действительно сложный на тот период времени комплекс – систему С-25.
Обучение моё продвигалось успешно и, хотя встретился ряд совершенно новых для меня схемных и конструктивных решений, я был вполне удовлетворён фундаментальностью подготовки в училище по основам радиотехники, электротехники, радиолокации. Несомненно, в успешном овладении специальностью сыграла роль и моя самостоятельная подготовка, да и просто любознательность.
Вся радиоэлектронная аппаратура СНР конструировалась на электровакуумных лампах, полупроводники были представлены лишь небольшой номенклатурой диодов. Это было связано с тем, что в СССР отсутствовала более совершенная элементная база, а в конструкции СНР и ракеты использовались схемные и конструктивные решения, в значительной степени позаимствованные из немецких разработок по созданию ими во время войны противосамолётной обороны с использованием ракет ФАУ-2. Применённая элементная база практически и определяла геометрические размеры аппаратуры. Некоторые конструктивные решения даже с точки зрения начала 50-х годов были весьма примитивными. К числу таких решений относилась и система поддержания заданной температуры в термостатах кварцевых генераторов, коих было по шесть штук в каждом координатном шкафу (всего шкафов было 20). В качестве исполнительных элементов здесь использовались механические шаговые искатели, применяемые в то время в автоматических телефонных станциях. Так как координатная аппаратура считалась небоеготовой в случае отклонения температуры в термостате от требуемой, то и приходилось, иногда очень долго, часами, ждать, когда система регулирования «отшагает» до нормы. Очень инерционная система. Этот архаизм был устранён только в 1959 году внедрением фантастронных генераторов, что резко повышало боеготовность СНР и сократило время её ввода в боевой режим.
Своё обучение на координатной системе не удалось довести до логического завершения – сдачи экзамена на допуск к самостоятельному обслуживанию аппаратуры.
Уже в декабре командиром полка мне было предложено перейти на КП полка, здесь же, за толстой стеной, на должность офицера пуска (так называлась должность). В денежном измерении эта должность никаких преимуществ не имела, но была более хлопотной, более напряжённой и во время боевой работы находилась под постоянным контролем командира и начальника штаба полка, находившихся здесь же за спиной на расстоянии вытянутой руки. Такое «соседство» вполне нормально при высокой профессиональной подготовке указанных должностных лиц, но при отсутствии таковой, что не так уж редко бывало, вело иногда и к серьёзным последствиям. Так уж была построена система С-25, что офицер пуска был определяющим элементом в цепи управления стрельбой. Только у него под рукой было пять кнопок «Пуск», только ему предписывалось принимать решение о моменте нажатия кнопки и посему неграмотная требовательность («давай, пускай!») стоящих «над душой», точнее за спиной, командиров могла привести и к срыву выполнения боевой задачи. А происходило это по некоторым техническим причинам, которые командирами не всегда понимались правильно. Уровень развития радиолокационной техники того времени не позволял автоматически, а следовательно, и оптимально определять момент пуска ракеты (исходя из её энергетических возможностей) по цели, летящей на определённой высоте и с определённой скоростью. Поэтому определение оптимального момента пуска производилось «в ручном режиме». Зоны пуска для разных скоростей и высот полёта цели были рассчитаны заранее, конечно, с некоторой дискретностью. Эти расчётные зоны были нанесены на специальные планшетки, из которых офицер пуска выбирал нужную и вставлял её в специальные пазы перед экраном индикатора наведения. Это был так называемый «прибор пуска ПП-32». Так как между планшеткой и экраном был зазор примерно в 1 см., то у каждого смотрящего на индикатор была своя «точка зрения», определяемая величиной параллакса. А если ещё учесть, что скорость полёта цели определялась вручную, а значит с ошибкой, то становится понятным сколь большая ответственность ложилась на правильный, с точки зрения оптимального решения, выбор момента нажатия на кнопку «Пуск». Эту задачу могли решить только хорошо подготовленные, натренированные и, я бы сказал, «чувствующие» поведение цели операторы – офицер пуска совместно с работающим за этим же индикатором офицером наведения. Важнейшим звеном в боевой работе, обеспечивающим успешность стрельбы, несомненно являлся офицер наведения, главной задачей которого было произвести захват цели с помощью специальной ручки наведения с кнюппельным механизмом и передать её на автоматическое, а в случае неустойчивости автоматического – на ручное сопровождение. У офицеров пуска и наведения были свои пульты управления, но индикатор обнаружения был общим, что и требовало очень тесного взаимодействия и взаимозаменяемости этих двух специалистов. Для сопровождения цели в ручном режиме с пульта офицера наведения передавались соответствующим образом команды на пульты операторов ручного сопровождения (РС) в координатах азимут-дальность и угол места-дальность. Особо подчеркну, что натренированность операторов РС у нас была столь высокой, что часто по величине ошибок сопровождения они не уступали автоматическому режиму.
Конец ознакомительного фрагмента.