Глава 5
Дипломатия «треугольника» и корейская война
Первым внешнеполитическим шагом Мао Цзэдуна стала поездка в Москву 16 декабря 1949 года, состоявшаяся всего лишь через два месяца после провозглашения Китайской Народной Республики. Он впервые выезжал за пределы Китая с целью создания союза с коммунистической сверхдержавой, Советским Союзом. В конечном счете встреча в Москве положила начало серии шагов, когда вместо ожидаемого альянса родилась дипломатия «треугольника», где Соединенные Штаты, Китай и Советский Союз маневрировали, выступая то друг с другом, то друг против друга.
Во время встречи со Сталиным, прошедшей сразу же в день его приезда, Мао подчеркнул, что «Китай нуждается в мирной передышке продолжительностью в 3–5 лет, которую он мог бы использовать для восстановления предвоенного уровня экономики и стабилизации общего положения в стране»[166]. Тем не менее не пройдет и года после поездки Мао, как Соединенные Штаты и Китай будут воевать друг с другом.
Все случилось из-за махинаций игрока, казавшегося незначительным: Ким Ир Сена, амбициозного ставленника Советского Союза в Северной Корее, государстве, созданном всего двумя годами ранее на основе соглашения между США и СССР в соответствии с зонами, оккупированными каждой из сторон в освобожденной Корее после войны с Японией.
Сталин, как представляется, не ставил своей первоочередной задачей помощь возрождению Китая. Он еще не забыл предательства Йосипа Броз Тито, руководителя Югославии и единственного европейского коммунистического лидера, получившего власть благодаря собственным усилиям, а не в результате советской оккупации. Тито порвал с Советским Союзом в предыдущий год. Сталин решительно не желал подобного исхода в Азии. Он понимал геополитическое значение победы коммунистов в Китае; его стратегической целью было управлять процессами, происходившими в результате этой победы, и получать выгоды от их воздействия.
Сталин наверняка верно оценивал масштаб личности Мао. Китайские коммунисты победили в гражданской войне вопреки ожиданиям Советов и игнорируя советы Советов. Хотя Мао и объявил о намерении Китая «склониться к одной стороне» – к Москве – в международных делах, из всех коммунистических лидеров он был наименее обязанным Москве за собственное положение, и управлял он самой населенной коммунистической страной. Отсюда первое знакомство лидеров двух коммунистических гигантов привело к затейливому менуэту, кульминацией которого полугодом позже стала Корейская война. В нее оказались втянуты Китай и Соединенные Штаты – непосредственно и Советский Союз – опосредованно.
Мао был убежден, что бушующие в Америке дебаты по поводу того, кто «потерял» Китай, неизбежно заставят США попытаться вернуть все на круги своя. Во всяком случае, являясь приверженцем коммунистической идеологии, он сделал такой вывод и предпочел сделать ставку на получение материальной и военной помощи от Советского Союза. Его целью был оформленный по всем правилам союз.
Но двум коммунистическим диктаторам нелегко было ужиться друг с другом. Сталин к тому времени находился у власти почти 30 лет. Он уничтожил всю внутреннюю оппозицию и привел свою страну к победе над нацистскими агрессорами ценой ужасающе огромного количества человеческих жизней. Организатор периодических чисток, приводивших к миллионам жертв (и в то время он готовился к новой серии чисток), Сталин уже как бы стоял над идеологией. Его правление, отмеченное жестокой и циничной беспринципностью, основывалось на его примитивной интерпретации российской национальной истории.
В период длительной борьбы Китая с Японией в 1930-е и 1940-е годы Сталин всегда принижал потенциал коммунистических сил и относился пренебрежительно к стратегии Мао, опирающейся на село и крестьян. На протяжении всего периода Москва поддерживала официальные отношения с националистическим правительством Гоминьдана. В конце войны с Японией в 1945 году Сталин вынудил Чан Кайши предоставить Советскому Союзу привилегии в Маньчжурии и Синьцзяне, сравнимые по масштабам с полученными царским режимом, и признать Внешнюю Монголию как номинально независимую Монгольскую Народную Республику, находящуюся под советским контролем. Сталин активно поощрял сепаратистские силы в Синьцзяне.
В Ялте в том же 1945 году Сталин добивался от своих коллег, Франклина Д. Рузвельта и Уинстона Черчилля, международного признания советских особых прав в Маньчжурии, включая военно-морскую базу в Люйшуне (старый Порт-Артур) и в заливе Даляньвань как условие вступления в войну против Японии. В августе 1945 года Москва и гоминьдановские власти подписали договор, подкрепляющий ялтинские соглашения.
При таких обстоятельствах встреча двух коммунистических титанов в Москве никак не могла стать встречей с объятиями людей, разделяющих одни и те же убеждения. Вот как Н. С. Хрущев, будучи тогда членом сталинского Политбюро, вспоминал:
«Сталин любил показать свое гостеприимство высокопоставленным гостям и знал очень хорошо, как это сделать. Но во время визита Мао Сталин мог по нескольку дней ни разу не встречаться с ним – а поскольку Сталин сам не встречался с Мао и никому другому не поручал развлекать его, никто не осмеливался его посещать… Мао, да будет известно, если бы такая ситуация еще продлилась, был готов уехать. Когда Сталин услышал о жалобах Мао, мне кажется, он устроил еще один обед в его честь»[167].
С самого начала было ясно, что, невзирая на победу сил коммунизма в Китае, Сталин не собирался отказываться от приобретений, полученных им для Советского Союза за вступление в войну против Японии. Мао, приступив к беседе со Сталиным, сразу подчеркнул – ему необходим мир: «Решение важнейших вопросов в Китае находится в зависимости от перспектив на мирное развитие. В связи с этим ЦК КПК поручил мне выяснить у Вас, тов. Сталин, вопрос о том, каким образом и насколько обеспечен международный мир»[168].
Сталин успокоил его относительно мирных перспектив, но не торопился с ответом на просьбу о чрезвычайной помощи и свел на нет спешку с формированием союзнических отношений:
«Вопрос о мире более всего занимает и Советский Союз, хотя для него мир существует уже в течение четырех лет. Что касается Китая, то непосредственной угрозы для него в настоящее время не существует: Япония еще не стала на ноги, и поэтому она к войне не готова; Америка, хотя и кричит о войне, но больше всего войны боится; в Европе запуганы войной; в сущности, с Китаем некому воевать, разве что Ким Ир Сен пойдет на Китай? Мир зависит от наших усилий. Если будем дружны, мир может быть обеспечен не только на 5–10, но и на 20 лет, а возможно, и на еще более продолжительное время»[169].
При таком раскладе военный союз совершенно не нужен. Сталин ясно объяснил свою сдержанность, когда Мао официально поднял эту тему. К чему новый союзнический договор, сделал удивительное заявление Сталин, если существующего договора, подписанного с Чан Кайши при совершенно иных обстоятельствах, вполне достаточно. Сталин подкрепил свой довод утверждением, что советская сторона нацелена на то, чтобы не давать «Америке и Англии юридический повод поставить вопрос об изменении» ялтинских соглашений[170].
Сталин фактически утверждал, будто коммунизм в Китае лучше всего будет защищен русским соглашением с правительством, только что свергнутым Мао Цзэдуном. Сталину так понравился собственный аргумент, что он привел его и в связи с уступками, которых Советский Союз добился у Чан Кайши в отношении Синьцзяна и Маньчжурии и которые, по его мнению, должны сохраняться теперь уже по просьбе Мао. Мао Цзэдун, всегда бывший ярым националистом, отклонил предложения Сталина, по-иному сформулировав его просьбу. Он рассуждал так: существующие договоренности относительно железной дороги в Маньчжурии отвечают «китайским интересам» постольку, поскольку она является «школой по подготовке китайских железнодорожных и промышленных кадров»[171]. Как только будут подготовлены китайские сотрудники, они возьмут управление в свои руки. Советские специалисты могут оставаться до тех пор, пока не завершится эта подготовка.
Демонстрируя дружбу и подтверждая идеологическую солидарность, два достойных последователя Макиавелли маневрировали, пытаясь достичь окончательного превосходства и господства над значительной частью территории на окраинах Китая. Сталин, будучи старше и на тот момент могущественнее, и Мао, в геополитическом смысле более самоуверенный, оба превосходные стратеги, отлично понимали: по теме, которую они официально обсуждали, их интересы должны в конечном счете неизбежно столкнуться.
После месяца взаимной торговли Сталин уступил и согласился на союзнический договор. Однако он настаивал на том, чтобы Далянь и Люйшунь оставались советскими базами до подписания мирного договора с Японией. Москва и Пекин в итоге 14 февраля 1950 года заключили Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. Он предусматривал то, чего добивался Мао и чего хотел избежать Сталин: обязательства о взаимной помощи в случае конфликта с третьей державой. Теоретически договор обязывал Китай прийти на помощь Советскому Союзу в мировом масштабе. В оперативном плане он давал Мао прикрытие на случай эскалации различных угрожающих китайским границам кризисов.
Китаю пришлось заплатить большую цену: шахты, железная дорога и другие концессии в Маньчжурии и Синьцзяне, признание независимости Внешней Монголии, использование Советским Союзом залива Даляньвань, использование до 1952 года военно-морской базы в Люйшуне. Позже Мао Цзэдун все еще будет жаловаться Хрущеву по поводу попыток Сталина установить свои «полуколонии» в Китае через эти концессии[172].
Что же касается Сталина, то появление потенциально мощного восточного соседа стало для него геополитическим кошмаром. Ни один российский правитель не мог игнорировать огромнейшую демографическую разницу между Китаем и Россией при наличии протяженной границы в 2000 миль: китайское население, насчитывавшее более 500 миллионов, соседствовало с менее чем 40 миллионами русских в Сибири. На какой стадии развития Китая цифры начнут что-то значить? Наличие подобия консенсуса по идеологическим вопросам больше подчеркивало, чем уменьшало озабоченность. Сталин, слишком большой циник, ни на минуту не сомневался в том, что когда сильные восходят на вершину (как они думают, при помощи своих собственных сил), они отчаянно сопротивляются претензиям на высшую истину со стороны союзника, каким бы близким этот союзник ни считался. Сталин, изучив и раскусив Мао, должно быть, прекрасно понимал: тот никогда не уступит превосходства по вопросам своего учения.
Ачесон и соблазн китайского «титоизма»
Во время пребывания Мао Цзэдуна в Москве случился эпизод, ставший весьма симптоматичным как в свете чреватых напряженностью отношений внутри коммунистического движения, так и с учетом роли, которую играют и будут играть США в нарождающемся «треугольнике». Поводом стала попытка госсекретаря Дина Ачесона ответить на хор внутренних критиков по поводу того, кто «потерял» Китай. По его указанию Государственный департамент в августе 1949 года опубликовал Белую книгу о крахе Гоминьдана. Хотя США по-прежнему признавали гоминьдановцев законным правительством всего Китая, в Белой книге они описывались как «коррумпированные, реакционные и неспособные»[173]. В итоге Ачесон в сопроводительном письме Трумэну по поводу Белой книги делал вывод и рекомендовал:
«Катастрофический результат гражданской войны в Китае является неприятным, но неизбежным фактом, выходящим за пределы контроля со стороны правительства Соединенных Штатов. Ничто из того, что делали или могли бы сделать США в пределах разумного и с учетом их возможностей, не могло уже изменить этот итог… Это явилось результатом внутренних китайских сил, на которые наша страна пыталась оказывать влияние, но не смогла»[174].
Выступая 12 января 1952 года в Национальном пресс-клубе, Ачесон усилил главную мысль Белой книги и выдвинул новую всеобъемлющую азиатскую политику. В его речи содержалось три пункта фундаментальной значимости. Первое: Вашингтон умывает руки в связи с китайской гражданской войной. Гоминьдановцы, как заявлял Ачесон, продемонстрировали как политическую несостоятельность, так и «огромнейшую некомпетентность, когда-либо проявленную каким-либо военным командованием». Ачесон объяснял, что это не коммунисты «создали такие условия», они просто умело использовали обстоятельства, которые предлагались. Чан Кайши сейчас оказался «изгнанником на маленьком острове у берегов Китая с остатками своих войск»[175].
После того как материковый Китай был отдан коммунистам, независимо от произведенного геополитического эффекта, не было смысла и сопротивляться попыткам коммунистов оккупировать Тайвань. Таков, кстати, вывод и документа НСБ-48/2 (NSC-48/2) о национальной политике, подготовленного аппаратом Национального совета безопасности и одобренного президентом США. В этом документе, принятом 30 декабря 1949 года, сделан вывод о том, что «стратегическое значение Формозы [Тайваня] не оправдывает открытых военных действий». Трумэн на пресс-конференции 5 января обратил внимание на то же самое: «Правительство Соединенных Штатов не будет предоставлять военную помощь или консультировать китайские войска на Формозе»[176].
Во-вторых, но по своему значению данный пункт может быть и на первом месте, Ачесон не оставил сомнений относительно того, кто угрожает независимости Китая в долгосрочной перспективе:
«Эта коммунистическая концепция и технологии вооружили русский империализм новым и еще более коварным оружием для проникновения. Что происходит в Китае – вооруженный этим новым видом оружия Советский Союз отторгает китайские северные провинции от Китая и присоединяет их к Советскому Союзу. Этот процесс уже состоялся во Внешней Монголии. Он близится к завершению в Маньчжурии, и, я уверен, из Внутренней Монголии и Синьцзяна от советских агентов идут в Москву очень радостные сообщения. Вот именно то, что там происходит»[177].
Последний пункт в речи Ачесона был даже более глубоким по своим последствиям на будущее. Высказывалось предположение о том, что Китай – ни больше ни меньше – открыто займет позицию Тито. Предлагая строить отношения с Китаем на основе национальных интересов, Ачесон утверждал, что целостность Китая в американских национальных интересах, независимо от идеологии этой страны: «Мы должны придерживаться позиции, которой мы всегда придерживались, – любой, кто нарушает целостность Китая, враг Китая и действует вопреки нашим собственным интересам»[178].
Ачесон обрисовал перспективы новых китайско-американских отношений, базирующихся на национальных интересах, а не на идеологии:
«[Сегодня] день, когда уходят в прошлое старые отношения между Востоком и Западом, отношения, которые в самом худшем варианте были эксплуатацией, а в самом лучшем смысле – патерналистскими. Таким отношениям пришел конец, на Дальнем Востоке взаимоотношения между Востоком и Западом должны быть отношениями взаимного уважения и взаимной готовности прийти на помощь»[179].
Такая точка зрения в отношении коммунистического Китая, высказанная высокопоставленным лицом США, больше не прозвучит на протяжении двух десятков лет, пока Ричард Никсон не сделает подобных предложений своей администрации.
Речь Ачесона была великолепным образом оформлена, чтобы подействовать на самые чувствительные нервы Сталина. И Сталин действительно был вынужден попытаться что-то предпринять в связи с этим. Он направил своего министра иностранных дел А. Я. Вышинского и председателя Совета министров В. М. Молотова с визитом к Мао Цзэдуну, все еще находившемуся в Москве, на переговоры о союзнических отношениях, чтобы предупредить его о «клевете», распространяемой Ачесоном, и фактически предлагая высказать успокаивающие заверения. Это было каким-то истеричным жестом, так не похожим на обычную проницательность Сталина, поскольку сама по себе просьба сделать подобные заверения означает какие-то сомнения по поводу надежности другой стороны. Если полагают, что партнер может дезертировать, то как можно верить заверениям об обратном? Если нет, зачем вообще нужны такие заверения? Более того, и Мао, и Сталин знали, что «клевета» Ачесона досконально описывала тогдашнее состояние китайско-советских отношений[180].
Советская парочка попросила Мао Цзэдуна дезавуировать обвинения Ачесона в том, будто Советский Союз стремился отколоть части Китая или хочет установить там доминирующее положение, и посоветовали охарактеризовать их как оскорбление в адрес Китая. Мао, не сделав никаких комментариев эмиссарам Сталина, лишь попросил копию речи и поинтересовался возможными мотивами, которыми мог руководствоваться Ачесон. Через несколько дней Мао одобрил заявление с саркастическими нападками на Ачесона, но в отличие от реакции Москвы, прозвучавшей от имени министра иностранных дел, Пекин поручил опровергнуть выпады Ачесона главе официального агентства новостей КНР Синьхуа[181]. В заявлении давалась отповедь «клевете» Вашингтона, но его сравнительно невысокий уровень с точки зрения протокола оставлял за Китаем право окончательного выбора. Мао предпочел не высказывать свою позицию, пока он находится в Москве, стремясь соорудить страховочную сетку для своей пока еще изолированной страны.
Мао Цзэдун позже, в декабре 1956 года, с присущей ему витиеватостью в рассуждениях, раскрыл свои истинные помыслы относительно возможности раскола с Москвой, прикрывая очередным опровержением, хотя и в смягченном виде, такую вероятность:
«Китай и Советский Союз стоят вместе… Однако все еще есть люди, которые сомневаются в этой политике… Они полагают, что Китай должен занять средний курс и послужить мостом между Советским Союзом и Соединенными Штатами… Если Китай станет между Советским Союзом и Соединенными Штатами, он окажется в выгодном положении и будет независимым, но фактически Китай не может быть независимым. Соединенные Штаты ненадежны, дадут вам немного чего-нибудь, но не очень много. Как может империализм накормить вас полным обедом? Не может»[182].
Ну а вдруг США готовы дать то, что Мао назвал «полным обедом»? Ответ на этот вопрос не прозвучит до 1972 года, когда президент Никсон начнет свои заходы в отношении Китая.
Ким Ир Сен и начало войны
Жизнь шла бы своим чередом, каждый вел бы свою игру еще несколько, а может быть, и много лет, пока два патологически подозрительных абсолютных правителя тестировали друг друга, приписывая один другому свои собственные мотивы. Но вместо этого Ким Ир Сен, северокорейский лидер, над которым Сталин подсмеивался во время первой встречи с Мао в декабре 1949 года, вступил в геополитическую драчку с потрясающими результатами. Во время московской встречи Сталин как бы в насмешку предположил: единственная угроза миру может исходить от Северной Кореи, если «Ким Ир Сен решит вторгнуться в Китай»[183].
Но Ким Ир Сен решил по-другому. Он предпочел вторгнуться в Южную Корею и по ходу дела поставил крупные страны на грань глобальной войны, а Китай и Соединенные Штаты втянул в настоящую военную конфронтацию.
До вторжения Северной Кореи в Южную никто и подумать не мог о том, что Китай, едва оправившийся от гражданской войны, начнет войну с обладающей ядерным оружием Америкой. Причиной этой войны стала подозрительность двух коммунистических гигантов в отношении друг друга, а также способность Ким Ир Сена, хотя и полностью зависящего от его несравнимо более мощных союзников, манипулировать их взаимной подозрительностью.
Корея, включенная в состав Японии в 1910 году и быстро ставшая трамплином для японских вторжений в Китай, в 1945 году после поражения Японии была оккупирована на севере советскими войсками, на юге – американскими. Разделявшая их линия, 38-я параллель, оказалась спорной. Она просто отражала пределы, которых армии двух государств достигли в конце войны[184].
Когда оккупационные войска в 1949 году вывели, а бывшие оккупационные зоны стали полностью независимыми государствами, ни одно из них не чувствовало себя спокойно в новых границах. Их правители, Ким Ир Сен на Севере и Ли Сын Ман на Юге, всю жизнь провели в борьбе за дело своего народа. Они не видели причин оставить его в данной ситуации, поэтому оба претендовали на руководство всей страной. Военные столкновения вдоль разделительной полосы происходили весьма часто.
Начав сразу же после вывода американских войск из Южной Кореи в июне 1949 года, Ким Ир Сен на протяжении 1949 и 1950 годов пытался убедить и Сталина, и Мао согласиться на полномасштабное вторжение в Южную Корею. Вначале оба отвергли его предложение. Во время визита Мао Цзэдуна в Москву Сталин спросил мнение Мао относительно такого вторжения, и Мао, хотя и положительно отнесшийся к его конечной цели, посчитал риск американского вмешательства слишком высоким[185]. Он полагал, что любой план захвата Южной Кореи должен быть отклонен до завершения гражданской войны в Китае путем завоевания Тайваня.
Но именно эта китайская цель и послужила мотивацией для плана Ким Ир Сена. Несмотря на двусмысленность американских заявлений, Ким Ир Сен был убежден в том, что Соединенные Штаты вряд ли смирятся с двумя победами коммунистов. Поэтому он торопился добиться своих целей в Южной Корее, до того как Вашингтону придет в голову мысль о возможности китайского успеха в захвате Тайваня.
Несколько месяцев спустя, в апреле 1950 года, Сталин пересмотрел свою прежнюю позицию. Во время визита Ким Ир Сена в Москву Сталин дал зеленый свет просьбе Кима. Сталин подчеркнул свою убежденность в том, что Соединенные Штаты не станут вмешиваться. В советском дипломатическом документе это описывается следующим образом:
«Товарищ Сталин подтвердил Ким Ир Сену, что международная обстановка достаточно изменилась, чтобы позволить более активные действия по объединению Кореи… Теперь, когда Китай подписал союзнический договор с СССР, американцы не будут столь решительны в противостоянии с коммунистами в Азии. В соответствии с поступающей из США информацией это действительно так. Преобладает настрой не вмешиваться. Этот настрой подкреплен фактом того, что СССР сейчас обладает атомной бомбой и что наши позиции в Пхеньяне упрочились»[186].
Записи прямого китайско-советского диалога на эту тему отсутствуют. Ким Ир Сен и его посланники стали инструментом, при помощи которого два коммунистических гиганта общались друг с другом по Корее. И Сталин, и Мао вели игру за установление доминирующего влияния в Корее или как минимум старались не допустить, чтобы другая сторона получила такую возможность. В ходе этого процесса Мао согласился передать до 50 тысяч войск из числа этнических корейцев, служивших в подразделениях Народно-освободительной армии Китая, Северной Корее вместе с их вооружениями. Руководствовался ли он тем, чтобы поощрить план Ким Ир Сена или подтвердить свою идеологическую поддержку, ограничив тем самым общие китайские обязательства? Какими бы ни были конечные намерения Мао, практическим результатом стало значительное усиление военных позиций Пхеньяна.
В ходе дебатов в стране по поводу Корейской войны речь Дина Ачесона по вопросам азиатской политики в январе 1950 года подверглась большой критике за то, что в ней Корея оказалась за пределами американского «оборонительного периметра» в Тихоокеанском регионе, тем самым как бы давался «зеленый свет» северокорейскому вторжению. Речь Ачесона в части оценок американских обязательств в районе Тихого океана не явила ничего нового. Генерал Дуглас Макартур, командующий американскими войсками на Дальнем Востоке, в своем интервью в Токио в марте 1949 года таким же образом поместил Корею за пределы американского оборонительного периметра:
«Сейчас Тихий океан стал англо-саксонским озером, и наша линия обороны лежит по цепи островов вдоль берегов Азии.
Она начинается с Филиппин и продолжается через архипелаг Рюкю, включающий свой главный бастион – Окинаву. Затем она отклоняется назад через Японию и цепь Алеутских островов до Аляски»[187].
С тех пор Соединенные Штаты вывели большую часть своих войск из Кореи. Конгресс как раз рассматривал законопроект о помощи Корее, где он встретил большое сопротивление. Ачесону оставалось лишь повторять схемы Макартура, заявляя, что «военная безопасность в Тихоокеанском регионе» включает «оборонительный периметр, проходящий вдоль Алеутских островов до Японии и далее идет к островам Рюкю… а от островов Рюкю к Филиппинским островам»[188].
На конкретный вопрос о Корее Ачесон представил двойственный расчет, отражающий тогдашнее состояние американской неопределенности. Ачесон рассуждал так: теперь, когда Южная Корея стала «независимым и суверенным государством, признанным почти всем остальным миром», «наша ответственность носит более прямой характер, а наши возможности все более отчетливо видны» (хотя, в чем заключались эти ответственность и возможности, Ачесон не уточнял – особенно вопрос об обороне на случай вторжения). Он лишь предположил, что если бы случилось вооруженное нападение в районе Тихого океана не непосредственно к югу или к востоку от американского оборонительного периметра, то «с самого начала следовало бы полагаться на самих людей, которые подверглись нападению и которые должны дать ему отпор, а затем на обязательства всего цивилизованного мира в соответствии с Уставом Объединенных Наций»[189]. В этом контексте сдерживание требует ясности относительно намерений страны – в речи Ачесона об этом ни слова.
Никаких особых ссылок в этом плане на речь Ачесона ни в китайских, ни в советских документах не появилось. Недавно ставшие доступными дипломатические документы предполагают, однако, что Сталин частично основывал свою смену позиции доступом к содержанию документа СНБ-48/2, который его шпионская сеть, возможно, получила через британского перебежчика Дональда Маклина[190]. В этом докладе Корея также была представлена в отрыве от оборонительного периметра США. Так как документ являлся совершенно секретным, к нему советские аналитики, по-видимому, отнеслись с особым доверием[191].
Еще одним поводом для отхода Сталина от своей прежней позиции могло, возможно, стать разочарование позицией Мао Цзэдуна в связи с переговорами по описанному выше китайско-советскому Договору о дружбе. Мао более чем ясно дал понять: особые права русских в Китае не сохранятся надолго. Контроль русских над незамерзающим портом Далянь ограничивался сроками. Возможно, Сталин полагал, что объединенная Корея окажется более сговорчивой в удовлетворении потребностей советского флота.
Всегда хитрый и многосложный Сталин настоятельно просил Ким Ир Сена переговорить на эту тему с Мао, подчеркнув, что у него «хорошее понимание восточных проблем»[192]. На деле же Сталин перекладывал на плечи китайцев как можно больше ответственности. Он просил Кима не «рассчитывать на большую помощь и поддержку от Советского Союза», объясняя это тем, что Москва была озабочена и занята «обстановкой на Западе»[193]. Он также предупредил Кима: «Если тебя ударят по зубам, я не пошевелю и пальцем. Тебе следует просить о помощи Мао»[194]. Таков был настоящий Сталин: надменный, дальновидный, умеющий плести интриги, осторожный и грубый, добивающийся выгод для Советского Союза, а все риски пытающийся свалить на Китай.
Сталин, спровоцировавший начало Второй мировой войны, укрепивший тылы Гитлера подписанием нацистско-советского пакта, применил все свое практическое умение страховаться на всякий случай. Если Соединенные Штаты все-таки вмешались бы, возросла бы угроза Китаю, как и его зависимость от Советского Союза. Если Китай ответит на американский вызов, потребуется много советской помощи, результат будет тот же. Если же Китай останется в стороне, влияние Москвы в потерявшей иллюзии Северной Корее возросло бы.
Ким отправился следом с секретным визитом в Пекин на встречу с Мао, состоявшуюся с 13 по 16 мая 1950 года. На встрече в ночь своего прибытия Ким передал Мао одобрение Сталина планов вторжения и попросил его подтвердить свою поддержку.
Стремясь еще больше уменьшить свои риски, Сталин незадолго до одобренного им вторжения добавил дополнительные гарантии, отозвав всех советских советников из всех воинских частей Северной Кореи. Когда северокорейская армия оказалась на грани развала, он вернул советских советников, но под видом корреспондентов ТАСС, советского новостного агентства.
Переводчик Мао Цзэдуна Ши Чжэ в беседе с историком Чэнь Цзянем обобщил сведения о том, каким образом мелкий союзник обоих коммунистических гигантов развязал войну с крупными глобальными последствиями. Последний так пересказал содержание беседы между Мао и Ким Ир Сеном:
«[Ким] сказал Мао, что Сталин одобрил его план нападения на Южную Корею. Мао выяснял мнение Кима относительно возможной американской реакции, если Северная Корея нападет на Южную, подчеркнув, что поскольку Ли Сын Ман поставлен Соединенными Штатами и что поскольку Корея расположена близко к Японии, возможность американского вмешательства не может быть полностью исключена. Ким, однако, казался уверенным в том, что Соединенные Штаты не втянут свои войска или по крайней мере у них не будет времени отправить их, так как Северная Корея будет в состоянии завершить сражение в течение 2–3 недель. Мао спросил Кима, нужна ли Северной Корее военная поддержка Китая, и предложил разместить три китайские армии вдоль китайско-корейской границы. Ким отреагировал «заносчиво» (судя по словам Ши Чжэ, так охарактеризовал его реакцию сам Мао), заявив, что собственных сил Северной Кореи при сотрудничестве с коммунистическими повстанцами в Южной Корее хватит, чтобы решить проблему собственными силами, поэтому нет необходимости в подключении китайской армии»[195].
Разъяснения Ким Ир Сена явно шокировали Мао Цзэдуна, и он рано закончил встречу, приказав Чжоу Эньлаю телеграфировать в Москву с просьбой дать «срочный ответ» и «личные разъяснения» от Сталина[196]. На следующий день пришел ответ из Москвы, где Сталин вновь возложил все бремя на Мао. В телеграмме разъяснялось, что «в своих беседах с корейскими товарищами [Сталин] и его друзья… согласились с корейцами относительно плана действий по объединению. В связи с этим сделано экспертное заключение, из которого вытекает, что окончательное решение проблемы будет зависеть от совместных действий китайских и корейских товарищей, а в случае несогласия со стороны китайских товарищей решение по данному вопросу должно быть отложено, а его обсуждение продолжено»[197].
Вынесение вето по этому плану, таким образом, возлагалось на одного Мао. Сталин, еще больше дистанцировавшись от исхода (и предоставив Киму дополнительную возможность для самовольства и произвольного толкования), предвосхитил ответную телеграмму из Пекина следующими пояснениями: «корейские товарищи смогут объяснить Вам детали разговора»[198].
Пока еще не стала доступной запись последовавшей затем беседы Мао Цзэдуна и Ким Ир Сена. Ким вернулся в Пхеньян 16 мая с благословением Мао на вторжение в Южную Корею, или по крайней мере так он сообщил об этом Москве. Мао, возможно, тоже посчитал согласие на захват Южной Кореи вполне реальной предпосылкой для советской военной помощи в случае последующего китайского нападения на Тайвань. Если так, он допустил серьезный просчет: даже если бы Соединенные Штаты остались в стороне от проблемы захвата Южной Кореи, американское общественное мнение не позволило бы администрации Трумэна проигнорировать еще одно военное действие коммунистов в Тайваньском проливе.
Десять лет спустя Москва и Пекин по-прежнему не могли прийти к пониманию о том, кто все же дал Киму окончательный зеленый свет на начало вторжения. На встрече в Бухаресте в июне 1960 года Хрущев, являвшийся тогда генеральным секретарем КПСС, в беседе с членом китайского Политбюро Пэн Чжэнем утверждал: «Если бы Мао Цзэдун не согласился, Сталин не сделал бы того, что он сделал». Пэн ответил, что все было «совершенно не так» и что «Мао Цзэдун был против войны… Это именно Сталин дал согласие»[199].
Оба коммунистических гиганта, таким образом, оказались втянутыми в войну, не ожидая глобальных последствий, если бы оптимистические прогнозы Ким Ир Сена и Сталина не оправдались. Но коль скоро Соединенные Штаты вступили в войну, им пришлось учитывать эти последствия.
Американское вмешательство: война сопротивления
Политический анализ не может предвидеть атмосферу момента, когда решение должно быть принято. И в этом заключается проблема политического планирования. Различные заявления Трумэна, Ачесона и Макартура правильно отражали американскую логику на тот момент, когда они делались. Характер американских обязательств по вопросам международной безопасности являлся предметом внутренних противоречий и никоим образом не затрагивал оборону Кореи. НАТО находилась в процессе формирования. Но когда американские политики лицом к лицу столкнулись с коммунистическим вторжением, они проигнорировали свои политические документы.
Соединенные Штаты удивили коммунистических лидеров после нападения Ким Ир Сена 25 июня не только тем, что они вмешались, но и тем, что они связали Корейскую войну с китайской гражданской войной. Американские сухопутные войска были направлены в Корею, чтобы установить оборонительный периметр вокруг Пусана, портового города на юге Южной Кореи. Это решение, поддержанное резолюцией Совета Безопасности ООН, получило возможность воплотиться в жизнь тогда, когда Советский Союз воздержался от голосования в знак протеста против того, что место Китая в Совете Безопасности все еще занимал Тайвань. Через два дня президент Трумэн отдал приказ Тихоокеанскому флоту США «нейтрализовать» Тайваньский пролив, стремясь не допустить военного нападения ни с одной из сторон по обоим берегам пролива. Преследовалась цель получения поддержки от как можно большего числа конгрессменов и общественности в отношении Корейской войны; нет свидетельств о рассмотрении в Вашингтоне вопроса о том, что война фактически может привести к началу конфронтации с Китаем.
До этого решения Мао Цзэдун планировал следующим военным действием напасть на Тайвань и для этого сконцентрировал к тому времени большие силы в провинции Фуцзянь на юго-востоке Китая. Соединенные Штаты сделали не одно заявление, включая выступление Трумэна на пресс-конференции 5 января, давая понять, что не будут блокировать этот шаг.
Трумэн решил направить Седьмой флот в Тайваньский пролив, намереваясь успокоить общественное мнение и ограничить американские риски в Корее. Объявляя о направлении флота, Трумэн говорил о важности обороны Тайваня, но также призвал «китайское правительство на Формозе прекратить все воздушные и морские операции против материка». Далее Трумэн предупредил: «Седьмой флот проследит, чтобы это было сделано»[200].
Для Мао Цзэдуна жест справедливости был непостижим; он расценивал доверие как лицемерие. В том, что касается Мао, Соединенные Штаты вновь вступали в китайскую гражданскую войну. На следующий день после заявления Трумэна, 28 июня 1950 года, Мао выступил на восьмой сессии Центрального народного правительства с речью, в которой он охарактеризовал американские действия как вторжение в Азию:
«Вторжение США в Азию сможет только поднять широкое и решительное сопротивление народов Азии. Трумэн сказал 5 января, что Соединенные Штаты не вторгнутся на Тайвань. А сейчас он сам доказал, что тогда он лгал. Он также разорвал все международные соглашения, гарантировавшие невмешательство Соединенных Штатов во внутренние дела Китая»[201].
Инстинкт игрока облавных шашек «вэйци» начал действовать в Китае. Соединенные Штаты, направив войска в Корею и флот в Тайваньский пролив, в глазах китайцев, поставили две фишки на игровой доске, обе из которых грозили Китаю страшным окружением.
Соединенные Штаты не вынашивали никаких военных планов относительно Кореи, когда разразилась война. Было объявлено, что американской целью в Корейской войне является намерение сломить «агрессию», это законное право, отвергающее несанкционированное применение силы против суверенного образования. Чем определяется достижение успеха? Означало ли это возврат к статус-кво, существовавшему до агрессии на 38-й параллели? В таком случае агрессор поймет, что самым худшим итогом для него может быть лишь то, что ему не удалось победить. Может ли это толкнуть его на еще одну попытку? Или требовалось уничтожение военной способности Северной Кореи совершать агрессию? Нет свидетельств того, что подобный вопрос задавался на ранних стадиях выполнения Соединенными Штатами своих военных обязательств, частично потому, что все внимание правительства было сосредоточено на защите периметра вокруг Пусана. Практический результат свелся к тому, чтобы дать возможность военным операциям определять политические решения.
После потрясающей победы Макартура в сентябре 1950 года в Инчхоне – где неожиданная высадка морского десанта далеко от фронта в Пусане остановила наступательный порыв Северной Кореи и открыла путь для освобождения столицы Южной Кореи Сеула – администрация Трумэна предпочла продолжить военную операцию вплоть до объединения всей Кореи. Она пришла к выводу, что Пекин примет присутствие американских войск вдоль линии традиционных вторжений в Китай.
Решение идти вперед и продолжить операцию уже на территории Северной Кореи было официально одобрено резолюцией ООН 7 октября, на этот раз Генеральной ассамблеей при помощи недавно принятого механизма парламентского типа, резолюцией Объединения ради мира, которая наделяла Генассамблею правом принятия решения по вопросам международной безопасности двумя третями голосов. Она разрешала «все правомочные действия» с целью восстановления «объединенного, независимого и демократического правительства в суверенном государстве Кореи»[202]. Китай, как казалось, не был способен вступить в бой с американскими войсками.
Ни одна из этих точек зрения даже близко не совпадала с тем, как Пекин на самом деле относился к международным делам. Как только американские войска вторглись в Тайваньский пролив, Мао Цзэдун отнесся к размещению там Седьмого флота как к «вторжению» в Азию. Китай и Соединенные Штаты были на грани столкновения из-за неправильной оценки стратегических планов друг друга. США стремились вынудить Китай принять их концепцию международного порядка, основанную на международных организациях типа Объединенных Наций, для которых они не видели альтернативы. Мао же с самого начала не имел намерений принимать международную систему, в которой у Китая не было голоса. В результате этого исходом американской военной стратегии в лучшем случае было бы перемирие вдоль линии какого бы то ни было разграничения – вдоль реки Ялу[203], определявшей границу между Северной Кореей и Китаем, если бы американский план победил, и вдоль любой другой согласованной линии, если бы Китай вмешался или если бы Соединенные Штаты в одностороннем порядке остановились, не доходя до северной границы Кореи (например, на 38-й параллели или на линии от Пхеньяна до Вонсана, которая появилась в письме Мао Цзэдуна Чжоу Эньлаю).
Менее всего вероятным было бы китайское признание американского присутствия на границе, являвшейся традиционным путем вторжения в Китай и ставшей именно тем районом, из которого Япония предприняла оккупацию Маньчжурии и вторжение в Северный Китай. Точно так же Китай не обирался оставаться пассивным, когда подобный расклад сил предполагал стратегические потери на двух фронтах: в Тайваньском проливе и в Корее – частично потому, что Мао Цзэдун до некоторой степени потерял контроль над развитием событий в Корее. Ошибки в расчетах с обеих сторон компенсировали друг друга. Соединенные Штаты не ожидали вторжения, Китай не ожидал ответной реакции. Каждая сторона подкрепила ошибки другой стороны своими собственными действиями. В итоге всего этого процесса – два года войны и 20 лет отчуждения.
Китайская реакция: еще один пример политики сдерживания
Ни один военный курсант не подумал бы, что Народно-освободительная армия, только что покончившая с гражданской войной и вооруженная в основном тем оружием, которое было захвачено у гоминьдановцев, бросит вызов современной армии, имеющей на вооружении ядерное оружие. Но Мао Цзэдун не был обычным военным стратегом. Его действия в Корейской войне требуют понимания того, как он рассматривал то, что в западной стратегии было бы названо сдерживающим фактором или предупредительной мерой, что, по мнению китайцев, включает в себя долгосрочный прогноз, стратегический подход и психологические элементы.
На Западе «холодная война» и разрушительный характер ядерного оружия выдвинули концепцию сдерживания: занимать позицию, которая несла бы потенциальному агрессору угрозу уничтожением, причем размеры угрозы могут не соответствовать возможным завоеваниям. Эффективность такой угрозы измеряется вещами, которые так и не происходят, то есть войнами, которых удается таким образом избежать.
Для Мао Цзэдуна западная концепция сдерживания была слишком пассивной. Он отвергал такую ситуацию, при которой Китай был вынужден ожидать нападения. При каждой возможности он старался проявлять инициативу. С одной стороны, это было похоже на западную концепцию превентивного удара – в ожидании нападения нанести удар первому. Но в западной доктрине упреждающий удар предполагает победу и военное преимущество. Подход Мао к упреждающему удару отличался в том, что им обращалось чрезвычайное внимание на психологические элементы. Сила его мотивировки заключалась не столько в том, чтобы нанести первым решающий военный удар, сколько в том, чтобы изменить психологический баланс. Не столько победить врага, сколько спутать его расчеты в плане возможных рисков. Как мы далее увидим в других главах, китайские действия в Тайваньском проливе в 1954–1958 годах, столкновения на индийской границе 1962 года, конфликт с Советами на реке Уссури в 1969–1971 годах и китайско-вьетнамская война 1979 года – все они имели общую черту: за неожиданным ударом быстро следовала политическая фаза. По мнению китайцев, подлинное сдерживание достигается путем восстановления психологического равновесия[204].
Когда китайское восприятие превентивного удара сталкивается с западной концепцией сдерживания, может возникнуть порочный круг: задуманные в Китае как оборонительные действия могут рассматриваться внешним миром как агрессивные; шаги с целью сдерживания, предпринимаемые Западом, могут интерпретироваться в Китае как окружение. Соединенные Штаты и Китай постоянно бились над этой дилеммой во время «холодной войны», до некоторой степени они все еще не нашли способа преодолеть эту проблему.
Китайское решение вступить в Корейскую войну всеми обычно объясняется американским решением пересечь 38-ю параллель в начале октября 1950 года и продвинуть войска ООН к реке Ялуцзян, к корейско-китайской границе. Другая теория предполагает ссылку на присущую коммунистам агрессивность по модели европейских диктаторов десятью годами ранее. Недавние исследования показывают, что ни то ни другое объяснение неверно. Мао и его коллеги не имели стратегического плана по Корее в смысле изменения ее суверенитета; до войны их больше заботило выстраивание там баланса с Россией. Они также не собирались бросать там военный вызов Соединенным Штатам. Вступив в войну после долгих размышлений и больших колебаний, они рассматривали этот шаг как упреждающий.
Событием, спровоцировавшим эти планы, стало направление американских войск в Корею наряду с нейтрализацией Тайваньского пролива. С этого момента Мао приказал составить план китайского вступления в Корейскую войну с целью как минимум предотвращения падения Северной Кореи – и на всякий случай преследуя в качестве максимума революционную цель полного изгнания американских войск с полуострова[205]. Он посчитал – задолго до того, как американские или южнокорейские войска перешли к северу от 38-й параллели, – что без китайского вмешательства Северная Корея потерпит поражение. Задача остановить американское продвижение к реке Ялуцзян являлась второстепенной. Она создавала, по мнению Мао, возможность внезапной атаки и шанс мобилизовать общественное мнение, но она не была главным мотивационным фактором. Коль скоро Соединенные Штаты отбили первоначальное продвижение Северной Кореи в августе 1950 года, китайское вторжение стало вполне вероятным, а когда США изменили ход сражения, северокорейские войска оказались окруженными в районе Инчхона и американцы перешли 38-ю параллель, оно сделалось неизбежным.
Стратегия Китая обычно имеет три характерные черты: тщательно разработанный анализ долгосрочных тенденций, умелое изучение тактических вариантов и детальное исследование операционных решений. Чжоу Эньлай начал этот процесс, председательствуя на совещаниях китайских руководителей 7 и 10 июля – через две недели после размещения американцев в Корее, – рассчитывая проанализировать влияние американских действий на Китай. Участники согласились передислоцировать войска, первоначально запланированные для вторжения на Тайвань, к корейской границе и образовать из них Северо-восточную пограничную оборонительную армию с задачей «защитить границы северо-востока страны и подготовиться к поддержке военных операций Корейской народной армии в случае необходимости». К концу июля – или более чем за 2 месяца до пересечения американскими войсками 38-й параллели – свыше 250 тысяч китайских войск было собрано на корейской границе[206].
До конца августа продолжались заседания Политбюро и Центрального военного совета. 4 августа, за 6 недель до высадки десанта в Инчхоне, когда военная ситуация все еще благоприятствовала вторгшимся северокорейским войскам, а фронт по-прежнему был глубоко внутри Южной Кореи, во круг города Пусана, Мао, скептически настроенный по отношению к потенциальным возможностям Северной Кореи, выступил на Политбюро: «Если американские империалисты победят, у них начнется головокружение от успехов и они тогда захотят угрожать нам. Нам необходимо помочь Корее, мы должны помочь им. Это может быть в форме добровольческих сил и тогда, когда мы сами выберем время, но нам следует начать подготовку»[207]. На этом же совещании Чжоу Эньлай сделал, по сути, такой же точно вывод: «Если американские империалисты разгромят Северную Корею, они лопнут от гордости, а мир окажется под угрозой. Если мы хотим обеспечить победу, мы должны увеличить китайский фактор; это может привести к изменению в международной обстановке. Мы должны смотреть далеко вперед»[208]. Другими словами, Китай собирался давать отпор именно из-за поражения все еще продвигающейся Северной Кореи, а не из-за конкретного размещения американских войск. На следующий день Мао приказал своим высшим командирам «в течение месяца завершить подготовку и быть готовыми на случай приказа к проведению операций»[209].
13 августа в 13-м армейском корпусе НОАК состоялось совещание высшего командного состава для обсуждения этой миссии. Участники совещания, хотя и проявили сдержанность по поводу определения августа как конечного срока завершения подготовки, решили, что Китай «должен проявить инициативу, взаимодействуя с Корейской народной армией, двинуться без остановок вперед и разрушить агрессивные замыслы противника»[210].
В то же самое время были проведены штабные учения и работа с картами. Китайцы пришли к заключениям, противоречащим, по мнению западников, здравому смыслу, о том, что Китай сможет победить в войне против американских вооруженных сил. Их доводы выглядели так: американские обязательства во всем мире не позволят США направить больше 500 тысяч военнослужащих, в то время как Китай мог выставить армию численностью в 4 миллиона человек. Китайские штабисты полагали, что у них будет также и психологическое преимущество, поскольку большинство народов мира поддержат Китай[211].
Китайских штабистов ни разу не посетила мысль о вероятности ядерного удара – возможно, оттого, что они не имели ни собственного ядерного оружия, ни средств его доставки. Они пришли к выводу (хотя и не без некоторых известных скептиков), что американцы вряд ли прибегнут к ядерному ответу, учитывая советскую ядерную мощь. Кроме того, существовал риск для собственных войск на полуострове из-за «перекрестного эффекта»: американский ядерный удар по продвигающимся в глубь Кореи китайским войскам мог также уничтожить и войска США[212].
26 августа Чжоу Эньлай в Центральном военном совете обобщил китайскую стратегию. Пекину «не следует относиться к корейской проблеме как затрагивающей только братскую страну или относящейся к интересам Северо-Востока». Напротив, Корею «следует рассматривать как важный международный вопрос». По убеждению Чжоу, Корея «действительно представляет собой фокус мировой борьбы… После захвата Кореи Соединенные Штаты непременно повернут на Вьетнам и другие колониальные страны. Поэтому корейская проблема по меньшей мере является ключом к Востоку»[213]. Чжоу сделал вывод о том, что из-за недавних пересмотров северными корейцами прежних договоренностей «наши обязанности сейчас значительно возросли… и нам следует приготовиться к худшему, и подготовиться быстро». Он подчеркнул необходимость соблюдения секретности, с тем чтобы «мы смогли вступить в войну и нанести противнику внезапный удар»[214].
Все это происходило за несколько недель до команды Макартура о высадке морского десанта у Инчхона (что предвидела китайская экспертная группа) и более чем за месяц до пересечения американскими войсками 38-й параллели. Короче говоря, Китай вступил в войну, тщательно просчитав стратегические варианты развития ситуации, а не из-за американского тактического маневра – и уж тем более не из соображений отстоять законным путем неприкосновенность 38-й параллели. Китайское наступление явилось стратегией упреждающего удара против опасностей, фактически еще не существовавших, и базировалось оно на суждениях об американских конечных целях в отношении Китая, которые были неправильно поняты. Здесь также проявилась решающая роль Кореи в китайских расчетах на перспективу – условие, возможно, даже больше подходившее для нашего времени. Настойчивость Мао в продвижении своей линии, вероятно, также питала уверенность в том, что это было единственное средство, которое могло примирить его со стратегией вторжения Ким Ир Сена и Сталина. В противном случае другие лидеры могли бы обвинить его в ухудшении стратегической обстановки вокруг Китая из-за присутствия Седьмого флота в Тайваньском проливе и американских войск на китайских границах.
Препятствия на пути китайского вторжения были столь устрашающими, что все руководство в окружении Мао нуждалось в одобрении каждого шага со стороны своих коллег. Два крупных командующих, включая Линь Бяо, под разными предлогами отказались возглавить Северо-Восточную пограничную оборонительную армию, пока Мао Цзэдун не посчитал Пэн Дэхуая достойным принять такое назначение.
Мнение Мао возобладало, как и по всем другим ключевым решениям, и подготовка к вступлению китайских сил в Корею началась со всей неотвратимостью. В октябре американские и союзные с ними войска продвигались к реке Ялуцзян, исполненные решимости объединить Корею и поставить ее под зонтик резолюции ООН. Их целью была защита нового статус-кво при помощи этого контингента, формально находящегося под командованием ООН. Движение двух армий по направлению друг к другу, таким образом, приобрело предопределенный характер; китайцы приготовились к нанесению удара, в то время как американцы и их союзники оставались в неведении в отношении стоящей перед ними проблемы в конце их продвижения на север.
Чжоу Эньлай со всей тщательностью и надлежащим образом обставил все дела на дипломатической арене. 24 сентября он выразил протест Объединенным Нациям относительно того, что он назвал как американские усилия «расширить агрессивную войну против Кореи, осуществить вооруженную агрессию против Тайваня и продолжить дальше агрессивные действия против Китая»[215]. 3 октября он предупредил индийского посла К. М. Паниккара, что американские войска пересекут 38-ю параллель и что «если американские войска действительно это сделают, мы не будем сидеть сложа руки и оставаться безучастными. Мы вмешаемся. Пожалуйста, доложите это премьер-министру Вашей страны»[216]. Паниккар ответил, что он ожидает, что параллель будет пересечена в течение последующих 12 часов, но что индийское правительство «не будет в состоянии предпринять какие-либо эффективные действия» на протяжении 18 часов после получения его телеграммы[217]. Чжоу Эньлай ответил: «Это проблема американцев. Цель нашей с Вами беседы сегодня вечером – проинформировать Вас о нашем подходе к вопросу, поднятому в письме премьер-министра Неру»[218]. Беседа предназначалась прежде всего для констатации давно принятого решения, а не для последнего призыва к миру, как ее часто представляют.
В той ситуации Сталин вновь вышел на сцену как неожиданное спасение благодаря счастливому вмешательству судьбы с целью затягивания конфликта, который он сам же поощрил и который он не хотел видеть скоро закончившимся. Северокорейская армия разваливалась, и еще одна высадка американцев на противоположном берегу ожидалась советской разведкой недалеко от Вонсана (она ошибалась). Китайские приготовления к боевым действиям шли полным ходом, но еще не достигли стадии необратимости момента. Сталин в связи с этим принял решение и 1 октября в письме к Мао Цзэдуну потребовал от китайцев вмешаться. После того как Мао отсрочил принятие решения, сославшись на опасность американского вторжения, Сталин послал вторую телеграмму. Он настаивал и говорил о готовности предоставить советскую военную помощь в полномасштабных военных действиях, в случае если Соединенные Штаты будут реагировать на китайское вмешательство:
«Конечно, я принимаю во внимание также и возможность того, что США, несмотря на их неготовность к большой войне, могут быть втянуты в большую войну из соображений престижа, что, в свою очередь, вовлечет Китай в войну и одновременно с этим втянет в войну СССР, связанный с Китаем пактом о взаимопомощи. Следует ли нам бояться этого? По моему мнению, не следует, потому что вместе мы будем сильнее, чем США и Англия, а остальные европейские капиталистические государства (за исключением Германии, которая сейчас не в состоянии предоставить какую-либо помощь Соединенным Штатам) не представляют серьезной военной силы. Если война неизбежна, так пусть она начнется сейчас, а не через несколько лет, когда японский империализм будет восстановлен как союзник США и когда США и Япония будут иметь плацдарм на континенте в лице всей Кореи под властью Ли Сын Мана»[219].
Значимость этой чрезвычайно важной переписки говорит о готовности Сталина к войне с Соединенными Штатами с целью не допустить перемещения Кореи в сферу стратегического влияния США. Объединенная проамериканская Корея, с которой рано или поздно возрожденная Япония станет партнером, представляла ту же самую угрозу, судя по такому анализу, что и нарождающаяся НАТО в Европе. Две опасности вместе – это было бы слишком для Советского Союза.
Как оказалось, Сталин, когда пришел черед испытаний, на деле не был готов взять на себя всеобъемлющие обязательства, которые он обещал Мао Цзэдуну, или даже какую-то часть, когда речь шла о прямой конфронтации с Соединенными Штатами. Он знал, что баланс сил неблагоприятен для военного столкновения и уж тем более для войны на два фронта. Он старался связать американский военный потенциал в Азии и вовлечь Китай в предприятия, которые усиливали бы его зависимость от советской помощи. Письмо Сталина демонстрирует именно то, как серьезно советские и китайские стратеги оценивали стратегическую важность Кореи, хотя и по различным причинам.
Письмо Сталина поставило Мао Цзэдуна в затруднительное положение. Одно дело планировать вторжение в абстрактном порядке как проявление революционной солидарности. И другое – осуществить его на практике, особенно тогда, когда северокорейская армия находилась на грани развала. Китайское вступление в войну потребовало бы получения советских поставок и, что важнее всего, советского прикрытия с воздуха, так как у НОАК не было на вооружении современных военно-воздушных сил, о которых можно было бы говорить. Таким образом, когда вопрос о вступлении в войну обсуждался на Политбюро, Мао столкнулся с необычайно противоречивой реакцией, заставившей его взять паузу перед тем, как дать окончательный ответ. Вместо ответа Мао Цзэдун отправил Линь Бяо (отказавшегося возглавить китайские войска, ссылаясь на проблемы со здоровьем) и Чжоу Эньлая в Россию для обсуждения перспектив советской помощи. Сталин был в отпуске на Кавказе, но не захотел изменить свои планы. Он заставил Чжоу Эньлая прибыть к месту его отдыха, хотя у того с дачи Сталина не было бы средств связи с Пекином (а может, именно поэтому), за исключением советских каналов.
Чжоу Эньлай и Линь Бяо имели указание предупредить Сталина о том, что без заверений относительно гарантированных поставок Китай не будет в состоянии в конечном счете выполнить то, к чему он готовился два месяца, поскольку Китай будет главным театром конфликта, как планировал Сталин. Будущее страны будет зависеть от поставок и прямой поддержки, которую мог бы предоставить Сталин. Столкнувшись с такими реалиями, коллеги Мао действовали с оглядкой. Некоторые противники даже пошли на то, чтобы утверждать, что предпочтение должно быть отдано внутреннему развитию. В какой-то момент Мао, казалось, начал колебаться, хотя и недолго. Было ли это маневром, чтобы получить гарантии поддержки от Сталина до того, как китайские войска безоговорочно будут втянуты в действо? Или он действительно колебался?
Признак внутренних разногласий в Китае – это таинственное дело отправленной Мао Цзэдуном 2 октября телеграммы Сталину, два противоречащих друг другу экземпляра которой находятся в архивах Пекина и Москвы.
В одном из вариантов телеграммы – ее текст написан рукой Мао, она хранится в архивах в Пекине и опубликована нэйбу («только для служебного пользования») в китайском сборнике рукописей Мао, но которую, по-видимому, никогда не отправляли в Москву, – Мао Цзэдун писал, что Пекин «принял решение направить некоторые из наших войск в Корею под именем добровольцев [китайского народа] для борьбы с Соединенными Штатами и их приспешником Ли Сын Маном и помочь корейским товарищам»[220]. Мао писал об опасности того, что без китайского вмешательства «корейские революционные силы потерпят сокрушительное поражение, а американские агрессоры будут бесконтрольно неистовствовать, как только оккупируют всю Корею. Это будет не на благо всего Востока»[221]. Мао отмечал, что «мы должны быть готовыми к объявлению войны Соединенными Штатами и к последующему использованию ими своих военно-воздушных сил для бомбежки китайских крупных городов и промышленных центров, а также нападению военно-морского флота США на наши береговые районы». В соответствии с китайским планом 15 октября из Маньчжурии будет направлено 12 дивизий. На «начальной стадии», как писал Мао, они будут размещены к северу от 38-й параллели и «будут задействованы только в оборонительных военных действиях» против войск противника, которые пересекут параллель. Одновременно «они будут ждать поставок советских вооружений. После того как они будут [хорошо] вооружены, они во взаимодействии с корейскими товарищами будут проводить контратаки, чтобы ликвидировать войска американского агрессора»[222].
В отличающейся от выше изложенной версии телеграмме от 2 октября – направлена через советского посла в Пекине, получена в Москве и хранится в президентском архиве – Мао Цзэдун информировал Сталина о том, что Пекин не готов направить войска. Он предположил возможность того, что после дальнейших консультаций с Москвой (и, как он давал понять, обязательств относительно дополнительной советской военной помощи) Пекин захочет вмешаться в конфликт.
Годами ученые анализировали первый вариант телеграммы, как если бы это был единственно подлинный вариант; когда всплыл второй вариант, некоторые задавались вопросом, не является ли один из вариантов фальшивкой. Наиболее правдоподобным является объяснение, выдвинутое китайским ученым Шэнь Чжихуа: Мао написал проект первой телеграммы, намереваясь отправить его, но раскол в китайском руководстве заставил его отправить телеграмму с более уклончивым содержанием. Расхождение предполагает, что, даже когда китайские войска двинулись в направлении Кореи, китайское руководство продолжало спорить о том, как долго можно потянуть до получения определенных обязательств помощи от советского союзника, перед тем как сделать окончательный шаг[223].
Два коммунистических диктатора получили закалку в трудной школе силовой политики, которую они в тот момент применяли в отношении друг друга. В данном случае Сталин проявил себя по-настоящему серьезным игроком. Он спокойно информировал Мао Цзэдуна (совместной с Чжоу Эньлаем телеграммой) о том, что, поскольку Китай колеблется, наилучшим вариантом будет вывод остатков северокорейских войск в Китай, где Ким Ир Сен сможет сформировать временное правительство в изгнании. Больные и раненые смогут выехать в Советский Союз. Сталин писал, что не боится американцев на своих азиатских границах, ведь он уже противостоит им вдоль разделительной линии в Европе.
Сталин знал, что американские войска на границе с Китаем беспокоят Мао гораздо меньше корейского временного правительства в Маньчжурии, поддерживающего контакт с местным корейским национальным меньшинством, проживающим там, с притязаниями на некую автономию и с постоянным прессингом от военных операций по проникновению в Корею. Сталин, должно быть, прочувствовал, что Мао уже прошел точку возврата. В тот момент перед Китаем стоял выбор между присутствием американской армии на берегах реки Ялуцзян, прямо угрожающей половине китайской промышленности, находящейся в пределах досягаемости, и недовольным Советским Союзом, придерживающим поставки, возможно, требующим восстановления «прав» в Маньчжурии. Или Китай продолжит идти курсом, который Мао сможет и дальше осуществлять, даже продолжая торговаться со Сталиным. Он попал в положение, когда должен был бы вступить в войну, как это ни парадоксально, частично потому, чтобы защитить себя от советских замыслов.
19 октября, после нескольких дней задержки в ожидании гарантий советских поставок, Мао дал приказ армии перейти границу с Кореей. Сталин пообещал значительные поставки помощи в плане материально-технического обеспечения при одном условии: это не приведет к прямому столкновению с Соединенными Штатами (например, воздушное прикрытие будет осуществляться над Маньчжурией, но не в воздушном пространстве Кореи).
Взаимные подозрения были такими сильными, что не успел Чжоу Эньлай вернуться в Москву, где он мог связываться с Пекином, как Сталин, похоже, пересмотрел свою позицию. Чтобы не допустить использования Мао Цзэдуном Советского Союза, который взял бы на себя основное бремя по снабжению НОАК и не получал бы никаких выгод от вытеснения последней американских войск из Кореи, Сталин сообщил Чжоу Эньлаю: никаких поставок не будет до тех пор, пока китайские войска действительно не войдут в Корею. Мао издал приказ 19 октября фактически без получения заверений о советских поставках. После этого обещанная в самом начале советская помощь возобновилась, хотя еще более осторожный Сталин ограничил советскую поддержку с воздуха китайской территорией. Не говоря уже о готовности, выраженной в его предыдущем послании Мао Цзэдуну, взять на себя риски, связанные с войной за Корею.
Оба коммунистических лидера использовали потребности и слабые места друг друга. Мао удалось добиться советских военных поставок для модернизации своей армии – некоторые китайские источники утверждают, что во время Корейской войны он получил вооружений и техники, достаточных для обеспечения 64 пехотных дивизий и 22 воздушных дивизий[224], а Сталин втянул Китай в конфликт с Соединенными Штатами в Корее.
Китайско-американская конфронтация
Соединенные Штаты пассивно наблюдали за внутренними махинациями коммунистов. Они не рассматривали каких-либо промежуточных вариантов между остановкой перед 38-й параллелью и объединением Кореи, игнорировали серию китайских предупреждений относительно последствий пересечения этой линии. Ачесон, по ему одному известным причинам, не рассматривал их как официальные послания и полагал возможным их игнорировать. Вероятно, он рассчитывал запугать Мао.
Ни один из многих опубликованных сегодня обеими сторонами документов не раскрывает какой-либо серьезной дискуссии дипломатического характера с участием любой из вовлеченных сторон. Частые встречи Чжоу Эньлая в Центральном военном совете или Политбюро не выявили таких намерений. Вопреки бытовавшим представлениям «предупреждение» Пекина Вашингтону не пересекать 38-ю параллель было почти на сто процентов отвлекающим маневром. К тому времени Мао уже направил состоящие из этнических корейцев войска НОАК из Маньчжурии в Корею на помощь северным корейцам, передислоцировал значительную часть войск с тайваньского направления на корейскую границу и пообещал Сталину и Ким Ир Сену помощь китайцев.
Возможно, единственный существовавший на тот момент шанс избежать прямых боевых действий между США и Китаем можно обнаружить в указаниях Мао Цзэдуна, изложенных в послании Чжоу Эньлаю, все еще находившемуся в Москве, относительно его стратегического плана от 14 октября, когда китайские войска готовились пересечь корейскую границу:
«Наши войска продолжат совершенствовать свою оборонительную подготовку, если у них будет достаточно времени. Если противник будет цепко оборонять Пхеньян и Вонсан и не продвинется на север в течение полугода, наши войска не должны атаковать Пхеньян и Вонсан. Наши войска атакуют Пхеньян и Вонсан только тогда, когда они будут хорошо вооружены и подготовлены и будут иметь явное преимущество над противником как в воздухе, так и на суше. Короче, мы не будем говорить о наступлении в течение шести месяцев»[225].
Разумеется, не было никаких шансов на то, что Китай получит явное превосходство в любом из этих двух видов войск.
Если бы американские войска остановились перед линией от Пхеньяна до Вонсана (узкий перешеек Корейского полуострова), создало бы это буферную зону, отвечавшую стратегическим интересам Мао? Смог бы что-нибудь изменить какой-либо дипломатический шаг США в отношении Пекина? Был бы Мао удовлетворен, используя присутствие в Корее для перевооружения своей армии? Вероятно, полугодовая передышка, о которой Мао писал Чжоу, предоставляла бы возможность для дипломатического контакта, для военного предупреждения или для того, чтобы Мао Цзэдун или Сталин изменили свои позиции. С другой стороны, согласие на буферную зону на бывшей ранее коммунистической территории со всей определенностью вряд ли пришло в голову Мао с его революционным и стратегическим долгом. Тем не менее вполне достойный ученик Сунь-цзы мог преследовать явно противоречивые стратегии одновременно. Соединенные Штаты в любом случае не имели такого шанса. Они предпочли одобренную ООН демаркационную линию на реке Ялуцзян, а не линию на узком перешейке Корейского полуострова, которую они могли защищать лишь своими силами и при содействии дипломатии.
В таком виде каждая сторона «треугольника» шла к войне, способной вылиться в глобальный конфликт. Линии сражений постоянно менялись. Китайские войска взяли Сеул, но были выбиты, после чего в зоне боевых действий установилось военное затишье и начались переговоры о перемирии, затянувшиеся почти на два года, в течение которых американские войска воздерживались от наступательных операций – наиболее идеальный результат с советской точки зрения. Советский Союз советовал всячески затягивать переговоры, а поэтому и войну, на как можно длительный срок. Соглашение о перемирии появилось 27 июля 1953 года, оно фактически восстанавливало довоенную линию на 38-й параллели.
Ни один из участников не достиг всех своих целей. Для Соединенных Штатов соглашение о перемирии привело их к цели, к которой они стремились, начиная войну: оно не позволило агрессии со стороны Северной Кореи завершиться успехом; но оно в то же самое время позволило Китаю, бывшему весьма слабым на тот момент, воевать с ядерной сверхдержавой и сохранить статус-кво, вынудив США отступить с завоеванных ими позиций. Оно помогло сохранить доверие к США в их способности защищать своих союзников, но ценой зарождающегося недовольства в их рядах и внутренних разногласий. Наблюдатели, конечно же, запомнили споры в Соединенных Штатах по поводу целей той войны. Генерал Макартур, применив традиционные принципы, стремился к победе; администрация, полагавшая войну отвлекающим маневром для втягивания Америки в Азию – это, несомненно, являлось стратегией Сталина, – готовилась решать проблемы с военным равновесием (и, возможно, долгосрочным политическим отступлением), первый такого рода результат в ведшихся Америкой войнах. Неспособность согласовать политические и военные цели, вероятно, дала повод другим конкурентам в Азии поверить в уязвимость Америки во внутреннем плане в отношении войн, не давших четких военных результатов, – дилемма, проявившаяся вновь, как вендетта, во вьетнамском водовороте десятилетием позже.
Конец ознакомительного фрагмента.