О Ване и пуТане. Инна (Татьяна Окоменюк)

Инна

Инна родилась в семье с очень скромным достатком. Отец работал в мастерской по изготовлению дверных замков, мать – учетчицей в коммунальной конторе. Жили в коммуналке. Их заработка хватало лишь на самое необходимое. Назвать семью счастливой было трудно. Нина Петровна была женщиной отчаянно некрасивой, компенсирующей этот недостаток напористостью и железной хваткой.

Красавца Вадика Гольдберга, лимитчика из свердловской глубинки, она «взяла» на счет раз, как тот Цезарь, который «пришел, увидел, победил». А «взяв», всю жизнь потом упрекала мужа погубленной молодостью, зрелостью и всем, что там еще оставалось. Вадик не огрызался, ибо по натуре был редчайшим тюфяком, нуждавшимся в твердом руководстве и постоянном контроле. Нина же с должностью капитана семейного корабля справлялась отменно. Обеспечила мужа питерской пропиской, отвадила от него всех подозрительных дружков. Затем забрала его со стройки, воткнув «на сидячее место без сквозняков». Но самое главное – Нина отучила Вадима от спиртного, к которому тот пристрастился в строительной бригаде.

На последнем «подвиге» женщины стоит остановиться подробнее, ибо метод ее борьбы с «зеленым змием», хоть и негуманен, но быстр и действенен.

Так вот, когда Вадим Борисович в очередной раз приполз с работы «на бровях», бухнулся в постель и отрубился, Нина Петровна решила, что пора действовать. Она достала из кладовки пустую бутылку из-под «Жигулевского», помочилась в Инкин горшок, принесла из кухни воронку и вылила мочу в бутылку. затем заткнула «бомбу» капроновой пробкой и засунула ту в холодильник.

С утра пораньше Нина пристроила «опохмел» на подоконник, аккурат у изголовья алкаша. Проснувшись, Вадим пожаловался на головную боль и изжогу. Затем поинтересовался, хорошо ли вел себя вчера. Не получив ответа, выполз из-под одеяла, протянул руку к «пиву» и приник к горлышку, как аквалангист к кислородному шлангу. Допив до дна, мужчина проблеял, что пиво – вещь хорошая, особенно не прокисшее.

– Что прокисло? – «удивилась» Нина Петровна, повернувшись наконец лицом к супругу.

– «Жигулевское», говорю, прокисло. Странный привкус какой-то…

– Да какое ж это пиво? – «возмутилась» она. – Совсем с похмелов резьба слетела? Не чуешь, что сосешь? Это же ссаки. Я ж тебе вчера рассказывала, что уринотерапией занимаюсь, по Малахову. Собиралась сегодня ванночки ножные делать – ступни вон пухнут, а ты все выжрал, скотина… Ничего уже нельзя без присмотра оставить. Лежи тут говно, ты и его сожрешь за эскимо.

Вадиму враз поплохело. Он сделался пунцовым, как байковый халат Нины Петровны. Спотыкаясь о корыта, чемоданы и велосипеды соседей, бедняга понесся по коридору в туалет. А там занято: у семидесятилетней Бэлы Натановны как раз приключился запор. Содержимое желудка Вадима вмиг оказалось на полу у дверей сортира. Было очень стыдно перед жильцами, особенно перед Бэлой Натановной, которая, выскочив из нужника, влетела белыми меховым тапочками прямо в блевотину соседа. Но стыдно было потом, а в тот день Вадима рвало каждые полчаса. У него поднялась температура, по телу пошла сыпь. Он не мог ни есть, ни пить. Не хотел разговаривать и категорически отказывался вызывать «Скорую» из страха стать всеобщим посмешищем. Тогда-то Вадим Борисович и зарекся брать в рот даже слабоалкогольные напитки и слово свое держал.

Сказать, что после его вступления на путь абстиненции в семье Гольдбергов воцарились мир и покой, было бы неправдой. Список претензий к мужу у Нины Петровны был довольно внушительным. Всю жизнь она пилила Вадима, за то, что тот позорит «свою хитрожопую нацию». «Ну где вы видели нищего еврея? – взывала она не понятно к кому. – Бедных евреев не бывает в природе. Есть бедные люди, которые думают, что они евреи. А этот ни рожей в свою братию не пошел, ни деловыми качествами. Нет, вы слышали когда-нибудь про еврея-лимитчика, таскающего на стройке кирпичи? Видали когда-нибудь еврея, смывшегося в армию, чтобы закосить от института? Приходите ко мне, я вам этого идиота покажу. За деньги».

Вадим Борисович никогда не пререкался с женой. Понимал: костер бензином не тушат. «Театр одного актера, весь билет продан», – бормотал он себе под нос и, виновато улыбаясь, удалялся выносить мусор или сдавать стеклотару.

Несмотря на нездоровую обстановку в семье, Инна росла очень хорошей девочкой. Она отлично училась в немецкой спецшколе, находившейся в сотне метров от их дома, посещала драматический и танцевальный кружки при Дворце пионеров, занималась общественной работой, помогала родителям по дому, убирая по графику места общего пользования. Тем не менее, мать всегда была недовольна: то дочь слишком быстро вырастает из «буквально вчера купленной одежды», то из-за общественной работы поздно возвращается домой, то дружит «с этими богатыми, детьми жулья и ворья», то слишком любезничает с любопытными соседями, то кокетничает со всяким отребьем, то долго висит на телефоне. Повод поругать дочь, она находила всегда. А еще женщину раздражал факт внешней схожести Инны со смазливым отцом, что еще больше подчеркивало е собственное несовершенство. Однажды она подслушала обрывок кухонного трепа соседок.

– И как это нашей мартышке удалось женить на себе такого симпатягу? Прям, как в анекдоте: «Венчаются раб Божий Вадим и страх Божий Нина», – гнусавила местная красотка пианистка Ритуля.

– Я, милочка, об этом уже не раз думала, – скрипела в ответ бабка Натановна. – Водит, кикимора, мужика на поводке и в наморднике. Хорошо хоть девчушке повезло – на Борисыча похожа. Небось, за это и страдает – Нинка из зависти давит на нее, как асфальтовый каток..

– Ой, Натановна, и не говорите: Инночка – вежливая, безотказная, хорошенькая. Угробит ее эта Баба Яга. С утра до ночи строит девку во фрунт. А Вадька при этом сопит в две дырки. Рад, небось, что у самого передышка.

От злости Нина скрипела зубами: «Вот же суки в ботах, знают ведь, что он – лимитчик, алкаш и ручной тормоз. Красавчик! А что мне с красоты-то его, какой навар? Все же на мне висит! Работа, дом, дача, с которой я такие сумки таскаю – лошади оборачиваются. А Гольдбергу что? Выкатит зенки и ждет команды, как цирковой пудель. Это я из него человека сделала! Без меня б он давно уже по наркологиям качался да чертиков зеленых ловил по своему райцентру. Хоть бы, бездарь, еврейством своим воспользовался – в архив съездил да метрику папашки своего блудного восстановил. Там, небось, стоит национальность Бориса этого, который Гольдберг. В Вадькином же паспорте, в пятой графе, красуется слово «русский». Хрен теперь выедешь в приличную страну. А соседушки эти, дочери Давидовы, чтоб они провалились в преисподнюю, второй год ежемесячно бегают отмечаться к немецкому консульству. Анкеты хотят получить. Не сегодня-завтра эмигрируют, а я со своим красавцем так и останусь куковать в коммуналке без ванны. До конца дней своих буду ходить в общественную баню да слушать восхищения окружающих удивительной супружеской верностью Вадима.

Знали б они, чему завидуют. Изменял бы и он, если б не пропил свое «изменялово». Тюфяк он и в койке тюфяк. Пара немощных фрикций – и готов. Тьху! Разве так я мечтала жить?».

С этого момента Нина Петровна развила бешеную деятельность по выбиванию отдельной жилплощади. Она, как шмель, носилась по начальственным кабинетам, собирала бумаги, куда-то звонила, искала блат и, к ужасу своему, выяснила, что положена им лишь однокомнатная квартира. Вот если б у них было двое детей, тогда можно было бы претендовать и на двухкомнатную. А, если б дети были разнополыми, то и на все три. Недолго думая, Нина склонила мужа к сексу, коим они не знамо когда и занимались. Результат порадовал лишь частично – она забеременела, но родила девочку. Что еще мог соорудить хронический неудачник? Не везет так не везет.

Вскоре Гольдберги переехали в двухкомнатную квартиру городской новостройки. Инне как раз исполнилось шестнадцать. С рождением сестры родительский дом превратился для нее в филиал ада. Денег в семье хронически не хватало, все заработанное уходило на погашение долгов (в новый дом пришлось купить мебель, ковер, пылесос, цветной телевизор) и на постоянно болеющего ребенка. Одета Инна была хуже всех в классе. Оно и понятно, в немецкой спецшколе учились, в основном, отпрыски тех самых ненавистных матери «ворюг, бандюг и хапуг». Когда девушка попросила у Нины Петровны новые сапоги взамен старых, полностью расклеившихся, в ответ услышала: «Протягивай ножки по одежке! Своим трудом еще и копейки не заработала, а туда же – модничать! Рано еще задом крутить! Сейчас отец возьмет шило, суровые нитки и зашьет твои говнодавы. Их еще лет десять носить можно!» На этом разговор о возможных обновках закончился раз и навсегда.

Но самым страшным было то, что от постоянного недосыпания у Инны начались нервные срывы, она стала болеть и хуже учиться. Жила девушка в одной комнате с младенцем. Родители же спали в гостиной и так храпели, что даже канонады бы не услышали. Перепеленывать и укачивать ревущую сестру приходилось ей. Машка родилась слабой и болезненной. Она была из тех детей, у которых вечно, если не понос, то золотуха. Кроме того, девочка оказалась страшненькой: красное сморщенное личико с большим, как у гнома, носом и далеко отстоящими друг от друга узкими глазками-прорезями – вся в маму. Может быть, именно поэтому Машку любили куда больше, чем Инну. На нее денег не жалели: ни на лекарства, ни на санатории, ни на игрушки, ни на одежки. А старшая, по-прежнему, протягивала «ножки по одежке». Хорошо хоть вообще ноги не протянула. Вся вкусная еда в доме предназначалась только для Машки. Стоило Инне откусить яблоко, тут же выяснялось, что из него собирались сделать ребенку фруктовое пюре. Как только она доставала из холодильника творог, раздавался крик матери: «Не тронь! Маше кальция не хватает!». Когда собиралась изжарить яйцо, включалась пожарная сирена: «Вадим, да сделай же дитю гоголь-моголь, пока Инка все не схомячила!». Однажды за девушкой зашла ее одноклассница Вика. Увидев, как к Инке относятся дома, девочка пришла в ужас и стала приглашать подругу к себе: пообедать, поужинать, переночевать.

Родители Вики по контракту работали в Германии. Высылали им с бабушкой деньги, посылки с модной одеждой, музыкальными пластинками, книгами, различными сладостями. Но самым потрясающим были немецкие журналы мод и каталоги товаров, которые Вика с подругами могли рассматривать бесконечно.

Бабушка Вики жила на два дома. До обеда она ухаживала за больным, почти недвижимым, дедом, а пополудни, бежала к внучке, живущей в двух кварталах от нее. Вера Кузьминична пекла отменные пирожки с капустой, варила вареники с вишнями, стряпала ароматный украинский борщ с пампушками.

Инна с Викой после школы ели бабушкину стряпню, затем бежали на кружки, а вечерами читали немецкие журналы, слушали присланные из Германии пластинки и аудиокассеты, готовились к выпускным экзаменам. Инна была уверена, что вскоре мать начнет ругать ее за частые отлучки, вернее сказать, за редкое присутствие дома, но она ошиблась. Во время очередного визита домой девушка обнаружила, что в их с Машкой спальне уже переставлена мебель – «ребенку нужно больше света!», письменный стол разобран на части и унесен в кладовку, а все ее личные вещи аккуратной кучкой собраны в углу и накрыты бордовой бархатной скатертью. Одним словом, избавились от старшенькой и перекрестились. Отсекли, как сухую ветку. Инкино положение было незавидным. Что ж она будет делать по возвращению Викиных предков? Подумать страшно. Оставалось только следовать примеру Скарлетт О`Хара, изрекшей дельную мысль: «Об этом я подумаю завтра».

Выпускные экзамены девчонки сдали блестяще. Вика поступила на ИнЯз университета имени Герцена, Инна же отправилась торговать в ларьке – надо было на что-то жить да и до приезда хозяев квартиры оставалось всего ничего. На более приличную работу рассчитывать не приходилось. Инфляция сделала свое черное дело – все обесценилось, человеческая жизнь в том числе. Голодная молодежь стаями бродила в поисках теплого места. Пацаны двинули в криминал, барышни – в торговки и проститутки. Девчонки из их танцевальной студии уже вовсю махали ножками в сетчатых колготках в ночных клубах и кабаре, посетители которых их потом «пользовали индивидуально». Этот вид деятельности Инна отвергла напрочь, остановив свой выбор на торговле. Но и здесь все оказалось очень непросто.

Желающих продавать в киосках шмотье, кассеты, спиртное и сигареты было навалом. Инке повезло – она глянулась Марку, немолодому хозяину привокзальной торговой точки под названием «Пассажир». Смерив девушку оценивающим взглядом, он устроил ей странное собеседование:

– Продавать, значит, хочешь?

– Хочу.

– А ты знаешь, что продавец должен быть находчивым и смекалистым?

– Была уверена, что – честным, вежливым и контактным, – парировала Инка.

Марк через свитер почесал свое пузо шариковой ручкой.

– Это тоже, но в одном флаконе с первым. Скажи-ка мне: как засунуть жирафа в холодильник?

Инна посмотрела на потенциального шефа, как на беглеца из дурдома.

– Кого засунуть? Жирафа?… Не знаю… На куски его порезать, что ли…

Марк заулыбался, выставив на обозрение стальные коронки.

– Живодерка. Не стоит для простых задач выискивать столь сложные решения. Нужно просто открыть холодильник, засунуть туда жирафа и закрыть холодильник. Вопрос второй: «Как засунуть в холодильник слона?»

Инка иронично улыбнулась:

– Открыть холодильник, засунуть туда слона, закрыть холодильник.

– Нет, голубушка, – возрадовался Марк. – Ты не способна учитывать последствия своих предыдущих действий. Нужно открыть холодильник, вынуть оттуда жирафа, засунуть слона, закрыть холодильник.

Девушка развела руками, мол, где уж нам, чуркам березовым, слонов с жирафами

складировать.

– Вопрос третий, – не унимался хозяин, – на проверку памяти. Лев созвал всех зверей на собрание. Явились все, кроме одного. Что это за зверь?

– Слон, – предположила Инна. – Он же остался в холодильнике…

Марк помрачнел:

– А ты не потерянная. Кое-что еще помнишь. Последний вопрос на засыпку. Ответишь – беру на работу. Тебе нужно пересечь широкую реку, которая кишит крокодилами. Как ты это сделаешь?

Инка задумалась:

– Попробую вплавь.

– А крокодилы?

– Так они же все на собрании у льва…

Марк крякнул и барственно махнул рукой:

– Твоя взяла! Выходи завтра на смену, поглядим, какая из тебя торговка.

Торговкой Инка оказалась средней. Считала деньги она хорошо, предложить товар тоже умела, но навязать покупателю низкосортную продукцию не могла никак, не то что ее сменщица Лизка по кличке Макака. Та умудрялась и неликвиды лохам втюхивать, и с хозяином сексом заниматься в его машине, а то и прямо в киоске. Как-то Марк, явившись за выручкой в изрядном подпитии, попытался расстегнуть и Инкину кофточку. Девушка холодно отстранила его руку.

– Это не входит в мои служебные обязанности, – сказала она, чеканя каждый слог. – Если хотите меня уволить, скажите сразу. У вас есть претензии к моей работе?

– А как же, – оскалился тот, – еще какие! Выручка хреновая. Макака вон, в отличие от тебя, и торгует по-ударному и ведет себя правильно. Я ей зарплату на днях повысил, джинсы собираюсь подарить. А ты меня… разочаровываешь, – и снова наклонился к девушке, протянув руку к пуговкам на блузке. От него разило потом, дешевым дезодорантом и винным перегаром.

Инна резко оттолкнула шефа:

– Устраиваясь на работу, я не предполагала, что придется оказывать вам сексуальные услуги….

– Вот дура! – искренне удивился Марк. – Такие вещи знает даже негр преклонных годов. Другие вон своих продавщиц сдают напрокат транзитным пассажирам вместе с помещением. Я же – человек порядочный. У меня – дочь тебе ровесница. Ладно, работай пока.

Какое-то время девушка трудилась спокойно, откладывая каждую копейку на съемное жилье, поиском которого уже занялась. И очень вовремя – Викины родители вернулись домой на три недели раньше ожидаемого.

Инна сидела за богато накрытым столом и пожирала глазами великолепие, выстроенное Верой Кузьминичной на белой крахмальной скатерти. Каких только разносолов не наготовила она в честь приезда «деток дорогих». Здесь был и рассыпчатый картофель с хрустящими малосольными огурчиками, смачно пахнущими укропом и чесночком, и панированные свиные отбивные, и грибы под сметаной, и гусь, фаршированный яблоками, и студень из свиных ножек, и тушеная капуста, и курица с орехами, и пять видов салатов.

– Ешьте, родные мои, дома и солома едома, – приговаривала бабуля, раскладывая снедь по тарелкам из китайского фарфора.

– Да какая ж это солома, мама, – хохотнул Викин отец Валерий Иванович. – Солому как раз за кордонами подают. Немецкая еда вообще неудобоварима – сплошные жиры, углеводы да кислоты. Традиционным блюдом у них являются сосиски с кислой капустой или сардельки с горчицей.

– Не наговаривай, – вмешалась Викина мать Ирина Олеговна, – а свиные рульки, готовящиеся на открытом огне? А исконно немецкое блюдо хакепетер? Пальчики же оближешь! – и оба расхохотались.

– Это Ирочка так шутит, – пояснил присутствующим глава семейства. – Нас коллеги пригласили в ресторан на этот хакепетер, так мою фрау чуть не стошнило при всем честном народе. Этот деликатес оказался шариками из сырого фарша. Хоть бы поджарили их, что ли. До чего ж ленивая нация!

– Это немцы-то ленивые? – удивилась Вика. – Да они такие пахари, куда там русским!

Валерий Иванович снисходительно улыбнулся:

– Ну-ну, расскажи родителям о пахарях, а то мы с матерью не в курсе. На хозяина они пахать умеют, а бутерброд себе намазать им в лом. Пришли мы раз в гости к одной нашей сотруднице из местных. Она нас все пивом да чипсами с солеными орешками потчевала. Наконец я не выдержал и говорю: «Пора нам, Надин, домой идти, а то ужас как проголодались». Она оторвала зад от кресла: «Что вы, только ведь пришли! Я сейчас вам омлет изжарю!». И изжарила, – захохотал рассказчик. – Высыпала в миску пакет яичного порошка, добавила туда пакетик молочного, а затем и грибного. Залила эту кашу водой, размешала вилкой, вылила смесь на сковородку, после чего с чрезвычайно гордым видом подала к столу «омлет с грибами»…

– А Вилли? – перебила мужа Ирина Олеговна. – Помнишь, он хвалился нам, что, в отличие от соотечественников, регулярно варит супы, совсем, как русские люди. А когда мы пришли к нему в гости, оказалось, что все его супы – исключительно из консервных банок, где от курицы или шампиньонов – один запах, издаваемый искусственными ароматизаторами.

– Да, – подтвердила Ирина Олеговна, – хозяйки там еще те: разогреют полуфабрикат и пот со лба вытирают, напахались, мол, зверски. Потому и выглядят жутко, жрут ведь всякое дерьмо.

– А как они выглядят? – подала голос Инна.

Викины предки переглянулись и хмыкнули в кулаки.

– Ой, девчонки, это – комедия, – взмахнул руками рассказчик. – Что ни дама, то облако в штанах. Да и мужики не лучше. Такие жабры отъели, ни в один скафандр не всунешь! 90-60-90, в смысле, щеки-шея-пузо.

На какое-то время этнографический экскурс прервался. Было слышно лишь цоканье ножей и вилок да реплики: «Спасибо!», «Еще кусочек!», «Достаточно, а то лопну», «Мне бы грибочков ложечку», «Подай-ка мне салатик из редисочки».

– Слышь, фатер, – поинтересовалась Вика, – а почему они обжираются, неужели от жадности?

Отец отложил в сторону тарелку, вытер салфеткой рот.

– Едят немцы неумеренно: много потребляют свинины, хлебобулочных изделий, я уже не говорю о шоколаде и тортах. Видели б вы их пирожные. Это же просто пирамиды из крема, бисквита и взбитых сливок. – Валерий Иванович бросил взгляд на стоящий на подоконнике торт «Муравейник» и облизнулся. – А насчет жадности… Видишь ли, Викуля, они ведь тоже многое пережили. После войны сильно бедствовали, недоедали. Когда же наконец дорвались до ранее недоступных благ, в стране началась «эпидемия обжорства», которая и сформировала поколение с квадратными спинами.

– Да ну вас в баню с вашими гастрономическим темами, – закапризничала Ирина Олеговна. – Лучше расскажите, как вы здесь жили.

Инна вышла на балкон, дабы не мешать беседе соскучившейся друг по другу родни. Сегодня она переночует у Веры Кузьминичны, а завтра переберется в Благодатный переулок, в снятую на днях восьмиметровую комнатушку. Уютно ей было с Викой, но… не все коту Масленица. Пора и честь знать. Из комнаты доносился дружный смех. Девушка прислушалась.

– …Ну вот, – хохотала Ирина Олеговна, – дала ему супруга небольшой пакетик стирального порошка, чтоб он вдали от родины мог носки свои простирнуть. А таможенница приметила этот пакетик в его вещах, извлекла на свет божий и «Вас ист дас?». Паша от страха чуть не обделался. Блеет что-то, руками сучит, демонстрируя ей процесс стирки. Та посмотрела на него, как на полоумного, коллегу своего подозвала. Тот, недолго думая, взял щепоть и запихнул себе в рот. Дегустация наркотика, так сказать. У Паши от увиденного аж колени подогнулись – первый раз мужик за границу выехал, что вы хотите. А у таможенника в это время глаза округлились и пена изо рта повалила. Мы там все чуть концы не отдали от смеха…

Очередная волна хохота сотрясла стены квартиры. «Дааа, – подумала Инна, завистливо, – одним везет с родителями, а другим – нет. Может, я чем-то заслужила своих? Интересно, чем?».

Инка с детства верила в приметы, а потому, открыв утром глаза и увидев на календаре дату: пятница, тринадцатое, внутренне напряглась. Оказалось, не зря. Уже через десять минут, делая макияж, она грохнула стоявшее на тумбочке зеркало, и оно с дребезгом разлетелось на десять крупных и сотню мелких кусочков. «Ну вот, теперь десять лет счастья не будет, – подумала она. – Правда, его и раньше не было».

Собирая осколки, девушка сильно порезалась. Пока бинтовала руку и выносила «бой» на улицу, опоздала на работу. Прибежала, запыхавшись, упала на стул, а тут и покупатели с недовольными рожами: «Мы вас уже двадцать минут ждем!». Пришлось извиняться и подлизываться (вдруг это – знакомые Марка). Парни долго морочили ей голову, но таки купили два недешевых кожаных ремня.

Весь день торг шел из рук вон плохо. Покупателей было мало да и те слабовменяемые. И что интересно, у небритых горцев, торгующих напротив ее ларька – столпотворение. У ребят из киоска звукозаписи – тоже куча мала, а к ней никто не подходит, хоть плачь. Из динамиков соседей на всю привокзальную площадь надрывался голос Ефрема Амирамова. Этот шлягер буквально переворачивал Инкину душу:

Задушевная мелодия, бархатный голос, текст, отвечающий ее духовным метаниям, вызвали у Инки слезы. Ну что у нее за жизнь? Ни дома своего, ни денег, ни любви. Не живет, а, действительно, спит…

– Алло, девушка, проснитесь!

Инка встрепенулась. Перед ней, обнявшись, стояла симпатичная, модно одетая пара. и чрезмерно накрашенная девица в белой дубленке. Парень в пыжиковой шапке стучал своей массивной золотой печаткой в окошко киоска:

– Я спрашиваю: есть ли у вас «Лейвиса» наших размеров? – повторил он. – Тридцать четвертый и двадцать седьмой.

– «Ливайс»? Есть! – попыталась улыбнуться Инна. – И размеры такие имеются. Только знаете, надо все-таки примерить, чтоб потом…

– А давайте так, – предложил покупатель, – мы оставляем вам в залог сто баксов и идем домой мерить обновки. Через час возвращаемся с деньгами или с портками, если не подойдут. Харэ? – и протянул Инне хрустящую зеленую купюру с портретом Президента Франклина.

– Договорились, – обрадовалась девушка, уже настроившаяся на нервотрепку с шефом по поводу малопродуктивного рабочего дня.

Парочка не вернулась ни через час, ни через два, ни через три. Смена подходила к концу. Видать, у покупателей изменились планы. Главное – товар назад не вернули, а завтра уже будет поздно. И слава богу, а то опять Марк стал бы ей в нос Макакиной выручкой тыкать. Через час она обменяет у него американский стольник на деревянные, вложит деньги за джинсы и на этой операции поимеет навар. Вот вам и пятница, тринадцатое…

То, что произошло дальше, Инка вспоминала, как страшный сон. Пришел шеф. Как всегда, подшофе. Как всегда, недовольный темпами реализации. Стал считать кассу и вдруг стал красным, как обезьянья задница.

– Что… что это такое? – орал он, потрясая перед Инкиным носом стодолларовой купюрой. – Где ты это взяла? Где взяла, я спрашиваю?

Девушка недоуменно уставилась на хозяина.

– Покупатели рассчитались… За джинсы… Две пары… «Ливайс»… Я собиралась поменять стольник у вас и вложить в кассу…

– Ты что, дура, ослепла? Не видишь разве, что это – фальшивка?

– Как? – ноги у Инки подогнулись, и она бухнулась на тюк со спортивными костюмами.

– Не какать надо, а смотреть в оба! Где на этом фантике металлическая полоска с микропечатью? Где? – метался Марк по тесному проходу. – А портрет президента? Это ж карикатура! Я и то лучше нарисую!

Он выхватил из кармана сигареты, выбил из пачки одну, нервно закурил.

– Как рассчитываться будешь?

От страха у девушки побелели губы. С трудом их разлепив, она прошептала:

– Частями… По десять долларов в месяц…

Шеф противно рассмеялся:

– Какими частями? Филейными? Мне бабки нужны!

Слегка поостыв, Марк осклабился:

– Можешь отдать мне долг честью. Тоже вариант.

Инкины брови поползли вверх:

– Чем, простите?

Марк побагровел:

– Передком. И то, пока я добрый. Завтра будет поздно, стартанет накрутка с процентами.

Она открыла рот, но не сумела выдавить из себя ни звука.

– Закрой хлебало – кишки простудишь, – посоветовал он девушке. – Приступай к отработке ущерба прямо сейчас. Не отходя, так сказать, от кассы.

Инна беспомощно оглянулась по сторонам.

– Иди закрывай окна и двери, чай не эти… как их… вуайеристы. Или нет… другие… экс… гиби… короче, неважно. – И Марк начал стягивать с себя кожанку и растянутый свитер «Бойс».

Инка пошевелила губами, пытаясь что-то сказать. Наконец голос прорезался:

– Этот вариант мне не подходит. Сов… совсем. Я вам не Макака.

Марк с интересом посмотрел на подчиненную, как смотрит коллекционер на редкий экземпляр в чужой коллекции.

– Чи-иво?

– Я погашу долг с первой зарплаты, – твердо произнесла сказала Инка. – И сразу же уволюсь.

К ее удивлению, Марк тут же прекратил домогательства и стал натягивать на свою тушу свалянную турецкую синтетику. И куда он только деньги девает? Курит дерьмо, одевается хуже некуда, кем-то выбитый клык зияет во рту черной дырой, предприниматель хренов.

– Лады, – гаркнул мужчина. – Дорабатываешь до первого и чтоб духу твоего здесь не было. На это место уже очередь выстроилась.

Несколько минут Инна сидела недвижимо, уставившись на зимний пейзаж за окном. На улице шел мелкий снежок. Хрупкие снежинки, собравшись в группки, закручивали спирали в пучках света, отбрасываемых уличными фонарями и таяли, не долетая до тротуара. Господи, за что? Девушка упала головой на прилавок и разрыдалась в голос. Ну, почему всю жизнь удача поворачивается к ней задом, как избушка Бабы Яги? Хоть бы раз порадовала ее по мелочи: дала бы возможность в лотерею выиграть или найти на тротуаре хотя бы рубль. Так нет! Одни неприятности. Если в ближайшее время она не найдет работу, придется возвращаться домой. Туда, где ее совсем не ждут. Откуда ее так планомерно выдавливали. Что же делать? Надо, во что бы то ни стало, найти работу. Искать надо немедленно. Боженька, помоги!

– Ку-ку, кто в теремочке живет? Кто в невысоком живет? – красавица в отпадной лисьей шубе стучала в окно киоска ключами от машины.

Конец ознакомительного фрагмента.