Часть I
Среда
Глава 2
– Это твой телефон звонит?
Заспанная девушка уставилась на Кевина Инфанте, причем она явно была рассержена, хотя, конечно, не факт, что на него. К тому же он даже не помнил ее имени – правда, был уверен, что через секунду-другую обязательно вспомнит его. Но не все сразу.
Нет, именно это сочетание – странная девушка и зловещий блеск в ее глазах – вот что делало это утро уникальным временем в «анналах Инфанте», как любил называть их сержант Ленхард, неизменно растягивая «а». Если Кевин был настолько плохо знаком с этой девушкой, что даже не мог вспомнить ее имени, чем же он заслужил этот полный неодобрения, гнетущий взгляд? Обычно ему требовалось месяца два-три, чтобы пробудить в женщине столько гнева.
– Так это твой телефон? – повторила девушка голосом столь же угрожающим, как и выражение ее лица.
– Да, – облегченно выдохнул Инфанте, радуясь возможности начать разговор с такого легкого вопроса. – Абсолютно точно.
Тут до него дошло, что следовало бы найти трезвонящий телефон и, может, даже ответить на звонок, но тот неожиданно затих. Кевин ждал, что вслед за мобильником начнет звенеть домашний телефон, однако затем вспомнил, что находится не в своей спальне. Он пошарил левой рукой по полу – правой он все еще обнимал девушку – и поднял свои брюки, к поясу которых был прикреплен мобильник. Как только он взял его, телефон завибрировал у него в руке и издал еще один пронзительный сигнал. Девушка снова одарила Инфанте неодобрительным взглядом.
– Это по работе, – сказал он, посмотрев на номер.
– Что-то срочное? – спросила она, и если бы он был в хорошей форме, то просто солгал бы, сказав: «Да, конечно», на чем, собственно, все и закончилось бы. Затем он быстро оделся бы и выбежал из квартиры.
Все еще не отойдя окончательно ото сна, он пробормотал:
– В моем отделе не бывает ничего срочного.
– А я думала ты коп. – В голосе незнакомки слышались легкие нотки гнева, но теперь уже с примесью плохо скрываемой обиды.
– Детектив.
– Разве это не одно и то же?
– Ну, почти.
– Так и что, у копов не бывает срочных вызовов?
– Да бывают, постоянно – и этот стоит считать одним из них. Но в моей работе… – Кевин осекся, едва не проговорившись, что занимается расследованием убийств. Просто он опасался, что девушка может заинтересоваться этим, захочет увидеть его еще раз или даже развить отношения с ним. Копы бывают разными, и он был этому несказанно благодарен. – Люди, с которыми мне приходится работать… они очень терпеливые.
– Значит, у тебя типа офисная работа?
– Можно сказать и так. – У Инфанте был офис, у него была работа, и иногда он выполнял свою работу в офисе. – Дебби. – Он постарался не выдать своей гордости тем, что все-таки вспомнил ее имя. – Можно и так сказать, Дебби.
Пытаясь найти часы и заодно осматриваясь вокруг, он понял, что это определенно была спальня, причем обустроенная с неплохим вкусом. На стенах висели художественные фотографии с изображениями цветов, и все было, как сказала бы его бывшая жена, а точнее, последняя из них, выдержано в одной цветовой гамме. Звучало это очень модно и довольно красиво, но Инфанте не видел в этом ничего хорошего. Всего лишь очередной отвлекающий маневр, который многое может спустить женщине с рук. Если подумать, «цветовая гамма» – это часть ловушки. Начинается все с дорогого кольца, возобновляемого кредита, мебели из «Шоферс» и закладной, а заканчивается – в его жизни подобное случалось уже дважды – в окружном суде Балтимора. В конце концов бывшая забирает все себе, а тебе остаются только долги.
Здесь все было выполнено в бледной желтовато-зеленой цветовой гамме. Не так уж и плохо, но детектива почему-то начало подташнивать. Выбирая свою одежду из общей кучи, он начал замечать странные детали интерьера, которые не совсем подходили сюда: встроенный письменный стол прямо под створчатым деревянным окошком, квадратный мини-холодильник, на котором лежала вязаная салфетка, а сверху красовалась маленькая микроволновка… Над столом висел флажок с эмблемой «Тоусонских Тигров»…[5]
«Черт бы меня побрал, – подумал он. – Черт бы меня побрал!»
– Ладно, – сказал Кевин, – а ты чем занимаешься?
Девочка, именно девочка, потому что ей не было и двадцати одного года – не то чтобы это было незаконно, просто у Инфанте были свои правила на этот счет, – одарила его ледяным взглядом и, перебравшись через него, завернулась в какую-то желто-зеленую простыню. С заметным усилием она стянула с крючка пушистый халат, накинула его на себя и только после этого позволила простыне упасть на пол. Полицейский внимательно посмотрел на нее, пытаясь припомнить, что именно привело его сюда. Видит бог, это было явно не ее лицо, хотя оно, возможно, выглядело более привлекательно, когда не было таким заспанно-помятым. При дневном свете она казалась какой-то чересчур бледной, эта Дебби, одна из тех блондинок, чьи глаза смываются с лица вместе с макияжем. Она вытащила из шкафа ведро, вызвав у Инфанте на секунду панический страх. Неужели чтобы огреть его этим ведром? Или вылить что-то ему на голову? Но Дебби просто вышла из комнаты и отправилась в душ. Скорее всего, чтобы смыть с себя все следы от проведенной с Кевином Инфанте ночи. Насколько все плохо? Чем он мог так разозлить эту девушку? Он решил не дожидаться ее, чтобы узнать.
Даже по меркам колледжа было еще слишком рано. Кевин почти вышел из общежития, как вдруг натолкнулся на еще одну студентку, пухлую пучеглазую девчушку, которую, похоже, немало удивило его присутствие. Не просто парень в женской общаге, но мужчина солидного возраста, в костюме, явно не студент и даже не преподаватель.
– Полиция, – сказал он, – округ Балтимор.
Но девушке от этого, казалось, легче не стало.
– Что-то случилось? – спросила она.
– Нет, просто обычная проверка безопасности. Не забывайте закрывать на ночь все двери и избегайте неосвещенных мест на парковках.
– Есть, офицер! – деловито откликнулась студентка.
Мартовское утро выдалось холодным, и в кампусе никого не было. Детектив обнаружил свою машину недалеко от общежития, припаркованную в неположенном месте. Когда он пытался найти, где оставить ее этой ночью, ему казалось, что это обычный многоквартирный дом. Теперь события вечера постепенно всплывали у него в памяти. Чтобы как-то сменить обстановку, Инфанте поехал не в «Вагнер», где они с коллегами обычно проводили время, а в «Сури». Там в конце бара сидела стайка молодых девчонок, и хотя детектив сразу сказал себе, что приехал сюда просто чего-нибудь выпить, вскоре он преисполнился уверенности уехать отсюда с одной из них. Ему досталась не самая классная из всех, но и та была ничего. Во всяком случае, она изо всех сил пыталась ему угодить – даже сделала минет в машине на Аллегейни-авеню. Он привез ее в это неказистое пяти- или семиэтажное здание около двух часов ночи. Ему хотелось просто посмотреть, как она повернет ключ в замке, посигналить ей на прощание и уехать, но девушка, очевидно, рассчитывала на большее, поэтому он проследовал за ней в комнату и принялся за дело. Кевин был уверен, что поработал довольно-таки неплохо, прежде чем уснуть. Так чем же было вызвано сие недовольство с ее стороны?
Местный коп уже собирался выписать штраф, но Инфанте сунул ему под нос свой значок, и его коллега отступился, хотя было видно, что он явно был не прочь поспорить. Очевидно, перепалка из-за штрафа за парковку была самым интересным, что могло случиться за день с этим угрюмым парнем. У Кевина снова зазвонил телефон – Нэнси Портер, его бывшая напарница, торопливо прошептала в трубку: «Ты где опять?» Черт возьми, он снова пропустил летучку! Если он не хотел приехать на работу в совсем уж неприличное время, ему придется выбирать между душем и завтраком, причем нормальным завтраком, который бы утолил его голод. В итоге детектив решил, что чувство тошноты будет терпеть проще, чем собственную вонь, и отправился домой, на северо-запад Балтимора. Он ведь всегда может сказать, что напал на след главного подозреваемого по… по делу Макгоуэн, например. Да, именно так. В ду́ше на него снизошло вдохновение, и поэтому он находился там дольше, чем следовало бы, позволяя воде стекать по телу, открывать поры и избавлять его от запахов прошлой ночи. Он скажет, что все это время искал бывшего парня девушки по фамилии Макгоуэн, не самого недавнего и даже не предпоследнего, а третьего с конца. Если подумать, это не такая уж и плохая идея. Девушка была убита в парке Ганпауер-Фоллс, причем с такой жестокостью, которую редко проявляют случайные маньяки. Ее не просто зарезали – убийца еще и поджег ее тело. Таким образом, уже через несколько минут к месту убийства подъехало несколько пожарных машин, хотя преступник мог просто оставить тело в лесу, и несколько дней, недель или даже месяцев девушку наверняка никто не нашел бы. Люди всегда удивлялись, когда копы не могли найти тело, но даже несмотря на стремительное развитие линий метро, в Балтиморе было еще огромное количество необжитых земель, куда в принципе редко ступает нога человека. Время от времени какой-нибудь охотник натыкался на груду костей, и оказывалось, что это останки жертвы пяти- и даже десятилетней давности.
В самом начале карьеры Инфанте приходилось расследовать подобное дело, когда налицо было убийство, но тело обнаружено не было. Семья жертвы имела достаточно денег и связей, чтобы свести весь департамент полиции с ума. Когда им говорили, что все поиски и малообещающие лабораторные исследования, которых они неустанно требовали, не принесут никакой пользы, а лишь растратят годовой бюджет департамента, они пожимали плечами и отвечали: «Ну и что?» Тело обнаружили не раньше чем через три года, примерно в десяти метрах от внутриштатного шоссе, да и то только потому, что какой-то скромник пошел в кусты, чтобы отлить. Медики пришли к выводу, что жертва умерла от удара тупым предметом по голове, а значит, это действительно было убийство. Но больше никаких улик ни на теле, ни на месте преступления найти не удалось, а муж жертвы, главный подозреваемый по делу, к тому времени уже умер. Инфанте мучился лишь одним вопросом: был ли смертельный удар нанесен в результате несчастного случая, как если бы очередная субботняя семейная драка вышла из-под контроля, или же у убийцы был какой-то умысел? Кевин проводил много времени в обществе мужа той женщины, пока тот не умер от рака желудка. Муж даже верил, что Инфанте приходил к нему исключительно по доброте душевной. Он накинул на себя маску глубоко опечаленного смертью жены вдовца, и следователь решил, что парень считает себя жертвой, а не убийцей. По мнению муженька, он всего лишь толкнул жену легонько, не сильнее, чем толкал ее на протяжении многих лет совместной жизни, только в этот раз она больше не смогла подняться. Так что он отвез ее подальше от дома и выкинул из машины, а остаток жизни провел, полный уверенности в своей невиновности. Можно было бы подумать, что близкие девушки успокоились после его смерти, но нет. Некоторым людям и этого недостаточно.
Полицейский вышел из душа. Чисто теоретически он опаздывал всего на тридцать минут. Но у него сводило желудок от голода, и перекусом в «МакАвто» тут не отделаешься. Поэтому он поехал в ресторанчик «Бел-Лок Динер». Там официантки суетились вокруг него, подавая ему стейк и яичницу ровно в том виде, как он любил – наполовину прожаренные. Он воткнул вилку в мясо, позволяя соку стекать на тарелку, и снова задумался: что же он такого, черт возьми, сделал, чтобы разозлить Дебби?
– В больницу Святой Агнес поступила какая-то сумасшедшая, которая утверждает, что ей известно о старом убийстве, – сообщил ему сержант Ленхард. – Поезжай туда и выясни, что к чему.
– Я сейчас расследую дело Макгоуэн, – возразил Кевин. – Честно говоря, мне нужно было кое-кого перехватить этим утром, пока он не уехал на работу. Поэтому я и опоздал.
– Кто-то должен поехать поговорить с ней. Видишь ли, Инфанте, кто последний, тому и отдуваться.
– Я же сказал, я…
– Ну да, я знаю, что ты мне сказал. Но это не освобождает тебя от летучки, кретин.
В прошлом году, когда в отделе не хватало рук, Ленхард с Кевином были напарниками, а с тех пор как он вернулся к обязанностям сержанта, Ленхард стал еще более невыносимым козлом, как бы напоминая Инфанте, кто из них двоих главный.
– Какой в этом смысл? – проворчал Кевин. – Ты вообще уверен, что она в своем уме?
– Может, не в своем, а может, просто пытается отвлечь нас от того, что сбежала с места аварии. Вот ты съездишь туда и все мне потом расскажешь.
– Мы знаем хоть, по какому делу она хочет нам помочь?
– Прошлой ночью она бубнила что-то насчет Бетани.
– Бетани-Бич? Но ведь это даже не в нашем штате, не то что в округе!
– Сестры Бетани, смешной ты человек. Давнее дело об исчезновении двух сестер.
– Говоришь, она чокнутая?
– Абсолютно.
– И ты все равно хочешь, чтобы я потратил полдня, чтобы просто поговорить с ней? Все-таки Святая Агнес – это самая окраина округа Балтимор.
– Ага.
Полный гнева и раздражения, Инфанте развернулся, чтобы уйти. Ладно, по справедливости он заслуживал, чтобы ему немного сжали яйца, но ведь Ленхард, по идее, думал, что он все утро занимался расследованием дела, так что это было несправедливо.
– Эй, Кев! – окликнул его сержант.
– Да?
– Знаешь, так странно, ты все утро работал, встречался с разными людьми, и никто из них тебе не сказал, чтобы ты вытер рот?
Инфанте поднес руку к лицу и обнаружил остатки яичницы в уголке рта.
– Встреча за завтраком, – сказал он. – Я пытался разговорить кое-кого, кто, возможно, знает что-то о Макгоуэн.
– Ты уже автоматически врешь? – весело спросил его бывший напарник. – Или просто практикуешься, чтобы не потерять форму до следующего брака?
Глава 3
Молодой доктор с круглыми глазами долго стоял у витрины, выбирая выпечку. Сначала его выбор пал на витое жареное печенье, затем на слоеное пирожное, а потом снова на печенье. Кэй Салливан, стоявшая за ним в очереди, буквально чувствовала, как этот человек горит в предвкушении своей маленькой трапезы. В конце концов, он был не старше двадцати шести – двадцати семи лет и худой, как борзая, ведь жить ему приходилось лишь на зарплату интерна. Его пока не беспокоило, что именно он ест, и не факт, что когда-нибудь будет беспокоить. Многим это безразлично, особенно мужчинам, – а он любил то, что ему доставалось. Печенье в это утро явно было для него лучом света, эдакой наградой за долгую бессонную ночь. Его радость чувствовалась так сильно, что Кэй казалось, будто это она сама купила для себя печенье, поэтому, садясь за столик в компании привычного черного кофе с двумя пакетиками низкокалорийного сахара, она ощущала себя не столь обездоленной.
Она выбрала столик в самом углу и теперь сидела за ним, углубившись в книгу в мягкой потрепанной обложке. Такие книги лежали у Салливан по всем закуткам и закоулкам: в сумочке, в офисе, в машине, на кухне и даже в ванной. Пять лет назад, когда раны в сердце, открывшиеся после развода, еще были свежи и не давали забыть о себе, книги оказались единственными друзьями, которые хоть как-то отвлекали Кэй от мысли, что ее жизнь была, по большому счету, кончена. С течением времени она поняла, что в компании книг ей куда уютнее, чем в компании людей. Чтение стало для нее не способом отгородиться от внешнего мира, а скорее идеальным образом жизни. Дома она изо всех сил старалась не прятаться за книгами от собственных детей. Ей приходилось откладывать чтение и смотреть какую-нибудь телепередачу, которую выбирали Грэйс и Сет, но ее горящие желанием глаза то и дело посматривали на книгу, которая лежала так близко к ее руке. Здесь же, на работе, где Салливан могла бы все перерывы на кофе и обеды проводить в компании коллег, она все равно почти всегда сидела одна и читала. За глаза коллеги называли ее антисоциальной работницей – по крайней мере, таковой она им казалась. Но хотя Кэй и проводила все время, углубившись в чтение книг, до ее ушей доносилось очень многое.
Сегодня утром, например, она всего за пару минут, пока открывала дверь своего кабинета, многое узнала о Джейн Доу. Коллеги единодушно сошлись во мнении, что эта пациентка – врунья, которая несет всякий бред от отчаяния. Однако у женщины действительно была травма головы, которая могла как угодно повлиять на память. Ей назначили психиатрическое обследование, но Кэй уже больше года назад перевелась из того отделения, так что это больше не было ее заботой. Свои травмы женщина получила совсем недавно, собственно, в результате аварии, да к тому же она вроде как не была ни бездомной, ни безработной, ни брошенной – а все это как раз по части Салливан. Разумеется, ко всему прочему странная пациентка отказалась сообщить, есть ли у нее медицинская страховка, но это уже проблемы администрации. Если окажется, что она не застрахована, а это весьма вероятно, то Кэй придется что-то придумывать с оплатой ее лечения, а также, возможно, узнавать, можно ли провести Джейн по какой-нибудь внутриштатной или федеральной программе.
Но пока Джейн Доу была не ее проблемой, и Кэй могла спокойно погрузиться в мир Шарлотты Бронте. В этом месяце ребята из клуба книголюбов выбрали «Джейн Эйр». Салливан, в общем-то, не было особого дела до этого клуба, эдакого кружка по интересам, к которому она присоединилась, когда ее брак уже был на последнем издыхании, но членство в нем, по крайней мере, служило отличным оправданием тому, почему она постоянно читала. «Да так, это все для клуба книголюбов, – отвечала она, не отрываясь от книги. – Опять отстаю от остальных». Члены же клуба тратили больше времени на сплетни и еду, чем на обсуждение книг, но и это не сильно волновало Кэй. У нее редко появлялось желание говорить о прочитанном, так как обсуждать персонажей любимых книг было для нее все равно что сплетничать о друзьях за их спинами.
За соседним столиком расположилась небольшая группа молодых докторов. Обычно Кэй с легкостью могла абстрагироваться от окружающего шума, но у единственной девушки, сидевшей вместе с компанией, был такой звонкий высокий голос, что он резал соцработнице уши, и она невольно стала вслушиваться в содержание разговора.
– Убийство!
«Прошла неделя – от мистера Рочестера не было никаких вестей; прошло десять дней, а он все не возвращался», – продолжила читать Салливан.
– Поживешь в Балтиморе – совсем перестаешь удивляться подобному. Сколько их случается за год? Пятьсот? – вопрошала медичка за соседним столом.
«Менее трехсот в городе», – мысленно поправила ее Кэй. И десятая их часть в округе. А в мире Джейн Эйр в это время молодая гувернантка боролась с чувствами, которые питала к своему хозяину. «Я даже удивилась, с какой быстротой мне удалось преодолеть это мгновенное колебание, как легко я отстранила от себя мысль о том, что поступки мистера Рочестера могут быть для меня чем-то полным глубокого жизненного интереса».
– Родители чуть не умерли, когда узнали, что я собираюсь работать здесь. Вообще они хотели, чтобы я устроилась в Хопкинс или в какой-нибудь университет, но я им соврала и сказала, что Святая Агнес находится в милом райончике.
За последней фразой звонкоголосой девушки последовал взрыв самодовольного смеха. Святая Агнес была хорошей больницей с приличным уровнем финансирования, третьей по количеству рабочих мест в Балтиморе, но при всем ее богатстве район, в котором она располагалась, был просто ужасен. Во всяком случае, за последние годы местные жители превратились из надежного рабочего класса в убогих маргиналов. Обитатели всех этих тесных пригородов, которые начали стремительно развиваться в первые годы так называемого «бегства белых»[6], на своем горьком опыте узнали, что городским проблемам было плевать на воображаемые линии на карте. Наркотики, преступность – они распространялись не только по району или по городу, но даже выходили за пределы округа, а оттуда, в свою очередь, простирались все дальше и дальше. Зато теперь начал развиваться центр города, с тех пор как представители молодой интеллигенции, а также состоятельные пенсионеры и зажиточные вашингтонцы решили, что хотят жить в домах с видом на гавань и есть в приличных ресторанах. И кому какое дело, что школы здесь – полное дерьмо? Кэй благодарила судьбу за то, что осталась в Хантинг-Ридже – ведь жить в городе тогда казалось непрактичным и разорительным, так как цены там на все подскочили втрое, а времена были и без того трудные, несмотря на то что обучение детей в частной школе оплачивал ее бывший муж. Он был весьма щедр в этом отношении, но понятия не имел о каждодневных расходах на ребенка. Он не знал, сколько стоят кроссовки, арахисовое масло и подарки на день рождения.
– Я слыхала, ей сколько – кажется, сорок? – Судя по тому, с каким нажимом медичка произнесла последнее слово, сорок лет в ее понимании было огромным возрастом. – И она утверждает, что это произошло тридцать лет назад? То есть это что получается? Она убила кого-то, когда ей было еще десять лет, и только теперь решилась об этом рассказать?
– Не думаю, что это она кого-то убила, – возразил мужской голос, более глубокий и мелодичный. – Просто ей что-то известно об одном из нераскрытых преступлений. О каком-то небезызвестном преступлении. По крайней мере, так она говорит.
– Что, как малыш Линдберг? – Кэй не поняла, нарочно эта девушка преувеличивала или действительно думала, что маленький Линдберг был похищен тридцать лет назад? Молодые врачи, такие умные и начитанные в выбранной ими области, демонстрировали порой поразительное невежество в очевидных вещах – конечно, в зависимости от того, насколько усердно преследовали свои цели.
И вдруг внезапно, как мигрень, Салливан осознала, что эта девушка была жутко неуверенной в себе. Ее нервная речь явно демонстрировала, что у нее не было природной способности контролировать свои чувства и эмоции – едва ли не первостепенного качества, необходимого для представителей ее профессии. Ох, несладко ей здесь придется! Выбрала бы себе другую специальность – например, патологию, где пациенты уже мертвы. И дело не в том, что она была бесчувственной, а как раз наоборот – в излишней эмоциональности. Эмоции так и сочились из нее подобно крови, вытекающей из глубокой раны. У Кэй даже появилось какое-то чувство слабости, легкое головокружение, будто она заболела гриппом. Словно эта странная юная девица уселась к ней на коленки и попросила погладить по голове. И даже «Джейн Эйр» не могла избавить Салливан от этого, так что она забрала свой кофе и вышла из кафетерия.
В двадцать-тридцать лет Кэй верила, что эти ее внезапные всплески понимания заканчивались на ее собственных детях. Их переживания накрывали ее с головой, смешивались с ее собственными и сливались в единое целое. Она делила с ними все радости, разочарования и печали. Но когда Сет и Грэйс выросли, она поняла, что может время от времени проникаться эмоциями и других людей. В основном это происходило с молодыми людьми, потому что они еще не умели скрывать своих чувств. Однако при определенных условиях ей западали в душу и более взрослые. Эта всепоглощающая эмпатия здорово мешает социальному работнику, поэтому во время службы Кэй старалась держать себя в руках. Лишь изредка ее можно было застать врасплох.
Она вернулась в офис как раз вовремя, чтобы застать Шумайера из психиатрического отделения: он приклеивал записку к ее двери. Он, похоже, немало расстроился, что не успел сделать это до ее прихода, а Салливан, в свою очередь, удивилась, что этот врач вообще пришел к ней лично, хотя мог бы просто отправить ей имейл. Шумайер был живым доказательством того, что психиатрия часто привлекает тех, кто в ней действительно нуждается. Он старался избегать прямых контактов с людьми и даже по телефону почти не разговаривал. Изобретение такого чуда, как электронная почта, стало для него просто божьей благодатью.
– Прошлой ночью к нам привезли женщину… – начал он.
– Джейн Доу? – уточнила соцрабоница.
– Да. – Шумайер ничуть не удивился, что Кэй знала имя пациентки, – даже наоборот, он ожидал, что ей уже все известно. Скорее всего, именно поэтому он и решился встретиться с ней лично, потому что знал, что много объяснять не потребуется, соответственно, и общаться с ней долго не придется. – Она отказывается от психиатрического обследования. Ну, то есть она коротко поговорила с доктором, но как только он начал задавать более конкретные вопросы, сказала, что ни с кем не будет разговаривать, пока ей не предоставят адвоката. Только с государственным защитником работать не хочет, а личного адвоката у нее нет.
Кэй вздохнула.
– У нее есть деньги?
– Говорит, что есть, но проверить, правда это или нет, весьма проблематично: она отказывается назвать свое имя. Она сказала, что вообще ничего делать не будет без адвоката.
– И вы хотите, чтобы я… что?
– У вас ведь, кажется, есть… э-э-э… подруга? Та женщина-адвокат, о которой все время пишут в газетах?
– Глория Бустаманте? Ну да, мы с ней знакомы, но мы не друзья. Просто несколько раз встречались в Доме милосердия.
«И я не лесбиянка», – хотела добавить Салливан, так как была уверена, что именно об этом Шумайер сейчас подумал. Если Глория Бустаманте, адвокат с нетрадиционной сексуальной ориентацией, была знакома с Кэй Салливан, которая после развода больше ни с кем не встречалась, значит, из этого следует, что Кэй тоже должна быть лесбиянкой. Кэй иногда даже подумывала сделать на заказ значок с надписью: «Я не лесбиянка, просто люблю читать».
– Да, ясно. Может быть, вы бы могли с ней связаться? – спросил психиатр.
– Могла бы, но прежде мне надо поговорить с Джейн Доу. А то вдруг я вызову Глорию, а та откажется с ней говорить. По своим расценкам Глория только за время, потраченное на перелет, выставит счет в шестьсот долларов.
Шумайер улыбнулся:
– Вам любопытно, не так ли? Хотите посмотреть на эту загадочную женщину, о которой говорит вся больница?
Кэй опустила голову и принялась рыться в сумочке в поисках мятной жвачки, которая осталась у нее с последнего раза, когда она разорилась на поход в ресторан с Грэйс и Сетом. Ей никогда не нравились уверенные высказывания Шумайера по поводу того, что думают и чувствуют другие люди. Вот еще одна причина, почему она перевелась из того отделения. «Ты ведь психиатр, а не экстрасенс», – хотела она сказать, но вместо этого пробормотала:
– В какой она палате?
Молодой полицейский, дежуривший у входа в палату № 3030, стал задавать Кэй бесконечные вопросы, радуясь, что наконец нашел себе хоть какое-то занятие, но в итоге ему пришлось впустить ее внутрь. В палате было темно: задернутые шторы прятали комнату от по-зимнему яркого солнца. Пациентка спала в полусидячем положении, и ее голова была неуклюже повернута набок, как у ребенка, уснувшего в машине. У нее были короткие волосы – весьма смелое решение, особенно при том, что голова ее имела не самую идеальную форму. Интересно, это просто дань моде или последствия химиотерапии?
– Привет, – сказала Джейн Доу, внезапно открыв глаза. Кэй за свою карьеру повидала немало: и пострадавших от ожогов, и жертв автокатастроф, и женщин, над которыми издевались мужья, но от одного только взгляда этой женщины ей стало совсем не по себе. Та выглядела не просто ослабленной после аварии, а какой-то болезненной. Она была вся в синяках – ее кожа, надежная, как яичная скорлупа, приняла всю боль на себя. На лбу у нее красовался порез, но это было ничто в сравнении с распухшими глазами.
– Меня зовут Кэй Салливан. Я социальный работник, – представилась Кэй.
– А зачем мне социальный работник?
– Ни за чем, просто доктор Шумайер считает, что я могла бы помочь вам найти адвоката.
– Мне не нужны эти защитники от государства. Я хочу хорошего адвоката, который сможет сосредоточиться только на моих проблемах.
– Вы правы, у них действительно очень много клиентов, и все же…
– Не то чтобы я ими не восхищалась, особенно их преданностью своему делу. И все же… мне нужен кто-то незаинтересованный, кто никоим образом не зависит от правительства. А государственным защитникам платит именно правительство. Они, как говорил мой отец, никогда не забывают, чья рука их кормит. Знаете ли, отец тоже работал в правительстве. Давно. И очень их ненавидел.
Кэй не могла сказать наверняка, сколько лет этой женщине. Молодая докторша упоминала, что ей сорок, но ей могло быть как на пять лет больше, так и на пять лет меньше. И все же ей было слишком много лет, чтобы говорить об отце в таких благоговейных тонах, будто он был каким-нибудь святым. У большинства людей это проходит годам к восемнадцати.
– Да… – начала Салливан, пытаясь поддержать разговор.
– Это был несчастный случай. Я запаниковала. Если бы вы только знали, какие мысли меня мучают… Как я могла не увидеть тот дурацкий внедорожник? А как та девочка? Я видела там девочку. Я убью себя, если… Даже не хочу говорить об этом вслух! Я как яд. Сам факт моего существования приносит людям боль и смерть. Это его проклятие. И что бы я ни делала, изменить это невозможно.
Кэй внезапно вспомнила палатку с уродцами на ярмарке в Тимониуме. Ей тогда было тринадцать, и она долго не могла собраться с духом, чтобы войти внутрь, но там не оказалось ничего страшного – всего лишь группа немного странных людей – толстых, татуированных, худых, огромных… Они просто сидели – и все. Шумайер верно подметил: ее желание встретиться с этой женщиной было слегка вуайеристичным: лишь бы увидеть ее – и все. Но женщина разговаривала с ней, увлекая ее, словно Салливан знала или должна была знать о ней все. Кэй уже не раз приходилось работать с подобными людьми. Людьми с историей, как она называла их, словно те были какими-то знаменитостями и каждый момент их жизни был запечатлен в таблоидах и телешоу.
Но эта женщина, казалось, видела соцработницу насквозь, что весьма сильно отличало ее от предыдущих эгоцентричных клиентов.
– Вы местная? – спросила Джейн Доу.
– Да, я родилась и выросла в северо-западном Балтиморе.
– А лет вам сколько? Сорок пять?
Ай, это было больно! Кэй уже привыкла к своему отражению, которое она видела в зеркале и магазинных витринах, и оно ей даже нравилось. Но теперь ей пришлось представить, как она выглядит со стороны: низенькая, сутулая, а серые, до плеч, волосы старили ее, как ничто другое. По всем показателям она была в хорошей форме, но как-то сложно в случайной беседе мимоходом упомянуть об идеальном кровяном давлении, плотности костной ткани и уровне холестерина.
– Вообще-то тридцать девять, – ответила Салливан.
– Я назову вам имя.
– Ваше имя?
– Нет, и не надейтесь. Пока нет. Я назову вам имя…
– Я слушаю.
– Оно вам наверняка знакомо. Хотя, может, и нет. Зависит от того, как именно я его скажу. Есть одна девочка, она уже мертва, и никого этим, в общем-то, сейчас не удивишь. Ведь все эти годы люди верили, что она мертва. Но есть еще одна девочка, и она не мертва, но это уже сложнее объяснить.
– Так вы…
– Сестры Бетани. Пасхальные каникулы семьдесят пятого года.
– Бетани… хм… О-о! – Внезапно Кэй вспомнила.
Две сестры, которые пошли куда-то, – кажется, в кино или в торговый центр? Она видела фотографии – старшая с двумя хвостиками и младшая с косичками – и до сих пор помнила, как после их исчезновения город накрыла паника. Всех детей стали сгонять на собрания, где им показывали всякие фильмы типа «Мальчики, остерегайтесь» и «Девочки, остерегайтесь». Лишь через много лет Кэй поняла звучавшие в них скрытые предупреждения: «Сходив с двумя подозрительными мальчиками на вечеринку, Салли была обнаружена на обочине шоссе босиком и сильно потрепанная… Родители Джимми не стали обвинять сына в том, что он подружился с Грэгом и поехал с ним на рыбалку, но ясно дали понять, что дружба с мужчинами, которые намного старше тебя, неестественна… В последний раз ее видели, когда она садилась в машину незнакомца…»
Вокруг исчезновения сестер ходило много слухов. Поговаривали, что девочек видели в Джорджии, что у родителей требовали выкуп, а некоторые выдвигали предположения, что они стали жертвами оккультистов или каких-то неформалов. Все-таки всего за год до этого пропала Патти Хёрст. В семидесятых было совершено много похищений: жена одного богатого бизнесмена, которую вернули в обмен на сто тысяч долларов, что тогда казалось невероятно огромной суммой, дочь богатых родителей, похороненная в ящике с воздухоотводной трубкой… Но, насколько помнила Кэй, у семьи Бетани денег никогда не было, и чем дольше эта история оставалась без концовки, тем быстрее люди о ней забывали. Последний раз Салливан вспоминала о пропавших сестрах, наверное, когда ходила в кино в «Секьюрити-сквер» – как минимум десять лет назад. Предположительно оттуда девочки и исчезли – торговый центр «Секьюрити-сквер», относительно новый в те времена и что-то вроде города-призрака сегодня.
– Так, значит, вы и есть… – пробормотала соцрабоница.
– Найди мне адвоката, Кэй. Хорошего адвоката.
Глава 4
Инфанте не стал сворачивать на объездную, а поехал в больницу напрямик через город. Черт, центр Балтимора был просто великолепен! Кто бы мог подумать? Кевин почти пожалел, что не купил себе квартиру в городе десять лет назад – ну или что вообще не купил себе квартиру хоть где-нибудь. Сам он вырос в пригороде – в Массапекве, что неподалеку от Лонг-Айленда, – и поэтому питал слабость к второстепенным шоссе и скромным жилым массивам, таким как Парквиль, где он когда-то жил. «Айхопы», «Эплбис», «Таргет»[7], «Тойз-Ар-Ас», автозаправки, ремесленные магазины – вот так для него выглядел родной дом. Не то чтобы детектив хотел вернуться обратно, туда, где теперь практически невозможно прожить на зарплату полицейского, нет. Он хранил свою верность янки и на потеху коллегам частенько прикидывался эдаким дерзким ньюйоркцем. Но в глубине души Кевин знал, что этот город и эта работа были правильным выбором. Он успешно справлялся с ней и имел один из самых высоких процентов раскрываемости преступлений. «Балтиморский матерный – вот мой второй язык», – любил повторять Инфанте. Ленхард уговаривал его сдать экзамен на сержанта, но… люди всегда хотят, чтобы к их советам прислушивались, причем неважно, полезны они или нет. «Иди на пожарного, – говорил Кевину отец, – будешь потом работать на острове». А первая жена уговаривала: «Ну-у, давай посмотрим вместе «Закон и порядок». Она хотела, чтобы он смотрел ее любимые телешоу, чтобы ел ее любимую еду. Даже пробовала приучить его к «Роллин Рок» вместо «Бад»[8], и «Бушмиллс» вместо «Джеймисон»[9]. Создавалось впечатление, что она пыталась вернуться в прошлое и восполнить в нем какие-то пробелы. Таким образом она напоминала Инфанте о временах его учебы в старшей школе. Он сам решил, в какой колледж хотел поступить – Саффолк Комьюнити. Не высший эшелон, но это был единственный колледж, который его семья могла себе позволить. Они просто сообщили все как есть консультанту по профориентации, и тот выдал им буклетик с подробной информацией о поступлении. Таким образом, единственный вариант стал одновременно его личным выбором, а не чем-то навязанным.
До больницы он доехал всего за сорок минут, но этого оказалось недостаточно. Глория Бустаманте – самая стервозная из всех адвокатов, мужчин и женщин, геев и лесбиянок – уже была в холле здания.
Черт бы ее побрал!
– Ты выглядишь весьма удрученно, – заметила эта старая ящерица. – Забавно, раньше у меня как-то не было возможности использовать это слово в своей речи, но сейчас оно довольно уместно – удрученный. Ты похож на нахохлившегося воробья.
Она убрала с глаз челку – корни ее волос были абсолютно белыми, да и сквозь каштановую краску проглядывала седина. Бустаманте выглядела как всегда: красная помада, выступающая за контуры губ, блузка, на которой не хватало пуговицы, и туфли, в свое время купленные за бешеные деньги, но теперь поношенные и затертые на носках, словно она долго и упорно пинала что-то очень прочное. Наверное, задницу какого-нибудь детектива.
– Она тебя наняла? – спросил Кевин.
– Вроде как у нас есть договоренность, да.
– Так да или нет, Глория? Ты ее адвокат?
– Если она сможет оплатить мои услуги, то да. – Адвокат окинула полицейского взглядом. – А ты здесь из-за убийства, не так ли? Вряд ли тебя интересует авария.
– Мне плевать, что она сделала со своей машиной.
– Если она тебе что-нибудь расскажет насчет убийства, мы можем вообще забыть об этой аварии? По сути, в ней никто не виноват, она просто запаниковала…
– Черт возьми, Глория! Ты кем себя вообще вообразила? Гребаным Монти Холлом? Думаешь, я такой идиот? Любые наши с тобой договоренности требуют одобрения прокурора, и ты сама это прекрасно знаешь.
– Что ж, в таком случае она не будет с тобой сегодня разговаривать. Она очень устала, как-никак у нее травма головы. Не думаю, что стоит допускать к ней кого-либо, пока врачи не выяснят, повлияла ли травма на ее память.
– Они еще вчера провели обследование.
– Ей только залатали раны и заставили пройти психологический тест. Но я бы хотела еще получить консультацию эксперта, кого-нибудь из области нейрохирургии. Она ведь может даже не помнить самой аварии и не знать, что незаконно покинула место происшествия.
– Прибереги этот бред для заключительной речи в суде, Глория, и не выделывайся. Я должен узнать, о каком именно деле она хочет нам рассказать и в нашей ли оно юрисдикции.
– О, оно еще как в вашей юрисдикции, детектив! – При разговоре с мужчинами Бустаманте каждую фразу произносила с каким-то грязным подтекстом. Когда Инфанте впервые с ней познакомился, он подумал, что это такой способ защиты, попытка скрыть свою сексуальную ориентацию. Но Ленхард настаивал на мнении, что это высокоразвитое чувство иронии, способ потрепать мозги, которым профессиональные нервотрепы вроде Глории регулярно пользуются, чтобы не потерять хватку.
– Так я могу с ней поговорить? – попытался настоять на своем детектив.
– Об убийстве – да, об аварии – нет.
– Твою мать, Глория! Я занимаюсь расследованием убийств. Мне глубоко наплевать, что она помяла крыло чужой машины, пока ехала по шоссе. Хотя подожди – может, она сделала это специально? Может, хотела убить тех, кто был во второй машине? Черт, да у меня просто везуха поперла, и теперь я раскрою целых два дела зараз!
Кевин щелкнул пальцами.
Адвокат окинула его скучающим взглядом.
– Не отбирай хлеб у своего сержанта. Это же он у нас юморист. А ты просто славный парень.
Женщина в больничной палате лежала в своей постели, плотно сомкнув глаза, как ребенок, который делает вид, что ничего не знает и ни в чем не виноват. Солнечный луч, проникавший в комнату сквозь занавески, освещал лишь половину ее лица и одну руку, покрытую легким пушком. Весь ее вид говорил о бесконечной утомленности. Она на секунду приоткрыла глаза и затем снова закрыла их.
– Я так устала, – пробормотала она. – Обязательно делать это сейчас, Глория?
– Он ненадолго, милая, – отозвалась Бустаманте.
«Милая?» – изумился Инфанте.
– Ему нужна только первая история, – добавила адвокат.
Первая история? А какая тогда вторая?
– Мне от этого не легче, – простонала пациентка. – Может, ты сама ему все расскажешь, а я пока посплю?
Пора было брать дело в свои руки и перестать ждать, пока Глория представит его, чего она явно делать не собиралась.
– Меня зовут Кевин Инфанте, – заговорил полицейский. – Я детектив полиции округа Балтимор.
– Инфанте? Это как «младенец» по-итальянски? – спросила лежащая женщина, глаза которой по-прежнему были закрыты. Кевин хотел, чтобы она открыла их. До этого момента он и не подозревал, насколько важен зрительный контакт в его деле. Конечно, он думал об этом, изучал, как разные люди пользуются мимикой, знал, что означает, когда человек избегает прямого взгляда. Но в его практике это был первый случай, когда субъект сидит – а вернее сказать, лежит – с плотно закрытыми глазами.
– Наверное, – ответил он, как будто не слышал этого раньше, как будто две бывшие жены не напоминали ему об этом сотни раз.
Наконец пациентка открыла глаза – они оказались ярко-голубыми. Эх, еще одна пара голубых глаз потрачена на блондинку! Голубоглазая брюнетка, сочетание светлого и темного – вот каким был идеал Кевина.
– Но вы не похожи на младенца, – заметила женщина. В ее голосе, в отличие от Глории, не было ни намека на флирт. Подобного рода игры были явно не для нее. – Забавно, на секунду мне вспомнился персонаж из какого-то мультика, такой гигантский младенец в подгузнике и с чепчиком на голове.
– Малыш Хьюи, – подсказал детектив.
– Точно. Он ведь был уткой? Или цыпленком? Или обычным ребенком?
– Наверное, цыпленком, – ответил Кевин, подумав, что этой даме, возможно, и правда стоит обследоваться у нейрохирурга. – Мне сказали, что вам что-то известно о старом убийстве, случившемся здесь, в Балтиморе. Об этом я и хотел бы поговорить с вами.
– В Балтиморе все только началось. А закончилось… черт, даже не знаю, где оно закончилось и закончилось ли вообще.
– Хотите сказать, что кто-то начал убивать кого-то в Балтиморе, а закончил где-то в другом месте?
– Трудно объяснить. В конце… ну, то есть не в конце, а когда начались все эти кошмарные вещи… тогда я даже не знала, где мы находимся.
– Может, расскажете все с самого начала и мы вместе попробуем это выяснить?
Пациентка повернулась к Глории:
– Люди до сих пор… ну, то есть нас еще до сих пор помнят? Спустя столько лет?
– Помнят все, кто жил здесь, – ответила старая ящерица непривычно ласковым тоном. Может, она просто хотела ее? Поэтому и взялась за это дело, рискуя пролететь с оплатой? Иногда очень трудно понять, что тот или иной мужчина нашел в женщине, а с женщинами все еще сложнее, и Глория, как успел понять Кевин за годы общения с ней, не была исключением. – Имен, может, и не помнят, но вашу историю наверняка знают. Вот только детектив Инфанте нездешний.
– Тогда какой смысл с ним разговаривать? – Женщина закрыла глаза и откинулась на подушку. Бустаманте смущенно посмотрела на полицейского и пожала плечами: мол, что я могу поделать. Инфанте никогда не видел, чтобы она была такой обходительной и внимательной со своими клиентами. Конечно, Глория заботилась о людях, чьи интересы представляла, но она всегда настаивала на своем главенстве. Теперь же она, вся такая почтительная, жестом указала ему на дверь, приглашая проследовать за собой в коридор. Но он покачал головой и не сдвинулся с места.
– Тогда ты мне все расскажи, – сказал Кевин Глории.
– В апреле семьдесят пятого две сестры отправились на прогулку в торговый центр «Секьюрити-сквер». Санни и Хизер Бетани. С тех пор их больше никто не видел. И у полицейских даже не было возможных догадок насчет того, что могло с ними случиться. В отличие от дела Пауэрс.
Молодая женщина по фамилии Пауэрс исчезла десять лет назад, но никто не сомневался в том, что в этом исчезновении замешан ее бывший муж. Просто доказать это было сложно. Считалось, что он нанял кого-то для ее убийства и ему повезло, что попался самый молчаливый, самый преданный своему делу киллер, у которого не было причин продавать информацию. Парень, который никогда не попадал в тюрьму и не хвастался спьяну перед подружкой: «Да-а, это сделал я!»
– Так она знает, что с ними случилось? – уточнил следователь.
– Эй, я вообще-то здесь, – подала голос женщина, – я вас тоже слышу.
– Если хотите, можете свободно принять участие в разговоре, – сказал Инфанте. Даже сквозь ее закрытые веки он видел, что она закатила глаза. Выражение ее лица слегка изменилось, словно она была раздраженной девочкой-подростком, которая хотела сказать своей маме, чтобы та оставила ее в покое. Однако она не проронила ни слова.
– В первые дни еще были какие-то подозреваемые, – продолжила рассказывать адвокат. – Люди, которые хотели нажиться на беде, присылали записки с требованием выкупа. Сегодня мы бы назвали их лицами, вызывающими интерес у следствия, не больше. Выяснить так ничего и не удалось, ведь не было практически никаких улик.
– Санни – это сокращенно от Саншайн, – сказала пациентка. – Она ненавидела это имя. – Из глаз у нее покатились слезы, но, похоже, сама она этого не замечала – просто лежала в постели, позволяя им стекать по лицу.
Инфанте тем временем пытался сосчитать в уме. Тридцать лет назад, две сестры. По сколько им было? Глория не сказала. Очевидно, немного, раз следователи сразу отмели теорию о побеге и открыли дело об убийстве. Двое. Кто стал бы похищать сразу двоих? Подобного рода попытка казалась Кевину чересчур смелой и обреченной на провал. Разве кража двух сестер не подразумевает чего-то личного – например, обиды на семью?
– Артур Гуд похитил в свое время нескольких мальчиков, – сообщила Бустаманте, словно прочитав его мысли. – Но это тоже было задолго до тебя. Он похитил мальчишку, который развозил газеты здесь, в Балтиморе, и заставил его смотреть, как он… Как бы то ни было, он отпустил мальчишку целым и невредимым. Позднее Гуда казнили во Флориде за ряд таких же преступлений.
– Да, я помню о нем, – добавила женщина. – Потому что это дело было похоже на наше, но в то же время сильно отличалось. Ведь мы были сестрами, и мы…
Ее голос надломился. Она подтянула колени к груди и обхватила их здоровой рукой, которая не была перебинтована, и заплакала еще сильнее. Всхлипы следовали один за другим, и слезы текли у нее из глаз неисчерпаемым ручьем. Инфанте начал волноваться, что такими темпами она может довести свой организм до обезвоживания.
– Перед тобой Хизер Бетани, – сказала Глория. – По крайней мере, бывшая, так как она уже много лет не пользовалась своим настоящим именем.
– Где она была все это время? И что стало с ее сестрой? – продолжил расспрашивать детектив.
– Она мертва! – прорыдала Хизер. – Точнее, ее убили. Свернули шею прямо у меня на глазах.
– Кто это сделал? Где именно все произошло? – Все это время Инфанте стоял на ногах, но теперь он подтянул к себе стул, понимая, что ему придется провести здесь не один час с включенным диктофоном, чтобы принять официальное заявление. Ему стало интересно, действительно ли дело обернется такой сенсацией, как это предсказывала Глория? Но даже если она преувеличивала, эта история все равно была одной из тех, которые после огласки незамедлительно провоцируют резонанс в обществе. Поэтому им нужно было действовать очень медленно, очень осторожно. – Где вы были все это время и почему решили рассказать о себе только сейчас?
Опираясь на правую руку, Хизер села, а затем потерла глаза и нос тыльной стороной ладони, прямо как маленький ребенок.
– Простите, но я не могу вам ответить. Правда не могу. Зачем я вообще об этом рассказала?
Кевин бросил на Глорию полный недоумения взгляд. Та в ответ беспомощно пожала плечами.
– Она не хочет быть Хизер Бетани, – сказала адвокат. – Она хочет забыть все это и вернуться к нормальной жизни. Ее сестра мертва. Родители, по ее словам, тоже умерли. Хорошо это или плохо, но Хизер Бетани больше не существует.
– Как бы она себя ни называла и где бы ни была, она является свидетелем убийства своей… Сколько лет было вашей сестре?
– Пятнадцать. А мне тогда едва исполнилось двенадцать.
– …убийства своей пятнадцатилетней сестры, – закончил полицейский. – Нельзя заявить такое, а потом просто слиться.
– Но арестовывать некого, – сказала Хизер. – Он уже давно умер. Все уже давно умерли. Во всем этом больше нет смысла. Я ударилась головой и сдуру брякнула то, чего не следовало. Давайте просто забудем обо всем, хорошо?
Инфанте жестом попросил Глорию выйти вместе с ним в коридор.
– Кто она? – спросил он, когда они оказались за дверью
– Хизер Бетани, – ответила Бустаманте.
– Нет, я имею в виду, как ее теперь зовут? Где она живет? Кем работает? Патрульный, который ее сюда привез, сказал, что машина зарегистрирована на имя Пенелопы Джексон. Это она?
– Даже если я владею этой информацией – а я не говорю, что владею, – у меня нет права разглашать ее тебе.
– К черту права! В законе на этот счет все четко прописано, Глория, все до гребаного Верховного суда. Она ехала на машине, стала виновницей аварии. Она обязана предъявить свои документы. Если делать этого она не хочет, ее можно прямо отсюда отправлять за решетку.
На мгновение адвокат отбросила всю свою отточенную манерность – вздернутую бровь и ухмылку. Как ни странно, но это сделало ее еще менее привлекательной.
– Знаю, знаю, – кивнула она. – Но и ты ее пойми. Эта женщина прошла через ад, и она все тебе обязательно расскажет, если ты проявишь хоть каплю терпения. Дай ей еще пару дней. Я думаю, что она на самом деле искренне боится выдавать свое имя. Она должна по-настоящему доверять тебе, чтобы открыться.
– Почему? Что в этом такого? Разве что ее разыскивают за еще какое-нибудь преступление?
– Она клялась мне, что нет. Единственное, чего она боится, так это, цитирую, прославиться «сумасшедшей недели» на всех центральных каналах. Стоит ей раскрыться как Хизер Бетани, и ее жизнь, какой она ее знает, кардинальным образом изменится. Она пытается найти способ рассказать тебе все и не выдать себя при этом.
– Не знаю, Глория. Не мне решать. Такие дела должны решаться начальством, а они наверняка отправят меня назад, чтобы арестовать ее.
– Арестуешь ее, и она ничего тебе не расскажет по делу Бетани. Скажет, что просто у нее все перемешалось в голове после аварии. Тебе следует быть к ней повнимательнее. Она не хочет огласки, да и в твоем отделе все ненавидят репортеров. Это я здесь неудачница, которой могут даже не заплатить.
На этой ноте Бустаманте снова принялась за старое – захлопала ресницами, надула губки. Черт, если кто и был похож на малыша Хьюи, так это Глория, со своим рыбьим ртом и птичьим клювом! Клювом, именно клювом – в голове у Кевина сразу всплыла картинка. Малыш Хьюи был не цыпленком, а уткой. Точно: он был гребаной уткой.
Глава 5
Где-то играло радио. Или, быть может, это в соседней палате работал телевизор. В ее же комнате царила мертвая тишина. Солнце наконец скрылось за горизонтом, погрузив палату во мрак, и она облегченно вздохнула, а потом вдруг вспомнила о работе. Интересно, ее там еще не потеряли? Она звонила им вчера, сказала, что плохо себя чувствует, но что делать сегодня, не знала. Звонить нужно было по межгороду, но у нее не было с собой абонентской карточки, и к тому же она не знала, что будет, если позвонить с больничного телефона, а чтобы добраться до таксофона, требовалось пройти мимо патрульного, который по-прежнему дежурил у входа в палату. В любом случае вряд ли абонентские карточки могут помешать полиции выяснить, кто, кому и откуда звонит. Она не могла рисковать. Нужно было защищать единственное, что у нее есть – свою новую жизнь, которой она живет вот уже шестнадцать лет. Жизнь, построенную, как и все остальное, на чужой смерти. К лучшему или к худшему, но это была ее настоящая жизнь – самая долгая жизнь, которой она жила до настоящего времени. Целых шестнадцать лет она влачила это существование, которое любой другой назвал бы нормальной жизнью, и не собиралась так просто сдаваться.
Она называла это именно существованием, потому что на жизнь оно было мало похоже. У нее не было настоящих друзей – только коллеги, которые при встрече в коридоре дружелюбно ей улыбались. Не было даже домашнего питомца. Зато была квартира, маленькая, уютная, чистая квартира. А еще машина, ее драгоценная «Тойота Камри», покупку которой она оправдывала тем, что на работу приходилось ездить в соседний город, а это в лучшем случае час пути. В последнее время она подсела на аудиокниги, сопливые женские романы, как она их про себя называла. Мейв Бинчи, Гейл Годуин, Мэриан Кейз и Пэт Конрой. Последний, разумеется, не был женщиной, но писал в том же духе, не стесняясь эмоций и затянутости. Вот дерьмо, она же должна была еще в субботу вернуть в библиотеку три кассеты! За шестнадцать лет она ни разу не опаздывала – ни с квартплатой, ни с возвратом книг в библиотеку, ни на деловые встречи. Она бы и не осмелилась опоздать. Что бывает, когда не возвращаешь книги вовремя? Выписывают штраф? Пишут на тебя жалобу куда-нибудь?
Как ни парадоксально, учитывая, что она работала над проблемой 2000 года, она долгое время жила в страхе централизации, когда машины научатся общаться друг с другом и обмениваться информацией. Втайне она надеялась, что произойдет системный сбой, который сотрет все данные и уничтожит все накопленные разработки. Ведь фрагменты мозаики были готовы и просто ждали, пока найдется тот, кто соберет их воедино. Эта женщина – ее зовут так же, как звали девочку, которая умерла во Флориде в 1963-м. Вот странно – женщину, которая так на нее похожа, зовут, как ребенка, который умер в Небраске в 1962-м. Тем не менее эта женщина умерла в Канзасе в 1964-м. А эта? Она из Огайо, тоже родилась в 1962-м.
По крайней мере, будет легко запомнить, кем она была теперь: Хизер Бетани, родившаяся третьего апреля 1963 года. Жительница Алгонкин-лейн с 1966-го по 1978-й. Превосходная ученица начальной школы Дики-Хилл. Где ее семья жила прежде? В квартирке в Рандаллстауне, штат Мэриленд, но не стоит от нее ожидать, что она помнит все о тех временах. Забавно, но она не знала того, что должна была знать, зато помнила то, чего не должна.
Что еще? Школа № 201. Дики-Хилл, предсказуемые шутки по поводу названия[10]. Она открылась совсем недавно и была неплохо оборудована: с детским игровым комплексом, перекладинами для подтягивания различной высоты, горкой, которая раскалялась докрасна в жаркие июньские дни, разметкой для игры в классики и площадкой, разделенной на четыре части ярко-желтыми линиями. Там были даже карусели, но не такие, как в парках аттракционов, с лошадьми, а обычные металлические с шаткими сиденьями. Нет, минутку, карусель была не в школе, а где-то по соседству с ней. В каком-нибудь дворе? Что она помнила, так это натоптанную дорожку вокруг этой карусели – она толкала ее чаще, чем каталась. Опустив голову вниз, как лошадь в упряжке, и вцепившись в железку, она бегала по кругу, раскручивая карусель на радость катающимся. Ей понадобилась пара секунд, чтобы вспомнить свои туфли, именно туфли, а не кроссовки, которые и стали причиной ее домашних неприятностей. Она была в коричневых школьных туфлях. На самом деле вся ее школьная обувь была коричневой, потому что это самый практичный цвет. Но даже практичный коричневый не мог выстоять против оранжевой пыли с детской площадки, особенно после апрельских дождей. Так что, к раздражению своей матери, она приходила домой в грязной затертой обуви.
Что еще она могла бы им рассказать? В тот год в школе было восемь шестых классов. Хизер попала в один из лучших – класс миссис Когер. Когда все сдавали стандартный тест основных умений и навыков, она набрала девяносто девять процентов по всем предметам. А осенью они делали научные проекты. Хизер поймала четырех речных раков на водопадах Гвиннс и поместила их в аквариум, но все они погибли. Ее отец выдвинул предположение, что чистая вода стала шоком для их организма после жизни в грязной среде, и за свое маленькое открытие она получила «пятерку». Тридцать лет спустя она начала понимать, как чувствовали себя те раки. Твоя жизнь идет своим чередом, и ты не хочешь ничего менять, даже если живешь в дерьме в прямом смысле этого слова.
Но, разумеется, все это было полиции не нужно. Их не интересовало, что было с Хизер Бетани до 1975 года. Они хотели знать, что творилось с ней в следующие тридцать лет – причем им было мало каких-то мелких деталей. Им не нужны такие истории, как, скажем, рассказ о ее новом магнитофоне. Тот был относительно небольшим, красного цвета и очень походил на дамскую сумочку. Это была ее первая самостоятельная покупка, как награда за шесть месяцев жизни по их правилам, за доказательство ее добросовестности. Против самого магнитофона ее родные ничего не имели, но от накупленных ею кассет пришли в настоящий ужас. «Ху», «Джетро Талл» и даже несколько альбомов более ранних панк-групп. Часто после школы она не раздеваясь падала на кровать и врубала «Нью-Йорк Доллс» или «Клэш». «Выключи это немедленно! – то и дело ворчали они. – И почему ты еще даже не разулась?» Она покорно слушалась, но они все равно были в ужасе. Скорее всего, они догадывались, что она, прямо как Холли из песни Лу Рида, мечтала сесть на автобус и уехать куда-нибудь подальше отсюда.
Как бы иронично это ни звучало, но они сами посадили ее однажды в автобус и отправили прочь, как какую-то преступницу. Они делали это с самыми благими намерениями. Он-то точно. А она? Она была рада, что Хизер уехала. Ирэн всегда раздражало ее присутствие в доме, и причиной тому была не постоянная необходимость притворяться, а скорее мелкие бытовые разногласия. Это она придиралась к тому, что Хизер ходила по дому в обуви и слушала громкую музыку. Это она никогда не утешила бы того, кто упал, не предложила бы ему мазь от ушибов и даже не помогла бы придумать правдоподобную историю, чтобы скрыть истинную причину разбитой губы, синяка под глазом или вывихнутой лодыжки – иными словами, травм, полученных в очередной драке. «Ты сама во всем виновата, – говорила Ирэн своим привычным невозмутимым тоном. – Ты навлекла беду не только на себя, но и на всю мою семью в придачу». Мысленно Хизер кричала в ответ: «Я еще маленькая! Я всего лишь маленькая девочка!» Но знала, что лучше не повышать на Ирэн голос.
Музыка прогоняла прочь все проблемы. Даже когда Ирэн заставляла ее максимально убавить громкость, музыка помогала ей забыть обо всем – о насилии, физическом и духовном, об усталости, вызванной необходимостью вести двойную, если не тройную жизнь, и о грусти на его лице, которую ей приходилось лицезреть каждое утро. «Прекрати это, – безмолвно умоляла она, сидя напротив него за круглым обеденным столом, в тепле и домашнем уюте. Когда-то ей казалось, что только это ей и нужно в жизни. – Пожалуйста, прекрати это». Он так же безмолвно отвечал ей: «Не могу». Но они оба знали, что это было ложью. Он все начал, и лишь в его силах было положить этому конец. Все это время у него была возможность спасти ее, что он в конце концов и сделал, но было уже слишком поздно. К тому времени, как он отпустил ее, она была разбита похлеще, чем бедный Шалтай-Болтай, и похуже, чем головы драгоценных фарфоровых куколок, таких дорогих для Ирэн, которые она расколотила вдребезги одним прекрасным осенним днем. Терпение Ирэн наконец лопнуло, и она бросилась на нее с криками – тогда даже он сделал вид, что не понимает, зачем она их разбила.
– Они все время на меня смотрели, – объяснила она.
В действительности же проблема заключалась в том, что никто не обращал на нее внимания, никто ее не понимал. Фальшивое имя и новый цвет волос успешно делали свое дело – прятали ее от мира. По утрам она спускалась на кухню, разваливаясь на куски, и единственным, о чем с ней разговаривали, было: «Тебе полить тосты вареньем?» Или: «Сегодня холодно, поэтому я сделала горячий шоколад». «Пойми меня, – доносился голос Роджера Долтри из ее маленького красного магнитофона. – Пойми меня».
– Выключи эту ерунду! – кричала из кухни Ирэн.
– Это опера! Я слушаю оперу! – вопила она в ответ.
– Не дерзи мне! У тебя еще дел по горло.
Дела. Да, у нее было много дел, и они не заканчивались даже с наступлением вечера.
Иногда она составляла список типа «Кого я ненавижу больше всех на свете», и Ирэн никогда не опускалась ниже третьей позиции, а временами даже поднималась до второго места.
На первой же строчке всегда стояло одно и то же имя – ее собственное.