Глава II
Государственные учреждения Московской Руси при первой династии
В 1553 году Ченслор в поисках нового пути в Индию через Полярное море, высадился в Холмогорской бухте и открыл, по крайней мере для своих соотечественников, сказочную империю московских царей. В течение следующих поколений английские купцы, составлявшие знаменитую компанию, учредили крупные фактории в Вологде и Архангельске, стали в огромных количествах вывозить корабельный лес, лен и коноплю, делали все возможное, чтобы, устранив голландцев и испанцев, сосредоточить эту отрасль торговли в своих руках и пытались даже, с разрешения царя Михаила Феодоровича, найти новый путь в Персию по Волге и Каспийскому морю. Потерпев в этой попытке полную неудачу, купцы продолжали извлекать крупные выгоды из своих мирных сношений с Россией и из той влиятельной роли, которую играл один из них, Джон Меррик, в деле заключения договора между царем Михаилом и Густавом Адольфом. Михаил Феодорович разрешил английским торговцам, как и другим иностранцам, поселиться если не в самой Москве, то, по крайней мере, в одном из ее предместий, известном позже под именем «Немецкой Слободы». Количество английских товаров, ввозившихся около середины XVII столетия, возросло до такой степени, что русские купцы несколько раз обращались к царю Алексею с челобитными, прося защитить их от иностранной конкуренции с помощью средства, до сих пор еще применяемого в Америке, как и в России – почти запретительных пошлин. Эта торговая политика восторжествовала на некоторое время, воздвигнув преграду дальнейшему ввозу английских товаров. Но в последующие тридцать лет, в течение которых в царствование Петра Великого, Россия должна была вести борьбу с европейскими странами на обширном поле материального прогресса, снова пришлось прибегнуть к развитой английской промышленности, которая с тех пор уже не переставала играть выдающуюся роль в техническом развитии страны.
Теперь, когда мы знаем, каким образом Англия и Европа вошли в соприкосновение с Россией, зададим себе вопрос, что же представляла собою эта Московская империя, столь своевременно открытая торговой конкуренции английских капиталистов и купцов.
Ченслор застал Россию под управлением одного из самых выдающихся людей, которые когда-либо руководили ее судьбами: мы говорим об Иване iv, более известном под именем Ивана Грозного. Первое, что узнали о нем государственные люди Англии, были его воинственные наклонности. Он намеревался покорить поляков, шведов и татар, чтобы, как он говорил, увеличить «свое наследие». Татарам ему удалось нанести смертельный удар уничтожением Казанского и Астраханского ханств. Он также присоединил русские удельные княжества, которые все еще сохраняли некоторое подобие независимости, либо же вошли в состав соседнего государства – Литвы.
Во всем этом Иван Грозный выказал себя настоящим продолжателем политики первых московских князей. Начиная с Ивана Калиты, эти ловкие князья пользуются географическим положением своего маленького княжества, окруженного лесами и болотами и потому почти недоступного татарам. Хотя и считаясь формально подвластными, они оставались, однако, почти независимыми от Великой или Золотой Орды, утвердившейся на берегах Каспийского моря. Более сдержанные, чем южные ветви династии Рюрика, потомки Калиты, вместо того чтобы бороться с ханами, подкупали их великолепными подарками и таким образом добились передачи им на откуп татарской дани, которую уплачивало население различных русских княжеств. Очень редко посещаемое дикими ордами монгольских завоевателей Московское государство вскоре стало убежищем для всех беглецов, для всех тех, кто спешил укрыться при приближении татар.
Разбогатев благодаря откупу татарской дани и быстрому увеличению числа своих подданных и плательщиков податей, московские князья вскоре нашли могущественного союзника в основателе великой Троице-Сергиевой лавры, расположенной близ Москвы. Ее первый настоятель, Сергий, советник Дмитрия Донского, этого народного героя первого победоносного сражения русских войск с магометанскими завоевателями, вскоре прослыл святым, и толпы народа стали ежегодно стекаться к его гробнице в Кафедральном соборе Троицка. Так как Киев, первая столица русского митрополита, непрерывно подвергался татарским набегам, то находившаяся подле него Печерская лавра начала терять свое прежнее значение в пользу Троицкой, основанной святым Сергием. Несколько позже эта лавра приобрела то же значение, какое до реформы имело для англичан Кентерберийское аббатство. Кроме окружавшего лавру высокого почитания, увеличению популярности московских правителей способствовал еще один фактор: Москва стала постоянной резиденцией главного представителя русской православной церкви. Киев не был для последнего достаточно безопасен и, после короткого пребывания во Владимире, он поселился в Москве в качестве могущественного союзника правившей там династии.
Вскоре митрополит стал законной опорой московских князей в их трудной задаче объединения Великороссии и поглощения как автономных городов-республик, Новгорода и Пскова, так и независимых княжеств – Тверского, Ростовского, Владимирского, Смоленского и т. д.
Внутренняя организация Московского княжества, а впоследствии Московского царства, была удивительно приспособлена к беспредельному расширению – так далеко, как была распространена русская речь и православная русская вера. Историки говорят о ней, то, как о системе поместья в увеличенных размерах, то, как о своего рода обширном военном лагере. И она, действительно, имела много общего с тем и другим, с тою лишь особенностью, что и поместье, и военный лагерь были открыты для всякого пришельца. Будь то авантюрист царской крови, русский, литовец или даже татарин, ищущий службы и земли, или свободный крестьянин, тоже желающий приобрести землю в потомственную аренду, с условием, чтобы известная часть необходимого для эксплуатации капитала была выдана ему собственником, – обе эти категории людей охотно принимались великим князем или землевладельческой аристократией. Ибо нарождающееся государство, более богатое землею, чем жителями, готово было обеспечить всякому пришельцу возможность получения ежегодного дохода путем обработки девственных полей и никем не занятых земель.
Военнослужащие, так называемые служилые люди, зачислялись в княжеское войско и их услуги оплачивались в форме военных бенефиций или пожалования земель, которые, не становясь собственностью военнослужащего, находились в его владении в течение его действительной службы.
Свободные земледельцы, известные под именем серебреников – указание на деньги (серебро), ссуженные им землевладельцем, – селились на необработанных полях, принадлежавших либо князю, либо какому-нибудь другому земельному собственнику. Они получали от землевладельца необходимое количество семян, скота и лесу, а иногда и денег, чтобы иметь возможность покрыть первые издержки по своему устройству на девственной почве. На таких условиях они соглашались служить в качестве солдат под начальством князя или кого-либо из его подчиненных и платить государственные налоги. Сверх того, с них взималась арендная плата натурой или деньгами, а во время жатвы они должны были бесплатно помогать холопам, жившим на усадебной земле и исполнявшим их обычные обязанности.
Кто знаком с экономической жизнью средневековых замков Англии, Франции или Германии, тот легко заметит сходство между этой помощью, оказывавшейся в известные дни в году свободными московскими арендаторами, и love boons англосаксонской эпохи, известным также на всем континенте Европы под латинским названием precariae autumnae. До такой степени верно, что юридические институты создаются не столько индивидуальным гением той или иной нации или расы, сколько потребностями самой жизни, что одни и те же институты могут встречаться у самых различных народов в различные века. Неудивительно поэтому, что в юридическом положении свободных арендаторов Московского государства, как и московских сельских рабов, встречаются, хотя здесь и речи не может быть о каком-либо прямом подражании, много черт общих с coloni и qlebae adscripti императорского Рима и с soemen и мужиками средневековой Англии времен Плантагенетов.
Тут же параллель можно было бы установить между земельными угодьями, которые жаловались московским князьям за военную службу и теми угодиями, весь доход с которых принадлежал англосаксонским thanes и позже рыцарям феодальной Англии. Общеизвестен тот факт, что во времена Веды вся обработанная земля настолько бесспорно считалась естественным достоянием военных людей, что англосаксонские короли вызывали упреки в нелепой щедрости за уступку монастырям земель, которые-де нужно было сохранить исключительно для вознаграждения за военную службу. Тот же взгляд неоднократно проявляется и в истории Европейского континента, например, когда сам Карл Мартель по тем же соображениям раздавал своим товарищам по оружию земли, уже находившиеся во владении церкви, или когда уже в XVI веке, в Москве, был возбужден вопрос, не следует ли конфисковать монастырские владения, «дабы земля из службы не выходила». Хотя московские военные бенефиции и отвечали потребности – оплачивать услуги, оказанные государству, раздачей земель – потребности, общей всем феодальным монархиям средних веков, – тем не менее русские историки неосновательно заявляют, что военные бенефиции Московской Руси являются учреждением исключительно местным. Факт тот, что до xv столетия нет и речи о русских князьях, оплачивающих военную службу иначе, чем раздачей денег или вещей, взятых в качестве добычи на войне, между тем как распределение военных поместий под названием iktaa было хорошо известно во всем магометанском мире, и особенно у татар, за целые века до появления подобной практики в Москве. Эти соображения приводят к выводу, что такого рода практика установилась в Москве и других русских княжествах в подражание татарским ханствам.
Широкое применение этой системы – раздачи служилым людям земельных бенефиций – естественно привлекало в Москву со всех концов России и из соседних стран, граничивших с нею на западе и на востоке, много военных авантюристов. Этим путем и вошли в состав русской земельной аристократии литовские князья из некогда царствовавшей династии Гедемина, как например Трубецкие и Голицыны. Наряду с ними главное ядро русского титулованного дворянства составили немецкие изгнанники – Толстые и Щербатовы, русские князья из присоединенных княжеств, члены правителей династии Рюрика: Курбские, Лобановы-Ростовские, Кропоткины и Горчаковы; финские и татарские начальники – Мещерские, Мордвиновы и Урусовы, не говоря уже о князьях Черкасских кавказского происхождения. Все эти фамилии поселились в xv и XVI веках на территории быстро разраставшегося княжества, рядом с потомками подвластных московским князьям феодалов; среди последних мы находим и род Романовых, к которому, как известно, принадлежит ныне царствующая династия. Таким образом, русская аристократия с самого начала составляла смесь элементов чрезвычайно разнородных, местных и пришлых, среди которых княжеские семьи вовсе не были более аристократического происхождения, чем нетитулированные дворяне, как например Романовы или Шереметевы. То обстоятельство, что Россия никогда не знала права первородства (майоратное право), за исключением периода с 1721 года до восшествия на престол Анны Иоанновны в 1730 году и что, следовательно, земельная собственность и титул передавались по наследству всем потомкам дворянской семьи, должно быть рассматриваемо как главная причина того, почему русская аристократия не только не расширяла своего влияния и богатства, но непрестанно теряла и то, и другое. И это верно по отношению к ней почти с самого начала поселения иностранных княжеских семей на территории Московского княжества или, точнее, с того момента, как это поселение из временного стало постоянным. Ибо не нужно забывать, что солдаты, искавшие службы и вознаграждения за нее землею, имели обыкновение менять своих нанимателей; они покидали князей, одного за другим, сообразно со своими выгодами и личными вкусами. Эта свобода перехода из одного подданства в другое была формально признана союзными договорами, время от времени заключавшимися между русскими князьями. «А вольным слугам меж нас вольным воля» – такова неизменная формула, подтверждающая в документах этого рода право переселения из одного княжества в другое.
До территориального расширения Московского княжества его правители были лично заинтересованы в поддержании таких обычаев. Необычайная щедрость, с какою богатые и воинственные потомки Ивана Калиты раздавали служилым людям землю и военную добычу, должна была сильно увеличить число их воинов в ущерб соседним князьям. Но позже, когда маленькое Московское государство превратилось в самое большое княжество в России, его великие князья и цари сочли более выгодным считать бунтовщиками всех тех, кто, однажды вступив в их армию, пытался потом ее оставить, с целью получить землю и службу у какого-нибудь другого властелина. В интересной переписке Ивана Грозного с одним из таких бунтовщиков и эмигрантов, известным князем Курбским, мы находим следы этого конфликта между старой теорией свободной военной службы и новой практикой конфискации не только военных бенефиций, но даже наследственного имущества тех, кто уходил в подданство к какому-нибудь новому государю. Курбский настаивает на несправедливости подобного образа действий, тогда как в глазах царя лишь смертная казнь виновного и истребление всего его рода являются достаточным возмездием за такое, по его мнению, бесчестное и изменническое поведение.
Чтобы удержать солдат на своей службе, московский царь принял в то же время ряд мер, направленных к увеличению доходов с пожалованных в качестве бенефиций земель. Наиболее действительные и выдающиеся из этих мер заключались в ограничении права свободных арендаторов переходить на жительство с занятой ими земли на какую-нибудь чужую землю. Это еще не было тем, что мы называем крепостным правом, которое было введено лишь в период более поздний – в царствование первых трех монархов из ныне правящей династии. Это было нечто вроде того прикрепления к земле, которое в императорском Риме превращало свободного, но задолжавшего фермера в колона, то есть человека свободного, но не имевшего права менять место жительства.
Решительным фактором этой эволюции и здесь, как за много веков до того в Риме, явились экономические затруднения. Правительство пользовалось задолженностью фермера, чтобы помешать ему оставить землю, если только не находился какой-либо помещик, который соглашался уплатить его долги, с тем чтобы должник с этого момента переходил на его службу в качестве арендатора или раба. Более богатым дворянам это давало возможность сосредоточить на своих землях наибольшее число действительных земледельцев, и мелкие землевладельцы неоднократно жаловались на вред, причиняемый им подобным положением вещей. Представители военной аристократии находили у московских князей и царей не только решительную поддержку, когда дело шло об обеспечении себя дешевым трудом, но даже склонность порабощать людей, действительно занимавшихся земледелием.
Они были также допущены московскими государями делить с ними честь и труд направления внешней и внутренней политики государства. Не все дворяне могли заседать в частном совете царя или Думе. Эта привилегия давалась лишь известным фамилиям, принадлежавшим либо к высшему слою московского боярства, либо же к некогда правившим династиям из присоединенных княжеств, независимо от того, были ли они по происхождению русскими, литовскими, татарскими или кавказскими. Члены поместного дворянства даже вынуждены были отказаться в пользу иностранных князей от того положения, которое они занимали ранее в общественной иерархии. Так, и Романовы, и Шереметевы должны были уступить первенство Голицыным и Трубецким, Шуйским и Милославским, из которых два первых рода были Гедеминовичи, литовского происхождения, а два последних – Рюриковичи, потомки основателя русского государства.
Только в рядах высшей аристократии выбирали московские государи своих посланников и начальников военной и гражданской администрации – от председателей высших исполнительных и судебных установлений, называвшихся приказами, до окружных и городских воевод. Эти воеводы одновременно являлись и откупщиками всех доходов, которые получались от косвенных налогов и отчасти от судебных штрафов. Этим объясняется, почему они смотрели на свою должность, как на своего рода правильную ренту, и добивались ее у царя, как бенефиции (кормление). Ответственные перед короной за сбор лишь заранее определенной суммы, воеводы имели право весь излишек обращать в свою пользу. Народ горько жаловался на их злоупотребления своей почти неограниченной властью и на недостаток справедливости и милосердия по отношению к тем, кого они судили или кем управляли.
Во главе войска мы находим также одних лишь представителей высшего слоя дворянства, известных под именем бояр. Это, однако, не мешало существованию в их рядах иерархических отличий. Высшие места были заняты думными боярами, следующие – окольничими, то есть теми, кто должен был находиться при особе великого князя, а позже – царя, последние – обыкновенными дворянами, имевшими право заседать в Думе – думными дворянами.
Эти отличия строго соблюдались не только при замещении военных или гражданских должностей, но даже при распределении мест за великокняжеским столом на придворных пирах. Сын какого-нибудь боярина ни за что не соглашался служить под начальством прямого потомка окольничего, ни сидеть за столом ниже его. Чтобы принудить непокорного, князь бывал вынужден прибегнуть к своей власти или, по крайней мере, обещать, что этот случай на будущее время не сможет служить прецедентом. Таков был реальный характер этого пресловутого права сохранять из поколения в поколение то положение, которое было однажды приобретено занятием определенного поста. Оно было известно в XVI и XVII веках под названием местничества.
Мы не будем останавливаться на том громадном вреде, который проистекал из такого рода обычая. Неоднократно местничество являлось истинным препятствием к хорошему управлению, лишая великого князя возможности призвать на службу тех, кого он считал наиболее способными. И лишь в конце XVII века царь Феодор, сын Алексея, третий царь из дома Романовых, положил конец этим смешным претензиям, приказав все относившиеся к этого рода спорам документы сжечь, а генеалогию аристократических фамилий вести впредь на геральдических бумагах.
Мелкое дворянство состояло отчасти из бывших боярских семей, быстро пришедших в упадок и сведенных на низшее положение, благодаря тому, что их прямые предки не занимали высшей должности ни в войске, ни на гражданской службе, отчасти же из обыкновенных военнослужащих; последние были известны под именем дворян, тогда как первые продолжали именоваться детьми боярскими. Те и другие несли службу в рядах войска и получали в виде вознаграждения большее или меньшее количество земли в зависимости от того, сколько людей обещали они вооружить и выставить на поле битвы.
Еще ниже двух этих сословий были писцы или дьяки, которые в сущности и управляли всей административной машиной под начальством бояр, поставленных во главе приказов и воеводств. Значительное число этих дьяков возведено было великими князьями и царями в дворянское достоинство; немногие из них проникали в низшие ряды боярства.
Из этого беглого обзора внутреннего устройства Московского государства можно видеть, что все преимущества власти и богатства были предоставлены одной только военной аристократии.
Что касается третьего сословия, состоявшего из городских и сельских обывателей, то оно пользовалось единственной привилегией – платить налоги, от которых высшие классы были освобождены. Таким образом, можно сказать, что все население великого княжества делилось на два обширных слоя – высший и низший; первый – обязанный государству военной службой, а второй – податями. Между ними мы находим духовенство, очень многочисленное, очень богатое землями и свободное (по крайней мере, члены самого духовенства, если не население их земель) от платежа налогов – прямых и косвенных.
О богатствах, которыми владело последнее сословие, можно судить на основании хотя бы следующих фактов: на территории одного только Московского округа земли духовенства составляли около трети всей годной к обработке поверхности, а в первой половине XVII столетия такие монастыри, как Соловецкий или Кирилло-Белозерский принадлежали к числу крупнейших земельных собственников, которых когда-либо видел свет. Не одно лишь благочестие заставляло наших предков проявлять такую щедрость по отношению к духовенству; к этому их побуждало еще и желание обеспечить хотя бы часть своего имущества от конфискации и освободить его от податей и налогов, а также и от лихоимства гражданских властей. При таком мстительном государе, как Иван Грозный и при гражданской администрации того времени, отличительные свойства которой не составляли ни честность, ни чувство ответственности, для землевладельца самым надежным средством было заложить свою землю в каком-нибудь монастыре и тем самым передать ее в заведывание последнего; ибо в ту эпоху ипотека предоставляла право пользования, чего больше нет в наши дни. Отсутствие денег было второю причиною, заставлявшей земельных собственников продавать или по крайней мере закладывать их имения таким значительным владельцам движимости, какими были русские монастыри XVI и XVII столетий. Заложенные имения нередко переходили в собственность заимодавца, ибо должник не всегда имел возможность выкупить его обратно, благодаря чрезвычайно высокому ссудному проценту.
В силу этих причин церковная земельная собственность увеличивалась в быстрой прогрессии, угрожая интересам короны и служилых людей, существование которых обеспечивалось раздачей им земель. Поэтому не удивительно, что царь Иван Грозный останавливался в течение некоторого времени на мысли о необходимости полной секуляризации церковного имущества – вроде той, которая была произведена в Англии при Генрихе VIII и во Франции во время великой революции. Проект казался тем более осуществимым, что среди самого черного духовенства находился многочисленный класс людей, восстававших против всякого скопления богатств в руках тех, чей долг искать спасения в молитве и воздержании. Уверившись, таким образом, что его планы встретят поддержку, Иван Грозный созвал общее собрание духовенства, известное в России под именем Священного Собора. Он состоялся приблизительно в то же время, когда завязались первые сношения между Москвой и Англией.
Несмотря на энергичные обличения Нилом Сорским земельных стяжателей, большинство собравшихся под председательством Иосифа Волоколамского отвергло идею экспроприации, и русское духовенство сохранило свое право поземельной собственности вплоть до царствования Екатерины II, когда секуляризация церковного имущества стала совершившимся фактом.
Не успев в своей основной попытке отобрать у церкви ее имущество, Иван Грозный принял ряд мер для воспрепятствования росту ее имений и доходов. Эти меры оказывали свое действие, пока жив был Иван. Но в так называемое смутное время, наступившее с концом первой династии, положение дел снова стало благоприятствовать увеличению числа церковных вкладов и ипотек.
Этим объясняется быстрое уменьшение количества земель, предназначавшихся в вознаграждение за военную службу, что и заставило государство несколько позже распространить обязательность действительной военной службы даже на тех, кто владел и наследственным имением, не отягченным ипотеками.
Собственники земель, известные под именем отчины или дедины (термин, знакомый также салическому праву древних франков), были обязаны выставлять известное число вооруженных солдат в соответствии с раз и навсегда установленным отношением к количеству десятин или четей, составлявших поверхность земель владельца. Когда Петр Великий предпринял реорганизацию общественного и политического строя России, он нашел вполне готовый материал для проведения основного принципа своей реформы, а именно, чтобы каждый дворянин, к какому бы слою высшего класса он ни принадлежал и каков бы ни был характер его владения – военные ли бенефиции или наследственная земля, оставался на государственной службе в течение всей своей жизни, сперва в рядах армии и вновь созданного флота, а затем, когда старость или плохое состояние здоровья станут препятствием к отправлению военных обязанностей, по крайней мере, в качестве гражданского чиновника.
На таких условиях русское дворянство, с этого времени известное под польским названием шляхты, освобождалось от уплаты подушной подати и получало исключительное право владения землями, обрабатывавшимися крепостными. Лишь в конце XVIII столетия русские дворяне были освобождены Петром III и Екатериной II от обязательной службы, и под именем дворян, сохраненным и поныне, стали классом землевладельцев, призванным отправлять некоторые функции местного управления на территории провинции или округа.
В настоящей главе мы пытались показать, какая тесная связь существует между социальными порядками современной России и старой Московской империи. Еще неоднократно представится случай отметить, как чуждые, по-видимому, реформы, проведенные в течение двух последних веков по образцу Швеции, Германии, Франции и Англии, были в сущности привиты к чисто русским учреждениям. В результате получалось почти полное изменение характера самой реформы. Таким образом, еще раз подтверждается то положение, что подражание редко принимает форму простого перенесения чужого учреждения и скорее является приспособлением этого учреждения к старым условиям существования данного народа, созданным всем его прошлым.
Сделав беглый обзор общественного и политического строя Московского княжества, спросим себя, какие новые элементы были внесены в этот строй тремя первыми государями, принявшими титул царей – Иваном III, Василием III и Иваном Грозным. Первый из этих трех монархов был истинным основателем русского самодержавия. Он должен быть признан таковым не только потому, что уничтожил остатки примитивной демократии, некогда общей для всех средневековых русских княжеств и еще существовавшей в Новгородском и Псковском, но также и потому, что, женившись на греческой принцессе из императорской фамилии Палеологов, он первый заявил притязание на наследование византийским императором в деле управления православным миром. Именно с этого времени Москва начала считаться как бы новым Константинополем, и русские митрополиты, некогда греческого происхождения и назначавшиеся греками, стали равны, если не выше, митрополитам византийскому, иерусалимскому и антиохийскому.
Оба эти события – падение некогда славных республик и открытие доступа в Россию византийской цивилизации и византийским теориям императорского самодержавия имеют значение поворотных пунктов в политической эволюции России. Чтобы изгладить сами воспоминания о былой независимости, русские цари не только запретили впредь созывать народные собрания или вече в Новгороде и впоследствии в Пскове, но и заставили даже наиболее видные семьи этих областей избрать своим постоянным жительством территорию Московского округа, а присоединенные республики заселили московскими выходцами. Прямое влияние второй крупной перемены, имевшей место в царствование Ивана III – проникновение византийских идей вследствие брака с византийской принцессой, вскоре сказалось в царствование его непосредственных преемников. Писатели того времени свидетельствуют, что, вопреки обычаям прошлого, царь делал все самолично, не спрашивая мнения бояр и советуясь лишь с одним или двумя приближенными незнатного рода, либо с греческими и русскими монахами, людьми эгоистическими, заботившимися лишь об увеличении собственных богатств и на этом условии готовыми всей душою примкнуть ко всякому злоупотреблению властью, совершенному царем в свою пользу.
Когда Иван Грозный принял правление в свои руки, он имел перед глазами пример двух своих ближайших предшественников; кроме того, он находился под свежим впечатлением того огромного зла, которое за время его детства было причинено государству правлением думских бояр. И у него явилось стремление сокрушить эту силу и спрашивать советов у представителей если не всего народа, то, по крайней мере, тех общественных слоев, которые более или менее справедливо могли считаться в Москве представителями различных сословий, призванными помогать царю в военном и гражданском управлении государством. Таково происхождение известных Земских Соборов, которые неоднократно рассматривались, как сколок и с английского парламента, и с французских Генеральных Штатов. В числе первых лиц, приглашенных к участию в этих соборах, были, кроме членов Боярской Думы и высшего духовенства, делегаты класса служилых людей, известных под именем детей боярских и дворян, – название, которым в настоящее время обозначается аристократическое происхождение. На Соборе 1556 года – первом, состав которого известен нам в деталях, этот класс насчитывал двести пять представителей – более половины всего числа присутствовавших. Почти все они были выбраны из той тысячи дворян, которые в 1550 году, по указу царя и членов Ближнего Совета, получили в дар землю вблизи Москвы, в районе семи географических миль. Эти дворяне были старейшими в своем разряде по происхождению и по заслугам. Часть из них получала в качестве бенефиции по 300 четей (около 50 десятин) каждый и образовала первый разряд. Второй разряд составился из тех, кому было дано не более 225 четей; третий получил всего 150 четей на душу.
Этот дар составлял лишь прибавку к обширным поместьям, которыми уже владели упомянутые дворяне в различных частях государства на правах собственности или пожизненного владения. Каждый из этих разрядов, вместе довольно полно представлявших сословие служилых людей, получил приказание послать известное число делегатов: первый девяносто семь, не считая девяти из округов Луцкого и Торопецкого, которые упоминаются особо.
Остальные сто десять депутатов принадлежали ко второму и третьему разрядам, и это были члены дворянских родов, живших в тридцати восьми округах, половина которых была расположена в западной части русского государства. Предпочтение, оказанное этим провинциям, имело следующее основание: Собору предстояло решить вопрос, продолжать ли войну с Польшей, и, конечно, никто не был более заинтересован в разрешении этого вопроса, чем служилые люди западных губерний, на долю которых и выпадало ведение этой войны. Поэтому было естественно спросить их мнение раньше других. Можно прибавить, что это было также вполне практично, ибо их полки по той же причине находились либо в самой Москве, либо вблизи нее.
Третье сословие насчитывало среди присутствовавших семьдесят восемь членов. Двенадцать из них принадлежали к классу купцов, торговавших с иностранными державами; эти купцы носили особое название – «гости». Остальные представляли два различных подразделения московских суконщиков: к одному принадлежали купцы из «Смоленских рядов», сохранивших это название чуть ли не до наших дней, а к другому те, что были известны под особым именем московских торговых людей.
Конечно, трудно считать всех этих делегатов действительными представителями третьего сословия России. Но они не были также представителями одной лишь Москвы, потому что, по общему правилу, в высших слоях торгового класса правительство выбирало должностных лиц для взимания косвенных налогов во всем государстве. Это были так называемые верные люди; с них бралась присяга, что они верно и честно будут исполнять возложенные на них функции контроля.
Простой просмотр списка приглашенных на Собор приводит нас к тому заключению, что русское правительство не искало совета наиболее сведущих людей в государстве; ему было лишь нужно узнать мнение тех, кто стоял во главе солдат или плательщиков податей; оно желало узнать не столько о нуждах населения различных округов, городов и посадов, сколько о числе ратников и о сумме денег и всякого добра, которыми оно могло располагать в случае военных или политических затруднений.
Тот же характер проявляется в составе позднейших Соборов и в задачах, которые им ставились, например в Соборе 1598 года, созванном для избрания нового царя вследствие прекращения династии Рюрика. Как и в 1566 году, члены Боярской Думы и среди них думные и приказные дьяки, в руках которых находилось высшее управление государством, были приглашены на Собор наравне с высшими чиновниками личной государевой казны или двора; в 1566 году последних не было. Служилые люди составляли на этот раз больше половины всего числа присутствовавших; большинство принадлежало к разряду московских дворян, которые командовали полками или занимали высшие гражданские должности. Но, кроме них, мы встречаем на Соборе 1598 года выборных, взятых из высшего слоя местного дворянства, которое, по заслуживающему доверия свидетельству Margeret, должно было посылать в Москву от каждого города определенное число своих членов для беспрерывного пребывания там в течение трех лет. Их назначением было, очевидно, помогать центральному правительству в делах, касающихся провинциального военного управления и распределения земель в вознаграждение за военную службу. Постоянно находясь в Москве, они могли участвовать в заседаниях Собора наряду с некоторыми московскими дворянами, которые не совсем еще покинули свой родной округ, хотя и исполняли военные и гражданские функции в столице. Третье сословие совершенно так же, как и тридцать два года назад, было представлено на Соборе известным числом гостей (или московских купцов, торговавших с иностранными державами – всего двадцать один) и делегатами наиболее крупных купцов, занимавшихся внутреннею торговлею. Среди последних суконщики, как и в 1566 году, составляли особый класс под названием смоленских купцов.
И на этот раз власти, правившие Московским государством, хотя и более подразделенные, собрались вместе не за тем, чтобы выразить насущные нужды земельной аристократии и буржуазии или сельских общин, как это было бы на собрании английского парламента, а чтобы обсудить вопрос столь значительной общественной важности, как выборы новой династии.
Мы не продолжим далее изучения состава первых Соборов. И приведенных данных достаточно, чтобы объяснить, почему представительство правящих классов московского общества было невозможно в какой-либо другой форме, кроме описанной нами. Кто примет во внимание чрезвычайную обширность русского государства в то время, когда Соборы впервые появляются в его истории, кто вспомнит, что невозможно было достигнуть столицы менее чем в несколько месяцев ввиду плохого состояния дорог и отдаленности некоторых провинций, как Новгород, Псков, Архангельск, берега Енисея или Урала, Камы или Волги, тот легко поймет, что парламентарное представительство не могло принять в России тот общий характер, какой оно имело в Англии. С другой стороны, отсутствие личной свободы, с каждым поколением все глубже чувствуемое в рядах двух наиболее многочисленных классов московских жителей – класса крестьян, de facto, если не de jure, уже прикрепленных к земле, и класса простолюдинов или горожан, вынужденных постоянно жить на месте своего рождения благодаря системе круговой ответственности в уплате налогов, – отсутствие личной свободы, говорим мы, было естественным препятствием для более или менее реального представительства этих двух классов на Соборах. В России, в этом, по крайней мере, отношении похожей на Англию и Францию, не было ничего аналогичного шведской и, позже, финляндской четвертой палате, состоявшей из делегатов от свободных крестьян.
Россия никогда также не знала тех «добрых и верных людей» того или иного города или посада, из которых состояла часть палаты общин, начиная с того момента, когда Симон Монфор попросил третье сословие поддержать перед короной требования дворян и squires – событие, имевшее место, как известно, в 1265 году. Из трех «рук» (brachios), из которых состояли кортесы Арагонии или Кастилии, Московское государство знало лишь caballeros или владельцев военных поместий.
Немногих представителей третьего сословия, которые появляются на Соборах, можно, пожалуй, сравнить с делегатами тех купеческих гильдий, которые некогда, в XII и XIII столетиях, вместе с откупом регулярных доходов, поступавших в казну от городов и посадов, сосредоточивали в своих руках и все внутреннее управление последними.
Но даже и в этом отношении обширные размеры Московского государства создали особую необходимость искать поддержки лишь в той части торгового класса, которая постоянно жила в столице.
Иван Грозный произвел глубокое изменение в старой системе управления не только созданием Соборов, но также ограничением политической власти Думы и расширением ее судебных функций. Первая цель была достигнута, когда, под предлогом действительных или предполагавшихся заговоров бояр, царь без суда подвергал бояр казням и конфискациям, иногда снисходя к замене земельного имущества осужденных, обыкновенно присоединявшегося к царским владениям, какими-нибудь землями в отдаленных провинциях. Этим путем ему удалось лишить старые, некогда правившие русскими княжествами, семьи той материальной поддержки, которую они черпали в обширных владениях на территории этих княжеств. Представители многих из этих отдаленных ветвей династии Рюрика, зная участь, ожидавшую их в случае дальнейшего пребывания в Москве, уходили в добровольное изгнание и эмигрировали в Польшу, предоставляя короне конфисковать их имущество.
В результате Дума в значительной мере утратила свой аристократический характер, и в ряды бояр вступили новые фамилии, обязанные своим высоким положением не столько знатному происхождению, сколько бракам царя или его родственников с женщинами из их рода. Так Годуновы и Романовы по прекращении Рюриковой династии заседали в Боярской Думе лишь с двумя или тремя родами более знатными по происхождению, чем их; это были Шуйские, Милославские, Голицыны и Трубецкие, которые выступали среди прямых или косвенных соискателей русского престола в смутное время, начавшееся с появлением первого претендента – Лжедимитрия.
Мы бегло обозрели главные черты социального и политического здания Московского государства в век, предшествовавший вступлению на престол дома Романовых и началу длинного, до сих пор еще не закончившегося, периода реформ. Заканчивая это сжатое изложение предмета, который трактовался уже в самых мелких деталях русскими историками, законоведами и экономистами, мы можем кратко отметить тот факт, что административная машина вся целиком была построена так, чтобы ее легко было распространить на вновь приобретенные территории. Действительно, как только какая-нибудь иностранная провинция или независимое государство, как например Казанское царство и Астраханская орда, покорялись русским оружием, правительство зачисляло его аристократию в ряды московских служилых людей, давая княжеский титул тем, кто когда-либо и раньше носил его в своем государстве, либо же был известен под именем мурзы, очень распространенным в магометанском мире. Низшие классы населения завоеванных провинций финского, татарского или славянского происхождения впредь безразлично зачислялись в податное сословие в качестве крестьян или жителей посадов, к каковому разряду считались принадлежащими даже такие большие города, как Казань. В то же время царь приказывал нескольким сотням московских служилых людей занять цитадель завоеванных городов и отмежевывал им во вновь приобретенных областях крупные поместья, большая часть которых до того находилась в руках местного дворянства. Так поступил Иван III по присоединении Новгорода и его сын Василий – по сдаче Пскова.
Такова же была политика Ивана Грозного по отношению к Казани и Астрахани с тою лишь разницей, что, встретив, по крайней мере в первой из этих двух провинций, отчаянное сопротивление со стороны дворянства, русская армия воспользовалась этим предлогом, чтобы истребить вождей аристократической оппозиции. Их имения были конфискованы и переданы московским служилым людям. Немногие дворянские фамилии, избежавшие общего истребления, получили приказание поселиться в Москве или избрать себе на жительство какую-нибудь другую провинцию, не принадлежавшую к завоеванному царству.
Чтобы удержать покоренные народы в подчинении, московское правительство строило новые крепости, как Свияжск на среднем течении Волги, немного позже Мензелинск, на небольшом расстоянии от Камы, и Оренбург – в непосредственной близости с другой большой рекой, впадающей в Каспийское море, Ликоли или Уралом.
Вместе с Астраханью и несколькими укрепленными пунктами меньшей важности, находившимися между устьем Волги и Нижним Новгородом, эти крепости становились достаточно сильными для поддержания порядка и мира среди различных финских племен, таких как мордва, черемисы, чуваши и ногаи, жившие по обоим берегам огромной реки, соединяющей внутренние провинции России с Каспийским морем.
Мензелинск и Заинск играли ту же роль в поддержании русского могущества среди финских племен, разбросанных по мелким притокам Камы, а Астрахань, Оренбург и Уральск несли одинаковую службу, защищая русские провинции от вторжения киргизов или башкиров и калмыков, народов монгольской расы, из коих последний незадолго до того поселился в России, придя из столь отдаленных стран, как Китай.
Для удержания покоренных народов в повиновении русское правительство пользовалось также поддержкой со стороны казаков, легкой кавалерии, состоявшей из добровольцев, которые пожелали поселиться на обширных незанятых пространствах земли, расположенных за пределами Московского государства и доступных нападениям татар. Казаки заняли эти территории многочисленными самоуправлявшимися группами, одинаково легко бравшимися и за ремесло грабителя на большой дороге, и за защиту русского могущества и православной церкви.
Нескольким полкам этих добровольцев было разрешено переселиться с берегов Дона, в старину – Танаис, на Урал и там в близком соседстве с башкирами основать нечто вроде полунезависимой военной республики, призванной защищать Россию от нового нашествия монголо-финской расы. Одного из таких казаков наняли богатые пермские промышленники Строгановы на трудное дело очищения северо-восточной границы от периодических набегов варварских или полуварварских народцев. Исполняя это поручение, он с маленьким отрядом своих людей дошел до Западной Сибири, где столетие назад на берегах Иртыша княжеская фамилия Тайбугов основала татарское царство.
Это государство, управлявшееся во время Ивана Грозного неким Кучумом, состояло из различных племен, как остяки и башкиры. Только высший класс составляли татары, которые будучи магометанами прилагали все усилия, чтобы обратить в свою веру туземные племена. Последние все же сохраняли свои древние нравы и обычаи, как и некоторый вид независимости. Они были лишь обязаны платить новому правительству регулярную подать. Последнее было, кажется, как и в Казани, характера более или менее аристократического, и верховная власть принадлежала не только хану, но и некоторому числу второстепенных начальников, известных под именем мурзы. Несогласия между правителями и управляемыми, на которые в довольно туманных выражениях сделан намек в послании царя Кучума к Ивану Грозному, ослабляли могущество молодого государства. Этим объясняется слабость сопротивления, оказанного казацкому вторжению. Все завоевания, совершенные Россией на юго-востоке и на севере, были выполнены маленькими отрядами солдат, которые атаковывали города, овладевали их деревянными или каменными крепостцами и, не решаясь проникнуть в дикие места, занятые туземцами, довольствовались получением от них чисто формального выражения покорности. Что же касается колонизации, то она двигалась вперед довольно медленно, но непрерывно следующим путем: на слиянии двух судоходных рек воздвигалась крепость; московские служилые люди получали приказание в ней поселиться, и им отмежевывались обширные земельные наделы – одним непосредственно вблизи крепости, большей же части – на известном от нее расстоянии. Высшим офицерам давались отдельные владения; простые же солдаты получали землю сообща с правом поделить ее между собой. То же можно сказать и о казаках, которые, благодаря обширности отданных в их распоряжение земель, предпочитали сохранять их в общем владении всего полка и пользовались ими преимущественно как пастбищами, а не как нивами. Донские казаки так же, как уральские и иртышские – в Сибири жили больше грабежом и охотой, нежели земледелием. Возможность получения необходимого для их пропитания количества хлеба из царских щедрот и была одним из соображений, склонивших казаков к присяге на подданство московскому правительству. Этим объясняется также их обыкновение оставаться вблизи крепостей, расположенных на границах Русской империи в районе обширных незанятых степей, которые были известны под именем «государева пашня». Эта земля бесплатно обрабатывалась низшим слоем народа, которому было приказано поселиться вблизи крепости, и хлеб, собиравшийся на этой территории, шел на пропитание не только гарнизона, но и столь отдаленных союзников, как казаки. Однако добывание этого хлеба стало вскоре тяжелым бременем для населения, и этим вполне объясняется, почему в конце XVI столетия жители крепостных округов начали выражать недовольство тем образом жизни, который их заставляли вести, и были готовы поддержать всякого претендента, обещавшего улучшить их положение.
Из этого весьма неполного описания внутренней организации Московского государства при первой династии можно видеть, что оно уже перестало быть простым уделом, как во времена первых князей московских, или даже собранием уделов, расположенных по всему течению реки Москвы, каким оно было при Иване Калите в середине XIV столетия. Хотя его западная граница и проходила на небольшом расстоянии – в несколько сот миль от Москвы, на востоке оно раскинулось до Енисея, Урала, Уральских гор и устьев Волги. На севере оно достигало области больших озер и Белого моря. Наиболее неопределенной была его южная граница. Цепь крепостей была воздвигнута для защиты этой плохо обозначенной границы от татарских вторжений.
В первой половине XVI столетия Тула и Тамбов являлись наиболее важными звеньями в этой цепи: но сто лет спустя эти крепости уже замещаются Белгородом, Харьковом и Воронежем.
Тем не менее московская эмиграция продолжалась и далее на юг, причем эмигрировали преимущественно крестьяне, бежавшие от крепостной тирании. Обыкновенно они встречали других эмигрантов, направлявшихся из Западной России и из Литвы, около того времени объединившейся с Польшей. Последнее событие сильно отразилось на условиях социального и религиозного быта простого народа.
Польское дворянство, особенно низший его слой – шляхта, пыталось ввести крепостное право во вновь приобретенных землях, а латинское духовенство употребляло в то же время все усилия, чтобы вытеснить греческую религию, заменив ее католической. Польские беглецы встречались с теми, кто шел из пределов Московского государства. И тем и другим была обща любовь к свободе и преданность православию. Поэтому они безо всякого труда объединялись, образуя военные отряды и федерации. Одна из таких федераций основалась на берегах Днепра и основала свою главную резиденцию на одном из его островов. Так возникла знаменитая сечь или военное поселение казаков, живших к югу от порогов (запорожцы). Эта сечь положила начало Малороссии.
В глазах иностранцев эти грабители были не более как разбойничьим станом, в то время как само Московское государство времен Ивана Грозного выставлялось Walter’ом Raleigh, как крайний пример деспотии или, как он говорил, тирании. Однако, несмотря на грубость своих политических учреждений, восточная московская монархия и военные казачьи республики таили в себе зародыш их будущего развития. Из их слияния образовалось современное русское государство, в котором еще существуют две противоположные друг другу тенденции, одна – к порядку, основанному на общественной иерархии, а другая – к неограниченной и равной для всех свободе. Но в конце XVI столетия природа этих двух различных социально-политических организмов была слишком несовместима, чтобы между ними возможны были какие-нибудь другие отношения, кроме открытой войны. Период междуцарствия, последовавший за прекращением старой династии, послужил к ускорению конфликта. В этом и заключается истинное значение этой огромной социально-политической конвульсии. Московское государство вышло из этого периода смуты здравым и невредимым, сохранив вместе с тем свою независимость и в значительной мере свои старые учреждения; но новые правители империи вскоре убедились, что для обеспечения их самостоятельности от иностранных держав необходимо перестроить учреждения страны по новому образцу и именно по образцу европейского военного абсолютизма. Михаил и Алексей были предвестниками этой новой политики, в значительно большем масштабе преследовавшейся Петром Великим и продолжавшейся до конца царствования Екатерины или, вернее, до восшествия на престол Александра I.