Глава 7
После ножки ягнёнка, которая действительно заслуживала всяческих похвал, и бокала вина, которое было вином как вином, потому что Даня в нём совершенно не разбирался, он вышел на Риволи. Девушки, разумеется, уже и след простыл. Кстати, звали её Лена, как сообщил официант Максим. Большей информации он не предоставил, сославшись на незнание. И вот теперь Даня вновь оказался на улице один, как и час назад, несмотря на то, что только что умудрился познакомиться сразу с двумя людьми в совершенно незнакомом городе. «Неплохое начало для первого дня в Париже», – решил Данила и похлопал себя по животу, как привык делать в минуты сытости и довольства. Теперь, несмотря на инцидент, следовало вернуться к дообеденному созерцанию окружающей местности, однако мысли уже изменили своё направление, восприятие его притупилось, уделяя теперь больше внимания не внешним раздражителям, а внутренним переживаниям и воспоминаниям. Он зашагал дальше по аркаде. Лишь краем глаза он заметил памятную табличку «Leon Tolstoi (1828—1910) resida dans cette immeuble en 1857» и рассеянно подумал: «Повезло ему…»
Сказать по правде, знакомство с симпатичными девушками, равно как и развитие отношений с ними, вовсе не входило в его планы. Он руководствовался метафизическими умозаключениями, да и попросту любопытством – что уж греха таить, но практических планов насчёт поездки не имел, попросту забыл их составить, будучи чересчур поглощённым размышлениями о высоком. Однако реальный мир заявил о своём существовании, пользуясь образом прелестной незнакомки. Реальный мир и раньше поступал с Данилой подобным образом, и Данила уже перестал этому удивляться. По-настоящему отвлекаться он умел только на женщин, и те ценили этот подход, не обделяя его вниманием. Ради девушек он был способен на подвиги. Собственно, отношения с девушками всегда и представляли собой череду подвигов. Подвиг в широком понимании этого слова – всё что угодно шло в ход, чтобы поразить девушку. Как-то раз он влез по водосточной трубе на третий этаж общежития на Ленской улице (правда, чуть не сорвался по дороге, поэтому на подоконнике избранницы он появился вмиг протрезвевший, с трясущимися руками и выпученными глазами). Ради другой он штудировал путеводители по Эрмитажу, и, уже оказавшись там, увлекал её за собой по широким, наполненным цветом и светом, залам, взахлёб рассказывая увлекательные истории об экспонатах, и сопровождал всё это щедрой жестикуляцией и общим вдохновлённым видом. Разумеется, выучить всю информацию было невозможно, поэтому Даня выбирал лишь несколько вещей – среди его фаворитов были «Святые апостолы Пётр и Павел» Эль Греко, «Поцелуй украдкой» Фрагонара и статуя Вольтера работы Гудона. Если же девушка вдруг некстати задавала вопрос о картине, которой он вовсе не знал, Даня мотал головой с недовольным видом, давая понять, что картина эта ничем не примечательна, и увлекал девушку дальше, возвращаясь к заученной экскурсии. Как-то в другой раз, находясь в гостях в компании очаровательных первокурсниц, он рискнул устроить спиритический сеанс и вызвать какого-нибудь местного духа. К делу подошли серьёзно, погасили свет, зажгли свечи и соорудили спиритический круг. Обстановка стояла торжественная. Однако вместо духа они случайно вызвали кота, который до этого спал в другой комнате. Кот, любопытствуя, проследовал к закрытой двери между комнатами и попробовал открыть её лапой. Скрип зловеще открывающейся двери прозвучал особенно громко в тишине, последовавшей за вопросом «Кто ты, дух?» и потому вызвал бурную истерику у девушек, да и самого Даню напугал не на шутку.
Необходимо было заставить обратить внимание девушки на себя, а далее это внимание не только поддерживать, но и усиливать – да так, чтобы девушка постоянно находилась с открытым ртом. С этого начинались все романы Данилы – этим они, к сожалению, и заканчивались. Он не умел ничего, кроме подвигов. Рано или поздно девушка уставала находиться с открытым ртом, начинала не поспевать за галопом скачущим Даней, и самое главное – понимала, что в ответ на всё подаренное ему внимание неплохо было бы получить какого-нибудь внимания в ответ. Но всё было напрасно. Даня умел очаровывать, умел поражать, но не умел спокойно разговаривать. Будучи в образе романтичного влюблённого, он мог прочитать пылкий монолог о чувствах и затем испортить весь эффект, случайно назвав Машей возлюбленную, которую вообще-то звали Даша. Делалось это не со зла, во всём виновата была восторженная рассеянность, однако девушки обижались и бросали Даню. Он в ответ тоже обижался, искренне не понимая причин разрыва, однако со временем научился предчувствовать его приближение и бросать девушек заранее. После этого он углублялся в депрессию и самосозерцание, пока какая-нибудь очередная милая улыбка и стройная фигурка не извлекали его из этого состояния, как пробку из бутылки шампанского.
С Катей же всё было не так, благодаря её характеру. Будучи человеком меланхоличным и спокойным, она с одинаково ровной улыбкой взирала на все безумства, которые он пытался проворачивать в самом начале их отношений, и не выражала ни грамма восторга. Перебесившись, Даня понял бессмысленность своего метода и взглянул на Катю по-новому, внезапно повзрослевшим взглядом, успокоился сам и счёл эту девушку лучшим проявлением реального мира, которое когда-либо вторгалось в его жизнь. Благодаря этому они смогли провести в обществе друг друга три года, прежде немыслимые для Дани. Проблемы возникли недавно, откуда не возьмись, и Даня постоянно возвращался к ним в своих мыслях и не был уверен в способе их решения, однако он всё же отдавал должное чувству, тянувшему его к Кате.
И вдруг появилась эта незнакомка. Даня почувствовал дрожь предвкушения в груди, с которой он, как считал, распрощался навсегда и не надеялся более почувствовать. Разум твердил ему не предпринимать резких движений, однако инстинкт охотника просыпался в нём, и с разумом он не имел ничего общего. Желание подвига смутно зрело внутри, не принимая пока что никаких конкретных форм. В конце концов, он уже совершил своего рода подвиг, приехав сюда – кто знает, как Париж отреагирует на него. Он дал согласие на приключение, и теперь оно, кажется, начинает его настигать. И как всегда в таких случаях, когда неотступные мысли делают тело беспомощным и оцепенелым, Даня стряхнул их с себя, легкомысленно пробормотав «Fais ce que dois – adviegne que peut».
Всё это время он продолжал идти по колоннаде, и повинуясь ей, свернул с Риволи на улочку, мало чем отличающуюся от виденных до этого и тем самым весьма радующую глаз. Когда узкое, стеснённое пространство разрослось широкой, наполненной свободным воздухом площадью с колонной посередине, Данила замер в изумлении, разом позабыв обо всех остатках мыслей, ещё тревоживших его, словно эта самая колонна ударила его по темечку и лишила всяких чувств. Перед ним простиралась Вандомская площадь. Зазвучал в голове собственный голос:
Вандомская площадь – одна из самых известных площадей Парижа. Она украшена величественной Вандомской (что логично) колонной, которая отлита из захваченных русских и австрийских пушек и посвящена победам Наполеона в войне 1805 года. Любопытное применение пушек, однако для жителя Петербурга оно в не новинку – как известно, ограда Преображенского собора также была сооружена из турецких пушек, захваченных во время войны. Видимо, в этом акте сливаются в единое целое два извечных занятия человека – убийство и искусство. Результат можно оценивать двояко. Либо это прославление войны, либо, наоборот, пример того, как следует поступить со всем оружием в мире. Лично я придерживаюсь довольно циничной точки зрения и полагаю, что не стоит подозревать создателей подобных произведений искусства в излишней концептуальности и тяге к скрытым смыслам. Им всего лишь был нужен материал, и они использовали то, чего вокруг них было в избытке, только и всего. Вывод неутешительный, но характеризующий человечество весьма определённым образом.
Как бы то ни было, многими интеллектуалами колонна была принята в штыки, как верноподданническое прославление милитаризма. Всё чаще звучали голоса, требовавшие снести её. Один из этих голосов принадлежал известному художнику Гюставу Курбе, и с приходом Парижской Коммуны ему представилась соответствующая возможность, когда он стал комиссаром по культуре. Колонна была повалена на землю под ликующие крики зевак. Однако после скорого поражения Коммуны вернувшееся правительство приказало восстановить колонну в её прежнем виде, а со своевольного художника взыскать все расходы. Курбе скрылся в Швейцарии, где через несколько лет умер в полнейшей нищете.
Какая мораль? Да никакой, разве что можно убедиться, что история своим плавным течением смывает все человеческие эмоции и переживания с творений человеческих рук. Чувства мимолётны (в историческом масштабе), а камень и металл – вечны. Памятники, монументы, дворцы теряют свою идеологическую основу, становясь вполне себе самодостаточными сооружениями. Теперь всё, что может символизировать Вандомская колонна – это лишь саму себя. Ну и Париж, разумеется.
Прогулявшись по светлому, нагретому солнцем граниту мостовой и налюбовавшись видом легендарного отеля «Ритц», Даня решил двигаться дальше. Маршрут не был определён, однако отчётливая усталость в ногах призывала направиться в сторону отеля. Даня решил повиноваться, но сообразил, что если он пойдёт прямо, то снова выйдет к старой знакомой – Гранд-Опера. Повинуясь походному правилу «не возвращаться тем же путём», он ушёл с большой дороги и углубился в узкие переулки, которые следует признать основной составляющей города Парижа. В этом лабиринте он немного заплутал и решил придерживаться одного направления, примерно ведущего в сторону отеля. Выйдя на Rue de Provence, он твёрдо решил никуда не сворачивать и шёл по этой неширокой улице, которая состояла из двух тропинкоподобных тротуаров и двух автомобильных рядов, один из которых был заставлен припаркованными машинами и мотоциклами, а в другом двигались машины и мотоциклы, которые припарковаться не успели и теперь тщетно искали освободившееся местечко. Направление было выбрано исключительно верно, потому что некоторое время, к удивлению Дани, Rue de Provence перешла в Rue Richer и привела к родному отелю. Портье подал ключ и через минуту томительного подъёма на лифте (на лестницу сил уже не хватало) Даня повалился на кровать и на секунду закрыл глаза.
Глаза открылись через час – если можно было верить часам. На улице был ранний вечер. Даня встал с кровати и с лёгким чувством вины снял ботинки. Затем вышел на балкон и уселся на его пороге. Сквозь решётку ограды видно было окно напротив. Оно было открыто, внутри квартиры перемещались её обитатели. Зажигали свет, переодевались в домашнее, готовили ужин и усаживались в большой гостиной перед телевизором. Разумеется, всех этих подробностей видно не было, но их можно было домыслить. Парижане возвращались домой после рабочего дня. Или, вместо дома, отправлялись за праздными вечерними развлечениями. Шли по улице девушки в лёгких платьях и смеялись о своём. Мимо них проезжали молодые парни на Веспах и не могли удержаться от того, чтобы не оглянуться, пускай даже с риском для жизни. Возможно, обогнув квартал с разных сторон, они случайно встретятся в одном и том же баре. Даже машины, проезжавшие, как и утром, по улице, теперь, казалось, передвигались мягче и нежнее, словно кошки, и в звуке их двигателей можно было даже различить некое воодушевление, словно им самим было в радость катать своих хозяев по остывающему после жаркого солнца городу.
Данила сидел, не шевелясь, и вспоминал сегодняшний день. Действительно, более чем достаточно впечатлений для одного дня. Всё прошло как во сне, когда одна за другой следует невероятные сцены, но вместе они не вызывают отторжения и даже сомнения, наоборот, такие сны сопровождаются неизбежным чувством гармонии, которое нарушается лишь пробуждением. Первым делом он отогнал от себя мысль о том, что вот-вот ему предстоит услышать звон будильника. Ну уж нет. Париж был реален, это следовало признать. И вслед за этим следовало взять себя в руки. Он чувствовал, что мечтательный туман, окутывавший его на протяжении всего дня, постепенно начал отступать. Подступала лёгкая тревога, не тревога, даже, а беспокойство. Наступала минутка здравомыслия, и пора было задуматься о насущных вещах. Например, о финансовой стороне дела.
Любая мечта, имея перед собой малейшую, хотя бы теоретическую возможность сбыться – словом, мечта, представляющая из себя черновой набросок плана действий – неизбежно сталкивается с вопросом денег. Это сочетание идеализируемой цели с материальными способами её достижения не должно никого смущать – возможно, это единственно правильное сочетание, и два этих составляющих поодиночке не представляют собой никакой ценности – более того, в таком виде они могут быть опасны. Дорога ценна, покуда по ней идут ноги.
Данила достал деньги из всех своих потайных запасов и пересчитал. Беспокойство отступило, свернулось в клубок и с довольным видом замурчало, как наигравшийся котёнок. О деньгах можно было пока что не беспокоиться. Судя по подсчётам, основанным на сегодняшних расходах, денег должно было хватить ещё минимум на недели три вполне сносного существования в недешёвой французской столице. Нельзя было забывать о том, что у него не было обратного билета, но эта проблема пока что была далеко.
Деньги на поездку появились у Дани внезапно. Настолько, что в их появлении чувствовалось некое вмешательство судьбы, и именно это чувство убедило Даню, что деньги следует использовать именно так. У Дани была неплохая зарплата, он не чувствовал себя нуждающимся. Новая одежда покупалась исправно и в срок, носки не успевали обзавестись дырками, а рубашки – протёртыми манжетами и воротничками. Постоянно дорожающий бензин также не был проблемой, и бак его Пежо всегда был полон. Иногда хватало денег и на, как они с Катей говорили, «излишества». Раз в одну или две недели они могли позволить себе хороший ресторан – хотя он и чувствовал себя поначалу неловко, словно бы порываясь достать из кармана бумажник и продемонстрировать его официантам – «Честное слово, у меня есть деньги!» Иногда они могли арендовать кораблик, чтобы просто покататься по питерским каналам. Квартира их периодически оживлялась появлением какого-нибудь нового предмета интерьера, чья практическая ценность часто оказывалась под сомнением.
В этом-то и заключалась проблема. Даня совершенно не умел копить и откладывать, он жил в точном соответствии со своей зарплатой. Деньги не задерживались в его руках. Он бы попросту не смог собрать сумму, необходимую для поездки. Вернее, возможность «накопить» даже не приходила ему в голову, и именно поэтому мечта заочно объявлялась труднодостижимой. Робким попыткам Кати складывать деньги в шкатулку мешали разнообразные причины: концерт всемирно известной группы, новый гаджет из магазина электроники, да или просто друг попросил взаймы – Даня был тут как тут, широта души и определённая гордость не позволяли ему мелочно пересчитывать купюры. Париж продолжал оставаться в дымке неопределённости, но помог случай. Даню уволили.
Его невзлюбила главная бухгалтерша. Нелюбовь эта была странна и даже фанатична, и, хотя размах её сложно было объяснить, её истоки поддавались анализу. Проблема заключалась в том, что Даню довольно часто недолюбливали женщины бальзаковского возраста. То ли несчастливые воспоминания о былых ухажёрах всплывали в их памяти, то ли просто зависть застилала им глаза, когда они видели его перемигивающимся с какой-нибудь молодой девчонкой. В результате он удостаивался презрительных взглядов и змеиного шипения чаще, чем заслуживал того на самом деле. Разумеется, не все женщины были такими, некоторые могли ласково посмеиваться над его выходками, и даже флиртовать – не выходя при этом за рамки игры или приличий. Однако тенденция сохранялась. Периодически он встречал женщин с первыми признаками увядания на лице, у которых его собственное существование вызывало полное отторжение, и проще было сбежать от конфронтации, чем пытаться миролюбиво заслужить доверие. Одной из таких дам была Яна Александровна, по должности – главный бухгалтер. Для краткости, да и просто потому что «так было принято», все называли её Яна Санна. Рыбий, непонимающий взгляд исподлобья, блеющий голос и нескладная тюленья фигура – во всем это сложно было заподозрить достойного врага. И это было огромной ошибкой. Первый год прошёл спокойно – видимо, тогда её неприязнь не превышала среднего, бытового уровня, с которым каждому из нас иногда приходится сталкиваться. Возможно, тогда Яна Санна полагала, что Даня здесь не задержится, и предпочитала не растрачивать яд понапрасну. Но поскольку даже он сам в то время не строил никаких далеко идущих планов и с трудом понимал, как ему поступать с собственной жизнью, то уж какой-то бухгалтерше и подавно не дано было предугадать его действия. Даня начал обустраивать вокруг себя зону комфорта – подружился, насколько это возможно, с коллегами – и с косноязычными механиками, и ослепительно-красивыми девушками, которые занимались тем, что стояли на входе и улыбались клиентам (название их должности настолько не соответствовало её сути, что совершенно не отложилось в памяти). Даня, как мог, валял дурака, острил и смешил людей вокруг себя. В то же время он был единственным, кто помнил даты дней рождений всех своих коллег, так что завкадрами могла и не заглядывать в свой специальный файл. Другими словами, Даня идеально вписался в коллектив и пользовался популярностью. Это лишь подогревало ненависть Яны Санны, и вскоре начались первые атаки – мелкие укусы, значение которых, однако, должен был понять любой более-менее проницательный человек. Мелкие замечания, придирки сначала по работе (неправильно заполненная ведомость), потом по внешнему виду (галстук, причёска и т.д.). К сожалению, Данила не был проницательным человеком и напрочь отказывался им становиться. Вслед за этим Яна Санна убедила саму себя, что Даня нечист на руку. Мало-помалу, она заронила сомнение в души многих коллег. Она придирчиво проверяла все его бумаги, сверяла суммы настолько тщательно, словно расследовала многомиллионное хищение, а не просто подписывала очередную бумажку из сотни тех, которые ей приносили каждый день. Для полного унижения она в присутствии Дани звонила его коллегам и уточняла, не завысил ли он указанные в документе суммы. Даня краснел и стискивал зубы. К тому времени он уже начал понимать её намерения. Он терпел по одной простой причине – один знакомый юрист объяснил ему, что таким образом самодурствующая бухгалтерша добивается, чтобы он уволился по собственному желанию, чтобы не платить ему выходное пособие. Даня решил не сдаваться и принял вызов. Он терпел унижения, он терпел подозрения в халатности и растрате. Следует заметить, что подобные условия парадоксальным образом сказались на его работе. Ранее рассеянный и легкомысленный, он смог мобилизоваться настолько, что с разумных точек зрения придраться к нему не было ни одного повода. Это лишь больше злило Яну Санну, её претензии становились всё абсурднее. Даня терпел это, хотя нервы сдавали, и общение с Катей в то время сопровождалось несколькими глупыми ссорами. Но победа всё же осталась на его стороне, хотя победой это можно было назвать относительно. Его всё же уволили по какому-то надуманному поводу, однако выплатили зарплату за четыре месяца. Осадок некоего предательства остался в душе, и чтобы поскорее вымарать его оттуда, Даня вспомнил о своей мечте. Мечте, теперь вполне осуществимой.
Вернувшись в реальность, он вышел на балкон, вдохнул побольше местного воздуха, и затем вернулся в номер – записать в блог все сегодняшние наблюдения.