Уайльд. Парадокс и афоризм[23]
Афоризм с трудом поддается определению. Греческое по происхождению слово, кроме значений “подношение” или “пожертвование”, со временем стало обозначать “краткое изречение, высказывание, сентенция”. Таковы, например, афоризмы Гиппократа. Афоризм, по словарю Дзингарелли, – это “краткое изречение нравоучительного или философского характера”.
Что же тогда отличает афоризм от любого другого изречения? Ничего, кроме краткости.
Мы часто утешаемся пустяками, ибо пустяки нас огорчают[24]. (Блез Паскаль. “Мысли”)
Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у ближних[25]. (Франсуа Ларошфуко. “Максимы и моральные изречения”)
Память – это дневник, который мы постоянно носим с собой[26]. (Оскар Уайльд. “Как важно быть серьезным”)
Иные мысли, которых у меня нет и которые я не смог бы выразить словами, я почерпнул из языка. (Карл Краус. “Утверждения и опровержения”)
Приведенные выше изречения являются афоризмами, а приведенные ниже для этого слишком длинны.
Как велико преимущество знатного происхождения! С восемнадцати лет человеку открыты все пути, ему уже не в новинку известность и почет, меж тем как другие если и достигнут таких же наград, то годам к пятидесяти, не раньше: выигрыш в тридцать лет. (Блез Паскаль. “Мысли”)
Художник не моралист. Подобная склонность художника рождает непростительную манерность стиля[27]. (Оскар Уайльд. Предисловие к “Портрету Дориана Грея”)
Алекс Фальцон в предисловии к изданию “Афоризмов” Уайльда называет афоризмом изречение не просто краткое, но и остроумное.
Он следует современной тенденции, в соответствии с которой для афоризма важнее изящество и блеск – в ущерб истинности утверждения. Естественно, когда речь идет об изречениях или афоризмах, их истинность зависит от намерений автора: афоризм выражает то, что его автор считает правдой и в чем желает убедить читателей. Но в целом авторы изречений или афоризмов не обязательно стремятся казаться остроумными и тем более осмеять существующие воззрения. Скорее они желают привлечь внимание и изменить отношение к проблеме, к которой в настоящий момент общественное мнение относится недостаточно серьезно.
Приведем пример изречения Шамфора: “Богаче всех человек бережливый, беднее всех – скряга”[28] (“Максимы и мысли”, I, 145). Острота изречения состоит в том, что в глазах общественного мнения бережливым является человек, который не расточает свои скромные запасы, дабы при помощи бережливости бороться с собственной нуждой. Скряга же – это человек, накапливающий запасы, которые превосходят его нужды.
Изречение могло бы показаться противоречащим общественному мнению, если только не считать бережливого человека богатым, потому что он, обладая ресурсами, разумно ими распоряжается, не имея потребностей свыше тех, что может себе позволить. Напротив, скряга, будучи беден духом, полагает, что нуждается в большем, чем смогут ему дать накопляемые запасы. Так становится ясна риторика автора, и изречение не противоречит общественному мнению, а подкрепляет его.
Когда же афоризм резко противоречит общественному мнению, так что на первый взгляд кажется ложным и неприемлемым и только после разумного сокращения его гиперболической формы принимается за некую правду, и то с трудом, тогда мы имеем дело с парадоксом.
Этимология слова восходит к древнегреческому выражению παρά την δόξαν, которое означает “против общественного мнения”. Следовательно, изначально термин подразумевал утверждение, далекое от убеждений всех прочих, странное, эксцентричное, неожиданное высказывание, и в таком значении мы находим его у Исидора Севильского. Однако мысль о том, что подобное неожиданное утверждение может быть истинным, имеет долгую историю. У Шекспира есть один парадокс, который кажется ложным, но со временем становится истинным. Приведу в качестве примера фрагмент из “Гамлета”:
О. Что разумеет ваша милость?
Г. То, что если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотою.
О. Разве для красоты не лучшая спутница порядочность?
Г. О, конечно! И скорей красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность исправит красоту. Прежде это считалось парадоксом, а теперь доказано. Я вас любил когда-то[29].
Логические парадоксы занимают особое место, они представляют собой противоречивые утверждения, ни ложность, ни истинность которых невозможно доказать. Таков, например, парадокс лжеца. Но постепенно проявляется их риторический смысл. Приведу определение, данное Р. Баттальей.
Положение, концепт, утверждение, сентенция, реплика, рожденная в беседе нравственного или дидактического характера и противопоставленная распространенному или общепринятому мнению, здравому смыслу и опыту, системе верований, на которые опирается общество, принципам или благоприобретенным знаниям. Часто не является истиной, перерождаясь в простой софизм, высказанный ради красного словца; но за видимой нелогичностью и приводящей в замешательство формулировкой может скрываться объективная реальность, которой суждено восторжествовать против невежества и поверхностного мнения тех, кто бездумно следует мнению большинства.
Итак, афоризм – это утверждение, которое признается верным, несмотря на всю свою остроту, в то время как парадокс изначально должен представляться ложным высказыванием, в котором только по зрелом размышлении обнаруживается то, что его автор считает истиной. Из-за разрыва между общественным мнением и провокационной формой парадокса он неизбежно будет остроумным.
История литературы богата афоризмами, но бедна парадоксами. Сочинять афоризмы – дело нехитрое (пословицы и поговорки тоже являются афоризмами: родственников не выбирают; брехливая собака лает, но не кусает), тогда как сочинять парадоксы гораздо сложнее.
Много лет тому назад мне довелось изучать творчество одного мастера афоризмов, Питигрилли[30]. Приведу в пример его самые блестящие высказывания. В некоторых из них присутствует правда, выраженная резко, но не идущая в разрез с общественным мнением:
Гастроном – это повар с образованием.
Грамматика – это сложный инструмент, который помогает выучить языки, но мешает говорить на них.
Фрагменты – выход, данный добрым боженькой писателям, которые не в состоянии написать целую книгу.
Дипсомания – научный термин столь замечательный, что хочется уйти в запой.
Некоторые афоризмы не столько выражают истину, сколько утверждают этический принцип, правило:
Лучше поцеловать в губы прокаженного, чем пожать руку дураку.
Будьте снисходительны к тем, кто вас обидел, так как вы не знаете, что вам заготовили остальные.
Однако именно в сборнике, озаглавленном “Противоракетный словарь”[31], в который он включил максимы, высказывания и афоризмы, принадлежащие ему или другим авторам, Питигрилли, желающий любой ценой сойти за циника и даже открыто признающийся в заимствовании чужих мыслей, предупреждал, насколько опасной может быть игра с афоризмами:
Буду с вами откровенным и признаюсь, что потворствовал хулиганству читателя. Объясню, что я имею в виду: когда на улице случается перепалка или авария, как будто из-под земли возникает некий тип, который старается подначить одну из спорящих сторон, и это, как правило, какой-нибудь автомобилист. Так хулиган спускает пар. Нечто подобное происходит и с книгами: когда у читателя нет собственных мыслей или когда он затрудняется их выразить, он находит красочную, блестящую, точную фразу, влюбляется в нее, берет ее на вооружение, комментирует с восклицательными знаками, в выражениях вроде “отлично!”, “верно!”, как будто он сам всегда так и думал и как будто эта фраза – квинтэссенция его собственных мыслей, его философской системы. Читатель “занимает позицию”, как говорил дуче. И я ему предлагаю способ занять позицию, не забредая в джунгли разной литературы.
В этом смысле афоризм блестяще выражает общее место. Сказать о фисгармонии, что “это фортепьяно, разочаровавшееся в жизни и обратившееся к религии”, – это все равно что повторить истину, которую мы и так знаем: что фисгармония – церковный инструмент. Высказывание “алкоголь убивает живых и сохраняет мертвых” подтверждает лишь то, что нам давно известно об опасности его чрезмерного употребления и об использовании спирта в анатомических музеях.
Когда в “Эксперименте Потта”[32] Питигрилли от лица своего персонажа утверждает, что “умная женщина – это аномалия и встречается так же редко, как альбиносы, левши, гермафродиты и шестипалые люди”, он говорит, пусть и с долей остроумия, именно то, что хотел услышать читатель (а возможно, и читательница) в 1929 году.
Но, критикуя собственное велеречие, Питигрилли подводит нас к мысли о том, что многие блестящие афоризмы могут быть вывернуты наизнанку, не теряя своей силы. Взглянем на некоторые примеры перевертышей, которые нам предлагает сам Питигрилли в том же “Словаре”.
Многие презирают богатство, но лишь немногие умеют приносить его в дар.
Многие умеют приносить богатство в дар, но немногие его презирают.
Мы обещаем с опасением и выполняем обещание с надеждой.
Мы обещаем с надеждой, а выполняем обещания с опаской.
История – это всего лишь приключение свободы.
Свобода – это всего лишь приключение истории.
Счастье в вещах, а не в нашем вкусе.
Счастье в нашем вкусе, а не в вещах.
Кроме того, Питигрилли отобрал изречения разных авторов, противоречащие друг другу, но тем не менее выражающие безусловную истину:
Легче всего обмануться из-за оптимизма. (Поль Эрвье)
Недоверие обманывает нас чаще, чем доверие. (Ривароль)
Народы были бы счастливы, если бы цари философствовали, а философы управляли государством. (Плутарх)
Если я захочу наказать какую-нибудь провинцию, то посажу управлять ею философа. (Фридрих II)
Афоризмы, которые легко перевернуть, я бы назвал способными к мутации. Способный к мутации афоризм – это болезненная склонность к остроумию. Иными словами, автора не заботит тот факт, что противоположное по смыслу изречение может быть не менее справедливо, – настолько ему важно казаться остроумцем. Парадокс – это перевертывание общей перспективы, которое представляет мир неприемлемым, вызывает сопротивление, отторжение, и тем не менее, постаравшись его понять, мы признаем его верным. В итоге парадокс звучит остроумно как раз потому, что мы вынуждены с ним согласиться. Афоризм-перевертыш несет в себе правду очень условную: стоит ему мутировать, как мы обнаруживаем, что верной не является ни одна из предложенных им перспектив; утверждение казалось верным только потому, что оно остроумно.
Парадокс вовсе не вариация на тему классического топоса “перевернутого мира”. Это образ чисто механический, он подразумевает мир, где животные разговаривают, а люди рычат, рыбы летают, а птицы плавают, обезьяны служат мессу, а священники лазают по деревьям. Это лишь нагромождение невозможностей без всякой логики, карнавальная игра.
Если же мы хотим подняться на ступень выше и перейти к парадоксу, необходимо, чтобы перевертывание следовало определенной логике и было ограничено какой-то частью мира. Перс, приехавший в Париж, описывает Францию, как парижанин описал бы Персию. Эффект парадоксален, потому что обычные вещи рассматриваются с необычного ракурса.
Чтобы отличить парадокс от мутировавшего афоризма, достаточно попытаться его перевернуть. Питигрилли цитирует высказывание Тристана Бернара о сионизме, которое было справедливо до образования государства Израиль: “Один еврей просит денег у другого, чтобы отправить третьего в Палестину”. Попробуйте перевернуть это высказывание: ничего не выйдет. Это знак того, что изречение было истинным или, по крайней мере, Бернар хотел, чтобы мы его таковым воспринимали.
А теперь приведу в пример ряд знаменитых высказываний Карла Крауса. Я даже не буду пытаться их извратить, потому что по здравом размышлении это невозможно. Но они истинны вопреки общественному мнению, просто на непривычный манер. Их нельзя перевернуть, чтобы выразить некую противоположную правду:
Скандал начинается, когда полиция решает положить ему конец.
Для совершенства ей не хватало лишь недостатка.
Невинность – идеал тех, кто любит лишать невинности.
Наказания нужны для того, чтобы напугать тех, кто не желает грешить.
Дети играют в солдат. Это понятно. Но почему солдаты играют в детей?
Есть на карте темная область, откуда посылают в мир исследователей.
Врачи легко определяют помешательство: стоит им поместить пациента в психлечебницу, как он тут же проявляет признаки сильнейшего беспокойства.
Естественно, Краус тоже впадает в грех афоризмов-перевертышей, и вот несколько его утверждений, которые можно легко извратить и перевернуть (перевертыши мои):
Нет ничего глубже, чем женская поверхностность.
Нет ничего более поверхностного, чем глубина женщины.
Скорее простят некрасивую ногу, чем некрасивый чулок!
Скорее простят некрасивый чулок, чем некрасивую ногу!
Некоторые женщины вовсе не красивы, но выглядят красавицами.
Некоторые женщины красивы, но красавицами не выглядят.
Сверхчеловек – идеал преждевременный, поскольку предполагает существование человека.
Человек – идеал преждевременный, поскольку предполагает существование сверхчеловека.
Настоящая женщина изменяет ради удовольствия. Другая ищет удовольствия в изменах.
Настоящая женщина ищет удовольствия в изменах. Другая изменяет ради удовольствия.
Единственные парадоксы, которые, по всей видимости, мутациям неподвластны, – это парадоксы Станислава Ежи Леца. Вот небольшой список его “непричесанных мыслей”[33]:
Если бы можно было отоспать смерть в рассрочку!
Мне снилась действительность. С каким облегчением я проснулся!
Сезам откройся – я хочу выйти!
Кто знает, что бы открыл Колумб, не попадись ему на пути Америка!
Страшнее всего кляп, смазанный медом.
Рак краснеет после смерти. Что за достойная подражания деликатность со стороны жертвы!
Разрушая памятники, сохраняйте пьедесталы. Всегда могут пригодиться.
Овладел наукой – но не оплодотворил ее.
Из скромности считал себя графоманом, а был доносчиком.
Костры не высветляют тьму.
Можно умереть на острове Св. Елены и не будучи Наполеоном.
Так тесно прижались друг к другу, что ни для какого чувства не осталось места.
Он посыпал себе голову пеплом своих жертв.
Снился мне Фрейд. Что бы это могло значить?
Общение с карликами деформирует спинной хребет.
Совесть у него чистая. Не бывшая в употреблении.
Даже в его молчании были грамматические ошибки.
Признаюсь в своей слабости к Лецу, но к настоящему моменту я нашел только один его афоризм, который можно перевернуть:
Поразмысли, прежде чем подумать.
Подумай, прежде чем поразмыслить.
А теперь обратимся к Оскару Уайльду. Если принять во внимание бесчисленные афоризмы, рассеянные в его произведениях, мы должны будем признать, что имеем дело с легкомысленным автором, денди, эпатирующим обывателей и не делающим различия между просто афоризмами, афоризмами-перевертышами и парадоксами. Более того, у него хватает дерзости выдавать за остроумные афоризмы утверждения, которые под видом остроты скрывают самые что ни на есть общие места или, по крайней мере, общие места для буржуазии и аристократии викторианской эпохи.
Тем не менее эксперимент подобного рода позволит нам увидеть, в какой степени писатель, соль романов, комедий и эссе которого заключается в провокационных афоризмах, является истинным автором блестящих парадоксов. Или же он всего лишь добросовестный коллекционер красивых словечек? Естественно, это чистой воды эксперимент, цель которого вдохновить какого-нибудь студента на написание диплома.
Извольте списочек подлинных парадоксов. Попробуйте-ка их перевернуть (максимум, что выйдет, – это какой-нибудь нонсенс или высказывание, бессмысленное для здравомыслящего человека).
Жизнь – попросту mauvais quart d’heure[34], составленная из мгновений счастья.
Эгоизм – это не когда человек живет как хочет, а когда он требует, чтобы другие жили, как он.
Более осмотрительно думать дурно обо всех, пока, естественно, не выяснится, что кто-то хорош, но сегодня для этого понадобятся бесконечные исследования. (Это утверждение можно перевернуть. Более осмотрительно думать хорошо обо всех, пока, естественно, не выяснится, что кто-то плох, но сегодня для этого понадобятся бесконечные исследования. Но так оно становится ложным.)
Уроды и дураки живут в свое удовольствие. Они развалились в партере и пялятся на сцену. Если они и не испытали вкус победы, то им, по крайней мере, неведомо поражение.
Чувствительная особа – это тот, кто непременно будет отдавливать другим мозоли, если сам от них страдает.
Все, кто не способен учиться, уже занялись обучением.
Каждый раз, когда со мной согласны, мне кажется, что я ошибаюсь.
Сегодня у каждого великого человека есть ученики, а его биографию обычно пишет Иуда.
Я могу устоять против всего, кроме соблазна.
Ложь – это правда других людей.
Единственный наш долг перед историей – это постоянно ее переписывать.
Вера не становится истиной только потому, что кто-то за нее умирает.
Родственники – скучнейший народ, они не имеют ни малейшего понятия о том, как надо жить, и никак не могут догадаться, когда им следует умереть.
Однако есть огромное количество изречений, принадлежащих Уайльду, которые, очевидно, легко изменить (перевертыши, естественно, мои):
Жить – самая редкая штука в мире. Большинство людей просто существуют.
Существовать – самая редкая штука в мире. Большинство людей просто живут.
Те, кто видит различие между душой и телом, не имеют ни тела, ни души.
Те, кто не видит различия между душой и телом, не имеют ни тела, ни души.
Жизнь – слишком серьезная штука, чтобы говорить о ней всерьез.
Жизнь – слишком несерьезная штука, чтобы говорить о ней всерьез.
Мир делится на два класса – одни веруют в невероятное, другие совершают невозможное, как я.
Мир делится на два класса – одни веруют в невозможное, другие совершают невероятное, как я.
Мир делится на два класса – одни совершают невозможное, другие веруют в невероятное, как я.
Умеренность – роковое свойство. Только крайность ведет к успеху.
Крайность – роковое свойство. Только умеренность ведет к успеху.
Есть нечто фатальное в благих намерениях – они осуществляются слишком поспешно.
Есть нечто фатальное в благих намерениях – они осуществляются слишком поздно.
Есть нечто фатальное в дурных намерениях – они осуществляются слишком поспешно.
Быть скороспелым – значит быть совершенным.
Быть незрелым – значит быть несовершенным.
Быть совершенным – значит быть незрелым.
Быть несовершенным – значит быть скороспелым.
Неведение подобно нежному экзотическому цветку: дотроньтесь до него, и он завянет.
Знание подобно нежному экзотическому цветку: дотроньтесь до него, и он завянет.
Чем более мы изучаем Искусство, тем менее нас заботит Природа.
Чем больше мы изучаем Природу, тем менее нас заботит Искусство.
Закаты нынче не в моде. Они принадлежат тому времени, когда Тернер был на гребне волны. Любоваться ими – значит признаться в собственном провинциализме.
Закаты нынче в моде. Они принадлежат тому времени, когда Тернер был на гребне волны. Любоваться ими – значит быть современным.
Красота открывает нам все, поскольку не выражает ничего.
Красота не открывает нам ничего, поскольку выражает все.
Женатый мужчина привлекателен только для своей жены, да и то редко.
Женатый мужчина привлекателен для всех, а часто и для своей жены.
Дендизм – это утверждение абсолютной современности красоты.
Дендизм – это утверждение абсолютной несовременности красоты.
Разговор должен касаться всего, не останавливаясь ни на чем.
Разговор не должен ничего касаться, останавливаясь на всем.
Я люблю говорить ни о чем. Это единственное, о чем я что-нибудь знаю.
Я люблю говорить обо всем. Это единственное, о чем я не знаю ничего.
Только великие мастера стиля умеют быть ясными.
Только великие мастера стиля умеют затемнить смысл.
Каждый может творить историю, но лишь великие люди способны ее писать.
Каждый может писать историю, но лишь великие люди способны ее творить.
Англичане имеют много общего с американцами, кроме языка.
У англичан нет ничего общего с американцами, кроме языка.
Лишь современному суждено стать старомодным.
Лишь старомодному суждено стать современным.
Если бы мы судили об Оскаре Уайльде только на основании вышеприведенных изречений, вердикт вышел бы довольно суровым. Образцовый денди, не дотягивающий, однако, до лорда Браммела и даже до своего любимого дез Эссента, Уайльд не заботился о разнице между парадоксами, представляющими правду в оскорбительном тоне, афоризмами, выражающими правду в более приемлемом варианте, и афоризмами-перевертышами, сочиняемыми ради чистой игры слов и безразличных к истине. С другой стороны, представления Уайльда об искусстве, пожалуй, оправдывают его поведение. Он считал, что афоризм вообще не должен быть полезным, истинным или нравоучительным, но только красивым и стилистически изящным.
Однако этих рассуждений об эстетической провокации и стиле недостаточно, чтобы отпустить с миром Оскара Уайльда, учитывая, что он не видел разницы между парадоксальным вызовом и фатовством. Если следовать уайльдовским принципам, его должны были отправить в тюрьму не за то, что он любил лорда Дугласа, а скорее за такие его послания к лорду, как: “Это чудо, твои губы, красные, как лепестки розы, созданы не только для безумия музыки и песен, но и для безумных поцелуев”. И еще за то, что на судебном процессе Уайльд утверждал, будто данное письмо – это упражнение в стиле или своего рода сонет в прозе.
“Портрет Дориана Грея” был осужден лондонскими судьями по совершенно идиотским причинам. Однако с точки зрения литературной оригинальности при всем своем очаровании это всего лишь подражание “Шагреневой коже” Бальзака, изобилующее заимствованиями (пусть и косвенно признаваемыми автором) из романа Гюисманса “Наоборот”. М. Прац отмечает, что, кроме того, “Портрет Дориана Грея” многим обязан роману “Астарта (Господин Де-Фокас)” Лоррэна и даже одна из фундаментальных максим Уайльда-эстета (“Преступление никогда не бывает вульгарным, но вульгарность – всегда преступление”) – вариант высказывания Бодлера: “Денди никогда не может быть вульгарным. Совершив преступление, он может не пасть в собственных глазах, но, если мотив преступления окажется низким и пошлым, бесчестье непоправимо”.
Тем не менее, как заметил Алекс Фальцон в упомянутом ранее итальянском издании уайльдовских афоризмов, сложно собирать афоризмы автора, который сам никогда не составлял из них сборников. Изречения, которые мы считаем афоризмами, возникли не для того, чтобы блистать сами по себе вне всякого контекста: они произносятся в определенном произведении или пьесе определенным персонажем при определенных обстоятельствах. Например, можно ли считать слабым афоризм, который автор вкладывает в уста недалекого персонажа? Будет ли афоризмом реплика леди Брэкнелл из пьесы “Как важно быть серьезным”: “Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих, мистер Уординг, похоже на небрежность”? Отсюда и возникает законное подозрение, что Уайльд не верил ни в один из своих афоризмов и даже ни в один из своих лучших парадоксов, но лишь стремился изобразить на сцене общество, способное их оценить.
С другой стороны, он сам об этом говорит. Приведем пример диалога из пьесы “Как важно быть серьезным”:
Алджернон. Все женщины становятся похожи на своих матерей. В этом их трагедия. Но ни один мужчина не бывает похож на свою мать. А в этом его трагедия.
Джек. Ты думаешь, это остроумно?
Алджернон. Во всяком случае, великолепно сформулировано и настолько же верно, насколько верен любой афоризм в наш цивилизованный век.
В таком случае Уайльд – скорее писатель-сатирик, критикующий нравы современного ему общества, чем беспринципный любитель афоризмов. А то, что он прекрасно жил при этих нравах, это уже другая история и его беда.
Перечитаем “Портрет Дориана Грея”. За редким исключением самые запоминающиеся афоризмы вложены в уста такого бестолкового персонажа, как лорд Генри Уоттон. Уайльд не представляет их как жизненные правила, за истинность которых он лично ручается. Лорд Генри произносит, не без остроумия, целый ряд банальностей, известных обществу его времени (и именно поэтому читатели Уайльда развлекались его ложными парадоксами): восьмидесятилетний епископ продолжает твердить те же истины, которым его обучили в восемнадцать лет; самая обычная вещь начинает казаться интригующей, если скрываешь ее от людей; главная прелесть брака заключается в том, что оба супруга вынуждены постоянно друг друга обманывать (но ранее лорд Генри скажет: главный вред брака в том, что он вытравливает из человека эгоизм); я не мог бы поручиться за то, что хотя бы десять процентов пролетариев ведет праведный образ жизни; в наше время разбитое сердце выдерживает множество изданий; люди молодые хотят быть верны – и не бывают, старики хотели бы изменять, да куда уж им; мне деньги не нужны, они нужны тем, кто имеет привычку платить долги, а я своим кредиторам никогда не плачу; я ничего не желал бы менять в Англии, кроме погоды; чтобы вернуть молодость, стоит только повторить все ее безумства; мужчины женятся от усталости, женщины выходят замуж из любопытства; женщины не бывают гениями; женщины – декоративный пол; женщины в высшей степени практичный народ, они много практичнее нас, мужчина в такие моменты частенько забывает поговорить о браке, а женщина всегда напомнит ему об этом; когда мы счастливы, мы всегда добры, но когда мы добры, мы не всегда счастливы; истинная трагедия бедных в том, что они могут себе позволить только самоотречение (кто знает, не прочел ли лорд Генри “Манифест коммунистической партии”, из которого и узнал, что пролетариату нечего терять, кроме собственных цепей?); мы можем быть любимыми и любить, но, в сущности, мы всегда одиноки; когда человек чем-нибудь действительно выдвинется, он наживает врагов; у нас одна лишь посредственность – залог популярности; в деревне всякий может быть праведником; семейная жизнь только привычка; преступники – всегда люди низших классов, для них преступление – то же, что для нас искусство: просто-напросто средство, доставляющее сильные ощущения; убийство – всегда промах: никогда не следует делать того, о чем нельзя поболтать с людьми после обеда…
Наряду с этой обоймой очевидностей, которые сверкают только потому, что их выстрелили одну за другой – в художественных списках самые банальные слова становятся достойными удивления, перекрещиваясь с другими банальными словами, – лорд Генри проявляет особый талант: он берет банальные выражения, недостойные даже конфетных оберток, и превращает их в лакомые кусочки при помощи перевертывания смысла:
Быть естественным – это поза, и самая ненавистная людям.
Единственный способ избавиться от соблазна – это уступить ему.
Обожаю простые удовольствия. Это последнее прибежище сложных натур.
К вам я пришел… за сведениями. Разумеется, не за полезными: за бесполезными.
Американцы… обладают большим здравым смыслом… Какой ужас!
Все вдохновляет меня на сострадание, но не на страдание.
В наши дни большинство людей… слишком поздно спохватываются, что единственное, о чем никогда не пожалеешь, – это наши ошибки и заблуждения.
Я слишком влюблен для того, чтобы жениться. [Афоризм принадлежит Дориану Грею, испорченному своим учителем.]
Мой мальчик, поверхностными людьми я считаю как раз тех, кто любит только раз в жизни.
Трагедии других кажутся бесконечно мелкими.
Самые нелепые поступки человек совершает всегда из благороднейших побуждений[35].
А кто принужден жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой.
Мужчина может быть счастлив с какой угодно женщиной, если только он ее не любит.
Я никогда не придираюсь к поступкам, я требователен только к словам.
Лучше быть красивым, чем добродетельным[36].
Некрасивость – одна из семи смертных добродетелей.
Основание для всякой сплетни – вера в безнравственность.
Только поверхностные люди не судят по внешности.
Сейчас я выслушиваю с уважением только людей моложе меня.
Это прямо чудовищно, как люди себя нынче ведут: за вашей спиной говорят о вас чистую правду.
Единственная разница между капризом и страстью длиною в жизнь в том, что каприз длится немного дольше.
Нельзя отрицать, что лорду Генри принадлежит и ряд замечательных парадоксов:
В близкие друзья я выбираю себе людей красивых, в приятели – людей с хорошей репутацией, врагов завожу только умных.
Американские девицы так же ловко скрывают своих родителей, как английские дамы – свое прошлое.
Филантропы, увлекаясь благотворительностью, теряют всякое человеколюбие. И это их отличительный знак.
Я еще могу примириться с грубой силой, но грубая, тупая рассудочность совершенно невыносима.
Музыка Вагнера мне нравится больше всего. Она такая громкая, что можно разговаривать, не опасаясь, что кто-нибудь услышит разговор.
Влюбленность начинается с того, что человек обманывает себя… а кончается тем, что он обманывает другого.
Великие страсти – привилегия людей, которые проводят жизнь в праздности.
Женщины вдохновляют нас на шедевры, но мешают нам эти шедевры создавать.
Человека, называющего лопату лопатой, следовало бы заставить работать ею.
Но лучше всего лорду Генри удаются афоризмы, способные мутировать (перевертыши принадлежат вашему скромному автору):
Порок – это единственный красочный элемент, сохранившийся в современной жизни.
Добродетель – это единственный красочный элемент, сохранившийся в современной жизни.
Человечество относится к себе уж слишком серьезно. Это его первородный грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история пошла бы совсем по другому пути.
Человечество относится к себе недостаточно серьезно. Это его первородный грех. Если бы пещерные люди меньше смеялись, история пошла бы совсем по другому пути.
Женщина – это воплощение торжествующей над духом материи, мужчина же олицетворяет собой торжество мысли над моралью.
Мужчина – это воплощение торжествующей над духом материи, женщина же олицетворяет собой торжество мысли над моралью.
Правда в том, что в “Портрете Дориана Грея” показана легковесность лорда Генри, которая в то же время и отрицается. О нем говорят: “Не слушай его, дорогая… Он никогда не говорит всерьез”. Сам автор говорит о нем: “А лорд Генри стал своенравно играть этой мыслью, давая волю фантазии: он жонглировал ею, преображал ее, то отбрасывал, то подхватывал снова; заставлял ее искриться, украшая радужными блестками своего воображения, окрылял парадоксами… Лорд Генри чувствовал, что Дориан Грей не сводит с него глаз, и сознание, что среди слушателей есть человек, которого ему хочется пленить, оттачивало его остроумие, придавало красочность речам”.
Лорд Генри наслаждается изречениями, которые он считает парадоксальными, но его окружение о парадоксах невысокого мнения:
– Есть поговорка, что хорошие американцы после смерти отправляются в Париж, – изрек, хихикая, сэр Томас, у которого имелся в запасе большой выбор потрепанных острот.
– Парадоксы имеют свою прелесть, но… – начал баронет…
Однако лорд Эрскин говорит: “Разве это был парадокс? А мне так не показалось. Хотя, может быть, вы и правы. Но даже если и так? Ведь парадоксы прокладывают нам путь к истине, и, чтобы познать цену реальности, мы должны увидеть ее балансирующей на цирковом канате. Об истинности истин мы можем судить только тогда, когда они становятся акробатами”. Лорд Эрскин не ошибался, но лорд Генри, который ни во что не верил, был скуп на парадоксы, и на его цирковом канате балансировало общее мнение, а не истина. Но, с другой стороны, разве это волновало лорда Генри?
– Теперь, мой молодой друг, – если позволите вас так называть, – я хочу задать вам один вопрос: вы действительно верите во все то, что говорили за завтраком?
– А я уже совершенно не помню, что говорил. – Лорд Генри улыбнулся. – Что-нибудь ужасное?
В “Портрете Дориана Грея” ужасных вещей говорят мало, но совершают предостаточно. Впрочем, Дориан поступает так, потому что друзья испортили его своими ложными парадоксами. Собственно, это и есть тот урок, что можно извлечь из романа. Но Уайльд отрицает поучительность своего произведения, о чем сам заявляет в предисловии: “Художник не моралист. Подобная склонность художника рождает непростительную манерность стиля”. А стиль уайльдовского романа заключается в выводе на сцену пустоты. Сам Уайльд пал жертвой того показного цинизма, который так развлекал читателей и зрителей, поэтому не стоит вредить ему еще больше, цитируя его афоризмы вне контекста, как будто автор хотел или мог с их помощью нас чему-то научить.
На самом деле лучшие из уайльдовских парадоксов появляются в “Изречениях и поучениях для молодых людей”, которые он сам опубликовал как жизненные правила в одной оксфордской газете:
Порочность – это миф, придуманный добродетельными людьми для того, чтобы объяснить странную привлекательность некоторых людей.
Религия умирает в тот момент, когда доказана ее непогрешимость. Наука – это летопись умерших религий.
Воспитанные люди всегда противоречат другим. Мудрые противоречат сами себе.
Амбиции – это последнее прибежище неудачников.
Экзамен… Это когда дураки задают вопросы, на которые умным людям, в сущности, нечего ответить.
Только великим мастерам стиля удается быть неудобочитаемыми.
Первая обязанность человека в жизни – быть как можно более искусственным.
Вторая же обязанность человека до сих пор еще никем не открыта.
То, что происходит на самом деле, не имеет ни малейшего значения.
Скука – совершеннолетие серьезности.
Если человек говорит правду, рано или поздно его выведут на чистую воду.
Хорошо знают себя только поверхностные люди.
Но насколько истинными Уайльд считал эти утверждения, он сообщает во время судебного процесса: “Я редко думаю, что написанное мною – правда”. Или: “Это забавный парадокс, но едва ли его можно считать жизненным правилом”. С другой стороны, если “истина становится истинной, когда в нее верит более одного человека”, на какое общественное одобрение рассчитывает истина, высказанная Уайльдом? И если “во всех пустяковых делах важен стиль, а не искренность, во всех серьезных – тоже”, то не стоит требовать от Уайльда строгого различия между истинными парадоксами, очевидными афоризмами и ложными или лишенными истинности афоризмами-перевертышами. В своем творчестве он показывает скорее furor sententialis, то есть невоздержанное красноречие, чем страсть к философии.
Только под одним афоризмом Уайльд мог бы подписаться со всей искренностью, и именно на нем он строил всю свою жизнь: “Любое искусство абсолютно бесполезно”.