Глава 3
И все-таки: индуисты или буддисты?
3.1. Во что же верят индуисты?
Молитвы из Пашупатинатха слышны издалека. Мы проходим небольшой индуистский рынок с религиозной атрибутикой: рыжими венками, свечами и благовониями, сладостями и праздничной мишурой. Отсюда и начинается непрерывный поток паломников, который течет в глубины старинной святыни, нередко – в последний путь. Ведь именно здесь, в главном храме бога Шивы, совершаются знаменитые индуистские кремации на берегу реки Багмати. Мы протискиваемся сквозь набожную толпу, чтобы получить билет тысяча непальских рупий за демонстрацию бренности тела. Тут же, у касс, нам предлагают духовный экскурс.
– Иностранцев внутрь храма не пускают, – сразу заявляет наш гид Кумар Рана. – Даже обращенным индуистам нельзя. Можно только тем, кто индуист от рождения. Ведь это место – одно из самых святых и почитаемых храмов во всем мире. Как Мекка для мусульман. Сюда стекаются пилигримы со всего света: Индии, Индонезии, Малайзии, Шри-Ланки…
– Надо снимать обувь? – спрашиваю я, рассматривая босые ноги индуистов.
– Нет, – отвечает Кумар. – Внутрь мы не пойдем, будем рассматривать храм только снаружи. Вот в сам Пашупатинатх в обуви нельзя. Камеры и мобильные телефоны тоже оставляют на входе. Но вы здесь гости, так что к вам другие требования. – Мы проходим контроль, и Кумар продолжает: – Вы ведь знаете китайский инь – ян? Шестьдесят девять, черное и белое? Вот и Пашупатинатх – то же самое. Здесь две главные стороны. Мы с вами сейчас на светлой стороне, полной жизни и любви. Здесь люди радуются и возносят свои молитвы и благодарности. Но есть и другая сторона, на берегу Багмати, прямо за этими стенами. Там вы увидите только смерть и боль утраты. Это темная сторона Пашупатинатха, но неизбежная часть нашей жизни. Все мы должны умереть, чтобы возродиться заново.
– А кто эти люди? – кивает Ася на поющую группу женщин и мужчин.
– Они пришли из Индии. Совершают церемонию очищения энергетики. На санскрите эта церемония называется джонаи, на непальском братубандэ. Прежде чем зайти в Пашупатинатх, каждый индуист должен пригласить брахмана священника – и совершить процедуру очищения. Только после этого он готов зайти в храм.
Мы поднимаемся по лестнице и становимся по левую сторону от Пашупатинатха за решеткой ограды.
– Это место самое близкое к храму, здесь обычно молятся и медитируют обращенные индуисты, – поясняет Кумар. – И отсюда мы с вами можем увидеть два главных входа. Всего их четыре, почти одинаковых, но с небольшими различиями. Вот у этого входа, – он показывает на статуи двух золотых быков, – стоят нанды. На них передвигается Шива, они у него вместо лошади. А вот у этого входа – лев, очень мощное создание. Оно принадлежит богине Кали…
Я разглядываю золоченую крышу храма, всматриваюсь в серьезные лица молящихся.
– Люди обычно приносят деньги, фрукты, цветы, краски и совершают кора. Знаете, что такое кора? – поворачивается к нам Кумар. – Это обход святыни по часовой стрелке.
– Как у буддистов? – спрашивает Ася.
Кумар кивает:
– И буддисты это делают, и мусульмане тоже. Все мы, верующие, имеем одни и те же правила. Ведь бог – это бог, земля – это земля, человек это человек, а солнце – это солнце. В Непале или в России небо для всех одинаковое. А разные правила – это то, что создают политические лидеры. Но Непал – одно из самых толерантных государств на свете. Все мы здесь живем вместе, не зря же Непал – это Never Ending Peace And Love.[21]
Мы огибаем Пашупатинатх, Кумар указывает на процессию – девочка в красном платье и бритоголовые мальчики лет десяти.
– У этой девочки сегодня начались первые месячные, – говорит он, – в Непале это большое событие. Девочку наряжают в свадебное платье, украшают и ведут на благословление в Пашупати. А мальчики получают сегодня священную мантру, которая поможет им вспомнить прошлые жизни. А это, – Кумар показывает на небольшую пагоду в глубине двора, – храм Кали, самой безжалостной и кровожадной богини индуистской мифологии. Каждое полнолуние здесь происходят жертвоприношения. Когда-то, пару сотен лет назад, в жертвы приносили людей, выбирая их из тантрических монахов и астрологов. Сейчас мы используем животных: козлов, петухов, баранов и селезней.
– Только мужского пола? – спрашивает Ася.
– Да, – кивает Кумар, – женский пол олицетворяет в индуизме мать и жизнерождение, так что в жертвы он не приносится.
– А кто обычно палач? – отзывается Ася, заглядывая внутрь храма.
– Специальный человек из рода палачей, – отвечает Кумар, – только он этим занимается. А вот здесь, на балках храма, вы можете увидеть резьбу. Вглядитесь, что вы видите?
– Это сцены из Камасутры? – догадывается Ася.
– Да, так и есть, – улыбается Кумар. – На Королевской площади Катманду есть храм с подобными изображениями. В Варанси тоже. Их много, ведь тема сексуального образования в то время была очень популярна. Секс в индуистской культуре угоден богу и входит в число священных ритуалов, отводя дурную энергию. Камасутра называет секс божественным единением, в нем нет ничего плохого. Только легкомысленный секс в индуизме считается грешным.
Запах жареного мяса встречает нас прежде, чем мы успеваем добраться до реки Багмати. Кумар подводит нас с Асей к перилам и показывает вниз.
– Нам повезло, – говорит он, разглядывая мертвеца прямо под нами, – мы пришли к самому началу церемонии.
К укутанному саронгом телу подходят два человека, и один из них зажигает кострище. Потом он уходит, а второй продолжает подбрасывать в пламя ветки и поливать дрова маслом.
– Видите мужчину, который поджег костер? говорит нам Кумар. – Это сын покойного. Голову, усы и бороду он обрил перед кремацией. На нем белая накидка, которую он будет носить теперь весь год. Белый для непальцев – как черный для Запада, цвет траура.
– А кто второй? – спрашиваю я.
– Этот человек следит за костром – три-четыре часа, пока горит тело. А после родственники умершего берут кость и погребают ее в священных водах Багмати. Пепел тоже рассеивают по воде. Все мы и буддисты, и индуисты – верим, что наше тело состоит из пяти основных элементов: огня, воздуха, земли, воды и космоса. И все, что приходит к нам с рождением и дает жизненные силы, мы возвращаем обратно – огню, воздуху, земле, воде и космосу.
– А в чем разница между круглыми платформами, – Ася показывает на противоположный берег реки, – и квадратными, как под ним? – Она кивает на покойника.
– Круглые нужны для поминок, – отвечает Кумар. – Каждый год семья возвращается сюда и проводит церемонию памяти на той стороне реки. На квадратных платформах мы сжигаем людей. По эту сторону – простых смертных, четрия – воинов, бойса – торговцев и шудра – ремесленников. А вот по левую сторону моста, – Кумар увлекает нас за собой и показывает две больших платформы на берегу у самого Пашупатинатха, – здесь мы сжигаем людей особенных. Одна из платформ – для высшей касты брахманов, священников. А на второй сжигали в прошлом королей и членов королевского семейства. Сейчас короля уже нет, так что она теперь для министров, премьер-министров и президентов.
– И что, все приезжают сюда умирать? И здесь всех сжигают? – спрашиваю я Кумара.
– Большинство жителей Катманду, – отвечает он. – Но у реки сжигают не всех. Видите ту башню? Это современный крематорий. Сейчас у людей появился выбор: чего они хотят? Традиционной церемонии на виду у всех либо же обычной кремации? Которая, кстати, гораздо дешевле. А вот это здание, – Кумар показывает на белые стены у Пашупатинатха, – хоспис. Сюда и приходят умирать. Астрологи составляют гороскопы и говорят точную дату смерти. Здесь же умерших омывают перед сожжением.
Мы пересекаем мост и попадаем на противоположный берег. Здесь нас встречают три полуголых старика с разрисованными лицами и дредлоками, собранными на затылке.
– Это садху, – поясняет Кумар, – «святой человек», в переводе с санскрита. Садху отрекаются от чувственных наслаждений, материального благополучия и сосредоточиваются на достижении мокши, духовного просветления. Это значит, что у них нет семьи, нет дома или какого-либо другого имущества. Они не ходят на работу, не получают деньги и живут на пожертвования. Все свое время садху посвящают молитве и медитации.
Старики улыбаются и слушают Кумара с неменьшей увлеченностью.
– Обычно садху носят красно-оранжевые одежды как символ их отречения от мирских удовольствий, – продолжает наш гид. – Либо же раскрашивают свои тела в белый – цвет скорби и духовной чистоты. А иногда они и вовсе голые. Такие садху называют себя «одетыми в небеса». Есть и «черные садху», агори. Говорят, люди они очень злые и опасные, их боятся и обходят стороной. Но остальных садху в Непале любят и чтут за святость.
– А где сжигают садху? – спрашивает вдруг Ася.
– А их как раз и не сжигают. Считается, что человек в садху умирает гораздо раньше, чем его тело. Существует даже специальный обряд «похорон человека», которому остригают волосы, и рождения садху, нового создания. Когда же тело садху изнашивается и распадается, его так и хоронят, сидя. Говорят, что душа его с тех пор перестает перерождаться, поэтому и тело предавать земле, воде, огню и воздуху уже нет смысла.
Мы следуем дальше и набредаем на одиннадцать маленьких храмов с лингамами,[22] выстроившихся друг за другом.
– Сюда приезжают просить о рождении ребенка, – говорит Кумар. – Когда мужчина и женщина не могут иметь детей, они приходят к этому храму и молятся. Рассказывают, что Шива всегда помогает страждущим. И это место, прямо напротив кремаций – жизнь позади смерти, – является одним из главных символов индуизма…
Религия в Непале – основной советник и диктатор во многих сферах жизни: семейных, политических, в области искусства и так далее. Здесь верят в перерождение (сансара – круговорот рождения и смерти) и освобождение души (мокша), а понятия кармы (результат прошлых действий) и дхармы (нравственные устои) – основные постулаты непальской жизни. «Здесь столько же святилищ, сколько и домов, и столько же богов, сколько мужчин», – заметили когда-то англичане, лет этак двести тому назад. С тех пор почти ничего не изменилось, и храмы, собравшие всех священных коров и собак округи, встречаются в Непале на каждом шагу. А временами прямо на дороге увидишь тарелку с подношениями – рисом, молоком или кокосом. Это угощение для богов.
Божеств в индуизме тысячи, но основных, как рассказывал Ашим, три: создатель Брахма, хранитель Вишну и разрушитель Шива. У каждого из них есть жены: Сарасвати – супруга Брахмы; Лакшми – спутница Вишну, богиня достатка и изобилия, особенно почитаемая индуистами. И конечно, Парвати, подруга бога Шивы. Остальные божества в большинстве своем – аватары, реинкарнации этой передовой шестерки. Как, например, Кришна или даже Будда, которые считаются в индуизме воплощениями бога Вишну. Или же Кали и спутник ее Кало (известный нам уже Бхайрав) – это темные аватары Парвати и Шивы. Есть, правда, и самостоятельные персонажи – Ганеша, бог удачи со слоновьей головой, или обезьяний Хануман, летающее существо невероятной силы.
Самый популярный из всех божеств в Непале, без сомнения, Шива, разрушитель иллюзий и старого мира во имя его обновления. По одной из легенд, Шива появился от гнева Брахмы, между бровей, и потому его природа – самая негативная из прочих. И между тем Шива – не только ярость и уничтожение, но и милость, защита и покровительство. Его изображают синим, почти обнаженным, длинноволосым молодым мужчиной с трезубцем в руке и змеями вокруг шеи.
«Всеобъемлющий» Вишну в Непале тоже достаточно почитаем. Он несет свет, благо и Абсолют. Роль его в индуизме второстепенной не назовешь – в трудные времена он возвращается на землю и восстанавливает баланс добра и зла. Испокон веков короли Непала считались реинкарнацией бога Вишну. К сожалению, в нашей истории баланс пошатнулся – и убитый непальский король положил конец красивой легенде.[23]
А вот Брахму, создателя, в Непале не жалуют. Храмов ему не строят, пожертвований не несут. «Это все из-за инцеста, – пояснил нам Суман Чандра, бхактапурский лавочник. – Брахма создал девушку, которая почиталась ему за дочь. А потом женился на ней. В Непале это осуждается».
Что говорить, к религии здесь относятся крайне серьезно. В подтверждение этого я хотела бы закончить главку одной историей, о которой рассказал мне Рам, друг из хостела. А уж выводы делайте сами.
В районе Синдхупалчок, неподалеку от столицы, в одной из деревень местный житель убил змею, священное животное, – преступление для индуистов непростительное. А спустя какое-то время одна из гор сошла в реку Ботикоши, и река была перекрыта. Из-за этого образовалось большое озеро, и правительство Непала, привлекая помощь индийской армии, попыталось справиться с катаклизмом бомбами и подкопом. Но все было тщетно. Тогда деревенские, вспомнив о змее, обвинили во всем незадачливого парня, набросились на него и избили камнями почти до смерти. Полиция спасла беднягу и направила его в столичный госпиталь. Но деревенские на этом не успокоились и отправились за ним в Катманду с твердым намерением закончить начатое. А у озера возвели маленький храм, чтобы извиниться перед убитой змеей. Через несколько дней вода ушла сама по себе. Спустя три месяца случилось землетрясение, и после первого толчка деревенские обратились к ведунье с нехитрыми вопросами: почему же так случилось? чего ждать дальше? И ведунья заговорила вдруг голосом Сесанаги, змеиного пятиглавого божества. «Вы убили моего ребенка, – прошипела она, – и теперь я убью вас всех». Потом был второй толчок, который уничтожил всю деревню.
3.2. Джанакпур, город паломников
И если же говорить о религии, не лишним будет упомянуть о Джанакпуре, «маленькой Индии в Непале» и средоточии индуистской культуры. В путеводителях Джанакпур несправедливо обходят вниманием, хотя рассказать о нем можно многое.
Джанакпур – город с историей в три тысячи лет. Здесь успели пожить и Будда, и основатель джайнизма Махавира, поженились боги Рам и Сита, а имя города угодило в индуистский эпос «Рамаяну» – место, в общем, небезызвестное. В двадцати километрах от Индии, как ни один другой, этот город сумел передать особый колорит своего соседа. Здесь не встретишь азиатских лиц, как и западных туристов. Но обо всем по порядку.
Итак, Джанакпур. Не Непал и не Индия, а королевство народности митхила много лет тому назад. Столица, названная в честь короля Джанака, с которым связана легенда удивительная и романтичная, как весь индуистский фольклор. А начинается она так: «Жил да был один король…» Он был добрый и мудрый, но, как водится, не без изъяна – Джанак был бездетным. Народ его любил, и все бы ничего, если бы не засуха – есть стало нечего, люди погибали, и Джанак решил вырыть источник. Вместо воды он, однако, нашел в земле горшок, а внутри лежал ребенок, который пришелся очень кстати бездетному королю. Что там с засухой было дальше, никто не помнит, но вот девочку назвали Сита, и росла она во дворце как наследница. Ничего особо примечательного в ней и не было – до тех пор, пока не решила Сита затеять уборку. Вытирая пыль, она легко подняла лук короля Джанака, который не удавалось поднять еще ни одному из смертных. Джанак удивился: «Да ты, должно быть, не человек, если сумела поднять мой лук!»
– Не такой уж он и мудрый был, если не понял этого, когда вырыл ее из земли, – улыбнулась Ася.
«…Ты, должно быть, не человек, а богиня! Но раз моя дочь обладает великой силой, то и муж ее должен быть такой же могущественный, как она», – решил Джанак. Он собрал женихов со всей страны, но никто не сумел больше поднять его тяжеленный лук, кроме Рама, который, к случаю, оказался одним из воплощений бога Вишну. И тогда, конечно, сыграли пышную свадьбу. Ну а город этот остался и по сей день важным центром паломничества индуистов со всего света.
Но хватит истории. «Грязный, зловонный и полный москитов». Это первое впечатление, которое нередко останавливает людей от дальнейших суждений. Все, кому бы мы ни говорили, что отправляемся в Джанакпур, старались отговорить нас, и особенно настойчиво те, кто ни разу там не был. Да, действительно, мусор повсюду. Кучками его сгребают у лавок и поджигают, жгут также и мертвых животных, и задымленный воздух напитан ядовитыми испарениями пластика и паленых шкур. Повсюду летают мухи-падальщицы, и оттого даже собственный пот, ручьями струящийся в этом безвоздушном царстве, кажется отравленным. Давят звуки. Клаксоны, крики, музыка, собаки – от этих звуков словно бы становится еще душнее. Добавьте ко всему тяжелую пыль непальского бездорожья. Она мгновенно забивает легкие, покрывает лицо, волосы и руки серым безжизненным налетом, из-за чего ты сливаешься с пейзажем. Таково наше первое впечатление о Джанакпуре, общий план. И верно было бы, может, сесть на автобус и катить отсюда подальше, но мы ныряем, не задерживая дыхания. Мы знаем, к чему готовиться, но хотим отыскать здесь то, чего не увидели остальные, а кто ищет, как известно, тот и находит.
Как-то однажды Ася рассказывала мне, что к абсолютно любым запахам, даже самым резким, человек привыкает всего за пятнадцать минут. Наш глаз, мне кажется, устроен похоже, иначе как объяснить равнодушие, с каким уже через полчаса ты смотришь на весь этот мусор, стоячую воду на улицах, свиней и коров, бродящих повсюду и лениво жующих отходы. И, увы, всего через полчаса перестаешь вдруг удивляться противоположной, волшебной стороне этой жизни, какая ослепляет тебя вопреки брезгливости, стоит лишь только шагнуть подальше.
Джанакпур – один из самых ярких городов, какие я только видела. Здесь ходят исключительно в сари, и даже мужчины носят юбки – национальные набедренные лунги синего цвета, и тюрбаны, художественные складки которых повторяют мятые мудрые лбы. Жители неспешно разгуливают с корзинами на головах или греются и общаются на ступенях своих домов, чьи разноцветные стены украшают прославленные митхильские росписи. Вся жизнь в Джанакпуре словно проходит снаружи – едят тут, например, не иначе как на улице, здесь же читают газеты, играют в шахматы и стирают.
Помимо бытовой пестроты нам удается застать и праздничные краски. Ведь мы приезжаем в разгар фестиваля света Тихар – здесь он называется Дивали, на индийский манер. Город в эти дни превращается в большой восточный базар. Фруктовые ряды, цветочные, лотки с фейерверками, свечами и разноцветной пудрой – абстракции Поллака, если расслабить глаза. Каждый четвертый магазин здесь продает ткани и сари, украшенные золотыми вышивками и россыпью цветного стекла. Каждый второй – тяжелые бусы из бисера, браслеты на ноги и руки, восточные тапки и косметику. Шанс побыть настоящей принцессой есть у каждой девушки, а мы лишь в сказках об этом читали.
Другая особенность Джанакпура, пугающая и привлекательная одновременно, – здесь нет белого человека. Как нет и условий, каких он ожидает, – ни Тамеля, ни Лейксайда,[24] ни англоговорящих, ни сувенирных лавок и европейской еды. К иностранцам в Джанакпуре не привыкли, как не привыкли и лукавить, искать выгоды с подобострастной улыбкой и идти на уступки. Здесь живут своими соображениями, и если же ты хочешь задержаться, приходится подстраиваться под эту сумасшедшую жизнь без всякого снисхождения. Но есть, конечно, и преимущество – без внимания приезжий здесь точно не останется.
Мы гуляем по Мандиру Джанаки, величественному, белоснежному храму, к нам подходит монах. Я прошу его разрешения на фото, мы начинаем разговаривать, а потом он зовет меня и Асю к себе, в монашеские покои – ашрам вишнуитов – на территории храма.
Светлая, продуваемая со всех сторон комната, выкрашенные в голубой и белый цвета стены. Вентилятор под потолком, развевающиеся саронги на бельевой веревке. Гопал – так зовут монаха усаживает нас на софу и приносит угощение: маринованные бананы, тушеный нут и лепешки роти – все это на пальмовых листах вместо тарелок. А спустя пару минут мальчик-послушник ставит перед нами воду и чай масала: в Непале, прежде чем приступать к чаепитию, обычно пьют воду мне ритуал непонятный. Гопал приносит стулья и приглашает остальных монахов – старика с отсутствующим взглядом и тростью, выкрашенной в голубой. Второй гость – высокий и тонкий мужчина, который кажется нам очень проницательным. У него черная борода и дреды, убранные на затылке, белые одеяния, оранжевая накидка и массивный деревянный амулет с когтем на шее. На каждом пальце у него по кольцу, а лицо измазано желтой пудрой – вся верхняя часть, кроме пустого треугольника на лбу,[25] который венчает тика. И последний монах здесь самый главный – все называют его брахмачарий, учитель. Он важен и толст, и добродушный неугомонный Гопал смотрится на его фоне просто ребенком. Все с интересом рассматривают нас (кроме, пожалуй, старика – он разглядывает окно, да и то без интереса), а потом достают свои телефоны и делают с нами селфи. Ну а следом, без всякого смущения, переходят на разговоры о Боге.
– Так вы христиане? – обращается к нам брахмачарий.
– Да, мы выросли в этой культуре, – отвечаю я, – но больше все-таки в поиске.
– Поиск – это хорошо, – кивает монах с дредлоками, сидящий напротив меня. – А что вам нравится?
– Мне близки идеи буддизма. Как, кстати, вишнуиты относятся к Будде?
– Очень хорошо. Буддизм ведь можно считать ответвлением индуизма. Вы знаете, что Будда вырос в индуистской семье? Ну и потом, ведь не так уж это и важно, в кого человек верит. Стоит скорее оценивать, как он это делает, как живет и чувствует.
– А как вы себя чувствуете? – спрашивает Ася.
– Я счастлив, – улыбается Гопал своей наивной, почти детской улыбкой. – Живу и наслаждаюсь каждой минутой, учусь, пытаюсь себя понять, зачем я здесь и в чем предназначение человека.
– А долго вы монашествуете?
– Уже пятнадцать лет, – отвечает он. – И если мне сейчас двадцать девять, то, стало быть, с четырнадцати.
– Так вы приняли это решение, когда были еще ребенком? – поражается Ася.
– Ну да. В какой-то момент я вдруг перестал ощущать себя счастливым. Не понимал, почему вокруг столько несправедливости, в чем смысл очередного прихода, и потому решил посвятить свою жизнь поиску. Почти как вы.
– И вы даете обет безбрачия? – спрашиваю я.
– Так и есть, – отзывается лысый брахмачарий. – И мы не можем больше видеться с семьей и уж тем более заводить новую. Это жизнь в одиночестве, но это добровольный выбор каждого из нас.
Еще долго наш разговор продолжается в том же духе. И пока мы общаемся, заходят люди и кладут цветочные венки брахмачарию на руку, касаются его коленей и получают благословение. Когда же мы прощаемся, он подзывает двух человек – пожилого мужчину со старинным кожаным саквояжем, из которого достает эфирные масла и обмазывает наши запястья. И второго – мальчика-послушника с двумя заготовленными венками. Брахмачарий набрасывает их на наши шеи и говорит напутственное слово, на этом мы и расходимся.
И пускай ничего нового для себя не открываем, у нас остается прекрасное воспоминание об этой встрече как чем-то искреннем и очень трогательном.
Мы долго обсуждаем ее, и наконец Ася говорит мне:
– Знаешь, я не могу представить, как православный батюшка делает паспорт. Как он снимает свою шапку и рясу, чтобы получить официальную фотографию, под которой к тому же напишут его настоящие имя-фамилию-отчество. В этом есть что-то разоблачающее, словно с него снимают маску и дают понять, что он обыкновенный человек, а не тот идеальный образ проповедника, который требует его профессия. Отслужив свою службу, этот образ он оставляет в шкафу вместе с костюмом и садится в дорогой «мерседес», и тот катит его в иную реальность. Здесь же по-другому – у меня вот совсем не сложилось впечатления, что меня разыгрывают показным благочестием, – эти монахи действительно так и живут. Никого из себя не изображают, ничего не имеют, даже дома, все время катаются по стране. Едят простую пищу, живут обыкновенными радостями, в Фейсбуке сидят, например. И мне проще поверить в искренность человека со слабостями, чем в идеального сверхчеловека. Вот так и с Богом. В индуизме, почти ведь язычестве, все боги похожи на людей. У них есть свои изъяны, свои страсти, они бывают капризными, ревнивыми, совсем как мы. И потому они мне кажутся реалистичней и ближе, чем символ безупречного христианского Бога.
И я подумала тогда, как точно эти слова описывают и город – такой вот непричесанный и дикий, но настоящий, как ни один другой. И пускай заметки в духе «10 причин посетить Джанакпур» у меня написать не получилось, я без сомнения советую побывать в этом городе тому человеку, который ценит реализм. Ну и еще, пожалуй, индийские сладости.
3.3. Кому молятся буддисты?
Открывать для себя буддистский Непал советуют ступой Будданатх, старинным колпаком, спрятавшим под собой пятнадцать столетий истории. Золотой наконечник в четыре пары известных глаз[26] следит за всем, что творится в миру, а в радиусе полсотни метров уж наверняка: тибетские монастыри и паломники со всего света, книжные лавки, кафе и многочисленные туристы уж точно не ускользнули от пристального взгляда. Как и мы однажды. Но признаться, Будданатх, «центр тибетского буддизма в Непале», «съемочная площадка "Маленького Будды" Бертолуччи»[27] и множество прочих заслуг не смогли покорить меня так, как это сделал Сваямбунатх и Обезьяний храм Катманду.
Буддистский квартал Сваямбунатх от Тамеля и окрестностей отделяет лишь мост, но, шагнув по ту сторону реки Багмати, открываешь вдруг совершенно новый мир, зеленый, тихий и застывший вне времени. Мы ныряем вглубь, идем к Академии нирваны вдоль барабановой аллеи, загребая правой рукой всю удачу на своем пути[28] и здороваясь с каждой встречной обезьяной левой. Доброе утро, господа! Приятно познакомиться, что за встреча. Нам вежливо улыбаются и кивают в ответ, а между делом переглядываются за спиной что за чудачки разговаривают с обезьянами?
Вся улица, что по правую сторону от трех золотых статуй,[29] чередует сады и расписные храмы с огромными буддистскими барабанами внутри; барабаны эти всегда в движении – тяжелом, но непрерывном. Этот ритм здесь повторяет всё – гипнотическая колыбельная мантры, эхом сообщающая улице глубокое, почти сонное оцепенение; неторопливый поток паломников, бритые монахи в красно-желтых одеяниях и кроссовках Nike, серьезные тибетские женщины в национальных платьях, перебирающие деревянные бусины четок.
Общая численность тибетцев в изгнании – около 134 тысяч человек. Двадцать тысяч из них живут в Непале – обломки трагической истории государства Тибет, лишившегося независимости, большей части культурного наследия и, наконец, своего политического и духовного лидера – известного нам далай-ламы, вынужденного бежать в Индию после военного вторжения Китайской Народной Республикой.
В Катманду, если не брать в расчет Будданатх, все тибетцы собрались в районе Сваямбу. Здесь же мы встречаем и нашего собеседника – тибетскую женщину лет тридцати, отличить от непалки которую получается лишь по одежде. Знакомимся, она рассказывает нам о тяготах жизни тибетского населения в Непале.
– Официальную работу не дают, – делится она, – подрабатываем нелегально, то там, то здесь. Продаем фрукты, украшения. Прав у нас очень мало, но детям наконец разрешили ходить в школу. Мой сын вот пошел в начальный класс, я очень этому рада. Возможностей у него будет больше, чем у меня. В мое детство тибетских детей в школу не пускали. Нас здесь не любят, приходится быть друг за друга. Вот и живем коммунами.
– А вы только буддисты или индуисты тоже? спрашивает Ася.
– Буддисты. Быть только буддистом – это правильно. Быть только индуистом – тоже хорошо. Но если ты и буддист, и индуист, это плохо. Болеешь часто.
Тибетский буддизм, наравне с китайским и буддизмом Юго-Восточной Азии, одна из трех основных веток этой религии, исповедующей мировую любовь, сострадание и бесстрастность. Вопросом, что из себя представляет буддизм и на чем он основан, я задалась еще перед отъездом в Непал. От лекций далай-ламы перешла ко всему, что попадалось под руку, и в том числе статьям учителя буддистской дхармы на Западе с непроизносимым именем Сангхаракшита.
Из этих лекций я поняла для себя, что буддизм – это не просто религия, не свод предписаний. Это скорее образ жизни, ведущий в череде перерождений к духовному опыту и наивысшему переживанию, которое называется нирваной. Основал это учение Сиддхартха Гаутама, который первым сумел достигнуть состояния Будды (просветленного), личность, как многие считают, реальная, сын раджи из рода Шакья, царевич в традиционной версии. Как гласит предание, он провел беспечную молодость во дворце и не замечал ни старости, ни болезней, ни смерти, пока не случилось в его жизни четыре знамения. Он покинул дворец и увидел старика – и внезапно понял, что когда-нибудь состарится и сам; затем увидел больного и осознал, что здоровье его не бесконечно. Третьим знамением была встреча с похоронной процессией – Сиддхартха обнаружил, что все люди смертны. Тогда он ужаснулся и начал спрашивать себя: «Как я попал сюда? Зачем мне молодость, если я состарюсь? Зачем здоровье, если оно иссякнет? Зачем мы живем, если все равно придется умирать?» И в тот момент случилось последнее, четвертое знамение – он встретил старика садху, аскета. У того не было ни семьи, ни дома, ни даже одежды, но выглядел старик таким спокойным и мудрым, что Сиддхартха решил последовать его примеру – оставить все, что имеет, и пуститься на поиски истины. Он хотел найти ответ на вопрос: «Как освободиться от страданий?» – и потратил на это семь лет, скитаясь по миру и общаясь с мудрецами. И вот однажды, как повествует легенда, он сидел под деревом бодхи, когда на него снизошло озарение – он достиг состояния Будды и начал проповедовать свои истины миру.
– «Вся жизнь человека – страдание» – это главная идея буддизма, – рассказываю я Асе, пока мы поднимаемся по лестнице к Обезьяньему храму, главной достопримечательности района Сваямбунатх: 365 ступеней духовного восхождения. – Нет ничего вечного, и потому все, что мы любим, рано или поздно мы потеряем. И чтобы избавится от страданий, мы можем сделать лишь одно…
– Уничтожить привязанности? – предполагает Ася, отгоняя мартышку.
– Даже раньше. Уничтожить желание как основную причину наших страданий. А добиться состояния бесстрастности буддисту помогает так называемый восьмеричный путь спасения. Правильное понимание и правильное намерение, благодаря чему он достигает мудрости. Правильные речь, поступки и образ жизни – что помогает контролировать поведение и настраивает на правду, сострадание и добродетель. И наконец, правильные усилия, помыслы и сосредоточенность – это уже дисциплина ума.
Конец ознакомительного фрагмента.