О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 2: 1928–1956. 1928 (О. Л. Книппер-Чехова, 2017)

1. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, с Новым годом – с новыми радостями и упованиями!

Будь весела, полна юмора, приезжай с запасом оного к нам и поскорее. Ждем и ждем…

Не пишу, потому что вообще не подхожу к своему «бюро» с амурами, и кипа писем лежит и колет мою совесть. Почему-то не хочется никому ни о чем писать. Я много работаю, а когда прихожу усталая, ни писать, ни читать не хочется – поигрываю в bric-á-brac с С. Вл.

Под первый Сочельник[1] зажигали елку и покушали и попили. Под второй[2] я играла «Бронепоезд», забежала в церковь перед театром, а вечером пришли Книппера и зажигали свежую елку. Новый год встречала глупо – совсем без своих – в театре. Рано уехала, т. к. на другой день был утренник, и под Новый год играла – шло «На дне» в 600-й раз.

На днях был Елизаветин доклад о Борисе Годунове в Академии[3], а потом у нас была компания небольшая, и Цукерман был – тапировал[4] и говорил, что нигде ему не бывает так приятно, как в нашем доме. Был и Мих. Павл. Одним словом, приезжай скорее и скорее – все тебя ждем. Сегодня Юрий Кар.[5] проследовал в Сибирь по делам – через 10 дней прибудет обратно. Отец Сергий уехал в Серпухов настоятелем Собора. Он был у меня.

Целую тебя, привет твоим домочадцам. Наши кланяются. Оля.

Твоя душа теперь покойна – ремонт будет, ура!!!

Скажи Ванде, что ее письма доходят до меня через месяц, т. к. она пишет на Гоголевскую улицу.

2. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая Оля, предполагаю выехать 29. Если ты не раздумала принять меня в свои объятия, то 31 во вторник я буду у тебя, напою тебя своим кофием. На сей раз я пробуду в Москве не долго. Нужно еще протянуть ручку в Госиздате и купить обои. Счастлива, что увижу всех вас и хотя немножко отдохну от крымских впечатлений. За книги огромное спасибо, они вернутся к тебе. Я получила большое наслаждение, прочитав о Пушкине. Мне хочется постоять около его памятника. Крепко целую. Маша

3. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Подъезжаю к Харькову, мороз и яркое солнце. Тоскую по Москве и по кв. № 3. Целую тебя, моя душенька, и горячо благодарю за ласку и гостеприимство. Всем сердечный привет. Соничку нежно обнимаю.

Не хворай. Твоя Маша.

Болят зубы!

4. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Проехала Бахчисарай, подъезжаю к Севастополю. Тоннели мешают писать. Снегу мало, но мороз. Окна замерзли. Радости не испытываю… Все еще живу московск. впечатлениями. Еще раз благодарю за ласку всех. Сегодня ночью мое астральное тело было в твоей квартире, я с трудом проснулась и сильно это ощутила! Прощай, моя милая сестрица. Будь здорова, не забывай меня. Обними и поцелуй Еликона. Вагон пустой и потому его бросает из стороны в сторону. Маша

5. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, две ночи и день, как ты покинула наш приют. Вхожу вечером в свой «покой» – и не вижу койки и на ней возвышающийся меховой Монблан и вылезающую голову с устремленными сквозь стекла очами (в жажде познания) на печатные листы… Не с кем обговаривать программу дня, поругаться, «перекликнуться». Не слышу охов и стонов с перечислением всех существующих и несуществующих болезней. Увы, не вижу утром кофеек и в бумажках ненавистный мне собственный «харч». Невероятная тишина в квартире. Вчера встала в 8 ч. и пошли с С.Вл. в церковь, которую, увы, нашли запертой и на объявлении прочли, что по вторникам нет службы. Очевидно, отец Сергий не знал – да, забыла, он и телефонировал потом, что не знал расписания. Мы уехали в Новодевичий и там отстояли обедню, потом пошли с священником на могилу Ив. П-ча, отслужили панихиду и вернулись домой. Я лежала и квасилась – неможется. Приехал Юрий Карл. с заседания из Кремля. Какой-то жалкий.

Вечером я играла и, придя домой, выпила водки с перцем. Сегодня лежала в постели почти без голоса до 4-х час. В голове шумит от хины. Ждем Павлика к обеду. Проводив тебя и вернувшись, читали с Лизаветой Ибсена[6]. Лева целует. Сидит дома с легкой температурой. Все приветствуют. Я тебя крепко целую и обнимаю. Оля

6. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Дорогая моя Олечка, Ялта встретила меня неприветливо, вся в снегу и адский холод. В комнатах 9 градусов, и я никак не могу согреться. Без меня весь уголь сожгли, г. Пижо постарался, и теперь мне придется покупать на свой счет! Стол мой был завален бумагами и счетами, и вчерашний день была сплошная спешка… Теперь я разобралась и начала работать спокойно, как будто и не была в Москве. Ночью же предаюсь мечтам, котор. нет возврата. Вспоминаю чудесную жизнь у тебя, мне сладостно думать о всех обитателях твоей квартиры, даже о Савушке. Мне совестно, что я не простилась с Джудькой и не поблагодарила ее за то, что она во время трапез грела мне спину или массировала плечо. Дай ей от меня корочку сыра, так, чтобы не видел Лева. Вспоминаю бутылочки Сергея Львовича[7] и завидую ему, что он живет у тебя. Сонечку, кротко подходящую к телефону, живо представляю и тебя, озорно кричащую на усталую тетю Фани. Будьте же вы все здоровы и благополучны и не забывайте меня, оторванную от цивилизации – любящую зрелища и увеселения. Трогательно обнимаю Еликона, мне кажется, что я недостаточно с ней поговорила. Немировичам и Станиславским мой нежный привет. Целую тебя и извиняюсь за открытку. Маша.

Любочку[8] целую. Умоляю писать обо всем.

7. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, милая, уже сколько дней я лежу с температурой. Всю неделю я перемогалась, лежала до 3-х час., играла с трудом. 8-го еле говорила на сцене и слегла. Доктор говорит, грипп, и очень следит, чтоб не было осложнения. Каждый день банки. Два дня уже температура нормальная, вчера вдруг к вечеру 38°. «Белые рабыни» сходятся вечерами, Лизавета читает, Людмила, как кудесник с жезлом, гремит банками, мажет грудь.

Вчера скончалась М.Н. Ермолова. Ты понимаешь, что такое эта смерть?!

Твое белье и одеяло (за кот. не едут) лежат в сундуке.

Получила заказ писать об Ибсене[9].

Ночлежка продолжалась у нас всю неделю. Целую, обнимаю, буду лежать еще несколько дней. Привет всем. Твоя Оля

8. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Машенька – я все еще лежу, нудно, трудно, слабость, к вечеру темпер. 37, 6. Читаю, мечтаю. Вечером опять сидели «рабыни», Сережа читал о Холлиуде[10].

Как выздоровею, будем «принимать» семейство с Б. Никитской[11].

Ах, как мне больно, что я не смогу быть на отпевании Марии Николаевны Ермоловой!

Жду твоей весточки из Ялты. Получила из Харькова и Севастополя.

Будь здорова, прыгай. Весь наш дом тебя приветствует.

Обнимаю, целую. Оля.

Сейчас получила твою открытку. Целую.

9. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, посылаю тебе доверенность, из-за которой мы с тобой так ласково «лаялись».

Я уже выхожу, сейчас пойду к Влад. Ив. на беседу[12]. Тает, но свежо. Надоело киснуть, ничего не делать.

Прочитала «Преступление Сухово-Кобылина» – очень увлекательно. Хорошо сделал книжку Леон. Гроссман[13]

Хотела вчера пойти в Академию на диспут о «Горе уму» – да что-то ослабела к вечеру[14]. Завтра «выступаю» в «Бронепоезде».

Очень скорблю, что лишена была возможности самой поклониться праху Марии Николаевны. Последняя ушла. Саня[15] теперь распухнет от прилива чувств – одна она осталась носительница всего, что «было» в Мал. театре.

Как чувствуешь себя? Все ли бумажки подписала и разослала?

Спешу. Целую, обнимаю.

Только что занеслась Ольга Петр.[16]… Соф. Вл-ны нет, я ухожу, и она, переговорив по телефону, ушла, слава Богу. Твоя Оля

10. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Здравствуй, милая моя писательница![17] Надеюсь, что ты уже здорова и встала с постели. Меня же заковали в бандаж, и я потеряла грацию… Вот что наделал твой Гоголевский бульвар с высокой лестницей, которую я ушибла своей спиной!

У нас стоят морозы и все потонуло в снегу, весной даже не пахнет. В городском саду попорчены пальмы и вечнозеленые бордюры. У нас пальма имеет только два листа, и вообще сад имеет жалкий вид. О ремонте пока нечего и думать. Небывалая погода в такую пору у нас в Крыму! Тоскую по случаю смерти М.Н. Ермоловой. Не приходилось ее видеть, и все-таки приятно было, что она жила на свете и держала в своих руках большое хорошее прошлое… Ведь мы воспитались на этом великом ее благородстве. Чистая и прекрасная улетела душа! Проливаю слезу и обнимаю тебя. Всем привет. Маша

11. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, милая, меня опять положили недели на две. Оказалось, что сердце мое занимает вроде полгруди – несовременно занимать такую большую площадь. Людмила начала делать уколы стрихнина – предстоит 30 таковых. Велели лежать. Здоровое тело мое болит от лежания. Пропустила юбилей прощальный Н.А. Смирновой[18]. Лежу, читаю, написала об Ибсене для «Красн. панор.»[19]. Людмила тоже лежит – отравление, и расширение сердца. Лева тоже куксится. Целую. Оля.

Как твоя почка? Тоже радость.

12. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Я вижу, милая Оля, что ты без меня ведешь себя чрезвычайно плохо! Ведь ты до неприличия всегда хвастаешь здоровьем и презираешь меня за мои стоны… Надеюсь и уверена, что ты, Бог даст, скоро поправишься и начнешь злоупотреблять спиртными напитками. Я же остаюсь верна себе и продолжаю стонать от болей в правом боку, который ты мне натирала американским снадобьем. Дело в том, что почка тут не при чем (à la Демьян Бедный). От московского падения случилось у меня кровоизлияние в области тазовой кости, и когда доктор Цанов надел на меня бандаж, то от давления сделалось еще больнее и положение ухудшилось. Пришлось звать хирурга, нашего знаменитого Киша. Он сбросил с меня вериги, приказал делать горячие ванны, массаж с мазью из хлороформа и лиловый свет. Сидеть смирно с подушкой за спиной и мечтать… Кроме сидения и мечтания я исполняю все. Пожалуй, помечтала бы полежать денька три, но увы – нужно бегать доставать материалы на ремонт, хлопотать о рабочих и т. п. Приходится часто и подолгу стоять столбом в ожидании какой-нибудь бумажки или свидания с нужным лицом, и так иногда бывает больно, что хочется плакать… К счастью, что со мной брат Миша, котор. разделяет мои работы и страдания, а то бы я пропала… Как трудно возвращаться пешком из города при моем положении, подумай! Стараюсь быть терпеливой и радуюсь, что успешно приобретаю материал и не платоническое сочувствие Чеховскому Дому.

Итак, протягиваю тебе руку, товарищ, выздоравливай скорее, пиши пьесу или современный роман, и я буду гордиться тобой еще больше.

Исполни, моя дорогая, просьбу мою: позвони m-me Шабулиной Анне Ивановне 33–52 и извинись за меня, что я не простилась с ней, что, мол, спешила и была больна. Если можно, устрой ее на «Турбиных», но это необязательно. Попроси Сонечку это сделать, ей не привыкать-стать говорить по телефону за других, а я буду ей глубоко благодарна и заранее нежно ее обнимаю и крепко целую. Мне было так приятно пить с ней по утрам кофеек и разговаривать! Вообще я с благоговением вспоминаю мою жизнь у тебя.

Напиши мне адрес Дроздовой, я хочу послать ей всякую дрянь для ее кукол и др. надобностей.

Привет всем обитателям твоего жилища, а также Еликону и милосердной Людмилочке, как жаль, что она перестала мне писать.

Это письмо пойдет только завтра, а теперь покойной ночи.

Целую крепко и люблю. Твоя Маша

13. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Христос Воскресе, дорогая Маша, лобызаю и обнимаю и желаю благости, радости, а главное, чтоб кончились твои внутренние кровоизлияния. Что это такое?!!

Только вчера вернулась из Аносиной пустыни, где была с Людмилой; жила отрешенная от мира в тишине обители целых семь дней. Всё больше лежала и слегка температурила. Сердце, думаю, приходит в норму, но все еще не играю[20], и вообще хорохориться не могу. Людмила делает мне уколы стрихнином, терпит мой дурной характер.

Ах, Маша, как чудесно в Аносине! Тихая, скромная обитель (по-теперешнему артель), но, увы, тоже, верно, доживающая свои дни. Все работают, с большой любовью к своему гнезду, все какие-то радостные.

В гостинице мы жили совсем одни, питались монастырскими щами, покупали творог, яйца. Если бы я была здорова и могла бы стоять службы, я бы там причастилась. Постояла только всенощную накануне благовещения и в Вербную Субботу. Было чудесно и полно настроения. Когда подняли прямо лес серебристых верб и среди этого прозрачного леса черные клобуки и строгие силуэты монахинь, темное дерево иконостаса, полуосвещенная церковь (лампадами), много шаловливых детей деревенских с вербочками… и за оградой – тишина леса, снег, темные ели у ограды, было так тихо, что свечу донесла, даже не загораживая рукой, и горела эта свеча у нас перед иконой Бориса и Глеба, и было празднично.

Была я у бывш. игуменьи, пила чай с вареньем. Она мне прислала замечательный старый образок Михаила Архистратига.

Ехать от станции 6 верст. Ты жила в деревне и знаешь, что значит распутица – о!.. Если б было время, описала бы все. Целую крепко, надо бежать.

Христосуюсь с Полинькой, Маришей и поздравляю M-me Пижо. Мих. П-чу привет и поздравление.

Скоро выйдет еще моя статья об Ибсене[21]– пришлю и ее и о Горьком[22].

Лева, С.В., Лизавета, Людмила целуют тебя.

Слушала вчера в Вахт. театре в концерте Левины вещи – интересно.

В деревне перечитывала письма А. П-ча 88 и 89 года – жила вместе с вами на Кудр. – Садовой, Бабкино и у Линтваревых. Целую.

14. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Только что кончила принимать визитеров, был даже Ив. Алекс. Белоусов. Устала, но хочется сказать тебе: Воистину Воскресе! Моя дорогая, хорошая сестрица Аленушка! Очень счастлива, что ты поправляешься, и очень завидую, что были в Аносиной пустыне. В своей ранней юности я была там вместе с Киселевыми, летом, когда монашенки жали хлеб под руководством игуменьи. Нас принимали ласково, и так как гости были знатные, то игуменья одарила нас бисерными рукоделиями, я помню, такими красивыми, что я долго берегла свой подарок и дорожила им. Ехали мы на лошадях из имения В.И. Фирсановой, вместе с ней и, кажется, в ее экипажах, а обратно в Бабкино по чудным лесам и долам… Как это было давно и как было прекрасно!..

Теперь проза. Дом наш весь в лесах, окна вынуты, смертельный холод. Моя комната, кабинет, спальня, комната матери эвакуированы совершенно. Я с Полей пока в столовой. Внизу свалка мебели. Кляну шаляпинскую рухлядь, котор. утомила меня даже до бесконечности… Молясь, я только говорю: Господи, пошли мне сил, и больше мне ничего не надо… Ведь я начала ремонт с негодными средствами, и у меня нет даже десятника. Приходится выклянчивать материалы и безумно торговаться с рабочими… На три с половиной тысячи далеко не уедешь, тогда как на другие подобные дома назначены десятки тысяч. Я натерпелась горя с бедным Мих. Павл. У него был сильный припадок грудной жабы, едва спасли. Доктора два дня не выходили из нашего дома. Я обливалась слезами. Целую тебя трижды и обнимаю. Маша.

Крепко целую Леву. Что он думает насчет Крыма?

Понемножку продолжаем трястись…

15. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, целую вечность не писала тебе. Да тебе и не до нас теперь – вся в ремонте и в хлопотах. Как движется дело? Удачно? Как чувствует себя Мих. Павл.? А ты сама, с своим внутренним кровоизлиянием? Что это такое? Как же ты можешь так тормошиться?! Надолго ли затянется ремонт?

Получила ли ты мою доверенность на твое имя?

Я теперь поправилась, слава Богу. Живу не на правах больной. Страстную еще была не совсем в себе, даже к утренней не пошла, да никто не пошел – было холодно, неприветливо. Пришли Книппера, и вся компания очень порывалась начать разгавливаться, не дожидаясь 12 час., но я воспротивилась, и, чтоб укротить алчущие желудки, я им стала читать рассказы А. П-ча, между прочим, «Сирену» – ты представляешь себе? Бертенсон урчал и подергивался на диване. Конечно, была Любочка, принесла мне в большом яйце чудесную маркизу, под юбками которой должен сохранять теплоту чайник.

Репетируем «Вишневый сад». Можешь себе представить, какая это радость!

В театре перевороты, смена дирекции, молодежь берет в свои руки бразды…[23]. Что-то будет!! Атмосфера тяжелая. Вчера вернулся из Берлина (куда ездил на несколько дней) Влад. Ив. Предстоит борьба. Скоро ли будет сосредоточено внимание всего организма нашего театра на сцену, на искусство, а не на дирекцию, правление, секретарей etc… Надоело. Я так рада, что я далека от всей этой кутерьмы.

Завтра ждем к обеду Немировичей.

Одеяло твое лежит у нас в сундуке, хотя Женя приезжала за ним.

От Людмилы узнала, что стряслось над Валей. Жалко! Неужели Блюме не мог позвонить![24]

Лева, Соф. Влад., Tante, Сер. Льв. низко кланяются, кто смеет, тот целует… От меня привет М. П-чу.

Маша, я перечитываю все письма А. П-ча подряд, не отрываясь, и сейчас я с вами в Мелихове, ты уехала в Звенигород. Мне очень приятно. Целую и обнимаю тебя. Твоя Оля.

Адрес М.Т. Дроздовой: Мал. Бронная, 15, кв. 23.

16. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, – ты не пишешь! Я молчу, потому что очень была занята. Сегодня днем была первая генеральная «Вишневого сада». Маша, это был праздник, радость огромная. После конца весь зал встал и аплодировал, и мы выходили, и занавес раздвигался раз около 20! Приходили люди, молодые и пожилые, с увлажненными глазами. У меня было радостно на душе, и я легко плакала и смеялась. Аромат и звучность спектакля перешли в зрительный зал. Не знаю, как будет дальше, но сегодня было прекрасно, чем и хотелось поделиться с тобой[25]. Целую. Оля

17. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая моя Оля, я так измучилась, так устала с ремонтом, которому не предвидится конца, что кажется, что я уже никогда не буду жить по-человечески… Получила твою открытку насчет «Вишн. сада» и вместо того, чтобы радоваться – горько заплакала… У меня теперь только плотники, каменщики, бетонщики, слесаря, штукатуры, маляры и проч. смычки… Голова моя полна строительным материалом, а волосы засыпаны известкой и разбухли от грязи – некогда вымыть… Прибавила себе муки многочисленной цветочной рассадой – тянет в оранжерейку. Наш сад изумителен, как никогда!! Тепла еще нет. Хочется повидать тебя, но когда это будет? Твою статью и книгу получила. Спасибо. Целую всех. Маша.

Когда собираешься в Ленинград?[26] Напиши.

18. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Для меня большое лишение, если ты не приедешь в Крым, милая Оля! Гурзуфик изумительный, молодые живут чудесно[27], в понедельник я там была. Бегу в город по ремонтным делам, писать некогда. К вечеру утомляюсь и со стоном засыпаю… Если Еликон не привезет тебя в Гурзуф, то между ним и мной все кончено, а пока благодарю его за ласковое письмо. Твоя Маша.

Целую. Всем привет.

Напиши подробно обо всем.

19. О.Л. Книппер – Чеховой

Машенька, ау! Если все будет гладко и благополучно, то я выезжаю отсюда 15-го вечером Севастопольским, кот. стоит в Москве часов 9, – переложу вещи, пообедаю и 16-го же возвращаюсь в свой поезд. Значит, 18-го буду на юге, на солнце и в твоих объятиях! Ох, как я устала! Никогда не было такого длинного сезона[28]. Дождь лил все время, второй день только прилично. Езжу к Марине в Павловск. Привет всем, тебя целую и… до свидания. Ольга

20. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, душенька, еду по Алуште мимо Кучук Ламбата, Лева меня встретил в Алуште. Не сердись. Я не в состоянии заехать к тебе и не раскладываться и не выкупаться, ведь я три ночи в вагоне. Приеду к тебе свеженькая, веселенькая, а клёцкой не хочу. Поздравляю с именинником; 24-го приезжай с Мих. Павл., и кутнем за всех.

Будь здорова, весела, и скоро увидимся! Целую, обнимаю, всем привет. Ольга

21. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Дорогая Маша…

и у нас то же самое, о чем писал когда-то Пушкин.

В окна стараюсь не глядеть, тем более что они еще грязны и пыльны, наша мажордомша[29] боится с ними управляться одна – огромные, цельные.

Как приехала, попила кофе, стала убирать комнату. К обеду пришла Люба, побледневшая и похудевшая; мать ее уехала на Кавказ, и Люба должна быть при отце месяц утром и вечером, поить и кормить отца. Обедает у нас. Она получила работу – 250 р. в месяц, кажется, на два месяца. Лева запойно работает, ругается со старухой. Накануне приезда моего была драма – кто-то не затворил кухню, и Джюдди слопал шарик крысиного яда. Переполох адовый. С. Вл. со страху начала требовать карету скор. медиц. помощи, ей ответили, что она смеется над ними – ты понимаешь? Тетка засовывала целую руку в пасть, чтоб ее вырвало, Лева ей делал клизму, словом, измучили собаку, а потом оказалось, что крысиный тиф [яд?] опасен только для птиц. Вот-с.

Конечно, была и пополневшая Людмила. Осталась ночевать, но… ее гоняли клопы, оказавшиеся и у нас… Она перешла к Савве – там еще хуже. Так она и не спала. А я как убитая спала на своем «ложе» – иначе не могу выразиться: мои матрацы обивали, обновляли, и они стали такие пышные, что я «возлежу» на ложе, а не на кровати.

Вчера была с С. Вл. у обедни у Николы Явленного, но, увы, – отец Сергий будет служить всю следующую неделю. Служба скучная, все понуро, певчие неважные.

Сейчас с Саней и С. Вл. разбирала диван в столовой, Саввину постель всё чистили, мазали керосином с скипидаром – никогда не было у нас этой гадости…

Вчера были Книппера – похудевшие немного. Вовка вырос, очень мил, но речь скверная и голос неважный, может, выровняется.

Немировичи уже здесь. Лева был у него вчера, т. к. они привезли подарочки от Лулу – Леве носки и галстухи, мне пудра. У Оли была премьера «Moulin rouge» – картина, кот. она работала в Париже. Успех огромный – первый настоящий художеств. успех ее, ее засыпали цветами, потом у нее было свыше 100 человек приглашенных. Лулу пишет, что было очень элегантно – фраки, туалеты… Оля была в ярко-красном открытом платье, спереди ниже колен, сзади – острый трехарш. трэн, была очень эффектна и обвораживала всех своим сияющим видом и простотой – пишу со слов Лулу. Миша видел «Moulin rouge» и в восторге, говорит, что Оля «великая» (!) артистка и что ей надо на сцену. Он остается в Берлине на зиму и будет, вероятно, сниматься[30]. Он в восторге от своей дочери, кот. ему выше уха. Девочка, очевидно, нелегкая. Гувернантку пришлось уволить – Оля ее ненавидела. Она развита не по летам и вместе с тем ребенок, играет в куклы, собирает игрушечн. собак, которых у нее с полсотни разных пород. Гордится своей матерью.

Ну вот тебе рапорт. Из-за девочки, думаю, получатся там сложные взаимоотношения… Посмотрим.

Просят меня написать что-ниб. о Гиляровском – в октябре 55 лет его литер. деятельности и 75 лет со дня рождения. Издают сборник о нем под заглавием «Табакерка дяди Гиляя». Сборник не для продажи, всего 200–250 экземпл. Не очень мне хочется. Я не умею этого делать. Напиши ты с Мих. Павл. Будь добра. Начепуши чего-нибудь.

Ну, целую тебя, будь весела. Я мерзну и завидую твоему солнцу. Привет М.П. и О.Г.[31] и Полиньке. Ванду поминали всю дорогу. Ехали очень хорошо. Твоя Ольга

22. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, во-первых, спасибо, что не забыла меня в день появления моего на свет божий, а во-вторых, – письмо сие передает тебе Василий Александрович Орлов – очень симпатичный наш артист – ты его видела, верно, в «Горячем сердце», в «Унтиловске»[32]. У него легкие не в порядке, ему дали отпуск, чтоб он мог пожить на юге. Будь милой, помоги ему устроиться, запряги Ванду, пусть она за ним поухаживает. Он никого и ничего не знает в Ялте. Может быть, если тебе не в тягость, – он сможет переночевать у тебя? Если нет, отклони и сдай его Ванде. Она может попитаться духовной пищей от общения с ним, посоветуйте, к какому врачу ему показаться… Он, повторяю, очень милый и симпатичный, он мне очень нравится.

Прилагаю стихи Есенина для Ванды[33] и ключ от моей комнаты в Гурзуфе, кот. я забыла тебе отдать.

Рождение мое лихо отметили. Были Книппера и Чеховы, Сережа с Валей, Лизавета, конечно, Дима Качалов, и – о ужас пришла Кундасова!! Я сама приехала, когда все уже были в сборе, т. к. играла «Бронепоезд» и потом читала на Толстовск. вечере у Курского вокзала. Выпито было здорово, до приятного самозабвения – ультрафон играл америк. фокстроты, кто во что горазд плясал.

Сережа серьезно и сосредоточенно потрошил ящики и шкафы и разносил по комнатам, налил даже водки под потолок на люстру и наложил чего-то, и на другой день Ф.Г. поправляла лампочки – и оттуда полилось и посыпалось – хохоту было много. Все очень довольны. Валя разошлась – мы ее никогда не видели такой оживленной. Люба ухаживала за Димой, Лизавета даже плескалась водкой.

Чеховы ночевали у нас; на утро мы ходили плюс амфиканка моя в Музей игрушек – чудесно! Помнишь Бартрама?[34] Он водил и все нам пояснял. Смотрели театр. марионеток, фокусника, и очень были довольны. Поведу Вовку туда – это в чудесном Селезневском доме на Пречистенке.

О своей поездке в Ясную поляну напишу тебе отдельно.

Сегодня я была с Соф. Вл. на Воробьевых горах. Ах как чудесно – какой легкий, бесконечно пестрый местами лес, и аромат осени… Обратно приехали на пароходике с массой детей.

Ну, спешу, играю сегодня. Целую тебя и обнимаю, привет Мих. П-чу – спасибо за поздравление. Твоя Оля.

Молодые собираются писать тебе. Лева – правая рука Немировича в Музык. студии[35].

Марина в детском саду, и в восторге. От Олички получила прелестное письмо, половина русская, конец по-немецки. Оля

23. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Маша, дорогая, милая!

Очень, очень прошу тебя, не откладывая ни минуты, попроси или фотографа или Мих. П-ча переснять портрет П.И. Чайковского с надписью, кот. стоит у А. П-ча в кабинете. Это необходимо для 35-летия со дня смерти П. И-ча. Меня давно просил об этом Жегин, а я что-то подзабыла. Умоляю, спаси меня и устрой. Все расходы будут возмещены. Только вышли скорее.

Очень хочу написать тебе как следует и порассказать о Ясной поляне. Кстати, читаю теперь Дневники Софии Андреевны[36] – очень назидательно.

Я пока днями свободна, играю часто «Бронепоезд» (т. к. Лилина за границей) и «Жерар». Сейчас работают над «Блокадой» Вс. Иванова, начинают «Бег» Булгакова, «Дядюшкин сон» и «Плоды просвещения». Ждем Конст. С., чтоб начинать юбилейные отрывки[37]. Маша, ты собираешься в Москву к 27-му?

Живем все больше вразброд. Лева пропадает в Музык. студии, Люба на службе. Встречаемся за обедом. Чеховичей давно не видела, должны были быть 17/30 у нас, и захворал Сережа. Завтра я завтракаю у Горьких с Москвиным и Качаловым, приглашены на «степную устрицу», что сие – не знаю. Рассказала бы я тебе про него! Я его укоряла, что не побывал в Ялт. доме. Он говорит, что хотел, но на него насели, и он первый раз в жизни встретился с Сергеевым-Ценским[38] и проговорил с ним все короткое пребывание в Ялте.

Почему ты мне не пишешь? Как самочувствие? Все в порядке? Соф. Вл. все ходит в церковь, где служит о. Сергий. Недавно он был у нас, все не устроится с квартирой. Церковь ему Арбатская очень по душе.

Ну, Маша, спешу, целую тебя, обнимаю. Ильясу выслала все деньги (за домик), послала доверенность Роману.

Наши тебе шлют привет. Будь здорова, приезжай. Твоя Оля

24. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая Оля, дорогусенька моя, давно я тебе не писала, хотя не переставала думать о тебе, щелкая на счетах. Я никому не пи…сала. Не дописав «не писала», пришлось от страха удирать вниз по лестнице – опять землетрясение… Довольно сильный короткий толчок, все затряслось и зазвенело. Мих. Павл. даже выбежал. С сжатым сердцем я опять поднялась к себе наверх, и вот продолжаю мое послание, стараясь успокоиться от пережитого волнения… Ведь никак не привыкнешь к этому удовольствию, шут его возьми!.. Противно! А казалось, что уж в недрах земных все спокойно и если повторится, то через много, много лет… А в природе чудесно, прозрачно, горы опять позеленели, тепло и только вдали высоко золотятся и краснеют леса. Перепадают дожди, и у нас в саду опять много цветов, желтые ромашки все еще цветут, также и лиловые петуньи… Эдем, как говорит Иван Владимирович[39].

Вчера получила твое спешное письмо, но, к сожалению, нельзя так скоро исполнить твое поручение, хотя Мих. Павл. и старается. Сегодня не застал фотографа, пойдет завтра.

Орловы устроились хорошо, вошли уже в нашу компанию и, по-видимому, чувствуют себя не чуждо. Вчера у Ванды был пир на весь мир. Во время ужина говорили речи, конечно, начал по обыкновению Кузнечик[40], сказал хорошо и Орлов. Потом музыка, пение и… декламация. Поселились Орловы в старом городе, на даче вдовы д-ра Федорова, близко к Ванде, она ухаживает за ними вовсю и кормит до отвала… Особенно наслаждается едой m-me.

Мне скучно, я часто вспоминаю лето – мои путешествия в Гурзуф, и с грустью узнала, что будущим летом театр ваш уезжает за границу и даже в Америку[41]. Увы мне! Если жива буду, тоскливо мне будет без тебя и без Гурзуфа. На торжества я не приеду. Зачем я там нужна? Если буду иметь кроме финансов еще и деньги, то в феврале приеду. Кстати, к тому времени московский репертуар выявится и я получу отображение всей московской театральной жизни… Надеюсь, что ты позволишь мне пожить у тебя и обласкаешь меня по примеру жирных лет. Собери всех еврейчиков – Книпперовичей и Чеховичей, а также и Еликончика, прочти им, если захотят, это письмо и скажи, что ввиду моих преклонных лет мне уже трудно писать каждому в отдельности. Пусть не обижаются. На Еликона же я сердита – за что она сделала меня bête noire’ом[42]? У меня глаз всегда был хороший и никому вреда не делал! Я надеюсь, что она здорова и фурункулы прошли. Это часто бывает от моря. После них человек очищается и хорошеет…

Твою керосинку я отдавала в починку, и теперь она прекрасно работает у меня в маленькой галерейке, варим на ней чай и кофе. Она блестит, как медные части немецких орудий. За прокат я плачу тебе теми деньгами, котор. я затратила на починку. Скажи Сане, что она уже не «пыхкает» и к ней можно подходить близко. Ну, кажется, довольно написала, теперь будьте все здоровы и благополучны, целую всех и тебя крепко, пиши и пишите почаще, не забывайте меня одинокую. Буду ждать описания твоей поездки в Ясную поляну и обеда у Горького. Мне теперь посвободнее, я уже послала годовой отчет, жду только ревизии. С упоением прочитала Вал. Фейдер о Чехове[43]. Точно «Войну и мир» Толстого читала. Интересное семейство там описано… Теперь читаю «Обломова», и скоро кроме газет нечего будет читать. Умоляю, пришли что-нибудь интересное. Нельзя ли дневник Толстой?[44] Передай мой привет и поцелуй Соничке. Как ее здоровье? Мне бы хотелось послать ей варенья, да не с кем. Маша

Находящаяся в гуще закулисных событий секретарь дирекции и личный секретарь Н. – Д. О.С. Бокшанская 5 июля 1929 г. по-своему объясняла находящемуся в Америке С.Л. Бертенсону подноготную происшедшего: «…вопрос о гастролях, которые предложил нам Гест. Сначала все шло как будто на то, что поездка состоится, принципиальное согласие Гесту было дано. Но потом наше Управление (пятеро молодых, которые еще при Вас были призваны к работе, кроме Завадского, который – шестой – вышел из Управления) решило, что поездка срывает московский сезон и поставила перед Владимиром Ивановичем категорическое пожелание Управления отказаться от поездки. При этом все они не скрывали, что если б они попали в поездку, то голосовали бы за поездку. А из всего Управления в поездку должен был ехать только Хмелев, который страстно этого желал, но которому и заикнуться об этом нельзя было, чтоб товарищи его тотчас на него не напали, что он говорит за поездку из личных соображений. Мое твердое убеждение, что поездка ничего не срывала и свободно могла бы состояться» (там же, с. 46).

25. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая Оля, позволь мне поздравить тебя со званием Народной артистки. Народная карамель всегда лучше других и вкуснее. Теперь и ты будешь лучше, добрее и с большей любовью относиться ко мне. Ты опишешь мне торжества обязательно и не будешь отделываться одними обещаниями, как это было относительно Ясной поляны и завтрака у Горького.

Была у меня Екатерина Павловна, но очень ненадолго. Когда она обегала дом и сад, то я заметила у нее слезинки на глазах… Этому визиту я обрадовалась очень и не могла скрыть своей радости… Почему-то было трогательно. Ты поговори по телефону с ней, пусть она расскажет свое впечатление. Как бы я хотела послать тебе цветов из нашего сада! Прими их мысленно. Я нарву букет и поставлю перед твоим портретом с надписью: народной артистке. Привет всем. Целую. Маша.

У меня болят глаза.

26. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая сестрица! Посылаю Вам цветиков из нашего сада и надеюсь, что Вы уже излечились от угара славы и Ваши рабыни тоже. Теперь уже можно написать бедной родственнице Марии.

У нас много хризантем. Пока еще тепло. Хочется в Москву.

27. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Машенька, дорогая, ты, небось, дивишься, что я не пишу? Понимаешь, так много нужно тебе писать, так о многом потолковать, что жуть берет и боязно браться за перо – от трусости. Вот тебе и карамель народная! Ты меня очень рассмешила этим прозвищем и тем, как ты цветы поставила пред моей фотографией с надписью.

Поблагодари «Мишеля» за телеграмму – тронута. У меня лежит ворох писем и телеграмм, и я со страхом приглядываюсь к этой растущей кучке каждый день и трусливо окунаюсь во всякие каждодневные нужды и заботы. Сегодня решила начать с родственников.

Ждали мы этого большого праздника, но никак не думали, что праздник этот примет такие грандиозные размеры. Если бы мы выслушивали все адреса и приветствия – мы бы сидели дня три. Обществ. комитет устроил очень хорошо – напр., все театры выходили разом и от всех говорила наша чудная «Саня»[45] с дрожью в голосе от переживания, а остальные только передавали адреса, дары и поздравления, и так объединялись все поздравители. Сцена была до самой глубины открыта, затянута светлой материей – амфитеатром сидела вся труппа и весь организм театра; посредине – широкая белая лестница с золотым ковром, по которой, под звуки фанфар, спускались юбиляры, впереди шла Раевская, по бокам – Лилина и я, – когда показались наши «два» – театр весь встал и гремел все время, пока мы усаживались. Говорили потом многие, что до слез трогал этот момент, что уж очень хорошо спускались по лестнице. Да, а на потолке распласталась огромных размеров белая чайка. По бокам лестницы в огромных белых вазах красовались огромные красные цветы. До 12 ч. был прием гостей, были речи Луначарского и др., была группа иностранцев; было много подарков – ими завалена целая комната у нас в музее. Совершенно очаровательный подарок от Камерного, и МХАТ 2-го (последний огорчился, т. к. подарок однородный, только разница в форме и окраске): старинный небольшой эмалиров. ларчик – под открывающейся крышкой – овал, кот., «быв заведенным», также открывается, и выскакивает чудесная синяя птица, с трепещущими крылышками, с двигающимся беленьким клювом – пьет, пьет, затем ныряет, и овал захлопывается, и – конец очаровательной сказке! Занятно пела татарочка свой привет. Театр Станиславского парадно и ярко пел кантату. За кулисами – масса народу, цветы, голоса… Да, за юбилярами ездили в автомобилях с цветами. За мной приехали Ершов и Массальский[46]. Перед театром толпа народа, весь двор залит огнями, гремит оркестр, двор полон всей труппой – клики, аплодисменты. Я думала, я разревусь от такого приезда, да и всплакнула. Туалет у меня был чудесный – из моего парижского gris-perle[47], расшитого бисером и серебром, Ламанова сделала что-то изумительное в смысле линии и легкости – вся Москва говорила об этом платье… Когда меня объявили народной карамелью – я подошла к столу президиума, чтоб поблагодарить и пожать руку Луначарскому и затем поклониться в ложу Рыкова – и все отмечали и говорили мне, что я в этом платье очень хорошо шла и кланялась. Анат. Вас. почему-то очень долго тряс мне руку и извинялся, что так поздно дают мне звание народной карамели, как будто это меня очень беспокоило или волновало[48].

В 1 ч. начался так назыв. банкет – попросту все проголодались… Да, после всех приветствий говорили длинные речи К.С. и Вл. Ив. Ко времени ужина теснота была адовая, потому что приготовлено было на 500 чел., а много народу еще осталось… с нашим юбиляром-буфетчиком сделалось дурно от волнения, т. ч. призывали врача.

После еды играл оркестр и желающие танцевали. Как-то не вышло. Очень поздно началось, все утомились, но все же сидели до утра. На другой день я ездила в Новодевичий, свезла цветов, зеленых душистых ветвей, постояла у каждой могилы… Ты знаешь, около нашей могилы (стар. кладбищ) теперь все расчистили, и хотя сие прискорбно, что нет уже могилы «вдовы Кукаретниковой» рядом – все же стало очень просторно и очень выиграла решетка – вся теперь на виду. В 5 час. было открытие юбилейной выставки у нас в музее. Говорили речи опять, потом осматривали. 29-го был юбилейный спектакль. Шли отрывки из «Царя Федора» – примирение, с моим монологом; «Гамлет» – сцена с актерами; «Карамазовы» – сцена Снегирева – Москвина и допрос Мити в «Мокром»; 1-ый акт «Трех сестер» и «Колокольня» из «Бронепоезда». После «Сестер» занавес не закрывался… Каждый выход встречался шумными овациями.

Начала письмо 12-го, а сегодня 21-ое!! Я подустала. Вся неделя была наполнена. Каждый день две репетиции (я еще на стороне играла «Осенние скрипки»), вечерами или спектакль или концерт – и на столе лежит угрожающая пачка писем и телеграмм, ждущих ответа и благодарности от народной карамели. Сегодня Михаилы, а я пропустила сроки и не поздравила, пошлю завтра телеграмму.

Приезжай скорее, Мария.

Ох, какая радость была для меня – цветы из ялтинского сада! Ты себе представить не можешь. А кто их привез? «Он» попал к обеду; у нас обедал мой приятель хорват из Загреба – режиссер, прелестный мужчина Dr. Gavella: «он» сидел у нас, пил вино, говорил, но кто он? Цветы до сих пор стоят, они чудесно распустились, и оранжевые ромашки, и петунии лиловые, а какие замечательные хризантемы! Спасибо.

Сегодня получила письмо от Брендера[49] из Баку с поздравлениями, излияниями etc… шлет тебе привет.

Лева очень работает у Немировича. Прекрасный у них спектакль «Девушка из предместья»[50], имеет большой успех. Лева делал музык. композицию пролога, и очень, очень хорошо инструментовал. Вл. Ив. его очень хвалит и ценит, кажется, Написал он в несколько дней, не спал ночей, т. к. это было срочно.

Наш юбилей омрачился болезнью К. С-ча, кот. захворал 29 после юбил. отрывков, с ним сделалось дурно, вызывали врача, через несколько дней был второй припадок – очевидно, что-то вроде грудной жабы, были консилиумы, при нем дежурил врач и сестра. Было очень тяжко и жутко. Теперь полегчало. Оказалось что-то в легком – фокус…

Принимали нас в Академии вместе с О-вом Росс. словесности, где и я в числе наших некоторых «стариков» состою почетным членом. В Консерватории был большой вечер: Артисты и писатели МХАТу. Большая и разнообразная программа. Нас всех выпускали с эстрады под аплодисменты. Были еще на дневном чае с иностранцами в ВОКСе (культ. связь с Европой!) в Моск. гостинице под председ. О. Дав. Каменевой[51]. Там пела Зоя Лодий. Чудесный прием был в Малом театре. Все театры участвовали и играли для нас. Очень много было смешного, изящного, просто замечательного. Организовано было прекрасно – как-то душевно, тепло. Приедешь, все расскажу. Немыслимо описывать, приезжай скорее.

О наших отрывках до сих пор говорят. Высокой культуры был спектакль. Из-за болезни К. С-ча было все отменено. «Вишневый сад» тоже не знаю, когда пойдет – никто не желает играть Гаева после Станиславского[52].

Ну, Маша, поздно, кончаю, а то опять залежится письмо. Целую тебя крепко, будь весела и думай о Москве. Мы теперь мяса почти не едим. У Левы печень, у меня, по-моему, почка. Ольга

28. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая карамелька, посылаю тебе последние цветики из нашего сада! Это тебе за твое хорошее длинное письмо. Орлов лежит в постели, я бегала к нему на другой конец города, чтобы прочесть ему твое письмо.

Конечно, очень боюсь, что цветы не дойдут в хорошем виде… Всем привет. Маша

29. М.П. Чехова – О.Л. Книппер

Милая моя народная актриса, нет у меня слов выразить тебе мою глубокую благодарность за твое длинное письмо с описанием торжеств. Очень трогательно и изумительно было! Я с жадностью читала все то, что было напечатано в журналах и газетах, потратилась изрядно на их покупку. Воображаю, что со мною было бы, если бы я была на этих торжествах. Я, вероятно бы, громко стонала от волнения и удивляла бы своих соседей…

Сейчас я читаю по ночам, лежа в постели, книгу Констан. Сергеевича и от удовольствия подпрыгиваю. Ужасно приятно!

Теперь спокойно, снимаю!..

Дело вот в чем: приходил твой заведующий из Гурзуфа – Трегубов и горько жаловался, что не в силах бороться против стихий. Дождь льет как из ведра, вот уже две недели, крыша на домике еще не перекрыта, течет всюду. Приходится подставлять тазы и ведра. Мягкую мебель некуда девать. Настроение от этого паскудное…

Без денег рабочие делать не станут. К тому же, вероятно, придется менять прогнившие доски. Трегубов говорит, что он на те 20 руб., которые ты ему дала, купил кое-какие материалы, вроде известки.

Постарайся, голубушка, что-нибудь прочитать в пользу своего домика в Гурзуфе и немедленно же прислать мне или Трегубову деньги на ремонт. Он, Трегубов, говорил, что ему предлагают загородить задний участок существующим на нем камнем и сверху колючей проволокой. Теперь это можно, и что он вскопает его и посеет на нем. Я знаю, что ты вскипятишься сейчас и начнешь кричать, но мне все равно, я не услышу!

Крыша и древеса под ней настолько ослабли, что при порядочном ветре все это полетит к свиньям в море…

Целую тебя крепко, крепко и всем шлю приветствия.

По обыкновению я очень занята, похварываю и мечтаю о поездке в Москву, но раньше конца января или начала февраля не смогу выбраться.

Отчего Еликончик не пишет? Скучаю без ее писем. Если я в чем провинилась, то пусть простит.

Получила ли ты цветы, которые я на днях послала тебе посылкой без цены? Воображаю, в каком виде придут цветы, если посылка задержится!

Забыла написать, что за ограду с проволокой берут 25 рублей. Советую понатужиться и потратить. Поручи это Трегубову, он весьма хозяйственный человек, и я боюсь, как бы он не ушел от огорчения. Пока. Маша

30. О.Л. Книппер – М.П. Чеховой

Машенька, дорогая, спасибо тебе за письмо. Я отправила Роману 50 р. телеграфом и на другой день 50 р. по почте. Авось хватит. Я выплачиваю долги и потому все время без денег. Скоро ли ты приедешь? Цветы дошли прекрасно. Я до слез им обрадовалась. Мне их принесли, когда я еще была в постели. Целую тебя за них. Я ежедневно на репетициях, читаю в благотв. концертах. 10 янв. читаю в Ленинграде. Лизавета тебе написала; у нее опять с глазом нехорошо. Приезжай скорее на светскую жизнь. Лева, Люба, Соф. Вл. тебя целуют, Фанни и Саня приветствуют. Жду, обнимаю. Оля.

М. П-чу привет.