Глава 4
– Значит, уехал? Вот мудак. Нет, ты уж извини, я всё понимаю, но… Ну ведь действительно мудак!
– Да нет, ну что ты, – вяло протестовала Катя. – Он не… такой. Он просто…, – она пошевелила пальцами в воздухе, – легкомысленный.
– Ну и что с того, что легкомысленный? – бушевала Лиза. – Я небось тоже не Лев Толстой, но я ведь любимых-то не бросаю! Ну, вернее… – тут она хихикнула, – бывает, конечно… Но не до такой же степени.
– Ну да, не очень красиво поступил, – пробормотала Катя, в душе радуясь найденному компромиссу. – Ну что теперь говорить…
– Вот именно, и говорить не о чем. Бросай его и забудь вообще о нём.
– Ну как же я его брошу, если это он от меня уехал, – рассмеялась Катя. Ситуация из трагической начинала превращаться в комическую. – Это ведь он меня бросил. Мне что же, нужно его догнать и самого бросить?
– Чтоб его там в Сену кто-нибудь бросил.
Девушки сидели в кафе «Zoom» на Гороховой. Заведение пользовалось популярностью, и девушки сами удивились, когда обнаружили там свободные места. Это кафе было известно среди тех людей, которых называют творческими, не находя более подходящего названия. Катя и Лиза как выпускницы филфака не могли оставаться в стороне от этой тенденции и поэтому часто сидели там, раньше после пар, теперь после работы. Более того, там запросто можно было встретить преподавателя, который только что стоял за кафедрой и читал тебе лекцию. Филфак, несмотря на значительное расстояние до него, любил Zoom, и тот отвечал ему взаимностью. Все стены здесь были заняты полками с книгами и журналами вроде «Esquire» и «Собака.ру». Даже счёт подавался в книгах, как закладка. И так называемые «творческие люди» могли обуздать здесь не только физический голод, но и духовный. Если же задачей было общение с себе подобными, то к услугам посетителей предлагались шахматы, шашки и «Эрудит». Со временем место стало легендарным и обросло собственной мифологией, а также шлейфом из постоянных посетителей и тех, кто считал своим долгом посетить место, которое посетило остальное прогрессивное человечество.
Девушки выбрали столик, который стоял на небольшом возвышении у окна, с видом на ноги прохожих, шагающих по Гороховой улице, и заказали по чашке кофе. Приближалось время обеда, но Кате не хотелось есть. «Надеюсь, хоть к вечеру проголодаюсь», – подумала она, – «Не хватало ещё умереть от голода и тоски».
– Ну и что с тобой делать?
Катя опустила глаза.
– Не надо со мной ничего делать. В смысле, со мной всё хорошо.
– Да уж, конечно! Просто замечательно. Смотри, не помри от такой радости.
Катя улыбнулась этому совпадению мыслей.
– И не собираюсь, – она постаралась создать образ сильной женщины, которая сама и с честью справляется со своими проблемами, – подумаешь… Мне-то что.
– Ну да, – протянула Лиза и невпопад добавила:
– Только ты всё равно не бери в голову.
– Не буду. А ты чем сегодня занимаешься? – Катя постаралась сменить тему.
– Да так, бегаю. У одного моего знакомого друг приехал из Германии. Вот, надо было город показать. Начали, естественно, с Эрмитажа. Меня решили позвать. Ты же знаешь, как я люблю Эрмитаж…
Катя не знала этого и даже засомневалась, не сарказм ли это, но на всякий случай кивнула.
– Ну вот, за пару часов по Эрмитажу пробежались. А когда вышли, Уткин его в Артиллерийский музей потащил. Нашёл куда, немца-то. На танки смотреть. А мне-то что там делать?
– А здесь ты что делаешь?
– Мы договорились в «Веранде» встретиться, немец нас угостить хотел. Кстати, его Курт зовут. Ничего такой, нормальный. Ну вот, решили в ресторан сходить, но пока они ещё там насмотрятся, придут… Я вот решила прогуляться. Так и думала, что тебя встречу. Всё-таки беспокоюсь за тебя.
– Ну ладно, хватит, – отрезала Катя. Забота Лизы всегда сочеталась с жалостью, а жалеть себя Катя не хотела. – Я же говорю, всё со мной хорошо.
– Ну а дальше-то что?
Катя сделала вид, что впервые над этим задумалась.
– Не знаю. Посмотрим, как сложится. Он ведь неплохой человек, в сущности…
– Всё ясно, – Лиза кивнула, – ждать будешь. Так?
Разговор становился всё более и более неприятным.
– Посмотрим.
– Ну смотри, тебе виднее.
Лиза помолчала, отчего Катя напряглась ещё больше – это было несвойственное для подруги состояние. Затем Лиза снова пошла в наступление, только на этот раз постаралась действовать хитрее.
– Так вот, этот немец. Он приехал на несколько дней и снял квартиру где-то на Литейном. Хочет сегодня устроить вечеринку… Вернее, идея-то была нашей, но суть не в этом. Он обрадовался, разрешил звать всех, кого захотим. Уткин в этой хате был, говорит, что она гигантская. Бывшая коммуналка, вроде бы. Так вот, может, зайдёшь? Мы с тобой выпьем, поболтаем. Расслабишься, потусуешься. Ты же вон какая бледная. Ну как, придёшь? Давай, должно быть здорово.
Кате стало смешно. Её подруга так любила тусовки, что считала их лекарством от любых бед. И в чём-то она была права. Во всяком случае, многие проблемы в жизни Лизы решались именно на различных тусовках. Правда, зачастую проблемы порождались предыдущими тусовками, но она относилась к этому по-философски. Так она находила новых парней и бросала старых, заводила полезные знакомства, и круг этих знакомых, интересных и не очень, постоянно ширился. Даже работу себе Лиза нашла на игре в «мафию» – смогла очаровать своего будущего начальника. Не говоря уж о бесшабашном веселье, которого душа Лизы требовала ежечасно. Его было хоть отбавляй, и даже если Лиза кокетливо делала вид, что устала и хочет отдохнуть, любой телефонный звонок, хоть немного интригующий, мог вырвать её из одного конца города в другой.
– Ну что ты улыбаешься? Придёшь ведь?
– Да я… у меня вообще-то другие планы были…
– Понятно. Не буду на тебя давить, ты у нас девушка тонкой душевной организации, тебе это противопоказано. Но если что, звони, мы будем ждать. Поверь мне, это именно то, что тебе сейчас нужно. Всё, всё, умолкаю!
Несмотря на то, что быть в большой, шумной и преимущественно незнакомой компании ей сейчас хотелось меньше всего, Катя была тронута. Подруги отличались по характеру и, так сказать, общему настрою, но они всё же были привязаны друг к другу, хотя и непонятно чем. Всё же они удачно дополняли друг друга. Лиза могла увлечь Катю за собой в водоворот событий, а Катя утешала подругу, вынырнувшую из этого водоворота в очередной раз с разбитым сердцем. Но теперь ситуация отличалась от привычной, ведь всё было наоборот, и девушки чувствовали себя немного неловко. Лиза решила действовать по привычному для неё сценарию и так, как ей удавалось лучше всего. Она принялась рассказывать о вчерашнем концерте модной группы, выступавшей в хипстерском клубе, о котором Катя услышала впервые, «и как ты вообще живёшь в этом городе и не знаешь таких мест». Лиза самозабвенно болтала. В частности она утверждала, что соло-гитарист постоянно оказывал ей знаки внимания и играл практически для неё одной. Катя пребывала в приятном оцепенении рядом с этим вулканом энтузиазма и почти ничего не слышала из Лизиного рассказа, хотя и получала удовольствие от самой ситуации. Всё вернулось на свои места, и обе подруги втайне друг от друга вздохнули с облегчением.
Скоро Лиза начала заметно скучать. Она уже исчерпала свои запасы рассказов и сплетен и теперь чувствовала себя опустошённой. Теперь душа её рвалась вперёд, и пора было заканчивать эту передышку и двигаться дальше. Катя всё равно не собиралась пускаться в откровения. А Лиза не выносила молчания. Ею двигало любопытство, желание выведать тайны, скрытые от большинства наблюдателей. Кате она искренне сочувствовала, и ей было неприятно видеть подругу в таком подавленном настроении, однако она всё равно не могла понять причин этой подавленности, потому что, с её точки зрения, всё было очень просто, а лишние сложности проистекали лишь из характера Кати. Она, с точки зрения Лизы, страдала от того, что любила придавать значение незначительным вещам и интерпретировать их так, как они на самом деле не заслуживали. Лиза понимала, что случись что-то подобное с ней, все разрешилось бы очень быстро – пускай болезненно, с криками и скандалом – но через несколько дней эта история была бы забыта. Но в Катином случае ситуация искусственно драматизировалась, в ней мерещились скрытые смыслы, которых там на самом деле не было, и было понятно, что Катя подсознательно намерена страдать намного дольше и намного сильнее. Предстояли внутренние монологи, поиски виноватого и наконец, самоуничижение. Разумеется, Лиза никогда не была свидетелем всего вышеперечисленного, но могла себе это представить. И теперь она хотела помочь подруге, снизить дозу мысленного яда, которым та собиралась себя травить, и, по возможности, дать ей противоядия. Но поскольку пациент, вместо того, чтобы радостно отдаться в руки заботливого врача, крепко сжимал зубы и вертел головой, действовать надо было аккуратно, не вызывая лишних подозрений. И поэтому очень кстати оказалась сегодняшняя вечеринка.
Катя тоже начинала уставать от разговора с подругой. Слушать Лизу ей было интересно до тех пор, пока она сама оставалась в стороне и воспринимала рассказ именно как рассказ. Но вскоре наступал момент, когда Катя начинала примерять все эти приключения на себя, и тут ей становилось немного тоскливо. В основе лежала простая зависть, и хотя для неё, в сущности, не было причин, ведь Катя действительно не очень любила такой стиль жизни, однако насыщенность жизни подруги рождала с ней неуверенность в собственном стиле жизни. Конечно, она понимала, что недолго бы смогла выносить, если бы оказалась на месте Лизы, начала бы жить её жизнью, в вечной погоне за удовольствиями, однако запретный плод сладок, и в душу закрадывалось сомнение. Легко начать завидовать чужой жизни, зная о ней лишь по рассказам и не имея представления обо всех подробностях, этим рассказом опущенных.
Девушки расплатились и вышли. Прощаясь, Лиза не сдержалась и ещё раз напомнила о сегодняшнем вечере, после чего направилась к Невскому. Катя пошла домой, причём на этот раз она решила не поддаваться магии извилистого канала Грибоедова, а выбрала как можно более прямой маршрут. Пока верная подруга была рядом, мысли о собственном положении ненадолго оставили её. Но стоило ей остаться одной, как они не преминули вернуться, тупой болью в затылке напоминая о себе. Она шла по Казанской улице и, что бы ни делала с собой, продолжала вспоминать Париж и даже сравнивала на ощупь асфальт под ногами с асфальтом из воспоминаний. И что они все находят в этом Париже, спрашивала она себя. Наступил период ревности, и Катя отчаянно ревновала Даню к Парижу.
Спустя примерно полчаса она дошла до дома на Дровяном переулке, поднялась по лестнице на третий этаж, вошла в квартиру и захлопнула за собой дверь. Перед отъездом Даня как следует подтянул вентиль на кране, поэтому теперь даже капанье воды в раковину не нарушало полнейшей тишины. Квартира была пуста и, казалось, дремала вот уже много лет.
Вообще-то эта квартира Кате не принадлежала. Жила она здесь последние неполные три года, с тех пор, как её пригласил Даня. Собственно, переехали они сюда вместе, вскоре после того, как она освободилась. Раньше здесь жила его тётка. Потом она умерла, а поскольку ни мужа, ни детей у неё не было, квартиру было решено отдать Дане. К тому времени они встречались уже месяца три, и отношения их перешли на тот уровень, когда приглашение пожить вместе кажется вполне естественным, хоть и вызывающим некоторую нервозность. Катя согласилась.
Теперь она жила совсем недалеко от родительского дома, если говорить о расстоянии по прямой. Она всего лишь переехала на другой берег Невы. Но при этом она переехала в совершенно непривычный ей город. Раньше она жила на набережной Лейтенанта Шмидта, на Васильевском острове, и, когда она выходила из парадной, перед ней открывался весь простор портовой жизни. У причала стояли круизные лайнеры, дул настоящий морской ветер, да и сама жизнь на острове предполагала определённое ощущение бесконечного пространства вокруг. Теперь же она жила в «материковой» части Петербурга, и хотя ветерок доносился и сюда, и в створе соседней улицы можно было разглядеть портовые краны, жизнь казалась скованной рядами старых домов. Когда она выходила из дома, взгляд упирался в них, а ноздри наполнял гнилостно-болотный аромат их подвалов. Теперь они жили в Коломне, районе, населённом, согласно литературной традиции, безумцами и привидениями, и, прожив здесь некоторое время, Катя поняла, что это место как нельзя лучше подходит для них. Возможно, это был единственный способ существования здесь, вдали от кипящей жизни и туристических маршрутов, думала она иногда.
Помимо метафизических возникали и сугубо бытовые проблемы, связанные с тем, что молодые люди впервые начинали независимую жизнь – вернее, зависимую лишь друг от друга. Когда прошла первая эйфория романтики, померкли судорожные блики свечи на обнажённых телах, пришлось как-то обустраивать свой новый дом. Квартира была в откровенно плохом состоянии. Старый паркет топорщился со скрипом, когда на него наступали, с потолка в ванной свисали хлопья отсыревшей штукатурки, бачок в туалете издавал утробные звуки, а к шторам было даже страшно прикасаться, потому что при каждом движении они испускали облака пыли, накопленной за много лет. Боролись они с этим сообща, но силы были неравны, да и финансовые возможности молодой пары были не безграничны. Более того, поскольку Даня большую часть дня проводил на работе и приходил оттуда усталым, его хватало лишь на одно героическое дело за раз, вроде замены прокладки в смесителе. Катя же взялась за более простые, с технической точки зрения, дела, однако они выводили из равновесия куда больше в силу своей рутинности. Основным делом стала борьба с пылью, и Катя отдавалась ей самоотверженно, хоть и с переменным успехом. Пыль забивалась в лёгкие, от неё хотелось чихать и кашлять, однако через пару дней после уборки она снова лежала на своих привычных местах, как ни в чём не бывало. И Катя начинала всё сначала.
Но, несмотря на все неурядицы, несмотря на новый быт, квартира приобретала вид жилища, в котором живут настоящие люди, не сумасшедшие и не призраки, и люди эти счастливы. Какое-то время были счастливы. Теперь Катя вошла в квартиру, и она была невыносимо пуста. Катя машинально прошла в комнату и присела на кресло. Зачем же она сюда пришла? Какая-то загадочная сила, которая всю дорогу твердила «Вот дойдёшь до дома, и всё будет хорошо, главное – дойти», эта сила теперь исчезла, видимо, удовлетворённая. Одинокая девушка сидела в пустой комнате и не знала, чем себя занять. Дом не спас от одиночества, лишь придал ему соответствующий антураж.
Катя села у окна. На другой стороне улицы был маленький сквер, состоявший из семи-восьми лип и маленькой скульптуры девушки. Она была повернута в профиль и безо всякого выражения смотрела на стену дома. Спина была гордо выпрямлена, руки спокойно сложены вдоль тела. Мимо ходили потёртые грузчики (во дворе находился продуктовый магазин), они не обращали на статую внимания, слишком занятые работой. Катя продолжала сидеть у окна. Липы шелестели на ветру, вернее, на каких-то его обрывках, чудом залетевших в этот сдавленный с трёх сторон стенами уголок. С площади Кулибина, лежавшей метрах в пятидесяти от дома, но вне поля видимости, доносился весёлый детский визг – там со своими внуками и внучками гуляли стоически-терпеливые бабушки. Солнце, и так с трудом пробивавшееся сквозь листву, теперь пыталось скрыться за домом. Наступал спокойный летний вечер. И когда в соответствии с этим временем суток воздух стал будто наполняться желтоватым тягучим мёдом, Катя решила, что больше не может сидеть дома. Тогда она вышла из дома и села за руль машины, стоявшей перед домом.
Это была машина Дани. Он купил её вскоре после того, как отношения стали приобретать первые черты стабильности. Они часто катались на этой машине, и Даня даже настоял на том, чтобы Катя получила права. За рулём она всё ещё чувствовала себя неуверенно, ездила по городу лишь несколько раз, судорожно вцепившись в руль. Но сейчас находиться в квартире стало окончательно невыносимо, машина ждала под окном, а в городе, по всей видимости, не должно было быть пробок. Она завела машину, потратила несколько минут на изучение карты, затем, определившись с маршрутом, внимательно понаблюдала за дорогой, и, убедившись в полном отсутствии опасности, тронулась с места. Заглохла, снова завела машину и снова тронулась – на этот раз по-настоящему.